Ой, мороз-мороз, не морозь меня!
Не морозь меня, моего коня!
– Раздается весенним вечером 1967 года женское разноголосье над деревней! Восьмое марта! Празднуют. Поют. Отводят душу. На самом деле мужская песня. Про мороз, про коня, про любимую жену и, наверное, про дорогу, которую еще предстоит преодолеть путнику со своим верным конем. Женщины поют, старательно выводя сызмалу затверженные слова. Некоторые стараются подтягивать общему хору, не обладая ни слухом, ни благозвучным голосом:
У меня жена – раскрасавица!
Ждет меня домой. Ждет печалится!
Назвать поющих женщин красивыми, наверное, можно. Правда, от алкоголя после тяжелой работы, их лица покраснели, глаза покрылись пьяной влагой. Они только что освободились от дневной работы, умылись, наскоро причесались, переоделись в нарядное, и вот тут, в доме одной из товарок собрались, чтобы отметить свой праздник. Утром, перед самой работой, их поздравил сегодняшний для них главный начальник – чабан. С Международным женским днем, девчата, – сказал. Даже по цветному платку подарил каждой. Уважает и праздник, и своих работниц – сакманщиц.
Сакманщицами женщины становятся в конце февраля каждого года вот уже на протяжении шести лет. В конце зимы в А-Невском отделении Знаменского совхоза начинается дружный окот овечьего поголовья. Многотысячное стадо пополняется еще не одним десятком тысяч белокучерявого молодняка. Для ухода за овечьим приплодом, каждый чабан обзаводится командой расторопных и сильных женщин-сакманщиц. Каждой из них предстоит грамотно принять более сотни из народившегося племени, сберечь всякого от нечаянной давки, вскормить даже в тех случаях, когда родная мамаша окажется без молока – вовремя подсунуть другой роженице. Ежедневный уход за малышами и за мамашами, сначала держа их вместе, а затем, и за отделенными от взрослых в ясельках.
Хорошо, если при распределении на работу, окажешься в добротном светлом сарае, например, в бывшем курятнике. В нем светло и довольно сухо. Хорошо и в бывшем свинарнике – в нем каменные беленые стены, большие окна. Чаще приходится трудиться в темной кошаре, практически лишенной дневного света. В ней сыро, темно и очень длинно. Все расстояния большие – за целый день набегаешься. Хорошо, если скотники хотя бы подвезут солому, дробленку и силос поближе – расстояние будет короче. Но все равно тяжело. Карды расположены в длинном арочном сарае, крытом соломой. Есть центральный проход. По обеим сторонам – карды, разделенные пополам: для мамаш и новорожденных ягнят. В середине кошары – огромный резервуар для воды. Его периодически наполняет через отверстие в стене водовоз-тракторист. За ночь вода может сверху подмерзнуть, образуя ледяной покров – его приходится разбивать. Воздух сперт и плотен – когда выходишь из сарая после работы, то пахнешь силосом, овцами и навозом. Оглушающее блеяние овец и ягнят. Это блеяние такое же сконцентрированное, что и воздух. Оно беспрерывное, превращающееся в нескончаемый шум «бяа-а-а…».
Ранним утром сакманщиц встречает чабан. Он, как и вся пастушья братия, всю пастбищную пору находится с овцами в поле, а с наступлением холодов поселяется рядом со своими питомцами. Обитает рядом, в небольшой клетушке с импровизированной кроватью и столом. Ответственность большая – не оставишь стадо без пригляда. Чабанов около десятка. Часто работают всей своей семьей: Араповы, Баймухаметовы, Баламбаевы, Жаулымбаевы, Иксановы, Калеевы, Киленовы, Нуржановы, Салтынбаевы, Старченковы, Сулеймановы, Янабаевы. Чабаны хорошо знают всех местных мастериц по уходу за овечьим приплодом. Каждый из них старается приманить к себе наиболее сильных и безупречных. Работа эта изначально была расценена как женская, поэтому чабану-мужчине приходится пускать в ход и личное обаяние, и знание женской психологии, и демонстративно-серьезный подход к делу.
Сакманщицы хорошо знают свои обязанности: следить за здоровьем новорожденных ягнят, обеспечивать их сытным пойлом, а мамашам задавать свежего корму, приправленного позелененной солью. Правда, никто ни разу не поинтересовался их собственным здоровьем. Позволяют ли им их женские проблемы таскать на животе большие корыта с силосом или бегать с тяжелыми ведрами с водой, зачерпнутой из высокой цистерны? Не тяжело ли женщинам вилами подхватывать и переносить большие охапки сена и соломы с одного края сарая в другой? Потом, спустя годы, каждая из женщин будет с удивлением вопрошать, чего это вены на ногах вздулись, отчего спину так сильно ломит, почему руки не слушаются? Не вспоминается ли вам, родные, сколько тонн разнообразных тяжестей вы перетаскали своими руками, вынесли на своих плечах за краткую запись в трудовой книжке: «Принята на работу в должности разнорабочей в 19… году, уволена с должности разнорабочей в 19… году в связи с выходом на пенсию по возрасту»?
Конечно, тогда помоложе были. Каждая спешила первой прийти на работу, чтобы товарки нечаянно для своих питомцев лишнего ведра дробленого зерна не прихватили. Всякому хочется, чтобы его кучерявые подопечные были крепче, здоровее и приплод целее. На всякий случай, отряд новорожденных помечен зеленкой, чтобы не затерялись, случайно оказавшись в кардочке другого опекуна. Но если что, то и по мордочке хозяйка найдет потеряшку. Это, пожалуй, самое удивительное – каким чутьем сакманщицы, как и чабаны могут в многосотенном стаде узнать нужную овцу. Среди людей, порой теряешься – настолько бывают похожими друг на друга. Но внимательный глаз опытного овцевода умеет определить индивидуальные черты животного, хотя на взгляд непосвященного, у всех одинаковые горбатые носы, белая шерсть, короткие хвостики (их зачем-то специально подрубают в ранней стадии младенчества).
Чабаны участвуют в социалистическом соревновании, посвященном пятидесятилетию Великого Октября. Они соревнуются друг с другом, точнее, их семьи с семьями соперников. Главным результатом будет сохранность всего, вновь народившегося поголовья, да еще и с плюсом. На каждую сотню овцематок обещаются получить не менее 110 ягнят. Да, часто овцы приносят и двойню. Тут забота особая. Отгораживаются ясли для таких случаев. Можно и витаминную добавку усилить. С этой целью еще летней порой были заготовлены ветви берез с молодыми листочками. На заготовку отправляли наиболее крепких подростков, не боящихся высоты. Они срубали часть веток берез для будущей пищевой добавки животным. Ребята, да и взрослые зарабатывали свою копеечку, а будущие овечьи роженицы обеспечивались хрустящим ароматным кормом. Эти витаминные веники хранились на чердаке старинной постройки с шиферной крышей и каменными стенами до конца зимы.
Пора ягнения всегда совпадала с финальными снежными вьюгами, накрывавшими все овцеводческие постройки сугробами по самую крышу. Женщинам добавлялось забот: очистить подходы к сараям и сами карды в открытом пространстве, в них скоро будут переселяться все подросшие, окрепшие ягнята. Среди белых сугробов их шерстка зазолотится в лучах предвесеннего солнца. Всегда так: всю ночь бушует зима снежными бурями, а среди дня – яркое солнце, которое, как будто говорит:
– Да, полно вам, весна на дворе! Скоро трава будет зеленеть – воля, просторы, тепло идут к вам.
Но пока – большие лопаты в руки всем: и чабанам, и скотникам, и сакманщицам, да и школьникам – их специально сняли с уроков, чтобы помогли всеобщему советскому хозяйству справиться с снежными заносами. Очистили. Можно и отряды овечьего племени на солнечный свет выпускать. Без солнца витамины вообще не усваиваются. Вот оно Восьмое марта!
Я вернусь домой на закате дня,
Обниму жену, напою коня!
– Вечерней порой разливается всеми любимая песня. Любимая потому что сюжетная. Найдите сегодня хорошую сюжетную песню. В песне целая история человеческой жизни: что-то показано, что-то осталось за кадром – человек с воображением дорисует. А еще эта песня хороша для самых разных застолий, потому что она единственная, которую помнят от начала и до конца все без исключения. Еще будет:
Ой, рябина кудрявая – белые цветы,
Ой, рябина-рябинушка, что взгрустнула ты?
После этой песни кто-то воскликнет: Хватит, посидели. Пошли теперь к Вальке! Нет! – У нее семеро по лавкам, да и бабка на печи. Пойдем к Маньке – она капусты много солила, а у нас еще банка селедки осталась. Потом к Нюрке – у нее картошка в мундирах самая вкусная! Толпой вываливаются на улицу.
Вечер тихо на небе звездочки зажег.
Дальними зарницами светится завод.
– Без гармошки, акапельно, надрываются во всю глотку. Какой завод с зарницами?! Деревня глухая, без телевизоров, без магнитофонов, с одной линией радио, которым управляет Янабаев Кайсар Аскарович. Но радио только с шести утра и до шести вечера. Труженицы разгулялись. «Распелись», – пробурчит чья-нибудь свекровь. Но, в основном, женщины, нарушающие деревенский покой – без свекровей и без свёкров. И вдовами их не называют, и слово «разведенки» не входу. Одиночки. От одной мужик сам ушел, а от другой погнали взашей – ленив, неповоротлив, пьёт; третьи и вправду – молодые вдовы. У каждой есть дети. Первоклассники, подростки, призывники – разного калибра. Шестидесятые. Ровесники-односельчане, ушедшие на фронт в сороковых, почти все остались на полях сражений. Порядочные жёнины мужья в своих семьях. Рядом – будет на гулянке только принадлежащий какой-нибудь сакманщице. Хотите сцены ревности? Они есть в избытке: «Кого за локоток потрогал, на кого смотрел вожделенно, тоже стану смотреть». – Появлялись утром на работе иногда со следами приложения к лицу чьей-нибудь ревности.
Было всякое. Если вам когда-нибудь, будут рассказывать розовую небывальщину о безоблачной трудовой идиллии деревни, – не верьте. Идеализировать прошлое свойственно человеку – память способна обманывать, смешиваясь с грезами, мечтами, снами – по прошествии времени уже не скажешь точно: приснилось ли, наяву ли все это было.
С окончанием ранней весны, завершается сакман. Наверное, заскучают женщины без блеющего вопля в ушах? Не заскучают. Каждое утро выход на разнарядку в контору управления отделением совхоза. Уже выписаны наряды на весеннюю работу: будете на зерновом току готовить семена – зерно травить. Скоро посевная.
На большом дворе зернотока два огромных длинных склада с семенным зерном. С двух сторон устроены большие ворота, через них обычно ввозится и вывозится зерно. Посередине каждого склада во всю его протяженность высятся до самой крыши бурты зерна. К ним с обеих сторон пристроены погрузочные устройства транспортерного типа. Всю зиму женщины с их помощью, переваливали зерно, чтобы оно не слеживалось и не «загоралось». Теперь рядом другие машины, которые будут служить протравливающим устройством. Для протравливания завезены высокие стальные бочки с розоватым или синеватым порошком. Какими ядами пропитаны насквозь деревенские труженицы – никто не скажет. Задумывались ли они сами об этом? Вряд ли. Обычная работа. Хорошо, что она есть. Семью нужно кормить. Дядька чужой, да и свой родной – не накормит – у самого кушать хотят, да и на велосипед обещали накопить. Один-полтора рубля за работу в день запишут. Так что сорок пять рублей за месяц заработается.
В складах ядовито-пыльно, темно, промозгло, холодно. Изредка «травильщицы» выходят за ворота подышать свежим воздухом. Но, главное – в избушку весовой – погреться. В ней всегда раскаленная чугунная буржуйка. Не ленись только, чурочки подбрасывай. От печурки – жаркий зной. Отогреваются руки и ноги. Кто-нибудь из женщин высыпает горстку пшеничного зерна на плиту буржуйки. Зернышки поджариваются, подпрыгивают, становятся румяными. Их смахивают рукавичкой в ладони и подбрасывают в рот. Курмач. Доводилось ли вам кушать истинный деликатесный продукт? Не хваленые мюсли, завезенные как некая диетическая диковина из неведомых стран. Съешьте в детстве горсть зерна, поджаренного на буржуйке, и уверяю вас, вкуснее вы уже ничего не будете знать!
Отогрелись, попили водички из оцинкованного бака, что всегда стоит у самого входа (кружка висит на цепочке, на всякий случай), – и снова в темное жерло зерносклада. Сказать, что работали без паузы, без остановки, будет неправдой. Молодые, крепкие женщины умели играючи согреться и анекдотами-сплетнями себя развлечь. Нередко перемывали косточки новому начальству. Чувство несправедливости всегда ранило. Было непонятно: человек, назначенный на должность руководителя какого-нибудь подразделения, приезжает в село с одним чемоданом личного имущества, а разживается до «хорОм» и обстраивается вместительными амбарами и сараями. Могли бабёнки, как иногда их нарекали на разнарядках, и пошалить на буртах еще нетравленого зерна – за пазуху друг другу напихать зерна для создания пышных форм. Всюду жизнь… – кажется, так называется одна из картин художника Ярошенко.
Катя Васильева, Оля Азарова, Валя Вишневская, Маша Дубских (дочь Василия), Валя Егорова, Зина Жаулынбаева, Дуся Калягина, Зина Кутоякова, Маша Мельникова, Зоя Мингалеева, Катя Сутенова, Оля Литвинова, Лида Литвинова, Люба Старченкова (Ушакова), Маша Литвинова (Елфимова), Галя Пинчук, Ульяна Савицкая, Маша Семенченкова, Маша Сисина (Гусева), Маша Сисина (Литвинова), Маша Ушакова (Карянова), Нюра Ушакова (Литвинова), Нюра Яковлева – далеко неполный список по именам, молодых в то время женщин, с профессией «разнорабочая». Нельзя не назвать и тех, кто постарше, кто прошел горнило пахоты колхозных земель на быках во время Великой войны, кто сам привел свою коровушку на колхозный двор, а потом со слезой в глазах наблюдал, как ее тоже впрягают в тяжелую соху. Агафья Дьяконова, Матрена Матейко, Мария Горяинова, Мария Махначева, Ксения Семенченкова, Дарья Ушакова – становились рядом, и тянули по бугристым полям лямку вечных тружениц. Не их вина, что не выбились в «белые воротнички», что так и остались недоучками с четырехклассным образованием советской школы довоенной поры. Их школой была изматывающая работа без скидок на рост и возраст. Те, что помельче – полезут в золотодобывающие шахты. Самый подходящий росток для лазания по узким шурфам, следом за подпукивающим старичком-забойщиком. Да и не старик тот был, просто адская работа и вечная пыль породы, забивающая все поры кожи, состарили мужичка. Девчата порослее – будут отправлены в Киров на торфоразработки. Торф нужен фабрикам и заводам, в которых такие же малообразованные, но с ремесленными навыками подростки, стоящие на приставленных к станкам для росту ящиках, вытачивают необходимые для оборонной техники детали. Настрадались все – и девчушки на торфяных болотах и хлебных полях, и парнишки в забоях и на заводах. Все запомнили эти пропущенные школьные годы. Запомнили, чтобы позже, когда подрастут собственные дети, костьми лечь, лишиться сытного сладкого куска, но отправить дитя сначала в среднюю, затем и в высшую школу – учиться! Учиться, чтобы мог стать потом, кем угодно, но образованным, грамотным – хирургом, инженером, учителем, агрономом, ветеринаром – и избежать тяжкой доли разнорабочего, читай: «чернорабочего» – черного раба.
Ты запомни, сынок, золотые слова:
Хлеб всему голова, хлеб всему голова!
Закончится подготовка семян – готовься выйти на сеялки в ночную, либо в дневную, а то и в обе рабочие смены (сменщица не смогла выйти). Впереди будет трактор, прицеп с сеялками, выстроенными в многометровую шеренгу, позади, за сеялками бороны, заделывающие семена в почву. Сеяльщицы, дефилирующие между сеялками по узкому мосточку, всегда в проигрыше: откуда бы ветер не дул – всегда будут в пыльном облаке. Во время заправки сеялки зерном, к пыли добавится уже знакомый привкус отравы, приправленной к зерну от вредителей и болезней.
Глоток свежего воздуха и пьянящего ничегонеделания только в день Сабантуя. Посевную закончили в рекордно короткие сроки. Отсеялись в канун Дня Победы! Ура! По всей березовой поляне постланы полога. На них установлены блюда и чаши самых разных размеров. Дымящийся бешбармак, золотящаяся выпечка «хворост», спиртное и лимонад в стеклянных бутылках. Застолье на траве без конца и без края. И вдруг ни с того, ни с сего:
Окрасился месяц багрянцем,
Где волны бушуют у скал.
Поедем, красотка, кататься.
Давно я тебя поджидал…
И поедут, и уйдут куда-то. Весна! Еще не отошли деревья от ран, нанесенных добытчиками березового сока. Хмельные сеятели и сеяльщицы, поддержанные словами благодарности начальства за успехи во время кампании, обнадеженные обещаниями, что жить будет лучше, что жить будет веселее, укроются где-нибудь от недобрых глаз, от завистливых пересудов.
Пора вспомнить о покинутых нами овцах и их подросшем потомстве. Овцы уже давно на пастбищах. На свежих травах набирают вес и улучшают качество тонкорунной шерсти. В старом коровнике и во временно пустующем до будущего урожая зерноскладе, установлены высокие столы и подвешены стригальные электромашины. Ими будут пользоваться мужчины-стригали: Байдаков Н., Егоров И., Новоточин В., братья Турмухаметовы, Старченков Н. Женщины-стригали по старинке будут обходиться инструментом, завещанным еще бабками и прабабками. Чик-чик овечьими ножницами, по нескольку сантиметров, отворачивая, переливающуюся янтарем, белую шерсть овец. И, таким образом, в течение всей рабочей смены, по десять-пятнадцать голов в день. Рабочие заботливо раскладывают шерсть на пологах – выветривают лишнюю влагу. После просушки её набивают в огромные баулы из парусины, пошитые известной во всей округе швеёй-мастерицей – Лидией Вешкиной. Ей бы платьица летние, да сарафанчики тачать, но совхозу сейчас важнее всего – качественно сшитые огромные мешки. Вот и строчит круглые сутки Лидия Ивановна на своей верной машинке с ножным приводом, сделав лишь один небольшой перерыв, чтобы встретить ужином, вернувшегося с полей мужа Василия.
Работы хватает всем ровно до сенокосной страды.
Можно спросить, что женщинам делать на совхозной заготовке сена? Уже в то далекое время ходили по селу внушительные стогомёты, были в наличии несколько тюковязальных машин. Многотонные телеги для перевозки сена придумали и изготовили сами местные мужчины-мастера.
Жаль, не видели вы сеновала поселка Александро-Невского в пору расцвета совхозного хозяйства. Десятки длинных, широких и высоких ометов, выстроенных как на военном параде. В роли главных полководцев выступали в разное время: Семен Петрович Бут, Павел Михайлович Новоточин и Семен Андреевич Гладских. Гладских, рассказывают, ветеран не только Великой Отечественной, но и Гражданской войны.
Ометы строго ориентированы с севера на юг. У них призматическое основание, сведенное вверху в заостряющееся навершие. Чудо изящной архитектуры из сухого сена – и ветром не разметет и в дождь не вымочит. Сенно-соломенные сооружения формируют тракторы, оборудованные стогометом. Снайперски точно подают сено Вешкин Василий, Гущенский Владимир, Красильников Анатолий, Маляров Владимир, Васильев Иосиф, Ушаков Юрий, а принимают и раскладывают сено, стараясь максимально плотно забить сердцевину омета, наши женщины, вооруженные обычными вилами. Деревянные рукоятки вил уже отшлифованы руками мастериц до лакового блеска.
И солнце печет, и ветром кожу обметает – белогрудыми женщин даже в шутку не назовешь. Да, и вообще, с женщиной, с той, что с вилами в руках, лучше воздержаться от шутки. Конечно, уральская красавица, не испанская Кармен, но кровь в солнцепек делается горячей. Натопчутся за день до солнечного удара. Сколько тонн сена и соломы перелопачено женскими руками, знают точно на весовой, что во дворе зернотока. Там скрупулезно взвешивает каждый воз Мария Николаевна Дубских, сегодня мирная труженица, а вчера – боец Красной Армии на фронтах Великой Отечественной войны. К концу страды сердце радостью заходится, когда проходишь мимо сеновала. Зима будет сытной. Кормами село заваливало не только собственное совхозное отделение, но часто и соседей, у которых, то потрава, то неурожай. Помнят ли это добрые соседи?
Едва поспевали с сеном управиться, а тут новая разнарядка – на ток: – Будете зерно, поступающее с полей доводить до кондиции, сортировать, закладывать на хранение, грузить автомашины, отвозящие отборное зерно на элеваторы. Для этой цели большие города посылают в подшефные совхозы своих молодых, и не самых обремененных семейными тяготами, шоферов вместе с автомашинами. Вместо надписи «ПАТО» появится трафарет «Уборочная». Местные плотники Сисин Н.И., Попов П.Н. споро наращивали кузовам грузовиков более высокие борта, обшивали их брезентом, чтобы в пути не теряли драгоценное зерно нового урожая. Шоферов поселяли, кого в общежитие, кого на постой к одиноким женщинам. В доме женщины-одиночки наконец-то запахнет мужчиной. Шоферы – в расхожем мнении – народ легкий: надо – снимутся с насиженного места и умчат за очередным грузом в неведомые дали, надо – одинокой бабёнке скрасят вечер. Женщина – не против. Даже баньку истопит, деревенскую, по-черному.
Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю…
Пора уборочной кампании долгая. От первых силосных покосов до последнего центнера зерна на открытом плацу зернотока. Снежинки падают, ледяной дождь – должна быть пауза. Умное управление не дает расслабиться шефствующим автобригадам – будут возить каменный уголь для совхозных нужд и частных подворий. В домах – ни газа, ни электрокотлов – все на дровах и на каменном угле. Благо, уголь в те времена могла себе позволить купить даже разнорабочая с сорокарублевым доходом в месяц. Развезут уголь по дворам, уберут с бортов доски надстроенных бортов и назад – в родной дымный город, к своим домочадцам. Жизнь продолжается.
Одинокие женщины заметно поскучнеют. Нет, без работы они не останутся. Квартирантов как-то не хватает. Веселее с ними, теплее что-ли. Опять же мужским духом веяло. Илья Илларионович – местный фельдшер, человек солидный, ветеран Великой отечественной, служил во флоте, он прошел вместе с селянами через все сезоны урожайных и гиблых годов. Знает Илья Илларионович всё о болячках и печалях своих подопечных – уже не один десяток уборочных кампаний наблюдает он эту грусть в глазах. Утешит, как может, с легкой укоризной: не бережете вы себя, но пилюль и витаминов от сердечной тоски еще не придумали.
Зима.
Ты накинь, дорогая, на плечи
Оренбургский пуховый платок.
Раздается хруст от шагов по тропе, еще покрытой инеем от ночного мороза. Зимой, как известно, солнце не скоро появится на утреннем небосклоне. Куда спешат женщины-разнорабочие после утренней разнарядки? Ясно куда: одни на ферму к коровам-телятам, другие на зерноток веять и перевеивать зерно, чтобы кондиции не теряло, третьи – на новую стройку. Совхозное отделение обзаводится новым, каменным зданием конторы в котором будет все: кабинет управляющего отделением, бухгалтерия, почта, медпункт. Стены уже поставлены, окна, двери – на месте, полы настелют позже. Сначала – штукатурка стен. Вот они, маляры-штукатуры, все те же: Катя, Лида, Маша, Нюра, Оля и др. Сначала смерзшийся песок разбивают, просеивают его, чтобы камушек ровность не нарушил, затем, замешивают в большом стальном корыте раствор. Ну, а когда уже все готово, мастерицы нахлестывают от души на стены приготовленную смесь, и тщательно разглаживают тёркой каждый квадратный метр будущих апартаментов. Кто, когда, учил их малярно-штукатурному мастерству? Жизнь! (Такая вот банальность: жизнь всему учит). Сызмалу деревенские девчонки учатся. Рациональному ведению хозяйства – домашнего, скотного, дворового. Овладевают искусством огороды вскапывать и разные культуры взращивать, кизяки для зимней топки и глину для саманных кирпичей босыми ногами месить. Потом не ленятся смеси в тяжелых формах растаскивать на своих девичьих животах по поляне для просушки под солнцем. Обучаются у мамок стены домов заново оштукатуривать и известковой побелкой красить. Учатся на деле роды у трудной коровы или у какой другой скотиняки принять, среди ночи, под светом керосиновой лампы. О мешках с зерном на закорках на мукомольной мельнице, о топоре в руках и колке дров, об управлении конской упряжью, как о науке даже и не вспоминается.
Сегодня, когда проходишь мимо или заглядываешь внутрь давно заброшенного здания конторы, почты и медпункта, видишь: многое разрушено временем и нерадивыми людьми, но штукатурка сцеплена с основой навсегда. Крапинки песка бетонного раствора, положенного женскими руками, не ведая сами, служат символом неугасающей вечности. Мы видим, мы помним – мы существуем!
Женщины-труженицы, женщины-матери, сами не доедавшие, смертельно уставшие от работы в совхозе и на собственном подворье, постоянно испытывавшие нужду в деньгах на самое необходимое, но яростно мечтавшие о мире во всем мире и о детском благополучии! Грезившие о небольшом женском счастье для самой себя – наверное, мысли о нем приходили лишь в легком хмелю на каком-нибудь празднике – в Новогодье, Первомайском либо на Октябрьские, а еще на Восьмое марта – а вдруг...
Зачастую одни, безмужние, воспитывали и ставили на ноги своих детей, как мечталось, – с высшим, либо средним специальным образованием, – чем утверждали их в жизни.
Не знаю, сочувствуют или завидуют сегодня оставшиеся в живых, вечные труженицы, ныне праздно переваливающимся молодкам.
Почестей и высоких пенсий от «благодарного» отечества многие так и не дождались – покоятся на местном кладбище под шумными, уже перекрывающими небеса, кронами деревьев. Не все холмики ухожены. Есть покосившиеся кресты. Истлели некоторые фотографии и надписи. Вы, обернувшись лицом к селу, уже не увидите стройных рядов ометов сена, не наткнетесь взором на конструкцию когда-то круглосуточно гудящего ЗАВа на току, но память всколыхнет как языки неугасимого пламени, имена и лики простых деревенских женщин: Агафий, Аннушек, Валентин, Евдокий, Екатерин, Зинаид, Зой, Клавдий, Ксений, Лидий, Любовей, Марий, Матрен, Оксиний, Ольг, Раис и еще многих-многих, уже безмолвных и печально глядящих на нас нынешних.
Десятижильными называли их – представительниц слабого пола, с обычными руками, узкими плечами, с малыми человеческими слабостями. Единственную слабость они не могли себе позволить – лень. Лень подтачивает всё: душу, любовь, дом. Не хула, не начальственный окрик понукали ими, а стремление делать жизнь лучше, сытнее, светлее. Ради этого шли каждый день к сельской конторе и получали свой наряд с рублевым вознаграждением.
Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,
Головой, склоняясь до самого тына?
Не мы с вами, нынешние молодые, даем статистику продолжительности жизни в восемьдесят лет, а те, кто родом из труднейших, роковых, невыносимых годов. Они – прошедшие огонь, лишения, страдания и тяжкий каждодневный труд – украшают таблицу долгожителей. Племя избалованных едва ли когда-нибудь возглавит ее.
Геннадий Литвинов
PS
Автор не по злому умыслу может упустить детали бытования – всему виной обманчивая память. Просьба отнестись с пониманием.