Брюлловская педагогика отличалась необычайной гибкостью. Учитель давал лишь общие установки, у него не было традиционного подхода к ученикам или традиционных заданий. Высказывания многочисленных брюлловских питомцев о методах его занятий кажутся очень противоречивыми. Если все они говорят о том, какое большое место занимали в преподавании Брюллова беседы об искусстве, то в отношении собственно живописной техники резко расходятся. Одни утверждают, что Брюллов считал главным объяснять метод работы, не пользуясь при этом карандашом и кистями, другие, наоборот, говорят о том, что Брюллов почти все показывал на собственном примере.
В действительности же речь идет о разных разделах обучения и, что не менее важно, о разных учениках. Некоторые молодые художники, и среди них Мокрицкий, по настоянию Брюллова постоянно наблюдали за работой мастера, от которого часто слышали, «что для механизма необходима большая наглядность и что в этом деле лучшая наука для ученика - следить за кистью своего учителя»[4]. В отношении других своих питомцев Брюллов не считал нужным делать на этом сколько-нибудь значительного акцента, поскольку по складу характера они могли извлечь для себя большую пользу из объяснений. Кроме того, в принципе, наглядный пример допускался только в ходе начального знакомства с основами мастерства, когда этот пример многое раскрывал перед молодым художником, не навязывая ему приема, тогда как при работе над картиной любой показ становился опасным, мешая формированию собственного подхода к вопросам живописи.
В брюлловской педагогике все это тесно связывалось с проблемами творчества. Индивидуально подходя к каждому ученику, избегая единообразия заданий и обязательной их последовательности, особенно во внеклассных занятиях, не повторяясь в упражнениях, которые он предлагал ученикам, Брюллов вместе с тем руководствовался очень четкой схемой обучения. Обучение делилось им на три самостоятельных и в известном смысле противопоставленных друг другу раздела. Первый, служивший в соответствии с традициями Академии фундаментом подготовки художника, заключался в ознакомлении с технической стороной искусства, как бы его технологией. Этот раздел Брюллов считал целесообразным проходить в раннем возрасте. «Рисовать надобно уметь прежде, нежели быть художником, — говорил он, — потому что рисунок составляет основу искусства; механизм следует развивать от ранних лет, чтобы художник, начав размышлять и чувствовать, передал свои мысли верно, и без всякого затруднения; чтобы карандаш бегал по воле мысли: мысль перевернется, и карандаш должен повернуться».
По идее Брюллова, изучение «механизма» рисунка и живописи во многом определяло ту свободу и полноту, с которыми художник мог себя в дальнейшем проявить в творчестве, однако собственно творческие моменты в нем отсутствовали.
Творческие задачи впервые ставились перед учащимся только на следующем этапе обучения, который включал в себя овладение рисунком, живописью, композицией, их правилами, иначе говоря, практически связывал технологическую сторону этих методов с задачей непосредственного изображения натуры. Заключительную и важнейшую по своему значению ступень подготовки составляла работа над картиной, то есть собственно творчество художника. В этом разделе Брюллов предъявлял к педагогу особенно большие требования. Он считал задачей мастера помочь молодому художнику найти метод реализации в искусстве своего видения, определить соответственно круг «своих» тем и пути их воплощения. Именно отсюда шла такая искренняя заинтересованность Брюллова работами других художников, благожелательная и требовательная одновременно, когда главным представлялось выявление индивидуальности живописца или рисовальщика. «Ни одно самое незначащее - произведение не было им оставлено на выставках без внимания, - вспоминает М. Меликов, — никогда он не пропускал отметить, что хорошо и правдиво. Зато был неумолим, когда видел совершенную бездарность».
Формально построение брюлловского метода находило прямую аналогию в методе его учителей и потому казалось традиционным, однако это сходство носило чисто внешний характер. Различие заключалось в смысле и целенаправленности отдельных разделов обучения. Так, ремесленное, условно говоря, начало обучения не было простым приобретением технических навыков умения точно повторять любую линию, любой абрис, изображать каждый предмет и человека вообще с тем, чтобы в дальнейшем только корректировать по натуре отклонения от этого выработавшегося эталона. Техника в представлении Брюллова была только и прежде всего техникой профессиональной, помогающей решать последующие задачи при работе с натуры и в самостоятельном творчестве. Тем самым ремесло окончательно отделялось от собственно техники рисунка и живописи. Утомляющее подчас молодого художника обилие упражнений, подобно игре гамм, должно было иметь своей целью свободное овладение мастерством. «Уж некогда будет учиться, когда придет время создавать, — повторял Брюллов. — Не упускайте ни одного дня, не приучая руку к послушанию, делайте с карандашом то же, что делают настоящие артисты со смычком, с голосом — тогда только можно стать вполне художником»[5].
Что же практически означала подобная установка? Брюллов очень редко давал рисовать копии и подходил к отбору оригиналов с исключительной строгостью. Иногда он предлагал делать рисунки со своей живописи, иногда
"Стоящая девушка с посохом в руке". 1828 - 1829 гг.
со своих рисунков, и только в некоторых случаях оригиналами служили эстампы или гравюры. Перефразируя учителя, Мокрицкий писал, что манерность многих живописцев рождается «от долговременного пребывания с плохими оригиналами или раннего заимствования чужой методы, то есть ученик при писании с натуры не руководится собственным зрением».
Однако эта считающаяся брюлловской точка зрения далеко не точно раскрывает взгляды педагога. Для Брюллова вопрос никогда не сводился к хорошим образцам, а к тому, чтобы в ходе копирования молодой художник не терял связи с натурой. Работы мастера и должны были сохранять у начинающего рисовальщика это ощущение. Технические навыки не отрывались от навыков работы с натуры, то есть навыков изображения реального предмета, чему и служили приобретаемые приемы. То же самое можно сказать и об овладении законами рисунка, живописи и композиции в педагогическом методе Брюллова. Первое место здесь занимало не столько изучение собственно законов рисунка или живописи, что, естественно, имело большое значение, сколько сообщение ученику умения решать определенную изобразительную, или, точнее сказать, сюжетную задачу.