Живительные строки псалмов словно возродили онемевшую и оцепеневшую от страданий душу и показали полную несопоставимость благодатной помощи Священного Писания и тщетности какой бы то ни было опоры на мирскую литературу и музыку, которые хотя и помогли пройти без большого вреда опасные стремнины юности, но не смогли дать никакой поддержки в суровых жизненных испытаниях. Перерасти эти ложные надежды помогли лишь духовные постижения, рожденные Евангелием и словами святых, познавших Христа.
Только теперь, когда можно оглянуться назад, мне стало понятно, что мирские знания не уничтожают заблуждений, а лишь увеличивают их. Ясность и разумение приходят только в благодатном постижении Бога. Воображение – это дурная привычка ума рыться на свалке помышлений. Ум, оскверненный воображением, подобен пучине, заглатывающей жизнь человека. Всякое мирское творчество – это попытка познать мир и человека нечистым воображением греховного ума, заводящего душу в тупики отчаяния.
Несомненно, увлечением художественной литературой и классической музыкой приходится переболеть нравственно. Это направление человеческой деятельности развивает подростковый ум, но, развив, начинает его убивать, замыкая все его устремления на слепом лжеверии в абсолютную ценность провозглашенных ею идей. С другой стороны, не прикоснувшись хотя бы слегка к лучшим человеческим достижениям в литературе и музыке, человек не обязательно останется простецом, храня уникальное состояние простого детского разума. Редки такие простецы, особенно во времена всеобщего бездуховного образования. Большей частью неразвитый ум заменяет свою неразвитость хитростью и изворотливостью.
|
|
Всякая испорченная псевдознанием душа, поставившая эталоном собственные литературные или музыкальные критерии, становится нетерпимой к тем, кто имеет иное представление об этих предметах. Ограждение помогает вырасти молодому деревцу, но убивает взрослое дерево, впиваясь в его тело своими железными объятиями. Раздумья, рожденные вымыслами, не имеют конца. Желания, спровоцированные художественным творчеством, не имеют предела. Все они укрепляют эгоизм, пожирающий человеческое существо, не замечающее спасительной простоты истины – Христа. Такая эгоистическая цивилизация без Христа становится цивилизацией негодяев, так как эгоистическое существование целиком замешано на гордости.
У человеческого духа нет границ, поэтому его не заполнить ни книгами, ни музыкой, как бы гениальны они не были. Это пространство безгранично и жаждет одного – полного преображения Божественной благодати через Христовы заповеди. Как бы ни был талантлив человек, но без Христа он останется тем животным, который только роется в грязи, не имея никакой возможности взглянуть на звезды. Оставить этот псевдомир литературных и музыкальных грез и услаждений можно лишь постигнув нечто, несравненно превышающее узкий мирок эстетических и интеллектуальных наслаждений, испытав к нему полное отвращение, как к коварной ловушке и преграде для духовного роста.
Всякая попытка научного ли, художественного или эстетического познания убивает в человеке самую способность духовного восприятия. Стремление к спасению – единственный источник всех добрых дел и поступков. Если этого стремления нет, то тщеславие начитанностью и культурный снобизм или гордыня уничтожают все плоды наших действий, как ржавчина железо. Душа достигает меры возмужалости лишь в полноте Христа, в полноте Его благодати.
|
|
Мне вновь сильно захотелось исповедоваться, каяться и причащаться в церкви, повторяя снова и снова чудесные стихи: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя; яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну. Тебе единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих; яко да оправдишися во словесех Твоих, и победиши, внегда судити Ти. Се бо в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Се бо истину возлюбил еси; безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси. Окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие; возрадуются кости смиренныя. Отврати лице Твое от грех моих и вся беззакония моя очисти. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего и Духом владычним утверди мя…»
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЦЕРКВИ
Сколько бы мы ни представляли Бога, все такие представления остаются в области ложных домыслов. Истина состоит в том, что Бог Сам желает открыть Себя нашему сердцу, но терпеливо ожидает нашего отказа от ложных представлений о Нем. Каждое греховное действие, совершенное нами, вольно или невольно, уже есть наказание наше за отпадение от благодати и Промысла Божия. Когда мы по мере своих сил прилепляемся к Богу, тогда все, что происходит с нами, очищает нас от грехов. Но когда мы ропщем, то запутываемся в своих грехах еще больше. В этой непроглядной греховной тьме душу неожиданно настигает немеркнущий свет Церкви, возвращая ее, словно заблудшее дитя, к окончательному воссоединению с ней в духе благодати и истины.
|
|
Архитектор старательно трудился над иконой в Никольском храме, а я одиноко жил в пустыне. Осенью в Душанбе приехал настоящий схимник с Кавказа, бывший московский режиссер. Схимник приехал с послушником и пожилым фронтовиком, их сопровождал иеромонах из Троице‑Сергиевой Лавры. Все они познакомились с моим другом в Душанбинской церкви. Монах покинул Кавказ из‑за милиции, не дававшей ему покоя, и теперь искал уединения в горах Таджикистана. Вся группа просила Виктора показать им сокровенные места в безлюдных горах. Он повел их на хребет Хазрати‑Шох, изобиловавший пещерами и брошенными садами. После недолгих поисков схимник нашел подходящий грот, хотя архитектор предупредил его об опасной близости кишлака. Но отшельник утверждал, что недоступность грота – лучшая безопасность от любых охотников и убедил всех соорудить ему в этом гроте келью. С трудом вскарабкавшись туда, помощники соорудили из камней стенки, а крышу сделали из фольги, уложенной на толстые ветки и придавленной камнями.
Во время постройки кельи схимник демонстрировал полное послушание иеромонаху и говорил каждый раз, указывая рукой на камень:
– Благословите взять этот камень! Благословите взять тот камень!
Это повторялось до тех пор, пока иеромонах не выдержал:
– Слушай, я тебе благословляю брать все камни в этих горах! Можешь теперь работать спокойно!
Бывший фронтовик‑разведчик, вызвавшийся помогать схимнику, отважный и смелый человек, тоже трудился наравне со всеми.
Но когда он услышал, при входе в ущелье, строгий приказ схимника: «В этом месте мы должны оставить наши советские паспорта, потому что они – зло! Дальше пойдем без паспортов!», то оробел и заявил:
– Знаете, я много чего повидал, но такой приказ я слышу впервые! Мы что, обратно не вернемся?
Закончив постройку кельи, все помощники ушли, оставив отшельнику продукты на зиму. Через приезжего иеромонаха Виктор узнал о семинарии в Троице‑Сергиевой Лавре и о старцах этого монастыря. Проводив новых знакомых, он остался трудиться в храме, готовясь к поступлению в семинарию. Его сердце устремилось к Лавре и к учебе в этом средоточии духовной жизни в России. Глубокой осенью в их квартире появился изможденный и страшно усталый схимник с двумя бутылками шампанского в рюкзаке. Залпом выпив одну бутылку, он заснул мертвым сном. А когда проснулся, то рассказал архитектору свою историю, не спеша попивая вторую бутылку.
В горах начались сильные снегопады, снег валил и валил, пока не засыпал все долины и ущелья. Грот оказался легко доступным для охотников, которые пришли туда на снегоступах, издали заметив сверкающую на солнце фольгу. Опешивший отшельник на вопрос, что он здесь делает, ответил, что он геолог и заблудился в горах. Охотники вызвались проводить его к трассе и монаху ничего не оставалось, как по глубокому снегу выбираться из ущелья, «ловить» попутную машину и добираться в Душанбе. Прожив несколько дней в городе, он стал собираться обратно на Кавказ, приглашая с собой Виктора послушником. Мой друг оказался перед трудным выбором – Кавказ или семинария? После долгих раздумий Виктор выбрал семинарию, и схимник, дождавшись своего послушника, уехал в один, как он сказал, «чудесный уголок», с названием Псху, – удаленное горное селение у подножия Главного Кавказского хребта.
Я продолжал знакомиться с пустыней и ее песчаными шквальными бурями, когда на юге вздымался непроглядный черный вал пыли и песка, поднятого сильным вихрем, в народе именуемым «афганец». Этот вал приближался на огромной скорости и все покрывалось густой и непроницаемой желтой пеленой, которая стояла дня три‑четыре, постепенно рассеиваясь. Но все же пострашней песчаных бурь была, конечно, невыносимая жара.
– Хочешь поехать со мной на денек вон к тому хребту? – как‑то спросил меня знакомый геолог, указывая на далекий горизонт.
– Хочу, – согласился я. – Но на чем?
– Не переживай, возьму мотоцикл у друга! Тут и ехать всего ничего – километров шестьдесят…
Утром геолог заехал за мной, и мы понеслись по ровной глинистой дороге, уходящей к проступающему сквозь рассветную дымку далекому лиловому кряжу, над которым белели небольшие облака. К полудню мы подъехали к безлесному каменистому хребту. У подножия его среди короткой щетинистой травы, радуя глаз, бил чистый родник. Здесь мой знакомый расстелил платок, достал лепешки, небольшую дыню, и мы, не торопясь, перекусили. Заодно он рассказал пугающую историю о том, как с двумя узбеками охотился здесь на горных козлов; рано утром они поднялись высоко на хребет, в запасе у каждого имелась фляжка с водой. После долгих поисков добычи, когда началось самое пекло, вода у узбеков закончилась, потому что они пили ее неумеренно много. Осталась только фляга с водой у геолога.
Когда всех начала мучить жажда и пришла пора спускаться к роднику, геолог пустил фляжку по кругу. Один из охотников, взяв фляжку, вдруг выронил ее из рук и она, погромыхивая на камнях, улетела куда‑то вниз, в пугающую раскаленной мглой бездну. Все трое изумленно посмотрели друг на друга. Идти вниз и искать фляжку никто не хотел, так как сил на жаре почти не осталось. Все они знали, что под палящим солнцем, без воды, не протянуть и часа из‑за теплового удара. У узбеков началась паника. Они посовещались между собой и предложили для утоления жажды пить мочу. Наш друг отказался категорически. Охотники решили для сбора мочи воспользоваться своими фляжками, а геолог молча отправился вниз на поиски своей фляги, впрочем, уже без всякой надежды. Спустившись метров на сто, он внезапно заметил в скальной расщелине зеленый чехол своей фляжки. Достав драгоценный сосуд и выпив немного воды, геолог поспешил наверх, к своим спутникам. Те оторопели, увидев, что он поднимается к ним с водой – они уже успели «утолить» жажду.
Наслушавшись геологических баек, я напился как следует воды. Фляжек мы с собой не захватили, ведь нашей целью был этот родник. Мы сели на мотоцикл и помчались домой. Когда мы проехали километров пятнадцать, заднее колесо зашипело и мы остановились.
– Прокол! – мрачно диагностировал мой друг, разглядывая спустившееся колесо.
– Ну ладно, ключи есть, сейчас поменяем заднее колесо на переднее и поедем! – взбодрился он.
Геолог открыл багажник – ключей не было, там лежали только пассатижи. Мой спутник в растерянности смотрел на пустой багажник:
– Как я не проверил чужой мотоцикл – ума не приложу!
Жара стояла просто нестерпимая, начала кружиться голова, металл мотоцикла обжигал руки.
– Так можно и помереть! – бормотал мой спутник, пытаясь открутить заднее колесо. – Нет, ничего не получается, ключ нужен!
Нам стало плохо: бросить мотоцикл и идти пешком? Не дойдем, жара убьет нас. И тут я увидел, как взрослый мужчина плачет, слезы текли по его щекам:
– Неужели конец, Господи? – запаниковал он.
Было видно, что ему очень плохо.
– Ты, Боже, видишь нас, не меня, которого Ты не желаешь слышать, но услышь хотя бы его, у него же семья и дети! – в отчаянии взмолился я, преодолевая головокружение.
Геолога осенило:
– Я еще не смотрел в запасном отделении! Может там ключ есть?
Он нашел потайной кармашек где‑то рядом с багажником и вытащил оттуда гаечный ключ.
– Если этот ключ не подойдет, нам точно конец! – сиплым голосом пробормотал мой друг.
Но ключ подошел, и мы, в полусознательном состоянии, поменяли колеса. На накаченном заднем колесе и на спущенном переднем, мы доехали до дома.
В другой раз пустыня и мне показала, как она опасна. Я уже слышал рассказы о том, как находят трупы пастухов, погибших от солнечного удара, но к себе эти рассказы никак не прилагал. В один из невыносимо жарких дней, когда на солнце было градусов шестьдесят, у меня закончились продукты и пришлось ехать в поселок. Еле‑еле, с трудом переводя дыхание, я выкатил велосипед на глинистый перевал и там мне стало дурно. Нужно было проехать еще километра два‑три по ровному холмистому плато, после чего дорога переходила в пологий длинный спуск.
На этой убийственной жаре мне вдруг стало холодно. Холодный пот потек по лицу, в глазах поплыли зеленые круги. Сознание начало расплываться, сил крутить педали почти не оставалось. Если бы в этот момент мой велосипед сломался, то я ничего не смог бы сделать. Но постепенно он начал разгоняться, попав на уклон. Ветер стал обдувать лицо, и я постепенно пришел в себя.
«Вот, оказывается, как наступает тепловой удар…» – подумал я, когда велосипед набрал скорость и мои легкие отдышались. Но таких происшествий случалось немного, а самое лучшее в пустыне было то, что я ничем не болел, и полностью прошли все простуды.
Осенью я приехал в Душанбе, и родители вручили мне письмо от Виктора. Он поступил в Московскую семинарию Троице‑Сергиевой Лавры по рекомендации настоятеля Никольского храма, и советовал мне не оставлять храм и Причащение. Теперь я с ним был полностью согласен, потому что спешил в церковь, как никто другой. Исповедовался я, как всегда, у доброго батюшки Стефана, который приласкал меня и посоветовал во время приездов в Душанбе всегда посещать церковные службы. На сердце немного полегчало, как будто в душу проник живительный свет надежды, придав ей силы.
С отцом Стефаном я поделился радостью:
– Мой друг принят в семинарию и учится на втором курсе!
– Это хорошо, что ты радуешься за него, – озабоченное лицо батюшки посветлело от улыбки. – Великое приобретение для души – уметь радоваться чужому счастью! Никогда не завидуй. Зависть разрушает собственную жизнь до основания. Вообще запомни духовное правило: когда мы не тянемся к добру, тогда зло само притягивается к нам.
– Спасибо, батюшка, постараюсь запомнить…
Многие рассуждения отца Стефана мне очень нравились:
– Частенько мне люди говорят: «Кто теперь живет по Евангелию? Только буквы Евангелия?» Нет, Бог всегда найдет Себе верное сердце! Так и ты будь верен Христу! – растолковывал мне батюшка основы веры.
– Откуда берутся скорби? От желания личного удовольствия. А откуда берется счастье? Всякое счастье приходит от желания счастья другому. Понял? Все зависит от того, какое мы имеем намерение. Если хочешь стать добрым, будь им!
Выслушав на исповеди мои мечтательные планы о будущей жизни, отец Стефан строго заметил мне:
– Надежда на то, что счастье существует где‑то вне нас – это демон. А надежда на то, что Царство Божие внутри нас есть – это спасительная надежда! И Церковь ведет нас к этому Царству через Исповедь и Причащение.
В храме я становился в самый дальний угол, стараясь не разглядывать окружающих. Крестясь на каждом прошении ектеньи, я пытался сосредоточиться на словах службы, стараясь в то же время повторять Иисусову молитву. Как ни ухитрялся я укрыться за спинами молящихся, проницательный взгляд священника замечал каждое мое движение.
– А ты хорошо молишься! – однажды заметил он мне. – Пора тебе встать на клирос, чтобы читать кафизмы и шестопсалмие. Зайди ко мне домой, я послушаю как ты читаешь…
Выслушав мое чтение Псалтири, батюшка покачал головой: «Нет, еще рановато. Ты потренируйся пока дома, а для проверки твоего чтения назначаю тебе нашу монахиню». Псалтирь читать я любил, но больше про себя, а вот читать громогласно и не пропускать ударений мне пока было не по плечу. Монахиня, старенькая богобоязненная женщина, принявшая постриг на приходе, взялась меня учить. Мы поехали к ней домой, где она внимательно прислушивалась к моим интонациям, делая необходимые замечания. И это было еще ничего, но к моему совершенному недоумению, она стала брать меня на заупокойные поминовения по домам, куда ее приглашали читать Псалтирь. Я читал Пслатирь, а монахиня занималась свечами, приготовлениями к погребению и собиранием какой‑то небольшой мзды за наши молитвы. Так продолжалось почти год, в течение которого я приезжал в Душанбе раза четыре, каждый раз примерно на месяц.
Общение с монахиней дало мне возможность многое понять в церковых службах, особенно, в панихидах. Мне также приходилось много читать, сопровождая служащего священника на погребениях усопших. Монахиня, добрая, но властная женщина, сильно привязалась ко мне и требовала ежедневных встреч и поездок по домам верующих. Это показалось мне тревожным сигналом. Отец Стефан вновь устроил мне экзамен и объявил, что теперь он поставит меня на клирос читать кафизмы и часы. До этой поры даже простая старушка в голубом халате присматривавшая за свечами и убиравшая храм, виделась мне неземным существом. А те, кто пел на клиросе, представлялись мне живыми Ангелами. К тому же, под влиянием советов монахини не поднимать даже глаз на клиросе, я не дерзал разглядывать певчих. Зато певчие, особенно те, которые собирались по большим церковным праздниками на церковных хорах, а среди них были и приглашенные из местного оперного театра, разглядывали сверху верующих не стесняясь.
Попав на клирос, я испытал сильное смущение. Большинство клиросных состояло из студенток музыкального института. Почти все они были с подведенными глазами, посматривали во все стороны, отпускали шуточки и вели себя непринужденно. Среди них только одна девушка приходила ненакрашенной и вела себя очень скромно. Монахиня шепнула мне, что это жена молодого дьякона, переведенного сюда из другого города, и только к ней можно обращаться с вопросами. А вопросов всегда набиралось множество, так как я растерялся от обилия книг и от множества глаз, которые, как мне казалось, сверлили спину.
Наступило время моего первого чтения кафизмы. Буквы расплывались и я почему‑то видел их с трудом. Страницы книги слипались и плохо переворачивались. Дыханье перехватывало, и приходилось постоянно проглатывать комок, стоявший в горле… Голос, которым я читал кафизмы, слышался мне чужим и незнакомым, а кафизмы словно не имели конца. Наконец, я закончил свое чтение и отошел в сторону. Никто не обращал внимания на мои переживания. Служба шла своим чередом, все было как обычно. Понемногу волнение стало проходить. Я успокоился и только тогда перевел дыхание: «Ага, вот оно как… – почему‑то подумал я. – Это волнение мешает мне читать! Нужно относиться к этому делу поспокойнее…» Но сколько я ни пытался читать Псалтирь спокойно, волнение каждый раз вновь охватывало меня, хотя и не в такой степени, как при первом чтении.
Когда я появился в храме в очередной раз, отец Стефан сказал:
– Теперь пора тебе читать шестопсалмие!
– Простите меня, батюшка, я сильно волнуюсь даже когда читаю Псалтирь. А на шестопсалмие не знаю, как выйду… – смущенно пробормотал я.
– Бог поможет, не безпокойся! – успокоил меня добряк.
Он благословил мне стихарь, в котором я безпрестанно путался и сам себе казался смешным. Наступила минута для чтения шестопсалмия. Я уже оделся, некстати запутавшись во время одевания в длинных рукавах моей новой одежды, и держал в руках красный каноник. Ноги слегка дрожали. Священники в алтаре – служащий и настоятель – улыбались. Меня благословили и я на ватных ногах вышел на середину храма, который в субботу и воскресенье всегда был полон.
Дрожащим от волнения голосом я начал читать текст, то и дело сбиваясь и отыскивая глазами потерянную строчку. Как всегда, не хватало дыхания. Закончил я шестопсалмие еле‑еле, таким оно показалось мне длинным. Я сильно устал, к тому же опять мой голос, звучавший в церкви, казался мне глухим и сиплым. Я вошел с книгой в алтарь под благословение, красный от стыда.
– Хорошо, хорошо. Бог благословит! – ободряюще сказал отец Стефан.
С этих пор, более или менее, с чтением было благополучно. Однажды я услышал как пономарь объяснял старушке‑свечнице свое понимание того, как нужно читать шестопсалмие:
– Читать шестопсалмие нужно так, как читают дикторы на Московском радио последние известия – четко, ясно, чтобы каждое слово доходило до верующих. – говорил он.
Я задумался: «Конечно мое чтение никуда не годится…» Дома я несколько раз прочитал текст, стараясь походить на дикторов Московского радио. С нетерпением ожидал я своего выхода с шестопсалмием, намереваясь донести со всей силой священные слова до сердец собравшихся верующих. Читал я торжественно, в полной тишине, старательно соблюдая паузы и выделяя все запятые. Закончив чтение, я зашел в алтарь, ожидая похвал, и вдруг услышал от моего любимого батюшки:
– Что это ты вытворяешь? Читал же нормально, а сегодня такую штуку выкинул! Мы еле дождались, когда ты дочитаешь… Так больше не делай!
Пришлось тогда сполна устыдиться за свое самоволие.
После службы, когда я обычно шел к троллейбусной остановке, меня догонял наш прихожанин. По пути мы обычно беседовали. Он вел очень аскетический образ жизни:
– Я питаюсь с базара! – доверительно сообщил мой попутчик.
– Но это же дорого! – возразил я.
– Ничуть, ведь я подбираю то, что выкинули продавцы. Иногда, правда, бывает расстройство желудка, но в этом ничего страшного – все быстро проходит…
Я лишь качал головой, не одобряя такие чудачества. Этот человек был странноват, но его милая улыбка и доброе сердце привлекали к нему людей. Батюшки к нему благоволили, и мы познакомились. Его звали Анатолий. Иногда он приезжал к нам домой, и родители добродушно подшучивали, слушая его рассказы.
– Молитва у меня крепкая! – говорил он. – Когда я работал на Колыме, попал в снежный буран и потерял направление. От холода губы мне уже не повиновались, и я неожиданно взмолился всем сердцем, и в нем стало так горячо, что мне показалось, даже мороз исчез. Вышел я к своему вагончику, а молитва так и гудит внутри! С тех пор всегда ее слышу…
В это время мы снова сблизились с секретарем из Академии наук Таджикистана Сергеем. Его сестра пела на хорах по праздникам вместе с оперными певцами, а он стал часто заходить в храм на службу. Его дружеская поддержка и расположение оказались очень кстати на этом нелегком этапе моей жизни. К сожалению, спустя несколько лет мой новый товарищ погиб на строительстве совхозной фермы от удара током, работая во время «перестройки» плотником, так как кроме светлой головы у него еще были золотые руки. Тепло воспоминаний о наших искренних взаимоотношениях с близкими людьми превосходит скорбь от утраты родного человека, потому что добрая память, конечно же, сильнее печальных воспоминаний.
Когда мне довелось стать насельником Троице‑Сергиевой Лавры, Сережа периодически навещал меня, живя в лаврской гостинице и с удовольствием трудясь на послушаниях. Во время последней встречи он почему‑то попросил меня:
– Отче, я в духовной жизни, как видишь, не успеваю, и даже торможу… Есть у меня к тебе просьба: если со мной что‑нибудь случится, пройди этот духовный путь и за меня также! Если ты это пообещаешь, мне будет легче на душе…
– Хорошо, Сережа, обещаю с Божией помощью это сделать! В каждой четке всегда будет молитва и о тебе. А что с тобой может случиться?
– Не знаю, отче, но мне как‑то не по себе…
Мы с грустью попрощались при расставании. Этого милого и доброго человека мне очень не хватало впоследствии, особенно в Абхазии. А пока, в стыде за свои грехи, в покаянии за свои ошибки, в благоговении церковных служб я проходил первые азы смирения и послушания, чтобы приблизиться к будущей встрече со своим старцем.
Если мы начнем искать истоки зла вовне, мы только увеличим это зло. Такие поиски неизбежно приводят к тому, что оно входит в нас и начинает действовать через нас, найдя наш ум, душу и сердце удобными орудиями для совершения греха. Если же мы воздвигнем несокрушимую преграду всем попыткам зла утвердиться в нас, мы обретем ничем не ограниченную свободу в добре, ибо только добро свободно. Нерушимая преграда злу и греху – наше покаяние и решимость впредь не допускать согласия со злом, пребывая свободными от греха. Душа живет верою, и если открыть этой вере все сердце, то вера осветит все его глубины, которые жаждут света, ибо не выносят никакой тьмы.
СТАРЕЦ
Господи Боже мой, в Твой прекрасный мир я вторгался, как невежда, полагая его даже не своей собственностью, которую никогда бы не стал разрушать, а как обязательное приложение к своему существованию. И лишь постигнув, что весь мир в Тебе и из Тебя, Господи, стал бояться по невнимательности своим дыханием уронить даже каплю росы с древесного листа, благоговейно принимая в себя Твою неизъяснимую жизнь, как самый невероятный и непредставимый дар.
Сердце человеческое всегда стремится к покою, в то время как помыслы никогда не заканчиваются и являются прямой противоположностью покоя. Здесь на помощь человеку в борьбе с помыслами может прийти только Церковь с ее благодатными Таинствами и, словно чудотворящий и животворящий дар Небес, словно луч вечной жизни – милость Христова в облике христоподобного духовного отца.
Через полгода меня благословили быть пономарем, оставив за мной чтение кафизм, часов и шестопсалмия. Пономарить мне нравилось. Теперь я уже не стоял с девушками на клиросе, а прислуживал в алтаре, где можно было молиться. Расторопным пономарем, к сожалению, стать мне не удалось. Но я старался выполнять это послушание со всем вниманием и благоговением к престолу Божию, где совершалось Таинство священной литургии. Еще мне нравилось слушать беседы священников, а также рассказы и воспоминания старого пономаря и старушки‑свечницы о церковной жизни прихода. Эта старушка полюбилась мне тихостью характера и светлым ясным лицом, на котором всегда светились затаенным теплом добрые глаза. Вскоре нам прислали второго диакона, грузного парня с красивым басом, но у него была какая‑то своя жизнь и мы не сошлись.
В отношения между священниками и в церковные дела я старался не входить и не любопытствовать о внутриприходской жизни, что оставило добрую память об этом периоде моего обучения в Никольском храме. А вот с молодым диаконом, отцом Евгением, чуть постарше меня и его женой, я очень сдружился. Лучше и ближе чем они, у меня, среди верующих церковных людей, никого не было. Еще когда я стоял в уголке храма на службах, стараясь быть незаметным, он подходил ко мне с кадилом и добросовестно овевал меня облаками ладана, что приводило меня в смущение. В один из таких дней, в конце службы, он подошел ко мне и сразу спросил:
– Ты какие‑нибудь книги православные имеешь?
В те времена, тем более в глухом Таджикистане, православных книг невозможно было отыскать днем с огнем.
– Есть немного, – ответил я. – Евангелие, «Отечник» и «Откровенные рассказы странника». Еще перепечатал сам «Приношение современному монашеству».
Он попросил подождать его после службы, чтобы вместе пойти в их дом, который они с женой купили совсем недавно. Они вдвоем вышли из церкви и мы пошли по улице, разговаривая словно старые знакомые. Домик их был чистый, беленький, весь в цветущей сирени и гортензиях, которые посадила его жена. Они поставили чай, сладости, потом показали мне свою небольшую библиотеку. На полках стояли настоящие книги, а также перепечатанные на машинке. Отец Евгений достал с полки «Лествицу» Иоанна Лествичника и протянул ее мне:
– Читал?
– Нет, даже не слышал о ней.
– Прочитай, потом скажешь свое мнение…
Диакон учился заочно в семинарии в Сергиевом Посаде и у него на полке стояли учебники – машинописные тексты, переплетенные в виде книг. Я заинтересовался:
– А можно еще учебник какой‑нибудь почитать?
– Вот, возьми! Будут вопросы – спрашивай!
Это был учебник «История Русской Православной Церкви». При расставании мы поняли, что наши отношения установились надолго.
Все, о чем повествовалось в «Лествице», глубоко вошло в мое сердце. Мудрость суждений и удивительный язык этой книги заставили меня взглянуть на жизнь по‑новому, с другой, духовной точки зрения. Вопрос – как жить, чтобы спастись? – отпал сам собой. Книга открыла мне ясные и возвышенные перспективы духовной жизни. Но те критерии, которые она поставила передо мной, смутили меня своей, как мне думалось, недосягаемостью. Об этом я рассказал диакону:
– Ну, ты совсем не так понял суть книги! – взялся растолковывать мне добросердечный друг. – Все то, о чем в ней написано, достижимо и выполнимо! Но для этого нужно как следует потрудиться!
Он оказался прав, и я часто с благодарностью вспоминал его совет и поддержку. А учебник церковной истории я читал с упоением – столько нового мне открылось в истории Русской Церкви. Все учебники диакона по истории Вселенской Церкви стали надолго моим любимым чтением, что мне очень пригодилось в самом недалеком будущем.