Война не бывает без потерь, без убитых, без раненых. И без пленных. Никому еще не удавалось так организовать боевые действия, чтобы ни один солдат, ни одно подразделение не оказались в беспомощном состоянии, в окружении, без оружия и боеприпасов.
Вот и в вермахте, несмотря на всю немецкую организованность и любовь к порядку, за первые три года Второй мировой войны (до 1 сентября 1942 г.) общее число без вести пропавших и пленных достиго 69 тысяч человек. В среднем — по две тысячи человек каждый месяц. Это — по немецким, вероятно заниженным, учетным данным.
По данным советского Генерального штаба, за первый год войны (до 1 июля 1942 г.) Красная Армия взяла в плен 17 285 солдат и офицеров противника. В следующий год (до 1 июля 1943 г.) было взято в плен 534 тысячи человек. Правда, большая часть этих пленных была из состава окруженных на Дону и у Сталинграда армий союзников Германии (всего за время войны в советский плен попало 765 тысяч венгров, румын и итальянцев).
Летом 1944 года в ходе грандиозной и блестяще проведенной наступательной операции советских войск в Белоруссии (операция «Багратион») была практически полностью разгромлена немецкая группа армий «Центр». Около 80 тысяч военнослужащих вермахта оказались тогда в советском плену.
Все познается в сравнении. То, что произошло летом и осенью 41-го года с Красной Армией, выходит за все рамки обычных представлений. История войн такого еще не знала.
Потери пленными и пропавшими без вести в 1941 году составили' (в процентах от «среднемесячной списочной численности личного состава») [35, с. 234—244]:
на Северо-Западном фронте — 55%;
на Западном фронте — 159% (это не опечатка, фронты постоянно получали пополнение, поэтому суммарные потери могут быть больше 100% от среднемесячной численности);
на Юго-Западном фронте — 128%;
на Южном фронте — 49%.
При оценке относительно «скромных» цифр Южного фронта не следует забывать о том, что техническая оснащенность румынской армии просто не позволяла ей проводить крупные операции по охвату и окружению противника....
По мнению составителей сборника «Гриф секретности снят», пленные составляли порядка 89% от общего числа пленных и пропавших без вести [35, с. 338]. Таким образом, именно массовое пленение было основной причиной огромных потерь Красной Армии в начале войны.
В частности, на основном стратегическом направлении войны, на Западном фронте, число пропавших без вести и пленных превысило в 41-м году число убитых более чем в СЕМЬ РАЗ [35, с. 236].
В частности, за 32 дня своего существования летом 1941 г. Центральный фронт потерял:
убитыми — 9199 бойцов и командиров;
пропавшими без вести и пленными — 45 824;
и еще 55 985 человек проходят по графе «небоевые потери» [35, с. 243].
Другими словами, «небоевые потери» и потери пленными в ОДИННАДЦАТЬ РАЗ превысили число павших в бою с противником. Это — армия? Это — война? Великая Отечественная?
Вообще, на этой графе — «небоевые потери» — стоит остановиться более внимательно. При помощи своей любимой буквы «и» составители сборника объединили
«умерших от болезней и погибших в результате происшествий». А ведь это — две большие разницы. Однако расшифровать эту головоломку не так уж и трудно.
На той же странице 146 в той же таблице 69 приведено и общее число заболевших военнослужащих. Их во всей Красной Армии за вторую половину 1941 г. набралось 66 169 человек. Увы, не всякая болезнь заканчивается выздоровлением. Известно, что 7,5% раненых и больных, поступивших за годы войны в госпитали, умерли [35, с. 136]. Вероятно, мы не слишком сильно ошибемся, если перенесем эти же пропорции и на одних только заболевших. В таком случае можно предположить, что 5—6 тысяч заболевших (из общего числа в 66 169) вылечить врачам не удалось.
Но в графе «умершие от болезней и погибшие в результате происшествий» числится не пять, а 235 тысяч! Так что же это за «происшествия» такие, что число погибших в них оказалось больше, чем число убитых и пропавших без вести на Восточном фронте военнослужащих вермахта?
Приведенные выше чудовищные цифры скорее всего значительно занижены. Реальность была еще страшнее и позорнее. Дело в том, что, по данным сборника «Гриф секретности снят», общее число пропавших без вести и пленных по всем фронтам якобы составило всего лишь 2335 тысяч человек [35, с. 146], в то время как немецкие источники определяют число одних только пленных, захваченных вермахтом в 1941 г., в 3600—3800 тысяч человек.
Военная пропаганда врага? Как знать, немцы были очень аккуратны и сдержанны в этом вопросе. Так, выступая 11 декабря 1941 г. в рейхстаге, Гитлер заявил, что Красная Армия потеряла 21 тысячу танков, 17 тысяч самолетов, 33 тысячи орудий и 3 806 865 военнопленных [115]. Как видно, цифры потерь боевой техники в целом не превышают официальные данные современной российской военной истории, а потери орудий так даже и занижены! Схожая цифра — 3,6 млн. пленных, оставшихся в живых по состоянию на конец февраля 1942 года, — называется и в переписке Кейтеля и Розенберга, переписке секретной и для целей пропаганды отнюдь не предназначавшейся [74].
За шесть месяцев 1941 г. в плену оказалось шестьдесят три генерала. А всего за время войны — 79 генералов (мы не стали причислять к этому перечню генералов А.Б. Шистера, М.О. Петрова, Ф.Д. Рубцова, И.А. Ласкина, Ф.А. Семеновского, которые находились в плену всего несколько часов или дней).
Разумеется, плен плену рознь. Автор совершенно не призывает мазать всех одним дегтем. Многие генералы (Лукин, Карбышев, Ткаченко, Шепетов, Антюфеев, Любовцев, Мельников и другие, всего порядка двадцати человек) были захвачены противником ранеными, в беспомощном состоянии.
Многие из тех, кто оказался в плену, в дальнейшем отвергли все попытки врага склонить их к сотрудничеству и были расстреляны или замучены гитлеровцами. Так погибли генералы Алавердов, Ершаков, Карбышев, Макаров, Никитин, Новиков, Пресняков, Романов, Сотенский, Старостин, Ткаченко, Тхор, Шепетов. Генералы Алексеев, Огурцов, Сысоев, Цирульников бежали из плена, перешли линию фронта или примкнули к партизанским отрядам [20, 124].
Все это — правда. Другая часть горькой правды состоит в том, что большая часть плененных генералов явно забыла, что личное табельное оружие было им выдано не только для того, чтобы поднимать в атаку своих подчиненных. Нынешним гуманистам, призывающим войти в «тяжелое положение беззащитных генералов», следовало бы вспомнить о том, что каждый сдавшийся врагу командир губил тем самым тысячи своих солдат, отдавал фашистам на растерзание сотни тысяч мирных жителей. И мера ответственности за разгром армии и разорение страны для мобилизованного колхозного мужика и осыпанного всеми благами жизни генерала (которого государство наделило правом распоряжаться жизнью и смертью тысяч таких мужиков) должна, наверное, быть разной.
Уже к концу июля 1941 г. поток военнопленных превысил возможности вермахта по их охране и содержанию.
25 июля 41-го года был издан приказ генерал-квартирмейстера № 11/4590, в соответствии с которым началось массовое освобождение пленных ряда национальностей (украинцев, белорусов, прибалтов). За время действия этого приказа, т.е. до 13 ноября 1941 г., было распушено по домам 318 770 бывших красноармейцев (главным образом украинцев — 277 761 человек) [35, с. 334].
И советское руководство сочло необходимым как-то отреагировать на такое неслыханное поведение своих подданных. Во всех частях и подразделениях был зачитан знаменитый Приказ Ставки № 270 от 16 августа 1941 г. Нужны ли какие-то комментарии к вопросу о моральном состоянии Красной Армии, если в ней издавались приказы такого содержания:
«...командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту...
...если часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи...» [ВИЖ, 1988, № 9].
Увы, даже такими мерами пробудить воспетую в свое время Ворошиловым «любовь советских людей к войне» не удалось. Красноармейцы продолжали бросать оружие и толпами разбредались по лесам. Не прошло и месяца со дня выхода Приказа № 270, как 12 сентября была принята Директива Ставки № 001919 о создании заградительных отрядов, численностью не менее одной роты на стрелковый полк. Во первых строках этой Директивы говорилось дословно следующее:
«Опыт борьбы с немецким фашизмом показал, что в наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом же нажиме со стороны противника бросают оружие, начинают кричать: «Нас окружили» и увлекают за собой остальных бойцов. В результате дивизия обращается в бегство, бросает материальную часть и потом одиночками начинает выходить из леса. Подобные явления имеют место на всех фронтах...» (подчеркнуто мной. — М.С.) [5, с. 180]
К моменту выхода этой директивы в немецком плену находилось уже полтора миллиона бойцов и командиров Красной Армии. По крайней мере, такая цифра фигурирует в переписке Кейтеля и Канариса. Причем стоит отметить и то, что Канарис пишет про полтора миллиона «трудоспособных военнопленных», т.е. именно сдавшихся в плен, а не захваченных после тяжелого ранения.
Более того, в первые же недели войны немцы столкнулись с массой перебежчиков, которые спешили покинуть расположение своей части и сдаться в немецкий плен еще до боя. Для их содержания вермахту пришлось даже создать несколько специальных лагерей.
Правда, в докладе Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий сообщается, что число перебежчиков в Красной Армии было совсем малым: «в первый год войны не более 1,4—1,5% от общего числа военнопленных» [74]. Да, в процентном отношении это почти ничего. Но в абсолютных цифрах — по меньшей мере 40 тысяч человек. Сравнивать это с числом немецких перебежчиков просто невозможно — количество перебежчиков в вермахте за три первых года войны выражалось двузначным числом 29.
Само звучание слова «перебежчик» может вызвать в воображении читателя образ человека, бегущего по полю и истошно вопящего: «Нихт шиссен, Сталин капут!» Бывало, разумеется, и так.
А бывало и совсем по-другому. Например, 22 августа 1941 г. ушел к немцам майор И. Кононов, член партии большевиков с 1929 г., кавалер ордена Красного Знамени, выпускник Академии имени Фрунзе. Ушел вместе с большей частью бойцов своего 436-го стрелкового полка (155-я сд, 13-я армия, Брянский фронт), с боевым знаменем и даже вместе с комиссаром (!) полка Д. Панченко. К сентябрю 1941 г. сформированный из военнопленных под командованием Кононова «102-й казачий дивизион» вермахта насчитывал 1799 человек [74, 119].
Десятки летчиков перелетели к немцам вместе с боевыми самолетами. Позднее из них и находившихся в лагерях летчиков была сформирована «русская» авиачасть люфтваффе под командованием полковника Мальцева. Были среди них и два Героя Советского Союза: истребитель капитан Бычков и штурмовик старший лейтенант Антилевский. Да и сам Мальцев в свое время был уже представлен к награждению орденом Ленина, но попал под «колесо» массовых репрессий в 1938 году [120].
За добровольную сдачу в плен и сотрудничество с оккупантами после войны было расстреляно или повешено двадцать три бывших генерала Красной Армии (это не считая тех, кто получил за предательство полновесный лагерный срок). Среди них были и командиры весьма высокого ранга:
— начальник оперативного отдела штаба Северо-Западного фронта Трухин;
— командующий 2-й Ударной армией Власов;
— начальник штаба 19-й армии Малышкин;
— член Военного совета 32-й армии Жиленков;
— командир 4-го стрелкового корпуса (3-я армия) Егоров;
— командир 21-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Закутный.
Да, десять человек из числа казненных генералов были в конце 50-х посмертно реабилитированы. Но при этом не следует забывать, что реабилитации 50-х годов проводились по тем же самым правилам, что и репрессии 30-х. Списком, без всякого объективного разбирательства, по прямому указанию «директивных органов»...
В начале октября 1941 г. паника, охватившая высшее командование РККА, дошла до того, что Г.К. Жуков (в то время командующий Ленинградским фронтом) отправляет в войска шифрограмму № 4976 следующего содержания:
«...разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они (сдавшиеся. — М.С.) также будут все расстреляны...» [117, с. 429]
Слава богу, до такого дело не дошло, но стрельба по своим не прекращалась ни на день. Только за неполные четыре месяца войны (с 22 июня по 10 октября 1941 г.) по приговорам военных трибуналов и Особых отделов НКВД было расстреляно 10 201 военнослужащий. А всего за годы войны только военными трибуналами было осуждено свыше 994 тысяч советских военнослужащих, из них 157 593 человека расстреляно [118, с. 139]. ДЕСЯТЬ ДИВИЗИЙ расстрелянных!
Все познается в сравнении. Немецкий историк Фриц Ган на основании докладных записок, которые командование вермахта подавало Гитлеру, приводит следующие цифры [60]. За три года войны (с 1 сентября 39-го по 1 сентября 42-го года) в многомиллионном вермахте было приговорено к смертной казни 2271 военнослужащий, в том числе 11 офицеров. 2 человека в день. А в Красной Армии в 1941 году — 92 человека в день.
Всего за четыре года войны (с 1.09.39 по 1.09.44 г.) в вермахте расстреляли 7810 солдат и офицеров. В двадцать раз меньше, чем в Красной Армии.
И дезертиры в рядах вермахта обнаруживались. Мюллер-Гиллебранд утверждает, что во всех Вооруженных силах Германии (армия, авиация, флот) за четыре последних месяца войны (с января по май 1945 г.) дезертировало 722 человека [11, с. 712]. А в предшествующие годы количество дезертиров в вермахте и вовсе измерялось двузначными числами.
Нет, это не просто разные цифры, разные количества. Это уже разное качество общества и власти. Стоит отметить и то, что массовая сдача красноармейцев в немецкий плен отнюдь не закончилась в 1941 — 1942 гг. Из доклада Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий следует, что даже в 1944 году — во время общего наступления Красной Армии на всех фронтах — в плен попало 203 тысячи бойцов и командиров [74. с. 154].
Теперь подведем некоторый арифметический итог. Не претендуя на абсолютную точность этих цифр (сама природа таких явлений, как дезертирство и плен, исключает возможность точного, поименного учета), попытаемся оценить общее число пленных и дезертиров 1941 года.
Открываем сборник «Гриф секретности снят» и на странице 152 читаем, что среднемесячная численность действующей армии к концу 1941 г. не только не увеличилась, но даже несколько снизилась (2 818 500 против 3 334 400). Единственно возможное объяснение такой динамики — численность пополнения была меньше размера потерь. Постараемся оценить обе эти составляющие.
Какие людские ресурсы получила во второй половине 1941 года Красная Армия?
Всего до конца 1941 г. было мобилизовано 14 млн. человек [3, с. 109]. Разумеется, далеко не все они попали в действующую армию. Действующая армия — это только одна из составляющих частей Вооруженных Сил. Есть еще тыловые, учебные, испытательные службы, есть склады и полигоны, военные строители и военные медики... Так, к началу войны службу в Красной Армии и ВМФ несли 4 901 852 человека. Еще 768 тыс. человек было призвано перед войной на «учебные сборы в войсках». Итого — 5,67 млн. Но из них в составе действующих фронтов 22 июня находилось только 3,3 млн. человек (58% от общей численности). В дальнейшем среднемесячная численность Вооруженных Сил Советского Союза выросла до 11,4 млн. человек (июль 1945 г.), но доля личного состава действующей армии осталась прежней — 6,5 млн, или 57% от общего числа военнослужащих [35, с. 138, 152].
Исходя из таких пропорций (57—58%), можно вполне обоснованно предположить, что из общего числа призванных по мобилизации в 1941 году лишь 8 млн. человек поступило в состав действующей армии. И это — минимальная оценка. Трудно поверить в то, что 6 млн. мобилизованных 41-го года крепили оборону в глубоком тылу в то время, когда в московские ополченческие дивизии записывали негодных к строевой «очкастых» профессоров. Кроме того, в состав действующих фронтов летом 1941 г. вошли армии второго стратегического эшелона, затем — войска ранее считавшихся тыловыми внутренних округов, а в конце года — части Дальневосточного фронта.
Таким образом, эта (исключительно важная для всего дальнейшего расчета) цифра — 8 млн. человек, влившихся в состав действующей армии в 1941 г., — нами не только не завышена, но скорее всего занижена. А это значит, что действующая армия потеряла в 1941 г., как минимум, 8,5 млн. человек!
(8 000 000 + 3 334 400 - 2 818 500)
А теперь — самое главное: из каких же составляющих сложилась эта кошмарная цифра?
Наиболее достоверными (по мнению автора) являются данные по количеству раненых, поступивших на излечение в госпитали. В глубоком тылу и порядка было больше, и учет был по меньшей мере двойной (и при поступлении, и при выписке). Так вот, все санитарные потери действующей армии (раненые и заболевшие) авторы сборника «Гриф секретности снят» определили в 1 314 тыс. человек. Исходя из постоянного для всех войн XX века соотношения раненых и убитых как 3:1, можно предположить, что более 400 тысяч человек погибло на поле боя.
Фактически, точнее говоря — по сводкам штабов частей и соединений действующей армии, число убитых и умерших от ран в госпиталях составило 567 тысяч человек [35, с. 146]. Еще 235 тыс. человек погибло в результате каких-то странных «происшествий» и умерло от болезней.
Даже если предположить самое худшее — ни один раненый 1941 года так и не вернулся в строй — и на этом (явно абсурдном) основании прибавить к числу убитых и умерших ВСЕ санитарные потери (1 314 тысяч), то и тогда получается, что боевые потери 1941 г. (т.е. убитые, раненые, умершие от болезней) составляют не более 2,1 млн. человек.
Вывод — из действующей армии бесследно «убыло» по меньшей мере 6,4 млн человек.
Столько, сколько было в действующей армии 22 июня 1941 года, и еще раз столько.
Полученный нами результат неточен и, скорее всего, занижен. Весь расчет базируется на очень зыбком предположении о том, что только 57% призывников 1941 г. поступило до конца этого года в действующую армию. Кроме того, значительная часть из 1,3 млн. раненых до конца года вернулась в строй, что также увеличивает общее число «пропавших».
Тем не менее наша оценка (6,4 млн.) не противоречит тем цифрам, что были названы выше:
— 3,8 млн. человек взято немцами в плен;
— 1,0—1,5 млн. дезертиров уклонились и от фронта и от плена.
Разница (6,4—3,8—1,5), то есть миллион людей, — это, как ни страшно такое писать, раненые, брошенные при паническом бегстве, и неучтенные в донесениях с фронта убитые.
И что странно — советские «историки» никогда не считали это одной из причин (хотя бы даже самой малозначимой причиной) того, что они называли «временными неудачами Красной Армии».
Вот плохой маслофильтр на танковых дизелях — это важная причина разгрома, о нем и пишут много, а на двигателе АМ-35 свечи после трех боевых вылетов приходилось менять — и об этом исписаны горы бумаги, а в амбразурах дотов Киевского УРа стояли пулеметные заслонки устаревшего образца.
Все это — важные темы для обсуждения. А то, что МИЛЛИОНЫсолдат Красной Армии разбрелись неведомо куда — это мелочи, это с другой полочки, это к истории войны отношения не имеет...
Бремя выбора
Фанатическое упорство, с которым цепи красноармейцев шли по пояс в снегу на убийственный огонь финских пулеметов, потрясло воображение западных военных специалистов. Они и по сей день пишут книжки про «загадочную славянскую душу», про свойственный русскому крестьянину «фатализм» и прочие премудрости. Оно и неудивительно. Сытый голодного не разумеет.
В феврале 1940 г. у красноармейца на Карельском перешейке (как и у всякого человека во все времена) был выбор. Можно было, под крик и мат политрука, пойти в атаку. Скорее всего — убьют.
В родную деревню пришлют извещение, что пал смертью храбрых в боях с белофиннами. Вдове дадут хоть какое-то пособие. Сыну погибшего, бог даст, разрешат уехать из колхоза в город, там он в ФЗУ поступит, человеком станет. А если повезет? Если не убьют, а только ранят? Если санитары подберут раньше, чем замерзнешь в снегу? Тогда и медаль дадут, и сапожничать, как инвалиду войны, разрешат. Все лучше, чем в колхозе за «палочки» батрачить.
Можно послать политрука куда подальше и убежать в лес. Вот он лес — рядом. Тогда все очень просто становится. Чем война закончится — гадать не надо. После войны всех, кто финнам сдался, найдут и расстреляют. Или в лагере сгноят. Всех, кто в лесу спрятался, тоже найдут и расстреляют. Всю жизнь в лесу не просидишь. Тут вам не Сингапур с Окинавой. Климат другой. И никто тебя от НКВД прятать не станет. Найдут и шлепнут. А уж о том, что будет с семьей «предателя и врага народа», даже думать неохота. Такая вот простая «альтернатива». Где уж людям Запада ее понять...
Летом 1941 года случилось небывалое. Перед советским человеком открылась возможность выбирать свою судьбу без страха перед «родной партией» и ее славным «вооруженным отрядом».
Нету его, НКВД, и дверь в райкоме партии настежь распахнута, и гипсовая голова вождя любимого на крыльце валяется. А немцы все прут и прут, в сводке уже про «вяземское направление» пишут.
Тут и дураку ясно, какое «направление» следующим будет. Знающие люди говорят, что «усатый» из Москвы уже сбежал, в Кремле двойник его сидит, немцев дожидается. И куда же нам, простым мужикам, податься?
Молчаливое большинство (а у нас в стране оно после 1937 г. особенно молчаливым было) решало этот вопрос так, как показано в предыдущих главах. Не было ни митингов, ни «солдатских комитетов». Молча бросали винтовку, молча вылезали из опостылевшей стальной коробки танка, срывали петлицы и пристраивались к огромной колонне пленных, которая в сопровождении десятка немцев-конвоиров брела на запад. Жаль, не дожил великий пролетарский поэт до этих дней, не увидел, как может материализоваться его метафора «где каплей льешься с массою...»
Но. Были — и с каждым месяцем их становилось все больше — те, кого не устраивало пассивное ожидание развязки. И на фронте, и в немецком тылу нашлись те, кто поспешил на службу к новым «хозяевам».
Весьма значимой формой сотрудничества с оккупантами стало участие бывших советских граждан в военной пропаганде врага. Под контролем гитлеровцев издавалось несколько сотен газет, велись радиопередачи на русском, украинском и других языках. Некоторые местные газеты (например, орловская «Речь» и псковская «За Родину») распространялись на всей оккупированной территории РСФСР [159]. Первоначально эта «пресса» разрабатывала две основные темы: разжигала дикую, животную ненависть к евреям и рассказывала о светлом будущем, которое наступит после победы «доблестной германской армии». Вскоре все это было вытеснено главной идеей: о необходимости добровольным каторжным трудом отблагодарить фашистских захватчиков за «освобождение».
Кстати, о труде. Нельзя пройти мимо того факта, что работу железных дорог на оккупированных территориях обеспечивало 615 тыс. человек (на 1 января 1943 г.), из которых 511 тысяч были бывшими советскими гражданами... [151, с. 100]
В первые же месяцы войны во всех оккупированных районах СССР начинают создаваться всевозможные «службы порядка», «оборонные команды», «охранные отряды», в просторечии называемые «полицаями». Различными были не только названия, но и способ формирования и порядок подчинения этих сил.
Первоначально многие из этих подразделений были созданы (особенно в сельской местности) самими крестьянами как отряды самообороны, защищавшие жителей от наводнивших леса банд вооруженных дезертиров. Указания Сталина о превращении всей оккупированной немцами территории в выжженную пустыню весьма способствовали росту численности «полицаев». Легендарный патриарх советских диверсантов, участник четырех войн полковник И. Старинов в статье, написанной в 2000 году, говорил: «Получилось, что мы сами подтолкнули местных жителей к немцам... после этого лозунга немцы сформировали полицию численностью около 900 тыс. человек» [151, с. 267].
Эта цифра — 900 тыс. человек — скорее всего многократно завышена. Она, надо полагать, просто отражает личные впечатления практика партизанской войны о том, что «полицаи были на каждом шагу». По данным современных российских исследователей, численность «полицаев» в оккупированных областях РСФСР была существенно меньше — порядка 70—80 тысяч к концу 1942 г. [154, 155, 157].
По мере того как фронт уходил все дальше на восток, оккупационные власти приводили все эти самочинные вооруженные формирования к нужному им «общему знаменателю». Единой формы для «полицаев» так и не появилось, но нарукавные повязки стали пронумерованными и с печатью немецкой комендатуры, разрешение на право ношения оружия надо было возобновлять, как правило, каждый месяц. Наряду с наиболее многочисленной по составу «местной полицией» были созданы полицейские батальоны численностью в 500—600 человек, в обязанность которых входило проведение крупных карательных акций. Командный состав в них был в основном немецким. Когда «добровольцев» стало не хватать для борьбы со все усиливающимся партизанским движением, «полицаев» стали набирать и в принудительном порядке.
Весьма распространенным стал «импорт» карателей из других регионов. Так, в трехмиллионной Литве уже в первые месяцы войны было создано 22 полицейских батальона. 26 полицейских батальонов общей численностью 10 тыс. человек было создано в маленькой Эстонии. В Латвии к лету 1944 г. общая численность всякого рода полицейских, охранных, пограничных частей составила более 50 тыс. человек. Большая часть этих сил действовала за пределами Прибалтики — главным образом в Белоруссии, в Польше, в Ленинградской области, где они «прославились» совершенно невероятным, даже по меркам того безумного времени, зверством в проведении карательных акций в партизанских районах. Летом-осенью 1944 г. началось укрупнение, сведение всех местных «охранных» частей в крупные войсковые формирования. В Эстонии была сформирована 20-я дивизия СС и некая 300-я дивизия особого назначения. Две (15-я и 19-я) дивизии СС были сформированы в Латвии.
Относительно меньшим было число пособников оккупантов в нищей Белоруссии, но и там обстановка разительно отличалась от заданного советской пропагандистской литературой представления о «партизанском крае». К осени 1941 г. численность «корпуса белорусской самообороны» превысила 20 тысяч человек. В апреле 1944 г. началось формирование 39 батальонов так называемой «белорусской краевой обороны», которая, по замыслу ее создателей, должна была стать не полицейским, а полноценным войсковым соединением, способным вместе с частями вермахта остановить наступление Красной Армии. Наконец, поздней осенью 1944 г. из остатков всяческих белорусских коллаборационистских формирований была создана 30-я дивизия СС. Стоит отметить и такой факт: из доклада генерала НКВД Кобулова следует, что с сентября 1944 по март 1945 г. в Белоруссии было арестовано порядка 100 тысяч «дезертиров и пособников оккупантов» [129, 154, 155, 157].
Еще одним регионом, в котором переизбыток пособников оккупантов позволял экспортировать отряды карателей на соседние территории, стала Украина. К лету 1942 г. там было сформировано 70 полицейских батальонов общей численностью 35 тыс. человек. Кроме того, более 150 тыс. человек состояло в местных охранных отрядах так называемой «украинской национальной самообороны».
Стоит особо подчеркнуть, что речь здесь идет именно о подчиненных немецким властям «полицаях», а не о вооруженных формированиях украинских националистов [155, 157].
Наряду с организацией (или «приручением») охранных, полицейских сил немцы уже осенью 1941 г. перешли к планомерному формированию «национальных» частей вермахта, укомплектованных бывшими советскими гражданами (если только слово «гражданин» вообще применимо к подданным сталинской империи). Так, было создано в общей сложности порядка 90 «восточных» батальонов: 26 «туркестанских», 13 «азербайджанских», 9 «крымско-татарских», 7 «волго-уральских» и т.д. Правда, использовали немцы эти «остбатальоны» всегда по раздельности, видимо опасаясь сосредотачивать на одном участке фронта множество «инородцев». Исключением из этого правила была 162-я Тюркская пехотная дивизия, которая, как следует из немецких документов, «была столь же хороша, как и обычная дивизия вермахта». Правда, половину «тюрок» в этой дивизии составляли немцы из стран Восточной Европы («фольксдойче»), да и воевала она в Италии [119].
В апреле 1943 г. во Львове началось формирование украинской дивизии войск СС «Галичина».
До 2 июля 1943 г. на вербовочные пункты прибыло 53 тысячи добровольцев, из которых годными к службе в СС было признано только 27 тысяч, а фактически зачислено в состав формирующейся дивизии 19 тысяч человек. Первая встреча с регулярной Красной Армией состоялась в июле 1944 г. в сражении под Бродами, где «Галичина» была практически полностью разгромлена. Остатки дивизии были отведены в Словакию, доукомплектованы до штатной численности, после чего украинские эсэсовцы участвовали в подавлении Словацкого национального восстания, а также в боях против югославских партизан [155].
Весьма многочисленными были казачьи войска. Гитлер объявил казаков потомками «расово близких» готов (а не славян) и в апреле 1942 г. официально присвоил им статус «военных союзников Германии». В сентябре 1942 г. в Новочеркасске был проведен «казачий круг» и сформирован «штаб Войска донского». Тогда же началось формирование «донских», «кубанских», «терских» полков.
Кроме того, более десяти «казачьих полков» было сформировано на Украине из числа военнопленных, бывших или назвавших себя казаками. В итоге к весне 1943 г. в составе вермахта воевало более 20 казачьих полков общей численностью порядка 30 тысяч человек. Кроме этих, достаточно крупных, формирований создавались разведывательно-диверсионные казачьи сотни. Так, в мае 1942 г. в 17-й полевой армии вермахта был издан приказ о создании при каждом армейском корпусе по одной казачьей сотне и еще двух сотен — при штабе армии. В июне того же 1942 г., после окружения и разгрома советских войск под Харьковом, в полосе наступления 40-го танкового корпуса вермахта скопилось такое количество пленных, что для их конвоирования по приказу командира корпуса генерала Швеппенбурга из числа тех же пленных был экстренно сформирован и вооружен казачий дивизион численностью 340 человек. Своя казачья сотня появилась в сентябре 1942 г. даже в составе 8-й итальянской армии, позднее разгромленной под Сталинградом.
Весной 1943 года, после участившихся случаев дезертирства и перехода целых подразделений казачьих частей на сторону партизан, большинство казачьих формирований были выведены в Польшу, где на их базе в июле 1943 г. была создана «1-я казачья кавдивизия вермахта». Правда, командовал ею немецкий полковник фон Паннвиц, да и каждый четвертый «казак» в этой 18-тысячной дивизии был немцем. Дивизия отправилась в Югославию для борьбы против партизан Тито. Наконец, в феврале 1945 г. началось развертывание 15-й казачьего корпуса СС численностью 25 тыс. человек. Созванный по инициативе Кононова «всеказачий круг» избрал Паннвица «походным атаманом» и принял решение о переходе корпуса в состав мертворожденной «армии» генерала Власова... [119, 155]
Весьма многочисленными были (как и следовало ожидать) «русские» формирования. Уже в марте 1942 г. в поселке Осинторф (между Оршей и Смоленском) началось формирование так называемой «русской народной национальной армии» (правда, по своей численности эта «армия» так и не дотянула до стандартной стрелковой дивизии). Первоначально командирами в РННА были офицеры из «белой эмиграции», затем, в сентябре 1942 г., немцы назначили командующим полковника Красной Армии В.И. Боярского — бывшего начштаба 31-го стрелкового корпуса (это тот самый корпус, который в июне 1941 г. должен был укрепить оборону 5-й армии на Луцком направлении, о чем мы многократно упоминали в части 3). Начальником «организационно-пропагандистского отдела» РННА стал бригадный комиссар (!), бывший член Военного совета 32-й армии Жиленков. В ноябре 1942 г., после многочисленных случаев перехода бойцов РННА к партизанам, эта «армия» была переодета в немецкую форму и переформирована в 700-й «добровольческий» полк вермахта [119].
Все в том же марте 1942 г. в лагере военнопленных под Сувалками (Польша) под руководством «кураторов» из СД создается «национальная партия русского народа», в дальнейшем переименованная в «боевой союз русских националистов». При этой «партии» под командованием бывшего подполковника Красной Армии, бывшего начштаба 229-й стрелковой дивизии В. Гиля (взявшего себе псевдоним «Родионов») была сформирована воинская часть «Дружина», численностью 500 человек. Начальником контрразведки у Гиля служил бывший генерал-майор Красной Армии П. Богданов. В мае 1943 г. «Дружина», численность которой, по разным данным, составляла от 3 до 7 тыс. человек, была переформирована в «1-ю русскую национальную бригаду СС». Новоявленных «эсэсовцев» немцы снабжали французским коньяком, шоколадом, бразильским кофе. Обильную жратву «бригада» отрабатывала карательными операциями в партизанских районах Белоруссии. Тем временем фронт войны покатился на запад, и Гиль решил еще раз сменить хозяев. Получив от агентов НКВД обещание полной амнистии, «дружинники» 16 августа 1943 г. перебили немецких офицеров, загрузили в самолет и отправили в Москву генерала Богданова и других, особо ретивых, пособников оккупантов. Бригада СС была переименована в «1-ю антифашистскую партизанскую бригаду», которая в дальнейшем активно и успешно сражалась против немцев в полоцко-лепельской партизанской зоне. Некоторые авторы утверждают, что Гиля принял в Москве сам Сталин, который лично вручил ему орден Красной Звезды [154, 155, 158].
Наиболее заметным, поистине уникальным явлением в истории массового сотрудничества с оккупантами стала «республика Локоть» и ее «русская освободительная народная армия» (РОНА).
Локоть — это небольшой поселок, затерянный в лесах в 80 км южнее Брянска. В первых числах октября 1941 г. в этих местах происходила одна из самых успешных операций вермахта — бросок танковой армии Гудериана от «киевского мешка» через Орел на Мценск и Тулу. Обгоняя стремительно наступающие немецкие танковые дивизии, из Орла и Брянска стремительно разбегалось партийное, военное, энкавэдэшное и всякое прочее начальство. На несколько дней — до подхода пехотных частей вермахта, отставших на 150—200 км от танкистов Гудериана — на огромной территории двух областей воцарилась полная анархия. Толпы мародеров грабили магазины, непонятные вооруженные люди в шинелях со споротыми погонами отбирали у крестьян продукты, быстро, просто и беспощадно разрешались старые споры, самые дальновидные начинали составлять списки соседей-евреев...
Одним словом — все было как везде. В этой обстановке два инженера (оба из красноармейцев-добровольцев 1918 года, оба «выдвиженцы» 20-х и репрессированные «вредители» 30-х годов), Б. Каминский и К. Воскобойник, создали в Локте «народную милицию», численность которой к 16 октября выросла до 200 человек, вооруженных советскими винтовками. И в этом еще не было ничего уникального — подобные отряды самообороны стихийно создавались во многих деревнях и поселках. Ключевую роль в дальнейшем развитии событий сыграл командующий 2-й полевой армией вермахта (в конце декабря 1941 г. сменивший Гудериана на посту командующего 2-й танковой армией) генерал-полковник Р. Шмидт. Вопреки руководящим установкам большого берлинского начальства о недопустимости заигрывания со «славянскими недочеловеками», Шмидт мудро рассудил, что ему, по большому счету, все равно — кто, под каким знаменем и в какой форме обеспечит спокойствие и защиту тыловых коммуникаций его армии от советских партизан.
Опуская за недостатком времени описание самого процесса формирования «локотской республики», п