УСИЛЕНИЕ БОСФОРСКОЙ ВОЙНЫ 7 глава

Другая группа историков полагает, что в 1624 г. использо­вался «классический вариант», т.е. закрытие входа в Золотой Рог. Все в Стамбуле было приведено в такой ужас, утверждают Д. Сагредо и И.Х. фон Энгель, что гавань турецкой столицы впервые при турках была закрыта цепью⁶⁶. «Вход в гавань заперт железной цепью», — пишет В. Миньо. Перекрытие гавани упо­минается вслед за И.Х. фон Энгелем у Ф. Устрялова, а впослед­ствии у Н.А. Смирнова. С. Бобров считает, что 500 турецких судов пресловутой «армады» употреблялись «к охранению цепи». Собственно говоря, также получается и по В. Миньо.

К сожалению, из-за нехватки источников трудно отдать пред­почтение какой-либо одной версии, тем белее;.что турки в прин­ципе могли перекрыть как Золотой Рог, так и Босфор. А. В. Вис-коватов высказывает предположение, что казаки, которые «с 1620 по 1625 год беспрерывно держали в страхе население Кон­стантинополя... вероятно, пробились бы до султанского Сера­ля, если бы турки не заградили цепью вход в стамбульскую га­вань». Мы не уверены в том, что казаки ставили перед собой именно такую цель — прорваться в Золотой Рог и уж тем более приблизиться к Сералю со стороны входа в эту гавань (мимо Сераля по проливу, как помним, казачьи суда уже проходили) и что полученного результата для казаков было недостаточно. Видимо, византийская цепь сыграла определенную роль если не в остановке разгрома босфорских селений, то в известном поднятии морального духа деморализованных османских вои­нов и испуганных жителей южной части Босфора и самой сто­лицы.

Впрочем, есть историки, которые уверены в том, что каза­кам удалось прорваться в гавань Стамбула. Первый, П.А. Ку­лиш, утверждает, что запорожцы в 1624г. «невозбранно (т.е. беспрепятственно? — В. К.) проникли не только в Босфор, но и в Золотой Рог, где разграбили цареградское предместье, называв­шееся Новым селом». И далее: казаки «проникли было в Бос­фор, а из Босфора в Золотой Рог, мимо Ключа, мимо Черной Башни, мимо страшных для всякого другого войскаСтражниц, в Новое село и привезли домой богатую добычу»⁶⁷. Второй исто­рик, В.А. Голобуцкий, пишет, что, несмотря на применение турками цепи и десятитысячную охрану берегов Босфора, «ка­заки высадились в гавани, сожгли маяк и другие сооружения». Затем это утверждение повторяется и в другой работе, где высад­ка происходит несмотря на «500 галер и других судов» и 10 тыс. воинов, а сжигаются «маяк и другие портовые сооружения».

Оба автора делают неправомерные ссылки — соответствен­но на Иова и И. фон Хаммера — и имеют путанное представле­ние о географии Босфора и Золотого Рога: Еникёй, или Новое село, не имеет отношения к стамбульской гавани, маяк, кото­рый казаки сожгут во втором набеге 1624 г., располагался при входе в пролив, а не в гавань, и др.⁶⁸

Прорыва казаков через цепь в Золотой Рог в 1624 г., судя по имеющимся источникам, не произошло, и, как выражается И.В. Цинкайзен, турки «на этот раз отделались только стра­хом». Но, очевидно, правы и другие историки, согласно кото­рым «сам Сераль находился в состоянии обороны» и приходи­лось фактически защищать его стены⁶⁹.

Кроме того, интересные и, вполне возможно, реальные собы­тия, связанные с Золотым Рогом, могли найти отражение у В. Ми­ньо. Этот автор, считающий, что казачьи лодки остановились «пред помянутой цепью», в другом месте своего сочинения гово­рит о том, что Мурад IV старался быть строгим к сановникам, и сообщает, что он «даже единожды ударил капитан-пашу, зятя сво­его, который допустил Козаков ненаказанно насильствовать в самой гавани константинопольской: увести два судна и одно зато­пить под пушками подзорных крепостей». Имеется в виду, не­сомненно, Реджеб-паша, а учитывая время его пребывания на посту главнокомандующего флотом, указанный эпизод можно отнести только к набегу 1624 г. Если захват и потопление судов произошли в действительности, то остается предположить, что дело было еще перед закрытием гавани и как раз могло подтолк­нуть османские власти к использованию знаменитой цепи.

Другие набеги 1624 г.

Ю. (О.И.) Сенковский и следующий за ним А.Л. Бертье-Делагард относят второй казачий набег на Босфор 1624 г. к 7 ок­тября, однако в литературе чаще встречается утверждение, что казаки вернулись к проливу через 14 дней (или через две неде­ли) после первого нападения. При этом М.С. Грушевский оши­бочно предполагает, что сведения о первом набеге, изложенные Иовом, относятся ко второму приходу казаков, и неверно дати­рует сам этот приход: «Второе нападение имело место 20/VII: в депеше французского посла от 21/VII говорится о "вчерашнем" нападении». Тем самым историк принимает информацию Ф. де Сези о первом набеге за сообщение о втором. Две недели фигу­рируют и у Ю.П. Тушина, но он относит появление казаков у Босфора к июлю, а на Босфоре — к 4 августа.

И. фон Хаммер и Н.И. Костомаров поступают осторожнее, говоря о возвращении казаков в пролив через несколько дней. У Д.И. Эварницкого оно происходит «через несколько време­ни», однако после неверно определенной даты 21 июня.

О втором набеге рассказано в «Известиях из Константино­поля», подготовленных посольством Т. Роу 24 июля⁷⁰, т.е. в са­мом деле спустя 14 дней после составления известий о первом набеге. Но эти две недели — отнюдь не промежуток времени между двумя приходами казаков на Босфор. В документе от 24 июля указано, что казаки находились в устьв-пролива три дня и что там все еще остаются турецкие суда, отправленные в связи с их появлением, и еще какое-то время требовалось посольству для получения информации о случившихся событиях. В пись­ме Т. Роу от 25 июля упоминается несколько дней, прошедших после смятения, которое было вызвано набегом. К тому же, со­гласно П. Рикоуту, «пираты» снова появились в рассматривае­мом районе «немного дней спустя».

В результате можно утверждать, что казаки возвратились к Босфору перед 20 июля, иными словами, приблизительно через 10, а может быть, и меньше дней после известного «стояния» флотилий и ухода нападавших от Румелихисары и Анадолухисары.

«Казаки, — говорится в известиях от 24 июля, — после их первого прихода снова вернулись к устью Босфора с удвоенным числом своего первоначального флота, состоявшего теперь по крайней мере из 150 лодок; подкрепление было спрятано позади в засаде или для оказания помощи в случае необходимости, или для какой-то другой выгоды. Они оставались неподалеку от берега и на берегу еще 3 дня, сожгли Фарос⁷¹ (маяк. — В.К.) и 2 или 3 селения. Они угрожали прийти к Арсеналу, повергнув весь город в большое смятение».

«Караулы, — по английским сведениям, — находились и были усилены во всех частях суши⁷², и наконец две галеры, наполненные грузчиками и рабочими, которых взяли на улицах⁷³, и около 20 лодок были высланы для наблюдения, где все еще остаются у входа в канал; но казаки со своей большой добычей и двумя или тремя захваченными кармиссалами (карамюрселями. — В.К.) отступили, и страх прошел».

«За капитан-пашой, — продолжает документ, — послали в спешке, но встреча его, похоже, будет очень холодной за то, что город оставил так плохо охраняемым и так мало имел сведений о неприятеле».

На этот раз у нападавших были потери, хотя и минималь­ные: туркам удалось взять в плен нескольких казаков, которые на берегу оторвались от своих. «Несколько из этих несчастных грабителей, которых схватили отставшими слишком далеко на суше⁷⁴, — сказано в известиях, — признались на допросе, что Мехмет (Мухаммед-Гирей IV. — В.К,), князь татарский, явля­ется их союзником в этом покушении, мстя за попытку его сместить. Если верно, а это вполне возможно, что есть какая-то связь между этими двумя непоседливыми народами, то они ста­нут очень беспокойными для столицы и государства».

«Это признание, —читаем дальше, — ускорило смерть Хюсейн-паши, который во время своего правления сделал Мехмета из заключенного князем и освободил лордов Польши⁷⁵ (польских сановников. — В.К.), бывших здесь пленниками, и внезапно отправил князя Збараского, которые, если бы сейчас здесь нахо­дились, боюсь, стали бы заложниками. В этом смятении агент Польши был в определенной опасности, но мудростью везира он, однако, спасен».

Из письма Т. Роу Д. Кэлверту от 25 июля (к этому посланию приложены цитированные известия) узнаем, что и у английско­го посла были неприятные часы, связанные с казачьим набегом, и что послу пришлось поволноваться и предпринять меры, до­казывавшие его дипломатическую порядочность.

«Я, — говорилось в письме, — вынужден прибегнуть здесь в некоторых местах к шифру, потому что в момент последнего смятения, когда прибыли наши обычные пакеты, они неожи­данно вызвали подозрение беспокойного чиновника и были доставлены к каймакаму; было широко распространено лжи­вое обвинение в том, что некоторые из них будто бы обнаружи­вают сведения касательно казаков, и сиюминутная оскорби­тельная ярость подталкивала вскрыть их в Государственном Диване, или Совете, который обещал успокоить толки; но че­рез несколько дней мудростью везира они доставлены нам не­вредимыми».

«Следующей почтой, — писал Т. Роу, — я пошлю копии ва­шей чести и дам его величеству отчет о деле пиратов, в коем сделано что возможно (к сожалению, этот документ неизвес­тен. — В.К.); новый паша послан с новыми и горячими приказа­ми, каковые, я уверен, выполнит, чтобы мы могли торговать в будущем без опасения от них (казаков. — В.К.)».

Не исключено, что о тех же событиях, хотя, возможно, и о последовавших за ними, рассказано в сообщении Ф. де Сези из Стамбула от 18 (8) августа: «Морские силы (турок. — В.К.)чрез-вычайно слабы, и если бы и были галеры, то нет здесь людей ни чтобы ими командовать, ни чтобы их снарядить. В течение про­шедших дней были отправлены три (галеры. — В.К.)тут побли­зости от устья Черного моря⁷⁶ с несколькими фрегатами (фыркатами. — В.К.), чтобы охранять и воспрепятствовать возвраще­нию казаков; но после того как они пробыли два дня в порту без сухарей, без пороха и других боеприпасов, все, кто был наверху (т.е. исключая рабов-гребцов. — В.К.), их покинули и вернулись сюда, оставив галеры на произвол судьбы. А на другой день ста­рик Халил-паша прислал мне просьбу одолжить⁷⁸ ему три бо­чонка пороху...»

О втором приходе казаков говорит П. Рикоут, согласно ко­торому «тревога Константинополя выросла вдвое из-за возвра­щения тех же пиратов, более сильных, чем в первый раз. Они плавали три или четыре дня у устья Черного моря и, сжегши маяки с близлежащими селами и захватив значительную добы­чу, ушли».

Обстоятельства нового прихода позволяют предположить, «что к Босфору, может быть, вернулась уже действовавшая там флотилия. Но поскольку она оказалась в значительно увеличен­ном составе, даже гораздо большем, чем указанные Иовом 102 судна, и равном «небывалому» составу следующей запорож­ской флотилии, о которой мы скажем ниже, можно полагать, что к прежнему соединению примкнула донская флотилия, а также, возможно, суда, вышедшие дополнительно из Днепра⁷⁹.

Ю.П. Тушин определяет число донских стругов, отнимая от 150 судов всей флотилии 80 чаек, в результате чего получается 70: «В июле 80 запорожских чаек появились у Босфора. Соеди­нившись с донцами, подошедшими на 70 стругах... они вошли в Босфор...» Однако эти подсчеты весьма относительны, так как чаек в конечном счете могло быть и больше 80. К тому же нам совершенно неизвестен состав казачьего подкрепления, кото­рое, по Т. Роу, было спрятано в засаде. М.С. Грушевский пони­мает сообщение об этом как указание на то, что за 150 судами «следовали резервы»⁸⁰.

О числе участников набега, насколько известно, высказался только К. Осипов, у которого оно составило 7—8 тыс. человек. Эта цифра вообще приемлема (на одно судно, если судов насчи­тывалось 150, приходилось бы по 47—53 казака), но также весь­ма приблизительна: на самом деле с резервами число казаков могло быть и больше. По утверждению немецкого историка, флотилия вернулась к Босфору ночью. Хотя источники на этот счет молчат, возможно, это так и было, если учесть большую склонность казаков именно к ночным нападениям. Вместе с тем не исключено, что упоминание о ночи появилось у автора по ассоциации с последующим сожжением маяка, которое впол­не могло произойти и днем.

Флотилия на этот раз не углублялась в Босфор, селения ко­торого только что подверглись разгрому, и ограничила свои дей­ствия устьем пролива. Упомянутый маяк, по И. фон Хаммеру, это тот, «где уже семьюстами годами ранее стояли на якоре суда Игоря»⁸¹, и, видимо, Румелифенери, хотя П. Рикоут утвержда­ет, что были сожжены оба маяка, т.е. и Анадолуфенери. Со­жженные маяки фигурируют и у В. Миньо, а также у С. Боброва. В. Катуальди называет пострадавший объект «Фанаром», что может запутать читателя, поскольку так называли селение при Румелифенери⁸².

Разгромленные казаками в данный приход селения могли быть поселками при маяках и, кроме того, поселениями, при- легавшими к устью Босфора с европейской и азиатской сто­рон, — Акпынаром, Кюмюрчюкёем, Кысыркаей, Килиосом, Ривой и др.

В работах некоторых авторов, как ни странно, три дня дей­ствий флотилии у входа в пролив превращаются в три дня пути от Стамбула. Казачьи суда, по С. Боброву, «идут у берегов Чер­ного моря, опустошают приморские султанские области, дос­тигают даже до Босфорского пролива, приводят турков в трепет в самой столице их империи, до которой оставалось им только три дни пути». То же находим и у И.В. Цинкайзена, согласно которому казачья флотилия «пришла... на Босфор, беспрепят­ственно произвела высадку в трех днях пути в некоторых пунк­тах побережья». Эти утверждения совершенно неверны, так как три дня пути уводят казаков далеко от босфорского устья.

В свою очередь другие историки приближают казаков к Стамбулу на слишком короткое расстояние. Немецкий автор пишет, что часть казаков «высадилась по соседству с городом». По М.С. Грушевскому, казачий флот снова явился у Констан­тинополя». У К. Осипова вслед за названным автором «Констан­тинополь снова увидел Козаков». Согласно Л. Подхородецкому же, казаки действовали едва ли не в Золотом Роге: «Смелость казаков дошла до такой степени, что в 1624 году флотилия, со­стоявшая из 150 лодок, направилась прямо к порту в Констан­тинополе и уничтожила маяк (получается, что он располагался при входе в залив. — В.К.), а стоявшие на якоре в порту корабли не смели выйти за ней в открытое море». Все эти ошибки имеют в основе пренебрежение к географии, которую, без сомнения, нельзя игнорировать, если речь идет о плаваниях и походах.

Совершенная путаница со вторым набегом 1624 г. получи­лась у Ю.П. Тушина. 102 чайки, упоминаемые Иовом, он отно­сит ко второму приходу казаков и объединяет сведения о пер­вом и втором босфорских набегах, в результате чего заставляет казаков во время второго прихода громить Бююкдере, Еникёй (раздваивающийся у автора на Неокорис и собственно Еникёй) и Истинье, сжигать маяк и грозить нападением на морской арсенал, а перед приходом еще выдержать сражение с турец­кой эскадрой по выходе из Днепровского лимана. Все это, по Ю.П. Тушину, происходило в течение июля — начала августа (вплоть до 4 числа). В конце книги этого же автора 102 чайки Иова участвуют уже в босфорском набеге, который Ю.П. Тушин датирует началом октября. В целом получается редкостное сме­шение первого, второго и третьего набегов.

Галеры и фыркаты, отправленные для наблюдения, у И.В. Цинкайзена оказываются посланными в погоню за казаками. Только после ухода казачьей флотилии, пишет тюрколог, «послали вслед за ней две плохо укомплектованные галеры и около 20 лодок, которые ее, конечно же, вовсе не настигли»⁸³. Учитывая огромный состав казачьей флотилии, трудно предполагать, что данные суда вообще предназначались для погони.

Что касается показаний взятых в плен казаков о союзе с крымским ханом, то добавим, что С. Рудницкий, неточно излагая эти показания (будто бы сам хан подговаривал казаков к походу), отмечает предложение, сделанное Шахин-Гиреем в августовском письме польскому королю о создании крымско-польско-запорожского союза с антитурецкой и антироссийской направленностью. Т. Роу не раз сообщал из Стамбула, что там боялись такого развития событий, и особенно «союзничества» татар и казаков. В «известиях обоим секретарям» в Лондон от 21 августа посол писал, что неожиданная уступчивость Мурада IV с утверждением мятежного хана на престоле подчеркивает большой страх перед опасным врагом, что еще неизвестно, как «татарин» примет подарок, уже взятый собственной силой, что в случае османско-крымской войны все дороги на Турцию оказываются открытыми для татар, а Адрианополь и прилегающие к нему территории уже находятся в страхе перед ними, и добавлял, что, как уже сообщалось, некоторые казаки присоединились к «тата­рину». Но мне кажется, заключал Т. Роу, что Татария и Турция все-таки помирятся.

По мнению М.С. Грушевского, первый и второй казачьи набеги на Босфор 1624 г. «таким образом, кроме добычничества, послужили диверсиею в интересах союзников — Гиреев. Может быть, они и имели такую цель». Оставляя здесь без ком­ментариев «добычничество», заметим, что Войско Запорожское (уже не говоря о Войске Донском, не вступавшем в союз с Мухаммед-Гиреем и Шахин-Гиреем) в первую очередь обеспечивало свои интересы и преследовало собственные цели. Босфорские походы просто не могли состояться исходя преимущественно из интересов Гиреев, и речь может идти о совпадении интересов, а также о восприятии этих походов как диверсий в пользу тогдашнего крымского режима.

Попутно отметим и мелькнувшую в литературе совершенно нелепую версию об убийстве татарами в августе 1624 г. в Карасубазаре московского посла Ивана Бегичева, направлявшегося в Стамбул, якобы в отместку за первый набег казаков на Босфор.

Против этой версии выступил Н.А. Смирнов, а обстоятельства убийства осветил А.А. Новосельский. По русским источникам, Шахин-Гирей, допрашивая И. Бегичева, «лаял матерно» осман­ского султана и заявлял, что скоро возьмет Стамбул. Помимо русского посла, были убиты и возвращавшиеся с ним из Москвы турецкие послы. Шахин-Гирей не только не мстил за босфор­ский набег, но был недоволен как раз дружественными сноше­ниями Москвы со Стамбулом.

М.С. Грушевский замечает, что казаки «простояли у бере­гов Босфора три дня, как бы насмехаясь над бессилием падиша­ха», а И. фон Хаммер подчеркивает, что участники набега «воз­вратились назад к своим берегам с добычей и сознанием, что потревожили Османскую империю в ее столице». Если у Иова, как мы думаем, первый и второй босфорские набеги совмещены в одном походе, то к 24 августа (дата письма митрополита) запо­рожцы вернулись от Босфора в Сечь. Более точное время и об­стоятельства возвращения запорожцев и Донцов неизвестны⁸⁴. По всей вероятности, оно было вполне благополучным: источ­ники не говорят ни о каких-либо сложностях или казачьих по­терях на обратном пути, ни об османских победах. Письма Иова и киевских городских властей свидетельствуют о большой добы­че, захваченной запорожцами. В этих условиях сложение О. Го­лубом своих полномочий по возвращении в Сечь, надо пола­гать, не было связано с неудачами в походе.

На протяжении месяца с лишним после первого набега бос­форское население все еще не отошло от связанных с ним пере­живаний, и когда во второй половине августа Мурад IV выезжал из Стамбула, это происходило «под вопли жителей правого бе­рега Босфора», опасавшихся нового прихода казаков и знавших о весьма невысоком моральном духе своих моряков и солдат.

С датировкой третьего за 1624 г. появления казаков у Бос­фора в литературе наблюдается такой же разнобой, как и с дати­ровкой первых двух. Н.И. Костомаров и П.Н. Жукович к тре­тьей экспедиции относят известие Мустафы Наймы о приходе казаков в пролив 7 октября. По Н.И. Костомарову, в сентябре запорожцы на 100 чайках вышли в море; турецкий флот стоял тогда в Кафе, занятый укрощением крымских междоусобий, и казаки дошли до окрестностей Константинополя, 7 октября ограбили и частично сожгли Еникёй, а потом благополучно ушли, избежав погони.

На самом деле все это неверно: османская эскадра к тому времени давно уже ушла из Кафы, а 7 октября, как мы видели, — ошибочный пересчет Ю. (О.И.) Сенковским 4 шаввала, которым турецкий хронист датировал первый казачий набег.

Мнение о том, что капудан-паша с флотом в сентябре был в Крыму, возможно, возникло из-за неверного сообщения Ф. де Круа, который утверждал, что в начале сентября нового стиля (12—26 августа старого) «великий адмирал» Турции отправился в Крым ставить нового хана, а казаки совершили нападение на Босфор. Тот же сентябрь находим у Д. Сагредо и И.Х. фон Энгеля (который исправляет 1626 г. Д. Сагредо на 1624 г. Ф. де ла Круа), а за И.Х. фон Энгелем все это повторяет М.А. Алекберли. 7 октября как дату набега видим и у Д.И. Эварницкого, правда, с переносом событий в 1623 г.; историк при этом делает ссылку на В.Д. Смирнова, но тот четко говорит об июле 1624 г.⁸⁵ Согласно Д.И. Эварницкому, 7 октября казаки «опять явились в виду Константинополя... ворвались в самый Босфор, разгроми­ли на берегу его селение Еникёй и после этого благополучно возвратились домой», — получается, что историк описывает со­бытия первого набега 1624 г.

Ю.П. Тушин искусственно объединяет сведения Иова о пер­вом набеге казаков с рассказом М.С. Грушевского о третьем их приходе к проливу: в конце августа 102 чайки с боем вышли из Днепровского лимана, часть их, дождавшись благоприятной погоды, в начале октября достигла окрестностей Стамбула и, разгромив его предместья, благополучно ушла с добычей.

Добавим еще, что у Н.А. Марковича запорожцы выходят в море после 1 октября. В этот день, пишет историк, казаки уби­ли гетмана Максима Григорьевича «за то, что он удерживал их от морских экспедиций на турков; потом пустились в ладьях в Черное море, вышли на берег за одну милю от Константинопо­ля, сожгли несколько селений и навели ужас не только на десять галер, но и на столицу Турции». То же встречаем у Н. Маркови-на: «В 1624 г., убив преданного королю гетмана Григорьевича за то, что он удерживал от морских экспедиций, казаки доезжали морем "почти и до Царяграда", делали великие грабежи у живу­щих там на берегах, в селах и местечках, и навели ужас на столи­цу Турции». Не вникая во внутреннюю историю Запорожской Сечи, укажем только, что и в приведенных высказываниях вид­ны факты, относящиеся к первому набегу.

В действительности третий в ходе кампании 1624 г. приход казаков к Босфору состоялся в конце сентября, поскольку о нем сообщается в известиях английского посольства из Стамбула от 1 октября. Очевидно, сентябрь у Ф. де ла Круа появился не случайно, а был связан с реальными событиями казачьей военно-морской деятельности и ассоциативно совместился с отсутстви ем капудан-паши в столице и на Босфоре.

Вероятно, третий набег возглавлял запорожский гетман Г. Чер­ный. В письме киевских городских властей от 5 сентября отме­чено, что на место О. Голуба был избран «некий Гришко Чер­ный из Черкасс, который, взявши на себя старшинство, пошел на море, имея с собой 130 челнов». О третьем походе запорож­цев говорит и Иов в письме от 24 августа. По сведениям митро­полита, Войско Запорожское в третий раз в течение года отпра­вило в море 150 челнов, «чего никогда не бывало».

Основываясь на последнем документе и одном письме из «лаврского сборника», датированном 3 октября, М.С. Грушев­ский пишет, что запорожцы, ободренные предыдущими успе­хами, 16 (6) августа «собрались в третью экспедицию на Кон­стантинополь. Такое количество больших экспедиций в один сезон было вещью неслыханной. На этот раз было также около 150 чаек. Но противные ветры задержали их под Очаковом бо­лее месяца; козаки истратили здесь много припасов, и несколь­ко десятков чаек поэтому возвратились обратно, а сто с лишним все-таки двинулись дальше, но никаких подробностей об этом походе не знаем».

Если сведения историка верны, то возобновление похода, таким образом, должно было последовать после 5 сентября. В этом случае киевские власти к указанному числу вряд ли могли уз­нать количество судов, отправившихся далее в море, и поэтому сведения о 130 челнах, может быть, следует рассматривать как искаженный вариант 150. Однако из депеш Т. Роу видно, что 4 сентября он знал о появлении казачьей флотилии у Варны, и, следовательно, не получается более чем месячная задержка под Очаковом. Тогда и в Киеве могли узнать о 130 чайках, продол­живших экспедицию. Флотилия у Варны состояла из 150 судов, и, как мы увидим дальше, по английским данным, к Босфору придут также 150 судов. Если это не преувеличение турецких информаторов, то остается иметь в виду возможность нового присоединения к запорожцам доне кой флотилии.

Последующий ход набега можно представить в общих чер­тах. «Капитан-паша, — писал Т. Роу Д. Кэлверту 4 сентября, — пришел в устье канала, вынужденный покинуть море из-за мя­тежей солдат и потерявший свое оружие и снаряжение... Но из-за нового сообщения из Варны о 150 лодках казаков, которых видели и которые замышляли против этого города, ему (капудан-паше. — В.К.) велели снова выйти (в море. — В.К.), подкрепив его людьми и всем необходимым, не без опасности для его жизни; молодой император (Мурад IV. — В.К.) лично послал к нему курьера в небольшой барке».

И.В. Цинкайзен на основании приведенного сообщения отмечает, что казаки «показались... на высоте Варны, но, однако, не предприняли ничего значительного». Возможно, этому помешала эскадра капудан-паши, хотя не исключен и вариант простого отсутствия сведений о казачьих высадках, которые могли затронуть не слишком крупные пункты побережья Румелии. Слухи о возможном появлении казаков продолжали будоражить османскую столицу. «Галерам, — отмечал английский посол в письме Збараскому от 10 сентября, — еще не позволили возвратиться (в Стамбул. — Б.К.). Император лично отправился к каналу, чтобы дать приказ об их усилении, из-за слухов, что опять видят казаков в море, где они караулят». «Об той разновидности войны, —- добавлял Т. Роу, — я и не знаю, то сказать, но если ее не предотвратить, то она породит еще большее неудобство... если этот ход (имеются в виду казачьи набеги на Турцию. — В.К.) продолжится, то это государство ойдет на все, лишь бы не переживать тревог по ночам в своем главном городе...»

В довершение к тревогам и слухам произошел бунт солдат, которые должны были охранять черноморский вход в пролив. Об этом мы узнаем из депеши того же Т. Роу принцу Уэльскому, датированной 18 сентября. «Солдаты на галерах в устье Босфора, — говорится в документе, — взбунтовались против своих начальников, забрасывая их камнями и отказываясь снова идти в море...» Властям удалось успокоить бунтовщиков, только согласившись «с условием, что они остаются там, где находятся, и несут стражу до тех пор, пока зимняя погода не прогонит казаков, и в этот день их (солдат. — В.К.) возвращают в город». Очевидно, речь шла о дне Касыма, считавшемся в Турции началом зимы и приходившемся, как мы указывали, на 26 октября⁸⁶. Но задолго до этого дня казачьи суда снова подошли к проливу. «Казаки, — сообщало английское посольство в "Извести­ях из Константинополя" от 1 октября, — снова появились по­близости от устья Босфора со 150 фрегатами (на этот раз "фрега­тами" — фыркатами названы чайки и, возможно, струги. — В.К.) и взяли много добычи на греческом берегу, настолько, что все берега Черного моря стали безлюдными». Полагаем, что разгро­му могли подвергнуться уже перечислявшиеся селения европейского побережья, примыкавшего к Босфору, — Акпынар, Кю-мюрчкжёй, Кысыркая, Килиос, а также Мидье, Игнеадаидр.

В связи с новым приходом казаков, говорится в тех же изве­стиях, султан приказал капудан-паше «с его галерным флотом вновь выйти и опять идти в море». По словам англичан, «в двад цать четыре часа» было подготовлено к походу около 23 галер, но янычары не подчинились приказу направиться на корабли. Похоже, одним из аргументов нежелания произвести посадку было утверждение, что «море несудоходно для галер в это время года». Солдат пришлось уговаривать, и в конце концов «в ре­зультате убеждений их капитанов и ихлюбимого вождя, замес­тителя аги⁸⁷ в азиатских войнах, они отправились для несения охраны».

Казаки тем временем совершенно спокойно удалились, не предприняв на этот раз попытки войти в Босфор и, без сомне­ния, посчитав, что сделанного в предыдущих набегах было впол -не достаточно.

1624 г. был ужасен для Турции. Именно к этому году отно­сится уже цитированное ранее замечание И.В. Цинкайзена о том, что «казачье бедствие» приняло для Османского государ­ства чрезвычайно опасный характер. Английское посольство в Стамбуле расценивало действия казаков в кампанию 1624 г. как «самый большой, величайший» (greatest) выход в Черное море в сравнении с «обычными, обыкновенными» (usual) выходами, и это целиком согласуется с впечатлением митрополита Иова о том, что такого большого выхода никогда ранее не бывало.

Результат набегов вполне соответствовал выставленным ка­заками силам. И дело заключалось отнюдь не только в «техни­ческих» приобретениях — богатой добыче и взятых пленниках, но и в морально-политической победе. По справедливому заме­чанию П. Рикоута, казаки оставили Босфор, «стяжав славу без­наказанного оскорбления столицы могущественной империи оттоманов, грозы вселенной». Первый, самый грозный набег на Босфор, охарактеризованный английским посольством как «дерзкая попытка бросить вызов столь великой империи», сде­лал «удивительное открытие: как много у этого государства счи­талось страшной мощи и силы и как они (турки. — В.К.) слабы и неподготовлены!»

В английских и французских донесениях из Стамбула, в высказываниях современников не раз отмечалось кризисное положение в тогдашней Турции, резко усугубленное действия­ми казаков. В частности М. Бодье, говоря об угрозах в адрес европейцев в османской столице и о нападениях на их жилища. Считал, что это «явно показывает как беспорядок в их (турок. — В.К.) делах, так и слабость их государства».