XXIII
Приобретение Ареццо ознаменовалось во Флоренции торжественными празднествами, подобными тем, какими повсюду отмечаются военные победы. Роскошествовало не только государство, но и частные лица, ибо последние, соревнуясь с государством, устраивали свои празднества. Однако роскошью и великолепием затмили всех Альберти — пышность устроенных ими увеселений и турниров достойна была скорее каких-нибудь государей, чем частных лиц. Все это усилило зависть, вызывавшуюся этим семейством, и она в сочетании с подозрениями правительства насчет мессера Бенедетто, стала причиной гибели последнего. Те, кто управлял государством, не могли взирать на него спокойно: они все время боялись, что он с помощью своих сторонников восстановит все свое влияние на народ и изгонит их из города. Они не знали, что следует предпринять, а в это время мессер Бенедетто был гонфалоньером народных отрядов, и вот по жребию гонфалоньером справедливости стал его зять мессер Филиппо Магалотти. Это обстоятельство еще усугубило опасения грандов, которые стали бояться, как бы такое усиление мессера Бенедетто не оказалось опасным для государства. Желая без особого шума принять нужные меры, они подговорили Безе Магалотти, родича и врага Филиппо, донести Синьории, что Филиппо не достиг еще возраста, требуемого для того, чтобы занимать этот пост,[55] и потому не может и не должен его получить.
Дело это обсудили в Синьории, и некоторые ее члены из личной вражды, а другие для того, чтобы не поднимать новой смуты, постановили, что мессер Филиппо данной должности не соответствует, и вместо него назначили Бардо Манчини, человека резко враждебного плебейской партии и непримиримого врага мессера Бенедетто. Едва вступив в должность, новый гонфалоньер созвал балию, каковая, занимаясь упорядочением государственных дел, приговорила к изгнанию мессера Бенедетто Альберти, а остальных членов его семейства, за исключением мессера Антонио, объявила предупрежденными. Перед отъездом из Флоренции мессер Бенедетто собрал всех своих старших родичей, и, видя, что они огорчены и глаза их полны слез, сказал:
«Вы видите, отцы мои и близкие, как судьба нанесла мне жестокий удар и нависла угрозой над вашими головами. Меня это не удивляет, да и вам удивляться не следует. Так всегда бывает с теми, кто среди злонамеренных людей старается совершить благое дело и поддержать то, что большинство стремится низвергнуть. Любовь к отечеству сблизила меня с мессером Сальвестро Медичи и заставила отойти от мессера Джорджо Скали. Она же вызвала у меня ненависть к поведению нынешних наших правителей. И хотя нет сейчас никого, кто мог бы покарать их, они не желают слышать от кого-либо даже упреков. Я рад, что изгнание мое избавляет их от страха не только передо мной, но и перед всеми, кто, как им это хорошо известно, понял, какие они тираны и преступники. Вот почему нанесенный мне удар есть только угроза всем другим. Я лично не жалуюсь, ибо почет, которым окружала меня свободная родина, не может отнять у меня отечество, погрязшее в рабстве, и я всегда буду находить больше радости в воспоминании о прошлой моей жизни, чем огорчения от несчастий, связанных с изгнанием. Горько мне, конечно, оттого что отечество мое во власти кучки людей, преисполненных гордыни и жадности. Горько мне за вас, так как боюсь я, что беды, ныне закончившиеся для меня и только начинающиеся для вас, обрушатся на 130] головы ваши еще более жестоко, чем на мою. Поэтому я призываю вас укрепить души ваши перед лицом беды и вести себя так, что если поразит вас какое злосчастье, а грозит вам весьма многое, каждый в нашем городе знал бы, что вы ни в чем неповинны и за случившееся с вами никак не ответственны».
Затем, чтобы за пределами отечества о чистоте души его составилось мнение столь же высокое, как и во Флоренции, он отправился в паломничество ко гробу господнему. Возвращаясь же оттуда, он скончался на острове Родос. Останки его доставлены были во Флоренцию и с величайшим почетом погребены теми же самыми людьми, которые при жизни донимали его оскорблениями и клеветой.
XXIV
Среди смут и тревог, царивших в городе, пострадало не только семейство Альберти. Приговоры к изгнанию и предупреждения объявлены были также многим другим гражданам, между прочим, Пьетро Бенини, Маттео Альдеротти, Джованни и Франческо дель Бене, Джованни Бенчи, Андреа Адимари и еще множеству лиц из числа мелких ремесленников. Предупреждения получили, в частности, Ковони, Бенини, Ринуччи, Формикони, Корбицци, Манельи, Альдеротти. Согласно обычаю, балия созывалась на определенный срок, но составлявшие ее граждане, после выполнения возложенной на них миссии, из скромности слагали с себя полномочия еще до истечения этого срока. И в данном случае члены балии, считая, что они сделали для государства все, что от них требовалось, хотели, как обычно, сложить свои полномочия. Узнав об этом, ко дворцу сбежалась вооруженная толпа с требованием, чтобы до своего роспуска балия изгнала и вынесла предупреждения еще многим гражданам. Синьории это было весьма не по нутру, и она, выигрывая время, расточала толпе всевозможные обещания, пока не подошли вызванные ею вооруженные силы, так что страх заставил толпу сложить оружие, которое подняла ее ярость. Однако, чтобы хоть частично смягчить эту ярость и еще ослабить младшие цехи, было постановлено, что им разрешается занимать не треть всех государственных должностей, а лишь четверть. А для того чтобы в Синьории всегда имелось два члена, наиболее верных правительству республики, было дано право гонфалоньеру справедливости и еще четырем гражданам пополнять сумку для жеребьевки, из которой в каждую вновь избираемую Синьорию извлекались бы два очередных имени.
XXV
Вот к чему пришел государственный порядок, установленный на этих началах в 1381 году, после чего вплоть до 1393 года в республике нерушимо царил внутренний мир. В течение этого времени Джан Галеаццо Висконти, именуемый графом Вирту,[56] взял под стражу дядю своего мессера Бернабо, став таким образом повелителем всей Ломбардии, и рассчитывал с помощью силы сделаться королем всей Италии, как с помощью обмана сделался герцогом Миланским.[57] В 1391 году он начал яростную войну против Флоренции, и хотя она велась с переменным успехом и герцог чаще оказывался на грани поражения, флорентийцы все же были бы в конце концов побеждены, если бы он не умер. Защищались они с упорством и искусством, поистине удивительными для республики, и исход столь тяжелой войны оказался гораздо менее плачевным, чем можно было ожидать. Ибо после взятия Болоньи, Пизы, Перуджи и Сиены и уже готовясь короноваться во Флоренции королем всей Италии, герцог скончался.[58] Смерть не дала ему воспользоваться плодами его побед, а для флорентийцев значительно смягчила горечь понесенных ими потерь.
В то время как развивались ожесточенные военные действия против герцога, гонфалоньером справедливости избран был мессер Мазо Аль-бицци,[59] питавший после смерти Пьеро глубочайшую вражду против дома Альберти. И так как партийные страсти во Флоренции далеко не угасли, мессер Мазо решил не довольствоваться тем, что мессер Бенедетто умер в изгнании, а отомстить и всем другим членам этого семейства, до того как ему придет время расстаться с должностью гонфалоньера. Удобный случай представился ему благодаря одному человеку, которого допрашивали по поводу связей с мятежниками и который назвал Альберто и Андреа Альберти. Они были тотчас же арестованы, а это вызвало в городе такое волнение, что Синьория, обеспечив себя вооруженной силой, созвала народное собрание, образовавшее балию, которая многих граждан отправила в изгнание и переменила списки в жеребьевочных сумках. В числе изгнанных оказались почти все Альберти;[60] кроме того, много ремесленников было приговорено к смертной казни или получило предупреждения, вследствие чего ремесленники и чернь, считая, что их лишают чести и жизни, подняли вооруженный мятеж. Часть восставших вышла на площадь, а другие бросились к дому мессера Бери Медичи, оставшегося после смерти мессера Сальвестро главой этой семьи. Для того чтобы обезвредить тех, что собрались на площади, Синьория послала к ним людей с знаменами гвельфской партии и народа во главе с мессером Ринальдо Джанфильяцци и мессером Донато Аччаюоли, так как они сами были из пополанов и могли быть встречены народными низами лучше других. Те же, что пошли к мессеру Бери, заклинали его взять бразды правления в свои руки и избавить народ от тирании граждан, которые преследовали честных людей и были врагами общего блага. Все, оставившие воспоминания об этом времени, единодушно утверждают, что если бы мессер Бери был более честолюбив, чем добродетелен, он мог бы беспрепятственно захватить всю полноту власти в государстве. Ибо жестокие обиды, которым справедливо или несправедливо подвергались ремесленники и их друзья, возбудили в сердцах их такую жажду мщения, что им недоставало только подходящего человека, который стал бы их вожаком. Немало оказалось у мессера Бери советчиков, внушавших ему, что именно он должен делать, и даже Антонио Медичи, долгое время открыто объявлявший себя его врагом, стал теперь убеждать Бери взять власть. На это мессер Бери, однако, сказал: «Когда ты был моим врагом, твои угрозы меня не пугали, также и теперь, когда ты мой друг, не погубят меня и твои советы». Затем, повернувшись к толпе, он призвал ее не терять мужества и обещал выступить на ее защиту в случае, если она согласится руководствоваться его советами. Окруженный всеми этими людьми, он отправился на площадь, вошел во дворец и, оказавшись перед лицом Синьории, сказал, что отнюдь не раскаивается в том, что своим образом жизни заслужил любовь флорентийцев, но весьма огорчен, что о нем высказали суждение, коего он никак не заслуживал, ибо никогда не проявлял склонности к смуте и честолюбию и понять не может, как позволено было считать его подстрекателем к раздорам, мятежником или узурпатором государственной власти, или честолюбцем. Поэтому он и умоляет милостивых синьоров не вменять ему в вину невежественность толпы, ведь он сразу же, как только смог, отдал себя в руки Синьории. Но при этом советует ей проявить в данных счастливых для нее обстоятельствах умеренность, ибо — добавил он — лучше неполная победа и благополучие отечества, чем стремление к полной победе, ставящее под угрозу само его существование.
Члены Синьории всячески восхваляли его и призывали уговорить народ сложить оружие, обязуясь со своей стороны внять советам, которые пожелает дать им он и другие честные граждане. После этих переговоров мессер Бери вернулся на площадь и присоединил своих вооруженных людей к тем, которых возглавляли мессер Ринальдо и мессер Донато. Затем мессер Бери сказал всем собравшимся, что Синьория расположена к ним весьма благожелательно, речь шла о многих вещах, но за недостатком времени и отсутствием магистратов невозможно было довести дело до конца. Тем не менее он просит их сложить оружие и повиноваться Синьории, ибо их доверие и просьбы расположат к ним синьоров больше, чем гордыня и угрозы, и никто не покусится на их права и на их безопасность, если они поступят, как он им советует. Поверив его слову, все разошлись по домам.
XXVI
Когда порядок восстановился, Синьория прежде всего позаботилась об укреплении подступов к площади, а затем призвала к оружию граждан из числа тех, кому она могла больше всего доверять, разделила их на отряды и повелела им являться для поддержки Синьории каждый раз, как они будут призваны. Всем же прочим гражданам ношение оружия было запрещено. После принятия этих мер были изгнаны и казнены многиеиз тех ремесленников, которые в последнем мятеже показали себя особенно ярыми. Чтобы 'придать должности гонфалоньера справедливости больше величия и окружить его большим уважением, постановили, что занимать ее можно только по достижении сорока пяти лет. Для укрепления государственной власти приняли также много других мер, не только не переносимых для тех, против кого они были направлены, но возмутивших даже честных граждан из партии, поддерживавшей Синьорию, ибо они отказывались считать прочным и уверенно стоящим на ногах государство, которое приходилось защищать с помощью таких насилий. Чрезмерное это угнетение раздражало не только тех членов дома Альберти, которые оставались в городе, и семейство Медичи, считавшее, что народ обманули, но и весьма многих других граждан.
Первым, попытавшимся сопротивляться всему этому, был мессер Донато, сын Якопо Аччаюоли. Хотя в городе он был одним из самых видных лиц и стоял даже скорее выше их, чем был равен мессеру Мазо Альбицци, который по делам, совершенным во время его гонфалоньерства, считался как бы главой республики, он не мог благоденствовать среди стольких недовольных или же, подобно многим, искать своей личной выгоды среди общих бедствий. Вот он и решил попытаться вернуть родину изгнанникам или хотя бы должности предупрежденным. Он поверял эти свои взгляды то одному, то другому гражданину, утверждая, что нет иного способа умиротворить народ и затушить партийные страсти и что как только он станет членом Синьории, так и приступит к осуществлению своего замысла. А так как во всем, что мы предпринимаем, задержка вызывает уныние, а поспешность порождает опасность, он решил лучше подвергнуться опасности, чем впасть в уныние. В то время Микеле Аччаюоли, его родич, и Никколо Риковери, его друг, были членами Синьории. Мессер Донато рассудил, что момент подходящий и упускать его нельзя, и потому стал убеждать их предложить в советах закон о восстановлении в правах граждан, лишенных их. Они с ним согласились и подняли этот вопрос перед своими коллегами, которые, однако же, заявили, что не пойдут на новшества, где выигрыш сомнителен, а опасность несомненна. Мессер Донато, тщетно испробовав все законные пути, дал гневу увлечь себя и велел передать членам Синьории, что раз они не хотят навести в государстве порядок мерами, которые вполне в их власти, придется прибегнуть к оружию. Эти разговоры вызвали такое негодование, что после того, как о них довели до сведения правительства, мессера Донато вызвали в суд. Он явился и, обвиненный тем, кому он поручил передать его угрозу Синьории, был изгнан в Барлетту. Изгнанию подвергли также Аламанно и Антонио Медичи и всех потомков семьи мессера Аламанно, присоединив к ним также много простых ремесленников, пользовавшихся популярностью среди низов народа. Все это произошло через два года после того, как мессер Мазо провел реформу государственного управления.[61]
XXVII
Итак, в городе было множество недовольных, а за пределами его множество изгнанных граждан. Среди изгнанников, обосновавшихся в Болонье, находились Пиккьо Кавиччули, Томмазо Риччи, Антонио Медичи, Бенедетто Спини, Антонио Джиролами, Кристофано ди Карлоне и еще два человека из низов. Все они были молоды, храбры и на все готовы пойти, чтобы вернуться в отечество. Пиджьелло и Бароччо Кавиччули, получившие предупреждение, но оставшиеся во Флоренции, тайно сообщили им, что если бы им удалось проникнуть в город, они нашли бы приют в доме Кавиччули, откуда потом вышли бы в благоприятный момент, умертвили мессера Мазо дельи Альбицци и подняли народ, что сделать нетрудно, так как народ недоволен и легко пойдет на мятеж, увидев, что вернувшихся изгнанников поддерживают все Риччи, Адимари, Медичи, Манельи и еще многие другие семейства. В надежде на успех изгнанники проникли во Флоренцию 4 августа 1397 года в месте, заранее им указанном. Желая, чтобы смерть мессера Мазо послужила сигналом к мятежу, они установили за ним слежку. Мазо, выйдя из своего дома, зашел к одному аптекарю у Сан Пьетро Маджоре. Человек, следивший за ним, побежал сообщить об этом заговорщикам, которые тотчас же вооружились и бросились в указанное место, но мессер Мазо оттуда уже ушел. Не смущаясь первой неудачей, они направились к Старому рынку, где умертвили одного человека из числа своих врагов. Тогда уже поднялся шум. С криками «Народ, оружие, свобода!», «Да умрут тираны!» они повернули к Новому рынку и в самом конце Кали-малы[62] убили еще одного, затем они продолжали свой путь все с теми же криками, но так как никто за оружие не брался, сошлись в лоджии Нигиттоза.[63] Там они взошли на высокое место и, окруженные громадной толпой, сбежавшейся больше поглазеть на них, чем оказать им поддержку, стали громогласно призывать народ взяться за оружие и сбросить с себя ярмо опостылевшего рабства. При этом они утверждали, что к открытому мятежу побудили их не столько личные обиды, сколько жалобы недовольных в стенах Флоренции; они знали, что многие в городе молили бога предоставить им благоприятный случай для мщения и готовы были ухватиться за него, как только нашлись бы вожаки, способные ими руководить. «Почему же теперь, — взывали они к собравшимся, — когда случай представился, когда вожаки нашлись, вы переглядываетесь, как ошеломленные? Или вы дожидаетесь, чтобы призывающих вас к свободе умертвили и ярмо придавило вас еще тяжелее? Не странно ли, что люди, которые из-за пустяковой обиды хватались за оружие, не двигаются с места, когда обидам и поношениям нет конца? И можете ли вы терпеть, что столько сограждан ваших изгнано или ограничено в правах, когда только от вас зависит вернуть изгнанным родину, а предупрежденным их права?». Речи эти, при всей их справедливости, не вызывалив толпе ни малейшего движения — то ли потому что люди боялись, то ли потому что содеянные мятежниками убийства вызвали к ним отвращение. Тогда подстрекатели, видя, что ни речи их, ни действия никого не заставляют сдвинуться с места, осознали, хотя и слишком поздно, как опасно пытаться вернуть свободу тем, кто упорно не желает сбрасывать с себя иго рабства. Отчаявшись в успехе своего замысла, они укрылись в храме Сан Репарата и заперлись там не столько для того, чтобы спасти свою жизнь, сколько для того, чтобы отсрочить гибель.
При первых же слухах о мятеже встревоженная Синьория поспешила привести дворец в состояние готовности к обороне и забаррикадировалась в нем, но затем, выяснив, в чем дело, кто начал смуту и где укрылись подстрекатели, успокоилась и повелела капитану[64] во главе сильного вооруженного отряда захватить их. Дверь храма взломали без особого труда, часть изгнанников погибла при самозащите,[65] остальные были взяты. Во время следствия по этому делу выяснилось, что никаких иных сообщников, кроме Бароччо и Пиджьелло Кавиччули, у них не было;[66] эти и были преданы казни вместе с изгнанниками.
XXVIII
После этого события произошло еще одно, гораздо более важное. Как мы уже говорили, Флоренция в то время находилась в состоянии войны с герцогом Миланским, который, видя, что в открытом поле ему победы не достичь, решил прибегнуть к тайным интригам. Через no-средство флорентийских изгнанников, которыми Ломбардия была полна, он устроил заговор с участием многих граждан, проживающих в стенах Флоренции. Условлено было, что в назначенный день все изгнанники, способные носить оружие и находящиеся неподалеку от Флоренции, одновременно выступят и проникнут в город по Арно,[67] что там они при поддержке своих сообщников прежде всего поспешат в дома власть имущих, умертвят их и затем установят в республике новый угодный им государственный порядок. Среди заговорщиков внутри города был один человек из рода Риччи по имени Саминиато. И так как при заговорах часто случается, что недостаток участников препятствует успеху, а излишне большое число их приводит к раскрытию замысла, стремление Саминиато завербовать новых членов привело к тому, что вместо пособника он нашел себе обвинителя. Он сообщил о заговоре Сальвестро Кавиччули, считая, что может рассчитывать на него, как на человека, подвергшегося вместе с другими членами своего семейства всевозможным тяжким обидам и поношениям. Однако страх перед тем, что могло его ожидать сейчас, оказался для Сальвестро сильнее более отдаленной надежды на отмщение, и он сразу же раскрыл все Синьории. Саминиато был задержан, и его принудили раскрыть весь замысел заговорщиков, но схватить смогли только одного из участников — Томмазо Давици,[68] который направлялся из Болоньи во Флоренцию, не зная, что там произошло, и был взят еще по дороге. Другие участники заговора, напуганные арестом Саминиато, бежали. После того как Саминиато и Томмазо Давици постигло возмездие по делам их, была созвана балия из граждан, коим дана была власть разыскивать виновных и укреплять государство. Эти граждане объявили виновными шесть человек из дома Риччи, шесть из дома Альберти, двух из дома Медичи, трех из дома Скали, двух из дома Строцци,[69] затем Биндо Альтовити,[70] Бернардо Адимари, а также множество простых людей. Были предупреждены сроком на десять лет все члены семейства Альберти,[71] Риччи и Медичи, за исключением немногих, среди коих оказался мессер Антонио, считавшийся человеком мирно настроенным и лишенным честолюбия.[72] Подозрения, вызванные этим заговором, еще не окончательно рассеялись, когда задержан был некий монах, замеченный в том, что он часто появлялся на дороге из Болоньи во Флоренцию как раз в то время, когда заговор только зарождался. Он признался, что неоднократно доставлял письма мессеру Антонио, которого тотчас же арестовали. Сперва он всячески отпирался, но уличенный монахом, приговорен был к уплате штрафа и изгнанию из города на расстояние не менее трехсот миль. Наконец, для того чтобы избавить Флоренцию от опасности, ежедневно грозившей ей от семейства Альберти, постановили изгонять из города любого его члена по достижении им пятнадцати лет.
ХXIX
Произошло это в 1400 году, а через два года умер Джан Галеаццо, герцог Миланский,[73] и смерть его положила конец, как мы уже говорили, этой войне, продолжавшейся двенадцать лет. В это время государство окрепло, не имея ни внутренних, ни внешних врагов, и предприняло завоевание Пизы, столь славно завершенное.[74] В городе спокойствие царило с 1400 по 1433 год, лишь в 1412 году, когда Альберти нарушили запрет появляться в пределах республики, против них была созвана новая балия, которая назначила награду за их головы и установила новые меры по охране государства.
В это же время флорентийцы вели войну против Владислава, короля Неаполитанского, каковая прекратилась в 1414 году со смертью этого государя. В войне этой был момент, когда король оказался слабее Флоренции и ему пришлось уступить ей город Кортону, владетелем которой он был.[75] Однако вскоре после того он вновь собрался с силами и возобновил войну, на этот раз оказавшуюся для Флоренции гораздо более тяжелой, так что не окончись она, как и предыдущая с герцогом Миланским, смертью врага республики, Флоренции грозила опасность утратить свою свободу. Но завершилась она для флорентийцев не менее счастливо, чем та, так как король захватил уже Рим, Сиену, Марку и всю Романью и ему оставалось только взять Флоренцию, чтобы затем со всеми силами своими устремиться в Ломбардию, когда пришла к нему кончина. Таким образом, самым верным из союзников Флоренции была смерть короля, и она была для флорентийцев спасительней любой их доблести. После смерти этого короля вне и внутри Флоренции еще восемь лет царил мир, после чего с началом войны против Филиппо, герцога Миланского[76] опять пробудились партийные раздоры, которые затихли только после крушения государства, существовавшего с 1381 по 1434 год[77], счастливо ведшего столько войн и присоединившего Ареццо, Пизу Котону, Ливорно и Монтепульчано. Оно совершило бы еще более великие дела, если бы в городе всегда царило согласие и в нем не вспыхнули заново прежние раздоры, как будет особо показано в следующей книге.
Комментарии
1. См. кн. I, прим. 155.
2. В действительности — в 1354 г.
3. Монреаль д'Альбано нападал на Флоренцию, Пизу, Ареццо, Сиену, Перуджу. Был в 1354 г. осужден в Риме Колой ди Риенцо (см. кн. I, прим. 138) и казнен.
4. Сообщение о силах гибеллинов несколько преувеличено.
5. Предупрежденный (ammonito) — находящийся под надзором, политически неблагонадежный.
6. Закон был введен в марте 1358 г. (по флорентийскому календарю — 1357 г.) и вступил в действие в апреле 1358 г.
7. Закон 8 декабря 1366 г.
8. Пьеро ди Филиппо Альбицци.
9. Оптиматы — гранды, нобили.
10. Понтификат Григория XI длился с 1370 по 1378 г.
11. Кардинал Гийом де Нолле.
12. В 1375 г.
13. Это были наемники из отрядов Джона Хоквуда (см. кн. I, прим. 146).
14. Правитель Милана Бернабо Висконти (см. кн. I, прим. 144).
15. Комиссия называлась коллегией Восьми по ведению войны, или — с традиционной флорентийской лаконичностью — Восемь войны (Otto della guerra). Поскольку они возглавляли войну против самого римского папы, их шутя именовали Восемь святых (Otto santi), так как только святые могли набраться смелости воевать с наместником бога на земле. Отсюда вся война получила название войны Восьми святых (La guerra degli Otto santi).
16. Лапо да Кастильонкио, Пьеро Альбицци и Карло Строцци.
17. Макьявелли различал старую партию гвельфов (parte guefa) — древних гвельфов, и гвельфов 70-х годов XIV в., которых он именовал новой гвельфской группировкой (nuova setta di guefi).
18. Сан Джованни (Иоанн Креститель), патрон Флоренции. День этого святого отмечается 24 июня.
19. См. кн. III, прим. 5.
20. Одного из коллегии Двенадцати добрых мужей (см. кн. II, прим. 18).
21. Речь идет об избирательной сумке (см. кн. II, прим. 112).
22. Коллегия, или Совет синьории (Consiglio della Signona), состояла из Двенадцати добрых мужей и гонфалоньеров вооруженных компаний; иногда в нее включали и представителей других магистратур. Советов было два: Совет капитана народа и Совет подеста (или Совет коммуны). Иногда они заседали вместе, и тогда назывались Совет.
23. Пропосто (proposto) — вносящий предложение о решениях и законах (ргорогге le deliberazioni). Эту должность по очереди занимали члены Синьории, в том числе и глава ее — гонфалоньер справедливости.
24. Используемые Макьявелли термины «переворот» (novita), «волнение» или «восстание» (гоtоге) носили именно такой смысл еще в XIV в. и взяты им из литературы того времени.
25. 22 июня 1378 г.
26. В буквальном переводе «балия» (balia) означает «власть». Здесь и далее — комиссия, наделенная особыми полномочиями.
27. См. кн. II, прим. 56.
28. См. кн. II, прим. 30.
29. Подчиненные цеху люди (sottoposti) — наемные рабочие, именовавшиеся во Флоренции «чомпи», не являлись членами цеха и не пользовались никакими правами ни в государстве, ни в цехе.
30. См. кн. II, прим. 30.
31. В хрониках он именуется Симончино.
32. Башенные часы, которые чинил Никколо из Сан-Фриано, расположены недалеко от верхних помещений дворца, где допрашивали Симончино.
33. В действительности 20 июля 1378 г.
34. Восставшие чомпи провозглашали рыцарями тех, кого они считали своими сторонниками Луиджи Гвиччардини был, очевидно, произведен ими в рыцари в награду за освобождение их вожаков из заключения; Сальвестро Медичи они считали зачинателем борьбы против старых порядков. Посвященные ими в рыцарское достоинство получили звание «рыцаря народа» (cavaliere del popolo).
35. Дворец подеста 21 июля 1378 г. был взят штурмом и превращен в резиденцию вожаков восставших.
36. «Чужеземный чиновник» (ufficiale forestiere), имевший юридическое образование (обычно нотариуса), приглашался цехом шерстяников из другого города и исполнял контрольно-полицейскую и карательную по отношению к наемным рабочим (см. кн. III, прим. 29) должность. Он имел право штрафовать, подвергать телесным наказаниям и заключению. В его распоряжении были пять стражников (berrovieri) и тайные осведомители (exploratores secreti).
37. Цехи портных и красильщиков должны были состоять из ремесленников, не имевших до того цеховых (а для XIV в. это означало и политических) прав. Третий Цех должен был состоять из чомпи, которые с этого времени стали себя именовать«тощим народом» (см. кн. II, прим. 15).
38. Монте (от montare — накапливать деньги) — банк.
39. Микеле ди Ландо (Michele di Lando, или di Orlando, т. е. сын Орландо) был чесальщиком шерсти, но во время восстания чомпи уже работал надсмотрщиком над наемными рабочими. Был подкуплен пополанами из группировки военной комиссии Восьми и являлся их ставленником. Став главой правительства, способствовал краху восстания. В 1381 г. получил звание почетного гражданина Флоренции и был назначен ее представителем в Вольтерре. В 1382 г. стал владельцем сукнодельческой мастерской в Лукке. Статуя Микеле ди Ландо помещена в одной из ниш Нового рынка.
40. Сер Нуто допрашивал и пытал в начале восстания Симончино и других. После победы он был убит обухом топора, а затем уже повешен за ногу. (У Макьявелли этот эпизод описан несколько иначе). Эта была единственная жертва восстания чомпи.
41. Право получения доходов от лавок на Старом мосту было дано Сальвестро Meдичи не по решению Микеле ди Ландо, а восставшим народом во время присвоения званий рыцаря народа.
42. События, описываемые в этой главе, относятся к августу 1378 г.
43. Церковь, где был расположен руководящий комитет восставших чомпи, который они назвали, в отличие от официальной комиссии «Восьми войны», «Восемь святых божьего народа», т. е. тех, на чьей стороне правда. Строительство церкви Сайта Мария Новелла было начато в 1278 г. на месте небольшой церкви X в. Ее строителями были Систо и Ристори да Кампи. Фасад закончен в 1450—1470 гг. Леоном Баттиста Альберти.
44. Эту хвалебную характеристику предательского по сути дела поведения Микеледи Ландо Макьявелли черпает из многочисленных хроник противников чомпи. Существует, однако, и хроника сторонника чомпи (лишь одна).
45. «Лучшие из ремесленников» — это члены двадцати одного старого цеха (см. кн. II, прим. 30) ремесленников-собственников, которые сначала поддержали восставших чомпи, надеясь извлечь из этого политические и хозяйственные выгоды, а на последнем этапе, испугавшись радикальности программы чомпи, выступили против вновь созданных трех цехов мелких ремесленников и наемных рабочих.