– Ш-ш-ш, – говорит она, зачесывая мне волосы за уши.
Мы лежим, и она прижимает меня к груди. Ночью мне было плохо. Мне не нравится болеть, но я люблю, когда мама ухаживает за мной.
Я стараюсь уснуть, чтобы скорей поправиться. Я уже почти сплю, но, услышав, как поворачивается дверная ручка, открываю глаза. Входит папа и улыбается маме и мне. Правда, увидев меня, он перестает улыбаться, потому что понимает: мне нехорошо. Папа терпеть не может, когда я болею, потому что он любит меня, и это его расстраивает.
Он опускается на колени и дотрагивается до моего лица:
– Как чувствует себя моя малышка?
– Не очень хорошо, папа, – шепчу я.
Услышав это, он хмурится. Надо было сказать, что все отлично.
Он смотрит на маму, лежащую за моей спиной, и улыбается ей, а потом дотрагивается до ее лица так же, как прикасался к моему:
– Ну а большая девочка?
Я чувствую, что она берет его за руку.
– Устала, – жалуется она. – Всю ночь с ней не спала.
Он поднимается и тянет ее за руку, помогая встать. Я смотрю, как он обнимает ее, потом целует в щеку.
– Я посижу с ней, – говорит он, пробегая рукой по ее волосам. – Иди отдохни, ладно?
Мама кивает и, поцеловав его, выходит из комнаты. Папа огибает кровать и ложится на ее место. Он обнимает меня, как она, и напевает свою любимую песню. Он говорит, что это его любимая песня, потому что она про меня.
Потери были в жизни у меня,
Без боли и борьбы не мог прожить и дня.
Но мне с пути никак нельзя свернуть —
Надежды луч мне освещает путь.
Я улыбаюсь, хоть мне и нездоровится. Папа продолжает петь, пока я не закрываю глаза и не засыпаю.
Понедельник, 29 октября 2012 года
16 часов 57 минут
Это мое первое воспоминание, предшествующее всей той жути с отцом. Единственная память о маме. Я так и не могу вспомнить, как она выглядела, потому что образ размыт, но я помню свои ощущения. Я любила их. Обоих.
|
|
Сейчас отец смотрит на меня с выражением глубокой печали на лице. Я не испытываю к нему сочувствия, ибо… где сочувствие, в котором некогда нуждалась я? Я понимаю, что сейчас он уязвим, и если мне удастся воспользоваться этим и вытянуть правду, то именно это я и сделаю.
Я встаю, и Холдер пытается удержать меня за плечо, но я смотрю на него и качаю головой:
– Все в порядке.
Он кивает и неохотно отпускает. Дойдя до отца, я валюсь перед ним на колени и заглядываю в его полные раскаяния глаза. Находясь так близко от него, я напрягаюсь и начинаю злиться, но знаю, что, если хочу получить ответы, обязана это сделать. Он должен поверить в мое сострадание.
– Я болела, – тихо произношу я. – Мы с мамой… были в постели, а ты вернулся с работы. Она сидела со мной всю ночь и очень устала, а ты велел ей пойти отдохнуть. – (По щеке отца скатывается слеза, и он еле заметно кивает.) – В тот вечер ты обнимал меня, как подобает отцу. И пел мне. Я помню, ты любил песню про луч надежды. – Я смахиваю с глаз слезы и продолжаю смотреть на него. – До смерти мамы… пока ты еще не страдал… ты ведь не делал этого со мной?
Он качает головой и дотрагивается до моего лица:
– Нет, Хоуп. Я очень тебя любил. И до сих пор люблю. Я любил тебя и твою маму больше жизни, но когда она умерла… самое лучшее во мне умерло вместе с ней.
Я стискиваю кулаки, слегка отпрянув при касании кончиков его пальцев. Но все же справляюсь и сохраняю спокойствие.
|
|
– Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, – твердо произношу я.
И мне действительно жаль его. Я помню, как сильно он любил мою мать, и, несмотря на его жуткий способ борьбы с этим горем, я нахожу в себе силы пожалеть его из-за потери.
– Знаю, ты любил ее. Я помню. Но мне от этого ничуть не легче найти душевные силы, чтобы простить тебя. Не знаю, чем ты уж так отличаешься от чужих людей… настолько, что позволил себе такие выходки. Но все равно я знаю, ты меня любишь. И, как ни трудно в этом признаться… я тоже когда-то тебя любила. Все хорошее в тебе. – Я поднимаюсь и делаю шаг назад, по-прежнему глядя ему в глаза. – Я знаю, ты не такой уж плохой. Я понимаю. Но если ты любишь меня, как говорил… если любил мою мать… то сделаешь все, чтобы помочь мне исцелиться. За тобой должок. Будь искренним, и тогда я уеду с неким подобием покоя в душе. Поэтому я здесь, понимаешь? Только ради покоя.
Он уже рыдает, уткнувшись в ладони. Я подхожу к дивану, и Холдер крепко обнимает меня, по-прежнему стоя на коленях. Мое тело все еще сотрясает дрожь, и я обхватываю себя руками. Холдер чувствует, как действует на меня происходящее, нащупывает мой мизинец и цепляется своим. Этот неприметный жест наполняет меня ощущением безопасности, столь необходимым в эту секунду.
Отец тяжело вздыхает, потом роняет руки:
– Когда я впервые запил… это случилось только один раз. Я сделал что-то с маленькой сестрой… но только однажды. – Он вновь встречается со мной взглядом, и в глазах его виден стыд. – Это было за несколько лет до знакомства с твоей мамой.
|
|
Я обмираю от его жестокой прямоты, но больно еще и оттого, что он почему-то считает, будто один раз – не беда. Комок в горле мешает мне говорить, но я продолжаю спрашивать:
– А после меня? С тех пор как меня забрали, ты делал это с кем-то еще?
Он снова пялится в пол, не в силах скрыть виноватое выражение лица. Я ловлю ртом воздух, еле сдерживая слезы.
– Кто? Сколько их было?
Он слегка качает головой:
– Только одна. Несколько лет назад я бросил пить и с тех пор никого не трогал. – Он поднимает на меня взгляд, в котором читаются отчаяние и надежда. – Клянусь. Всего их было три, и это случалось в самые трудные минуты. Трезвый я контролирую свои желания. Вот почему я больше не пью.
– Кто она была? – спрашиваю я, желая заставить его побыть честным еще немного. А потом навсегда уйти из его жизни.
Он поводит головой вправо:
– Она жила в соседнем доме. Они переехали, когда ей было около десяти, и я не знаю, что с ней произошло. Это было много лет назад, Хоуп. Я не занимаюсь этим уже давно, это правда. Клянусь.
На сердце вдруг наваливается страшная тяжесть. Холдер отпускает мою руку, и я вижу, что с ним творится что-то неладное.
Лицо его искажается невыносимой мукой, и он, запустив пальцы в волосы, отворачивается от меня.
– Лесс, – страдальчески шепчет он. – О господи, нет!
Он упирается головой в дверной косяк, крепко обхватив шею обеими руками. Я мигом встаю, подхожу и, боясь взрыва, обнимаю его. Холдера начинает трясти, он беззвучно плачет. Я не знаю, что сказать и что сделать. Он лишь твердит слово «нет», мотая головой. Мое сердце готово разорваться от жалости, но я не представляю, чем помочь. Теперь мне ясно, почему он считал свои утешения неуместными. Вместо слов я прижимаюсь к нему головой, и он поворачивается, заключая меня в объятия.
По тому, как вздымается его грудь, я чувствую, что он пытается совладать с бешенством. Резко втягивает воздух. Я обнимаю сильнее, надеясь удержать от вспышки гнева. Пусть в душе я очень хочу, чтобы Холдер отплатил отцу за Лесс и меня, мне страшно, что он не сумеет остановиться.
Оторвавшись от меня, он кладет мне руки на плечи и чуть отталкивает. Его угрожающий взгляд сразу переводит меня в оборонительную позицию. Не зная, как еще удержать Холдера от буйства, я встаю между ним и отцом. Взгляд Холдера проходит сквозь меня. Я слышу, как отец поднимается, и вижу, как за ним прыгает взор Холдера. Резко оборачиваюсь, готовая сказать отцу, чтобы он убирался к черту из гостиной, но Холдер хватает меня за руки и толкает в сторону.
Я спотыкаюсь и падаю. Словно в замедленной съемке отец тянется за диван и быстро оборачивается с пистолетом в руке, который направляет прямо на Холдера. Я лишаюсь дара речи. Не могу кричать. Не могу двигаться. Не могу даже закрыть глаза и вынуждена смотреть.
Твердо и со странно безжизненным выражением держа в руке пистолет, отец подносит рацию к губам. Нажав на кнопку и заговорив, он ни на миг не отводит взгляда от Холдера.
– Погиб офицер полиции на Оук-стрит, тридцать пять дробь двадцать два.
Я быстро смотрю на Холдера, потом снова на отца. Рация вываливается из его рук и падает на пол передо мной. Я поднимаюсь, все еще не в состоянии закричать. Отчаянные глаза отца встречаются с моими. Он медленно поворачивает пистолет и направляет на себя:
– Прости, Принцесса.
Грохот выстрела заполняет собой всю комнату. Я зажмуриваю глаза и затыкаю уши, не вполне понимая, откуда исходит этот звук. Он высокий, напоминает визг. Как будто визжит девушка.
Это я.
Я визжу.
Я открываю глаза и вижу в шаге от себя безжизненное тело отца. Рука Холдера зажимает мне рот, затем он приподнимает меня и тащит к входной двери. Он даже не пытается нести. Каблуки волочатся по траве. Одной рукой он зажимает мне рот, а другой держит за талию. Добравшись до машины, он продолжает глушить мой крик. Беспокойно озирается: нет ли свидетелей этой жуткой сцены. Мои глаза расширены от ужаса, и я мотаю головой, отказываясь поверить в случившееся.
– Прекрати. Ты должна перестать кричать. Немедленно.
Я решительно киваю, и мне как-то удается унять непроизвольный звук, рвущийся из горла. Пытаюсь восстановить дыхание, резко вдыхая и выдыхая носом. Грудь тяжело вздымается. Заметив, что часть лица Холдера забрызгана кровью, я стараюсь не завопить снова.
– Слышишь? – спрашивает Холдер. – Это сирены, Скай. Они будут здесь меньше чем через минуту. Сейчас я уберу руку, и тебе надо сесть в машину и вести себя тихо, потому что нам пора сматываться.
Я снова киваю, он убирает ладонь и заталкивает меня в машину. Проворно усевшись за руль, Холдер включает передачу и выезжает на шоссе. Мы поворачиваем за угол как раз в тот момент, когда с противоположной стороны вылетают две полицейские машины. Мы мчимся прочь, и я, чтобы перевести дыхание, роняю голову между колен. Я даже не думаю о случившемся. Просто не могу. Этого не было. Не могло произойти. Я сосредоточиваюсь на мысли, что видела страшный сон, и просто дышу. Дышу, дабы удостовериться, что еще жива, ибо все это совершенно не похоже на жизнь.
Понедельник, 29 октября 2012 года
17 часов 29 минут
Подобные зомби, мы входим в гостиничный номер. Не помню даже, как мы попали из машины в гостиницу. Дойдя до кровати, Холдер садится и снимает ботинки. Сделав несколько шагов, я останавливаюсь и смотрю через комнату в окно. Шторы отдернуты, и перед глазами нет ничего, кроме унылого кирпичного здания в считаных футах от нас. Сплошная кирпичная стена без окон и дверей. Просто кирпич.
Моя жизнь представляется сейчас такой вот кирпичной стеной. Я пытаюсь заглянуть в будущее, но не в состоянии увидеть дальнейшего. Я не имею понятия, что произойдет потом, с кем я буду жить, что станется с Карен, сообщу ли я в полицию о случившемся. Я не могу даже строить догадки. Нет ничего, кроме сплошной стены между этой секундой и следующей, и никакого ключа к решению.
Моя жизнь за последние тринадцать лет была не чем иным, как кирпичной стеной, отрезавшей первые годы. Сплошной стеной, отделявшей жизнь Скай от жизни Хоуп. Я слышала о людях, которые каким-то образом отсекают травмирующие воспоминания, но всегда считала, что это, пожалуй, проблема выбора. За прошедшие тринадцать лет я не имела ни малейшего представления о том, кем была раньше. Я знаю, что из прежней жизни меня забрали совсем маленькой, но и в этом случае у меня должны были сохраниться какие-то обрывки. Наверное, в тот самый момент, когда я уехала с Карен, я сумела в столь юном возрасте принять сознательное решение никогда не думать о прошлом. Когда Карен пустилась рассказывать байки о моем «удочерении», мне, вероятно, было легче принять безвредную ложь, чем вспоминать отвратительную правду.
Я знаю, что не смогла бы тогда объяснить, чем занимался со мной отец, потому что не была уверена. Я знала только, что ненавижу это. Когда не знаешь наверняка, что именно ненавидишь и даже почему, подробности вспомнить трудно… только ощущения. Я никогда не испытывала особого интереса к своему прошлому. Мне даже не хватило любопытства узнать, кем был мой отец и почему он «отдал меня на удочерение». Теперь я знаю, что это было вызвано тайными ненавистью и страхом к этому человеку, а потому было проще воздвигнуть кирпичную стену и никогда не оглядываться.
Я по-прежнему испытываю ненависть и страх, хотя он уже не сможет ко мне прикоснуться. Я так же ненавижу и смертельно боюсь, но все-таки его гибель повергает меня в ужас. Я ненавижу его за наводнение моей памяти жуткими воспоминаниями. И в то же время я почему-то скорблю о нем посреди всего этого кошмара. Я не хочу горевать о потере. Я хочу ликовать, но радости во мне нет.
С меня снимают куртку. Я отвожу взгляд от кирпичной стены и, обернувшись, вижу Холдера. Он кладет куртку на кресло, снимает с меня окровавленную рубашку. Сознание генетической связи с безжизненной кровью, покрывающей мои лицо и одежду, наполняет меня глубокой печалью. Холдер начинает расстегивать на мне джинсы.
На нем боксеры. Я даже не заметила, как он разделся. Я поднимаю взгляд и вижу на его правой щеке, которой он был повернут к отцу, капельки крови. Он тяжело взирает на джинсы, стаскивая их с меня.
– Ну-ка, милая, вылезай, – ласково просит он.
Я держусь за его плечи, и он поочередно вынимает мои ноги из штанин. Я вижу его волосы, забрызганные кровью, и механически запускаю в них пальцы, потом смотрю на руку. Кровь, оставшаяся на кончиках, какая-то густая – гуще, чем бывает.
Потому что мы заляпаны не только кровью.
Я начинаю вытирать пальцы о живот, яростно пытаясь счистить кровь, но на самом деле размазывая ее повсюду. В горле встает комок, и я не в силах закричать. Это похоже на кошмарный сон, когда не можешь издать ни звука. Холдер поднимает на меня взгляд. Мне хочется визжать и вопить, но я лишь, широко раскрыв глаза, трясу головой и продолжаю вытирать о себя руки. Увидев мой ужас, он выпрямляется и, подхватив, быстро несет в душ. Встав вместе со мной, пускает воду и задергивает занавеску. Повернувшись ко мне, он хватает меня за руки, которые по-прежнему пытаются стереть красноту. Когда вода попадает в глаза, я на миг задыхаюсь, а потом делаю глубокий вдох.
Холдер берет с края ванны мочалку и мыло. Меня колотит, хотя вода теплая. Намылив мочалку, Холдер прижимает ее к моей щеке.
– Ш-ш-ш, – шепчет он, глядя в мои испуганные глаза. – Я сейчас смою это, ладно?
Он принимается бережно мыть мне лицо, и я зажмуриваюсь. Я не размыкаю век, потому что не хочу увидеть заляпанную кровью мочалку. Обхватив себя руками, стараюсь не шевелиться, хотя меня все еще сотрясает дрожь. Холдер несколько минут смывает кровь с моего лица, рук и живота. Закончив, вынимает из моих волос заколку для конского хвоста.
– Посмотри на меня, Скай. – Я открываю глаза, и он легко прикасается пальцами к моему плечу. – Я сниму лифчик, хорошо? Надо вымыть волосы, и нельзя, чтобы на него что-то попало.
Что-то попало?
Когда до меня доходит, что речь, вероятно, идет о том, что застряло у меня в волосах, я снова паникую, спускаю бретельки лифчика, снимаю его через голову.
– Убери это, – быстро говорю я, снова засовывая голову под воду и запуская пальцы в волосы. – Просто убери.
В моем голосе опять звучит паника.
Он хватает меня за руки и, отводя от волос, кладет к себе на талию.
– Сейчас уберу. Держись за меня и постарайся расслабиться.
Я приникаю головой к его груди и крепко хватаюсь за него. Я чувствую запах шампуня, который он льет мне на волосы, растирая кончиками пальцев. Потом он массирует и скребет мою голову, долго прополаскивая волосы. Я не спрашиваю, почему так долго, и просто даю делать то, что он считает нужным.
Покончив с этим, Холдер сам встает под душ и моет шампунем свою голову. Я чуть отстраняюсь, боясь, как бы на меня опять что-нибудь не попало. Смотрю на свои живот и руки и больше не вижу отцовских следов. Холдер трет лицо и руки мочалкой. Я стою, глядя, как он спокойно смывает с себя события последнего часа.
Закончив, он открывает глаза и покаянно смотрит на меня:
– Скай, посмотри, все ли я смыл? Если что-то пропустил, смой, пожалуйста.
Он разговаривает со мной так спокойно, словно боится, что я сломаюсь. По голосу я понимаю, чего он старается избежать. Ему страшно, что я сломаюсь, спекусь или тронусь умом.
Боюсь, он может оказаться прав, поэтому я забираю у него мочалку и заставляю себя осмотреть его. Над правым ухом у него еще осталось немного крови, и я стираю ее. Смотрю на мочалку с последним пятном крови и мою ее под струей.
– Больше ничего не осталось, – шепчу я.
Не знаю даже, относится ли это к крови.
Холдер берет у меня мочалку и швыряет на край ванны. Я поднимаю на него взгляд. Глаза у него покраснели еще больше, и я не понимаю, плачет ли он, потому что по его лицу стекает вода. В этот момент, когда смыты все физические следы моего прошлого, я вспоминаю о Лесли.
Сердце мое болезненно сжимается – на этот раз из сострадания к Холдеру. Я всхлипываю и закрываю рот ладонью, но плечи продолжают сотрясаться. Он притягивает меня к груди и прижимается губами к моим волосам.
– Холдер, мне так жаль. О господи, мне так жаль.
Рыдая, я прижимаюсь к нему. Вот если бы его отчаяние можно было смыть так же легко, как кровь. Он обнимает меня так крепко, что я едва дышу. Но ему это необходимо. Ему нужно, чтобы я почувствовала его боль, как нужно и мне, чтобы он ощутил мою.
Припоминая каждое слово отца, я стараюсь выплакать его из себя. Не хочу вспоминать его лицо. Не хочу вспоминать его голос. Не хочу вспоминать, как отчаянно его ненавижу и особенно – как сильно любила его. Ничто не сравнится с чувством вины из-за любви к злу.
Холдер нежно прижимает меня лицом к своему плечу. Щекой он приникает к моей макушке, и я слышу, как он плачет. Здесь тихо, и он изо всех сил старается сдержаться. Он так страдает из-за Лесли, что я не могу взять часть вины на себя. При мне отец не тронул бы Лесли. Не сядь я в машину к Карен, Лесли, может, осталась бы жить.
Я обнимаю Холдера за плечи и целую в шею:
– Прости. Он бы не тронул ее, если бы я…
Холдер хватает меня за плечи и с силой отталкивает. Я вздрагиваю.
– Не смей так говорить! – Потом он быстро подносит руки к моему лицу, сжимая щеки. – Не смей извиняться за дела этого человека. Слышишь? Это не твоя вина, Скай. Поклянись, что никогда не будешь думать об этом.
Его горестные глаза полны слез.
Я киваю.
– Клянусь, – подхватываю я еле слышно.
Он не отводит взгляда, ища в моих глазах ответ. У меня колотится сердце. Я потрясена тем, как безоговорочно он отметает любой мой возможный промах. Хорошо бы ему так же отметать свои ошибки, но нет.
Не в силах выдержать его взгляд, я сжимаю Холдера в объятиях. Он с мукой и отчаянием отвечает тем же. Мы потрясены правдой о Лесли и недавней трагедией, поэтому изо всех сил льнем друг к другу. Он больше не пытается выглядеть сильным в моих глазах. Его переполняет любовь к Лесли и гнев на ее судьбу.
Я знаю, Лесли ждала бы от него сопереживания, поэтому даже не пытаюсь успокоить его словами. Сейчас мы оба оплакиваем ее, потому что тогда некому было ей сочувствовать. Я целую его в висок, обнимая за шею. Каждый раз, как мои губы касаются его, он сжимает меня чуть сильней. Он слегка водит ртом по моему плечу, и скоро мы начинаем прилагать все усилия к тому, чтобы с помощью поцелуев избавиться от душевной боли, которую не заслужили. Его губы становятся более требовательными, и он все сильней и чаще целует меня в шею, отчаянно пытаясь найти спасение. На миг отстранившись, заглядывает мне в глаза. С каждым вдохом и выдохом поднимаются и опускаются его плечи.
Одним быстрым движением он впивается в мои губы, обнимая за спину дрожащими руками. Потом притискивает меня к стене и скользит ладонями по бедрам. Я чувствую переполняющее его отчаяние, когда он поднимает меня и смыкает мои ноги вокруг своей талии. Он стремится избавиться от муки, и я нужна ему. Точно так же, как прошлой ночью мне был нужен он.
Я обвиваю его шею руками, притягивая к себе в стремлении дать передышку от страданий. Мне она нужна не меньше, чем ему. Как бы мне хотелось забыть обо всем на свете!
Не хочу такой жизни.
Притискивая меня телом к стене, он сжимает ладонями мое лицо. Наши рты беспокойно ищут друг друга в стремлении к забытью. Я вцепилась ему в спину, его же губы неистово ласкают мою шею.
– Скажи, что это нормально, – едва дыша, шепчет он. Подняв ко мне лицо, он беспокойно ищет мой взгляд. – Скажи, что это нормально – хотеть быть внутри тебя… после всего, что мы вынесли… Наверное, это плохо, чтобы так сильно…
Я запускаю пальцы ему в волосы и притягиваю ближе, целуя с такой страстью, что никакие слова не нужны. Он со стоном несет меня из ванной в постель. Срывая с нас последнее белье и впиваясь в мои губы, он далек от деликатности. Но, честно говоря, не знаю, как бы я к ней отнеслась.
Холдер стоит у кровати, наклонившись ко мне и целуя в губы. На миг он отрывается, чтобы надеть презерватив, затем обнимает меня за талию и подтягивает к себе. Разводит мне ноги и, глядя в глаза, без колебания, толчком входит в меня. Едва не задохнувшись от этого неожиданного напора, я вслед за короткой болью испытываю острое наслаждение. Обхватив его руками, я двигаюсь в такт, а он прижимается губами к моему рту. Я закрываю глаза, запрокидываю голову. Так наша любовь помогает нам облегчить страдания.
Притянув меня за талию, он с каждым безумным ритмичным движением все сильнее впивается пальцами в мои бедра. Я обнимаю его за плечи и расслабляюсь, позволяя направлять меня так, как ему хочется. Оторвавшись от моих губ, он размыкает веки, и я делаю то же самое. На его глазах еще заметны следы слез, и я подношу руки к его лицу, стараясь разгладить эти искаженные черты. Он продолжает смотреть на меня, но поворачивает голову и целует меня в ладонь, затем, внезапно остановившись, валится на меня.
Мы оба тяжело дышим, и я по-прежнему ощущаю его внутри. Он не сводит с меня взгляда, просовывает руки под спину и притягивает к себе, поднимаясь вместе со мной. Не разжимая объятий, он поворачивается кругом и соскальзывает на пол, упираясь спиной в кровать, а я сижу верхом. Он медленно привлекает меня к себе и целует, на этот раз очень нежно.
То, как он бережно прижимает меня, осыпая поцелуями мои губы и лицо, создает впечатление, что это совсем другой Холдер – не тот, что полминуты назад, и все же не менее страстный. В какой-то миг он бешеный и горячий… в следующий – нежный и вкрадчивый. Я начинаю ценить и любить его непредсказуемость.
Я чувствую, он хочет, чтобы я перехватила инициативу, но немного нервничаю. Пожалуй, даже не знаю, как это сделать. Улавливая мое смущение, он берет меня руками за талию, медленно направляя и чуточку двигая на себе. Он не спускает с меня глаз, желая удостовериться, что я по-прежнему с ним.
Да, я действительно с ним и не могу думать ни о чем другом.
Он подносит руку к моему лицу, а другой продолжает давить на поясницу.
– Ты знаешь, как я к тебе отношусь, – говорит он. – Знаешь, как я люблю тебя. Ты понимаешь, что я сделаю что угодно, лишь бы унять твою боль?
Я киваю, потому что знаю. Глядя в его глаза и видя в них неподдельную искренность, я сознаю, что это с ним уже давно.
– Сейчас мне охренительно нужна твоя любовь, Скай.
Все в нем от голоса до выражения лица выдает терзания. Я тоже готова на что угодно, дабы уменьшить его страдания. Сплетаю наши пальцы, отыскивая в себе смелость показать глубину своей любви. Глядя в глаза, немного приподнимаюсь и медленно опускаюсь.
Он громко стонет, потом прикрывает веки и откидывает голову на матрас.
– Открой глаза, – шепчу я. – Хочу, чтобы ты смотрел на меня.
Он поднимает голову, глядя сквозь полуопущенные веки. Я продолжаю медленно двигаться, желая только, чтобы он почувствовал, как много для меня значит. Быть ведущим – совершенно иное ощущение, но мне нравится. По тому, как он смотрит, я понимаю, насколько остро нужна ему, будто для выживания необходимо лишь мое существование.
– Не отворачивайся, – требую я, приподнимаясь.
Когда я вновь опускаюсь, то Холдер от избытка начинает покачивать головой, а я издаю стон, но он не сводит с меня страдальческих глаз. Я больше не нуждаюсь в руководстве, и мое тело становится ритмическим отражением его.
– Помнишь наш первый поцелуй? – спрашиваю я. – Тот миг, когда твои губы коснулись моих? В тот вечер ты похитил частичку моего сердца. – Я продолжаю ритмично двигаться, и он пылко смотрит на меня. – Первый раз, когда ты сказал, что любишь меня? – Я сильней надавливаю ладонью на его грудь и приникаю еще ближе, чтобы он почувствовал каждую частичку моего тела. – Этим ты заполучил еще одну.
А когда я узнала, что была Хоуп? Я сказала, что хочу остаться одна. Когда я проснулась и увидела тебя в своей постели, мне захотелось реветь, Холдер. Удариться в слезы, потому что ты мне был отчаянно нужен. В тот миг я поняла, что влюблена в тебя и твою любовь. Когда ты обнял меня, мне стало ясно: что бы со мной ни случилось, ты – мое прибежище. В тот вечер ты похитил огромную часть моего сердца.
Я наклоняюсь и нежно целую его. Он закрывает глаза и снова откидывает голову.
– Не закрывай глаза, – шепчу я. Он повинуется, глядя на меня с пылкостью, проникающей в самое сердце. – Хочу, чтобы они были открыты… потому что ты должен увидеть, как я отдам тебе последнюю.
Холдер тяжело вздыхает, и я почти воочию вижу, как боль отпускает его. Он еще крепче сжимает мои руки, и выражение отчаяния сменяется горячей надеждой. Он начинает двигаться вместе со мной, и мы не сводим глаз друг с друга. Мы постепенно становимся единым целым, молчаливо выражая телами, руками и глазами то, что не в силах передать слова.
До самого последнего момента, когда глаза у него пустеют, мы подчиняемся совместному ритму. Наконец он запрокидывает голову, и все тело его содрогается. Когда сердцебиение успокаивается и Холдер в состоянии посмотреть мне в глаза, он целует меня с неутолимой страстью. Потом укладывает на пол, вновь занимает положение лидера и пылко целует.
Остаток вечера мы проводим, поочередно выражая свои чувства друг к другу и не произнося ни слова. Дойдя до полного изнеможения, постепенно засыпаем в обнимку. Мы только что полностью сроднились, душой и телом. Я никогда не думала, что смогу полностью довериться мужчине и подарить ему свое сердце.
Понедельник, 29 октября 2012 года
23 часа 35 минут
Когда я переворачиваюсь и протягиваю руку к Холдеру, его нет на месте. Я сажусь в постели. На улице темно, и я включаю лампу. Его ботинок тоже нет, поэтому я натягиваю одежду и иду на улицу искать.
Я прохожу мимо внутреннего дворика – кабинки пусты. Уже собираюсь повернуть назад, как вижу его. Заложив руки за голову, он лежит на бетонной площадке у бассейна и смотрит на звезды. У него удивительно умиротворенный вид, поэтому я решаю пойти в кабинку и не тревожить его.
Я удобно устраиваюсь в кресле, прячу руки в рукава свитера и, откинувшись, наблюдаю за ним. На небе полная луна, и все вокруг него освещается мягким призрачным сиянием, придавая ему почти ангельский вид. Он безмятежно смотрит в небо, и я радуюсь, что он нашел в себе достаточно сил, чтобы пережить сегодняшний день. Я знаю, как много для него значила Лесли и какие душевные муки он испытал. Мне доподлинно известно, что он чувствует, ибо у нас теперь одна боль на двоих. Мне близки его переживания, а ему мои. Так происходит, когда двое становятся одним целым. Они делятся не только любовью, но и всякой болью, душевной мукой и печалью.
Несмотря на постигшую меня беду, после проведенного с ним вечера на меня нисходят покой и утешение. Что бы ни случилось, я уверена: Холдер каждую минуту будет поддерживать меня, а иногда даже носить на руках. Он доказал, что, пока он в моей жизни, я никогда не испытаю полного отчаяния.
– Иди ляг со мной, – зовет он, все так же глядя в небеса.
Я с улыбкой встаю и иду. При моем приближении он снимает пиджак и накидывает мне на плечи. Я опускаюсь на холодный бетон и прижимаюсь к его груди. Мы оба молча смотрим в небо, на звезды, и он гладит меня по волосам.
В сознании начинают мелькать обрывки воспоминаний, и я закрываю глаза, чтобы лучше вспомнить. На этот раз они приятные, и мне хочется восстановить как можно больше. Я крепко обнимаю Холдера, погружаясь в поток.