Написав эти слова — «гражданская война», — мы обязаны вспомнить и о другой стороне, о других участниках вооруженного противостояния. Увы, добросовестно выполнить эту обязанность автору крайне трудно. Тема партизанского движения по сей день остается огромным «темным пятном» в истории Великой войны. Подлинные документы всегда находились и сейчас еще находятся в архивах НКВД — КГБ — ФСБ, а архивы эти по сей день считаются «ведомственными» и даже не включены в состав государственного архивного фонда. До раскрытия этих архивов любые исследования по «партизанской теме» могут считаться лишь первыми, черновыми набросками. Да и этих-то «набросков» крайне мало [151, 156, 157, 158]. Одной из наиболее информативных можно считать изданную в 2001 г. уникальную по насыщенности документальным материалом книгу «Партизаны и армия». Особую ценность придает этой книге то обстоятельство, что ее автор — не просто доктор исторических наук, действительный член Академии и пр., но и бывший полковник КГБ, а послесловие к книге написал сам легендарный диверсант-партизан И.Г. Старинов.
Не мудрствуя лукаво, процитируем несколько абзацев из этой книги, подчеркнув ключевые (на наш взгляд) слова:
«Именно органы и войска НКВД сыграли ведущую роль в развертывании партизанского движения, создании отрядов и диверсионных групп на первом этапе, т.е. до мая 1942 г.
...Большинство партизанских отрядов (созданных в Белоруссии к сентябрю 1941 г. — М.С.) полностью формировались из сотрудников НКВД и милиции, без привлечения местных жителей, связь с партийно-советским активом не была установлена... в дальнейшем, в процессе создания обкомами партии партизанских отрядов из числа местного партийно-советского актива, их руководящее ядро по-прежнему составляли оперативные сотрудники НКВД...
...В конце 1941-го и в начале 1942 г. продолжалось создание и заброска партизанских формирований... основой для формирования партизанских отрядов по-прежнему являлись бойцы истребительных батальонов, оперативные работники НКВД и милиции, агентура органов госбезопасности...
...Совершенно четко была определена подчиненность: органы НКВД ведали организацией и руководили деятельностью партизанских отрядов, лишь информируя о состоянии этой работы первого секретаря обкома...
...Общая картина такова. На февраль 1942 г. органы НКВД совместно с партийными органами подготовили и перебросили в тыл врага 1798 партизанских отрядов и 1533 диверсионных группы, общей численностью 77 939 человек. Если исходить из того, что в 1941 г. общее число партизан на оккупированной территории составило около 90 тыс. человек, а число партизанских отрядов — 2 тысячи, то получается, что 90% было подготовлено органами НКВД. Они же и руководили ими» [151, с.71, 76, 82, 83].
Итак, на начальном этапе войны (до весны 1942 г.) отряды «народных мстителей» состояли в основном не из подростков и стариков с берданкой — как это было принято изображать во всей советской мифологии, — а из оперативных сотрудников НКВД—НКГБ. Число партизан из числа местных жителей-добровольцев не превышало 10—15 тыс. человек, т.е. было в ДЕСЯТКИ раз меньше численности «полицаев» и «хиви»!
Таким было начало партизанской войны. В дальнейшем ситуация значительно изменилась.
Причем в прямо противоположном от ожидаемого направлении:
«УНКВД по Ленинградской области направило в тыл противника 287 отрядов общей численностью 11 733 человека. К 7 февраля 1942 г. из них осталось всего 60 отрядов численностью 1965 человек, т.е. около 17%...
...На Украине органы госбезопасности оставили в тылу врага и перебросили туда 778 партизанских отрядов и 622 диверсионные группы общей численностью 28 753 человек. Однако по состоянию на 25 августа 1942 г....действующими значились только 22 отряда, насчитывающие 3310 человек. Следовательно, за 12 месяцев войны уцелели менее 3% партизанских отрядов и групп из числа заброшенных в тыл врага в 1941 году...
...Не лучше обстояло дело в Белоруссии... К январю 1942 г. из 437 групп и отрядов, которые были заброшены в тыл противника, прекратили свое существование 412, или 95%.
...В первую же военную зиму почти все крупные формирования, насчитывающие несколько сотен человек, были уничтожены либо распались на отдельные группы... К середине 1942 г. численность партизан составляла 65 тысяч человек... » [151, с. 82, 158, 174]
Приведенные выше цифры сами по себе дают ясный и исчерпывающий ответ на вопрос об отношении населения оккупированных немцами территорий СССР к «народным мстителям» из числа «агентуры органов госбезопасности». Тем не менее дополним эти сухие, хотя и страшные в своей красноречивости цифры двумя свидетельствами очевидцев и участников тех трагических событий.
В оккупированном гитлеровцами Могилеве действовал подпольный «Комитет содействия Красной Армии». Организатор и руководитель этой организации К.Ю. Мэттэ докладывал в Центральный штаб партизанского движения:
«Значительная часть советски настроенного населения ушла с Красной Армией или же вынуждена была молчать и маскироваться. Основной тон в настроении населения задавали контрреволюционные элементы (имеющие судимость, всякие «бывшие люди» и т. д.) и широкие обывательские слои, которые очень приветливо встретили немцев, спешили занять лучшие места по службе и оказать им всевозможную помощь. В этом числе оказалась и значительная часть интеллигенции, в частности много учителей, врачей, бухгалтеров, инженеров и др. Очень многие молодые женщины и девушки начали усиленно знакомиться с немецкими офицерами и солдатами, приглашать их на свои квартиры, гулять с ними и т.д. Казалось каким-то странным и удивительным, почему немцы имеют так много своих сторонников среди нашего населения... Говоря о молодежи, нужно отметить, что очень резко бросалось в глаза отсутствие у значительной ее части патриотизма, коммунистического мировоззрения...» [158]
Второе свидетельство — это выпущенный в декабре 1943 г. одним из подразделений военной разведки фашистской Германии документ с потрясающим названием: «О необходимости превращения Восточного похода в гражданскую войну». Обстановка первых месяцев войны описана в нем следующим образом:
«...Бесчисленные пленные и перебежчики сообщали о нежелании и равнодушии масс, которые не знали, за что они воюют. Допросы также отчетливо показали, что... повсюду сохранились лица, смертельно ненавидящие сталинскую систему... Большая часть окруженных в 1941 г. красноармейцев вскоре добровольно вышла из лесов и сдалась. Приказ Сталина об организации партизанского движения в оккупированных областях сначала не нашел отклика. Никто не знал, за что он должен воевать... Этим внутренним кризисом Советского Союза и объясняется то радостное ожидание, с которым большая часть населения встречала наступавшие немецкие войска... » [ВИЖ, 1994, № 9]
В такой обстановке разгром большей части партизанских групп, созданных в первый год войны, был вполне закономерным. По замыслу советского руководства, эти небольшие отряды (средняя численность, как показано выше, составляла 20—25 человек) должны были выполнить роль «центров конденсации», вокруг которых должны были собраться, образно говоря, «тучи». Фактически же численность партизан не только не выросла, но к лету 1942 г. даже сократилась в полтора раза! И это несмотря на то, что площадь оккупированных территорий заметно увеличилась после харьковской катастрофы и прорыва немцев к Сталинграду и Моздоку. Особенно впечатляющей является динамика изменения численности партизанских формирований на Украине, где они были практически полностью разгромлены.
Ко всем обстоятельствам общего порядка (в силу которых огромные массы населения оккупированных областей встречали немцев если и не с «радостным ожиданием», то по меньшей мере с пассивным безразличием) надо добавить, что сама идея превращения «друзей народа» из НКВД в организаторов и вдохновителей массового освободительного движения была абсурдной и нереализуемой. Сотрудники «органов», которые в 20—30-х годах без лишних сантиментов назывались «карательными», не могли не принести в партизанское движение все свои прежние, приобретенные в годы массовых репрессий навыки. Выходящая за всякие рамки разумного подозрительность, привычка к террору и провокациям, полное безразличие к жертвам среди мирного населения — все это в полной мере проявилось в деятельности партизанских отрядов, наспех слепленных из «оперативных сотрудников НКВД».
Не следует забывать и о том, что система подготовки профессиональных диверсантов была практически полностью разрушена в годы Большого Террора, а большая часть опытных спецназовцев стерта в «лагерную пыль». Порой дело доходило до полного абсурда. Так, в октябре 1941 г. ГлавПУР разослал армейским политорганам «Инструкцию по организации и действиям партизанских отрядов», составленную в 1919 году! [151] Фактически, чекисты, которым в 1941 г. поручено было развязать диверсионно-террористическую войну в тылу немецкой армии, могли считаться «военспецами» (т.е. людьми, способными обучить и организовать деревенских мужиков) только лишь по званиям и должностям, но никак не по уровню своей подготовленности. Да и сам товарищ Пономаренко, руководивший в одном из подмосковных санаториев Центральным штабом партизанского движения (ЦШПД), — это не однофамилец, а тот самый секретарь ЦК Компартии Белоруссии, который в июле 1938 г. слал в Москву шифровки с просьбой увеличить лимиты на отстрел «кулацко-повстанческого, эсеровского элемента» [74, с. 151]. По словам Старинова, «к началу Великой Отечественной войны Пономаренко не имел ни малейшего понятия о партизанских действиях», а по поводу знаменитой идеи Пономаренко о «рельсовой войне» Старинов пишет еще проще: «Нужно быть абсолютным дураком, чтобы подрывать рельсы.... Взрывчатку надо было тратить не на подрыв рельсов, а на крушение поездов, эффект был бы в десятки и сотни раз выше» [151, с. 259, 267].
Кстати, о взрывчатке. За все годы войны партизаны получили менее одного процента мин, выпущенных советской промышленностью. Советская бомбардировочная авиация сбросила на врага более 1 млн. тонн бомб, в том числе на железные дороги — 100 тыс. тонн. В то же время партизанам было доставлено, по подсчетам Старинова, 13 тыс. тонн разных грузов, т.е. менее 1,5% от всей массы сброшенных на врага авиабомб. Украинские партизаны за все время войны получили всего 147 тонн взрывчатки. Другими словами, даже самое незначительное перераспределение имеющихся ресурсов могло позволить многократно увеличить снабжение партизан оружием и взрывчаткой, а в конечном итоге — нанести врагу несравненно больший урон. Так, по словам Старинова, украинские партизаны, израсходовав всего лишь семь тонн взрывчатки (а это боевая нагрузка трех средних бомбардировщиков), на несколько месяцев парализовали движение на железной дороге Тернополь — Шепетовка — Орша [151].
Говоря словами Ульянова (Ленина), все эти ошибки едва ли могут быть поставлены в вину лично Пономаренко, Ворошилову и прочим «московским партизанам». Они хотели как лучше, но полнейшая некомпетентность (вкупе с упрямым нежеланием передать руль управления партизанским движением из рук партийно-карательных органов военным профессионалам) нанесли огромный ущерб делу. Большой кровью, ценой гибели сотен партизанских отрядов, в ходе смертельных «разборок» среди самого высшего командного состава пришлось заново создавать эффективные методы подготовки, управления, материального обеспечения партизан. Несравненно увеличился к 1943—1944 годам и массовый размах народной войны с захватчиками. Так, в Белоруссии, где наличие огромных лесных массивов создавало особо благоприятные условия, численность партизан уже в апреле 1943 г. составляла 68 498 человек. Всего к 1 апреля 1943 г. на занятой немцами территории насчитывалось 110 889 партизан. По отчету ЦШПД, по состоянию на 1 июня 1943 года на связи у штабов партизанского движения был 1061 отряд общей численностью 142000 бойцов. Наконец, к январю 1944 г. численность партизан Белоруссии достигла 122 тыс. человек, а всего зимой 1944 г. в тылу врага сражалось 200 тысяч партизан [151, 158].
Все познается в сравнении. Вооруженных пособников оккупантов было в несколько раз больше.
В особенности этот вывод справедлив применительно к Украине. В январе 1943 г. Украинский штаб партизанского движения имел связь с партизанскими отрядами общей численностью 8582 человека, 5 марта 1943 года Пономаренко в докладе Сталину оценивал общую численность 74 партизанских отрядов на Украине в 12 631 человек — сравните это с приведенной выше численностью украинских полицейских и эсэсовцев. Стоит отметить, что даже в «армии» батьки Махно было более 40 тыс. человек, а всего за несколько месяцев оккупации Украины германскими войсками в 1918 г. возникли партизанские отряды общей численностью от 200 до 300 тыс. человек [151, с. 174, 36].
Было бы в высшей степени ошибочно рассматривать эти цифры или их соотношение как итоги некоего «голосования»: столько-то процентов населения было за немцев, столько-то против них. И дело даже не только в том, что «решение» вступить в партизанский отряд или, напротив, в полицейский батальон часто принималось вынужденно, под угрозой расправы и отражало отнюдь не политические убеждения, а лишь выбранную данным человеком «стратегию выживания». Фактически большая часть населения оккупированных территорий неизменно поддерживала сильнейшего. И этот неприглядный вывод отнюдь не является изобретением злобствующего антикоммуниста. Еще полвека назад секретарь ЦК КП(б)У Д. Коротченко был вынужден констатировать: «Абсолютное большинство гражданского населения на Украине не желало продолжать борьбу против немцев, а пыталось разными способами приспособиться к оккупационному режиму». Осенью 1941 года «сильнейшим» представлялись немцы — и сотни тысяч пошли записываться в «полицаи» и «хиви». После Сталинграда и Курской битвы маятник войны качнулся в другую сторону — и тут же началось массовое дезертирство из «национальных» частей, начали стремительно расти ряды партизан.
Явное изменение соотношения сил на оккупированной территории позволило Центральному штабу в марте 1943 г. обратиться к старостам и «полицаям» с посланием такого содержания: «Вы можете получить от советской власти прощение себе и вашим семьям, если начнете честно служить советскому народу... Помогайте партизанам... Истребляйте немецких разбойников. Если будете действовать так — Родина, советская власть простят вас и ни один волос не упадет с вашей головы». Этот призыв не остался безответным. По некоторым данным, к лету 1944 г. партизанские отряды Белоруссии на четверть состояли из бывших «полицаев» и «добровольцев» вермахта [158]. Ничего особенно «крамольного» в этом нет — ситуация вполне стандартная для любой гражданской войны. Беда в том, что достигнутый таким путем рост количества порой сопровождался заметным падением качества. Вот, например, доклад уполномоченного ЦШПД по Пинской области Клещева от 12 июля 1943 года:
«...т. Шибинский, командир отряда «Смерть фашизму» и секретарь Стреминского райкома Компартии Белоруссии, окружил себя бывшими полицейскими, бургомистрами, пьянствовал. Под руководством Шибинского производились расстрелы людей, виновность которых перед Родиной никем не была доказана. Значительная часть полицейских, принятая в отряд, продолжала полицейские традиции (пьянство, избиение населения)... Под руководством Шибинского отряд почти вовсе не занимался диверсионной работой» [158].
Отряд под командованием партийного секретаря, пьяницы и убийцы Шибинского был, вероятно, не единственным, который «не занимался диверсионной работой». Партизанских групп, «окопавшихся без средств связи в глубоком лесу, месяцами ничего не предпринимавших ни для разведки, ни для диверсий, а лишь реквизирующих продукты у местных жителей» [151, с. 70], было немало. К такому выводу приходится прийти, анализируя цифры потерь, понесенных партизанами. Так, в Белоруссии за первые два с половиной года войны они потеряли убитыми и пропавшими без вести всего 8327 человек, да и эта цифра, скорее всего, завышена, так как пофамильно было известно только 3890 погибших [158]. Сравнивая эти цифры с заявленной общей численностью белорусских партизан (68 тыс. в апреле 1943 г. и 122 тыс. в январе 1944 г.), мы обнаруживаем явную «нестыковку». О таком низком уровне потерь в ожесточенной борьбе с хорошо вооруженным, многочисленным и умелым противником можно только мечтать. Для справки — в частях действующей Красной Армии безвозвратные потери составили 42% от среднемесячной списочной численности личного состава в 1942 г. и 26% — в 1943 г. [35, с. 152]. С учетом раненых потери возрастали еще в три-четыре раза, но если в регулярной армии большая часть раненых все-таки попадала в госпиталь и возвращалась в строй, то что ждало раненого в партизанском лесу? Со всеми оговорками, касающимися неточности и неполноты приведенных выше цифр потерь, следует предположить, что реальная численность активно действующих партизанских отрядов была существенно ниже тех цифр, которые представлял в своих отчетах штаб Пономаренко.
При всем при этом героическая борьба партизан и подпольщиков стала важнейшим фронтом всенародной Отечественной войны. Ежеминутно рискуя не только своей жизнью, но и жизнью своих родных и близких, презрев смерть и муки, они внесли огромный вклад в победу над фашистским врагом. По самым скромным оценкам, 7—8% всех своих потерь на Востоке немцы и их союзники понесли от действий партизан — и это при том, что численность партизанских сил на всех этапах войны была в десятки раз меньше численности действующей армии, и израсходовали они в 500 раз меньше боеприпасов, чем войска на фронте. Впрочем, эффективность действий партизан нельзя сводить лишь к прямым потерям противника в боях с ними. Главной задачей, успешно решенной советскими партизанами, было разрушение коммуникаций немецких армий. Анализ, проведенный после войны на основе трофейных документов, показал, что в результате диверсий на железных дорогах потерпело крушение 18 тыс. эшелонов (из них 15 тысяч — в 1943—1944 гг.), противник безвозвратно потерял 2400 паровозов, перерывы в движении составили в общей сложности 6000 суток.
Выдающимся примером успешного взаимодействия партизан и регулярной армии стала операция «Багратион» — крупнейшая наступательная операция Красной Армии, закончившаяся освобождением большей части Белоруссии и разгромом немецкой группы армий «Центр». В ночь на 20 июля 1944 г. партизаны подорвали 40 тысяч рельсов, полностью парализовав всякое железнодорожное сообщение в тылу вражеских войск. Пропускная способность автомобильных дорог сократилась вследствие диверсий в три раза. На этапе подготовки операции подпольщики и партизанские разведчики выявили и сообщили советскому командованию данные о расположении 33 немецких штабов, 30 аэродромов, 70 крупных складов [151, с. 223-238].
Ничуть не менее значимым было и воздействие партизанской борьбы на морально-психологическое состояние войск захватчиков. Эти «потери» боеспособности немецкой армии трудно выразить арифметически, но они были, и были весьма ощутимыми. В период 1943—1944 годов, когда каждый немецкий гарнизон, каждая автоколонна, каждый железнодорожный эшелон находились в состоянии постоянного ожидания нападения, газетный лозунг «земля горит под ногами оккупантов» — стал реальностью.
Катастрофа
Катастрофа. Это слово многократно появлялось на страницах нашего повествования для обозначения того, что произошло с Красной Армией летом 1941 года. Но в истории Второй мировой войны у этого слова есть еще одно значение. Катастрофа или Холокост (всесожжение по-древнегречески) — этими терминами принято называть гибель большей части еврейского населения Европы в результате организованного гитлеровской Германией геноцида. В большинстве цивилизованных стран мира эти слова не нуждаются ни в переводе, ни в пояснении. История Катастрофы включена в школьные учебники, и самым посещаемым историческим музеем мира является государственный Мемориальный музей Холокоста США [159]. В силу ряда причин в Советском Союзе обсуждение этой темы, мягко говоря, не поощрялось. Ни в одном городе (кроме Минска) не было ни одного памятника, прямо посвященного памяти жертв геноцида. С конца 40-х годов были перестроены появившиеся в первые послевоенные годы монументы — снята еврейская символика, надписи на идиш. Мрачным символом абсурда стала «обрезанная» до состояния пятиконечной шестиугольная звезда Давида на могиле жертв Холокоста в г. Невеле (Псковская область). И лишь с начала 90-х годов историческая правда стала возвращаться на страницы книг и газет, на мрамор обелисков, в речи политиков и память народов.
По меньшей мере две причины делают главу о Холокосте необходимой и неотъемлемой частью нашей книги. Во-первых, именно разгром и беспорядочное отступление Красной Армии в первые недели войны обрекли на гибель почти 3 миллиона евреев — половину всех жертв Катастрофы.
Во-вторых, в истории Холокоста на советской земле исключительно ярко проявились те характерные черты взаимоотношений народа и власти, официозной пропаганды и реального состояния общественного сознания и морали, без учета которых невозможно понять причины беспримерной военной катастрофы, постигшей Советский Союз и его армию.
Для начала — немного сухих цифр и общеизвестных фактов.
На протяжении нескольких столетий страны Восточной Европы — польская Речь Посполита, Литва, Венгрия, Бессарабия, Россия — были районом проживания большей части всего еврейского народа. К моменту начала Второй мировой войны в западных республиках и областях Советского Союза, позднее оккупированных немецкими и румынскими войсками, проживало 2,15 млн. евреев. В дальнейшем каждый новый шаг «активной внешней политики СССР» переводил в разряд граждан Советского Союза все новые и новые сотни тысяч евреев: 250 тысяч в Литве, 80 тысяч в Латвии, 300 тысяч в Молдавии. Самый большой «улов» состоялся в сентябре 1939 года, когда в состав советских Украины и Белоруссии были включены обширные районы восточной Польши, на которых проживало 1300 тыс. евреев. Таким образом, к 22 июня 1941 года на территории, которой предстояло стать оккупированной, было сосредоточено более 4 млн. евреев. Кроме того, в приграничных районах находилось порядка 200—250 тыс. еврейских беженцев из западных областей Польши, Чехословакии, Румынии.
Позднее, уже после войны, коммунистические историки проделали нехитрый арифметический трюк и перестали считать советскими гражданами уроженцев Польши, Прибалтики, Румынии. Таким образом им удалось более чем в два раза снизить число жертв Холокоста на советской земле, «переписав» погибших в число жертв геноцида в Польше, Румынии и т.д. Эта постыдная шулерская игра не только противоречит всем юридическим нормам (на момент оккупации будущие жертвы были подданными СССР), но и совершенно не стыкуется с многолетними утверждениями этой же самой пропаганды о том, что «освободительные походы» имели своей целью «защиту населения Польши и Прибалтики от ужасов фашистской оккупации».
Судя по тому, как развивались события лета 1941 года, тогдашним руководителям — как и позднейшим пропагандистам — была абсолютна чужда мысль о том, что государство несет какую-то ответственность за жизнь своих подданных. По сей день не обнаружено ни одного документа, ни одного свидетельства того, что советское правительство хотя бы искало пути спасения тех своих граждан, которых в условиях оккупации ждала не тяжелая, безрадостная, голодная ЖИЗНЬ, а жестокая и неминуемая СМЕРТЬ.
Директива Ставки № 45 от 2 июля 1941 г. «О порядке эвакуации населения и материальных ценностей» содержит множество пунктов и подпунктов. В пункте 9 предписано «больных лошадей не эвакуировать, уничтожать на месте». Далее, после больных лошадей, в пункте 13 сказано: «Семьи военных и руководящих гражданских работников эвакуировать ж.д. транспортом» [5, с. 43].
И ни одного слова о том, что же делать с семьями (как правило — многодетными) евреев.
Разумеется, вывезти в считанные дни (Красная Армия отступила, убежала из Литвы, большей части Белоруссии, западных областей Украины за первые 7—10 дней войны) два миллиона человек было технически невозможно. Констатация этого бесспорного факта не должна умалять значения того, что власти не предприняли ни малейших попыток вывезти хоть кого-то, хотя бы несколько тысяч детей. Более того, в первые, самые критические для судеб еврейского населения приграничных областей дни на «старой границе» (т.е. советско-польской границе 1939 г.) продолжали действовать погранзаставы, которые задерживали всех, у кого не было специального разрешения или партбилета! [159, с. 268] Эта дико абсурдная практика эвакуации населения лишь по «разрешениям на выезд» продолжалась еще несколько недель. Объяснить ее аргументами здравой логики трудно. Люди — это ценнейший «ресурс», оставлять который неприятелю нет никакого резона. Кстати, во время «второго отступления» (летом 1942 года) эвакуация рассматривалась как патриотическая обязанность граждан.
Скорее всего, в начале войны просто сработал чиновничий инстинкт «хватать и не пущать». Любая самостоятельная деятельность — тем более такая значимая, как смена места жительства, — без специальной санкции властей представлялась нарушением всех норм и устоев.
Впрочем, судя по некоторым документам, начальство препятствовало эвакуации гражданского населения еще и потому, что, одурев от воплей собственной пропаганды, надеялось на то, что мирные обыватели «встанут все как один» и голыми руками разорвут захватчиков. Предводитель белорусских коммунистов П.К. Пономаренко в начале июля 1941 г. докладывал в Москву:
«...должен подчеркнуть исключительное бесстрашие, стойкость и непримиримость к врагу колхозников в отличие от некоторой части служилого люда городов, ни о чем не думающих, кроме спасения шкуры. Это объясняется в известной степени большой еврейской прослойкой в городах. Их обуял животный страх перед Гитлером, и вместо борьбы — бегство...» [112, с. 211]
Оценить по достоинству праведный гнев, обуявший Пантелеймона Кондратыча, можно, только зная о том, что правительство БССР и ЦК Компартии во главе с Пономаренко сбежали из Минска уже 24 июня, за три дня до того, как к северным окраинам Минска вышли передовые части танковой группы Гота. Сбежали на машинах, с вооруженной охраной. Сбежали, бросив город на произвол судьбы, не организовав эвакуацию людей и заводов. 80 тыс. евреев (жители Минска и многочисленные беженцы из окрестных сел и городов), лишенные, в отличие от товарища Пономаренко, практической возможности «спасти шкуру», погибли в Минском гетто...
Если спасти хотя бы часть еврейского населения было трудно, а вывезти всех — практически невозможно, то оповестить людей о грозящей им смертельной опасности было достаточно просто. Проще и дешевле, чем уничтожить всех больных лошадей. Черная «тарелка» громкоговорителя висела на каждой деревенской улице, не говоря уже про города. Газеты и листовки издавались многомиллионными тиражами. Что-что, но наставлять население «на путь истинный» советская власть умела, и необходимая для этого инфраструктура была создана еще задолго до войны. Но ничего сделано не было. Абсолютно ничего. Даже в тех случаях, когда явно описывался акт массового уничтожения евреев, в газетных статьях использовались или обтекаемые формулировки («гитлеровцы согнали к противотанковому рву несколько тысяч мирных советских граждан...»), или идеологически выгодные штампы: «рабочих-стахановцев», «комсомольцев», «родителей и жен красноармейцев».
Первая широкомасштабная информационная акция состоялась лишь 24 августа 1941 г. В тот день по Всесоюзному радио транслировался «радиомитинг еврейской общественности». Отчет о митинге поместили и все центральные газеты. Главной задачей мероприятия была активизация еврейских общин Англии и США, что должно было подтолкнуть правящие круги этих стран к оказанию более действенной помощи СССР. Но, независимо от замысла организаторов, эта радиопередача способствовала информированию евреев Советского Союза о нависшей над ними угрозе. К сожалению, информация крайне запоздала. К этому времени Прибалтика, Белоруссия, Молдавия, большая часть Левобережной Украины, западные районы Смоленщины были уже оккупированы.
Что же касается официальных заявлений руководства страны, то первое упоминание о зверских расправах с еврейским населением появилось в ноте Наркомата иностранных дел СССР от 6 января 1942 г. В этом документе целый абзац был посвящен трагедии Бабьего Яра и гибели 52 тысяч евреев Киева. Наконец, 19 декабря 1942 г. было опубликовано специальное заявление НКИД «Осуществление гитлеровскими властями планов уничтожения еврейского населения Европы». К моменту выхода этого заявления оповещать было уже некого. В декабре 1942 года в гетто и концлагерях на оккупированных территориях Советского Союза доживали свои последние дни последние 250 тыс. узников [159]. Примечательно, что заявление, фактически подведя итог реализации «планов гитлеровских властей», не призывало местных жителей, партизанских командиров спасать тех, кого еще можно было спасти...
Таким образом, единственным средством оповещения стала изустная народная молва, а основным транспортным средством беженцев — пара ног. Лошадей уже не было (коллективизация), личного автотранспорта еще не было, велосипеды реквизировали «для нужд армии» в первые дни войны. И тем не менее около 1 млн. (по другим данным — до 1,5 млн.) евреев смогли обогнать наступающую немецкую армию. Спаслись главным образом жители РСФСР и восточных областей Украины — у них было больше времени, к тому же многие были вывезены в организованном порядке как работники эвакуируемых промышленных предприятий. Порядка 3 млн. человек остались на оккупированной территории, в том числе: 220 тыс. в Литве, 620 тыс. в Западной и 180 тыс. в Восточной Белоруссии, 250 тыс. в Молдавии, 1,5 млн. на Украине.
Для уничтожения евреев на территорию СССР было направлено четыре «айнзатцгруппы» СС, общей численностью порядка 3 тыс. человек. Из них не менее 600 человек технического персонала: водители, механики, радисты, переводчики. Для того чтобы такими силами найти, выявить, задержать 3 млн евреев (которые при этом всячески скрывались, подделывали документы, прятались в полях, лесах и болотах), немцам, наверное, потребовалась бы как раз та тысяча лет, которую надеялся просуществовать Третий рейх. Другими словами, и темпы, и сама возможность осуществления «окончательного решения еврейского вопроса» в огромной степени зависели от отношения к этому делу местных жителей.
История Холокоста дает примеры самых разных вариантов развития событий. Так, полностью отказались участвовать в реализации гитлеровских планов геноцида
Финляндия, Испания, Болгария — страны, считавшиеся союзниками фашистской Германии. В Италии и Венгрии массовое истребление евреев началось лишь после оккупации этих стран нацистами (соответственно в 1943— 1944 гг.). Власти и народ Дании спасли практически всю еврейскую общину своей страны, переправив по морю 8 тыс. человек в нейтральную Швецию.
Во Франции накануне войны проживало 350 тыс. евреев. Порядка 100 тыс. человек укрыли местные жители и католические монастыри, еще 40—50 тыс. евреев тайно переправились в Испанию и Швейцарию. Погибло 83 тыс. человек — менее одной четвертой предвоенного еврейского населения.
Уцелела треть еврейских общин Чехии и Сербии. Смог найти убежище каждый четвертый еврей в Бельгии и Нидерландах — факт удивительный, если принять во внимание размеры этих стран, плотность населения, отсутствие крупных лесных массивов и полные четыре года немецкой оккупации. На оккупированных территориях Советского Союза «пропорция уничтожения» повсеместно превышала 90%. Беспрецедентным по темпам, жестокости, степени вовлеченности местного населения был Холокост в Прибалтике — уничтожено до 96% евреев, оставшихся в оккупации. В общей сложности от рук оккупантов и их пособников погибло 2 825 тысяч советских евреев. Большая часть уцелевших приходится на узников гетто в румынской зоне оккупации (так называемая Транснистрия, территория Украины между Днестром и Южным Бугом). В начале войны истребление евреев румынскими войсками и жандармерией носило массовый и крайне изуверский характер (так, 23 октября 1941 г. в помещении артиллерийских складов в Одессе было заживо сожжено 19 тыс. человек). Но после Сталинграда румынское руководство прекратило массовые убийства, а затем и разрешило доставку в гетто продовольственной помощи от международных организаций. Что же касается зоны немецкой оккупации, то там погибли практически все не успевшие эвакуироваться евреи [159, с. 43, 96, 167, 206].
Даже если бы в нашем распоряжении не было никаких других документов и воспоминаний, уже одна только высочайшая «эффективность» и тотальность геноцида, достигнутая на советской земле, неопровержимо свидетельствует о том, что эсэсовские палачи нашли здесь необходимое количество пособников из местного населения. К сожалению, есть и документы, и факты, и чудом выжившие свидетели таких зверств, которые просто не укладываются в человеческое сознание. Именно палачи и изуверы из числа бывших советских граждан внесли в дело «окончательного решения еврейского вопроса» ту страсть, которой были лишены служащие бездушной машины фашистского государства.
4 июля 1941 г. латышские националисты в Риге согнали в синагогу и заживо сожгли 500 человек, 4000 тыс. евреев были забиты ломами или утоплены в Каунасе, 10 июля в западно-белорусском местечке Едвабне (ныне это территория Польши) местные жители после пыток и издевательств заживо сожгли 1600 евреев. Часто местные «полицаи» спешили взяться за такую «работу», от которой на начальном этапе войны отказывались сами немцы. Так, первый массовый расстрел малолетних еврейских детей на Украине был произведен 19 августа под Белой Церковью силами местной полиции. 6 сентября 1941 г. зондеркоманда СС, уничтожив в Радомышле 1100 взрослых евреев, поручила украинской полиции убить 561 ребенка. Садистский энтузиазм был столь велик и заразителен, что 24 сентября командующий группой армий «Юг» фельдмаршал Рундштедт издал приказ, запрещающий военнослужащим вермахта «участвовать в эксцессах местного населения» [159, с. 146, 159].
Но даже не эти ужасающие события следует рассматривать как главное отличие в тактике осуществления Холокоста на советской земле и в Западной Европе. Принципиально важно отметить, что на Западе геноцид евреев скрывали, а на Востоке — настойчиво демонстрировали. Почему?
Создание и эксплуатация любой фабрики — в том числе и «фабрики смерти» — требует денег. Высоченные трубы крематориев надо было построить, печи — обеспечить топливом, газовые камеры — дорогостоящими химикатами. Доставка сотен тысяч жертв в Освенцим и Майданек отвлекала от обеспечения нужд фронта паровозы, вагоны, занимала железные дороги. Летом 1944 г. немцы вывезли в Освенцим 445 тыс. евреев Венгрии. И это при том, что военная обстановка в то лето складывалась для вермахта немногим лучше, чем для Красной Армии, — летом 1941 года! В то же время евреев Советского Союза (за отдельными редкими исключениями) никуда далеко не возили, уничтожали прямо по месту жительства, открыто, на глазах населения и с привлечением всех желающих.
Одним из возможных объяснений этого странного на первый взгляд парадокса можно считать то, что для Западной Европы гитлеровцы так и не смогли придумать никакого удовлетворяющего общественное сознание объяснения целесообразности геноцида евреев. Тезис о том, что евреи являются «расово неполноценными недочеловеками», мог только напугать и насторожить француза или венгра («а не объявят ли нас следующими?»). Ну а старая злоба по поводу того, что «евреи Христа распяли», в цивилизованной Европе XX века уже не работала. В результате, дабы не вызывать нежелательные для них настроения среди населения оккупированных стран Западной Европы, нацисты пошли на огромные, крайне обременительные в условиях большой войны расходы.
«Бей жида-политрука, рожа просит кирпича