Поемные места — заливные, затопляемые водой при разливе.
Повойник — головной убор русских замужних крестьянок в виде повязки, носимый под платком.
Ишь куды полезла, корявая!— «Корявый — измятый, рожа темного цвета с морщинами и наростами и всякой гадостью» (из записной книжки Гоголя 1841—1845 гг.).
...приказчик был баба и дурак... то есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами... а в прибавленье ко всему подозревал мужиков в покушенье на жизнь свою. — Ср. заметку «Приметы дурного управителя» в записной книжке Гоголя 1841—1844 гг.: «Василий Сергеевич строг при сборе холстов и яиц; строго взыскивает, чтобы баба принесла положенный кузов грибов и проч. Всегда плохой управитель подозревает, что покушаются на его жизнь, и боится, чтоб его не убили. Бывает покровительствуем барыней, потому что строг по ее части, то есть следит за приносом ягод...»
...на гумне, в овинах...— Гумно— «кладенник, где складывается хлеб кладами»; овин— «большой крестьянский хлев называется овинный» (из записной книжки Гоголя 1841—1844 гг.).
к стр. 255 ... приказал выдать... по чапорухе водки... — Чапоруха — «чар
ка» (из той же записной книжки Гоголя).
...давно колосилась рожь... и кустилось просо... — «Рожь, ячмень, пшеница колосятся, когда из трубки показывается колос»; «Просо не колосится, а кистится» (из записной книжки Гоголя 1841—1844 гг.).
...пятка колоса еще не завязывалась. — В той же записной книжке Гоголь отметил: «Завязалась пяточка — сначала образуется род молочка, когда снизу шелуха начинает затвердевать».
...красноносый, красноногий мартын... — Мартын — «водя- к стр. 256 ная птица, питающаяся рыбою, которую ловит не с налету, как рыболов, а у берегов; величиною с утку, цвет белый с черной головой, красным носом и ногами» (из той же записной книжки Гоголя).
...а иногда и просто шишом. — Шиш — «копны вместе, конусом вверх» (из той же записной книжки Гоголя).
Бьет перепел, дергает в траве дергун... — В той же записной книжке Гоголь отметил специальные народные обозначения птичьих голосов: «перепел бьет»; «дергун, коростель дергает»; «кулик ку- ликает».
...и суд, и всякие расправы... — «Сельский суд и расправа» — на- к стр- 257 звание одной из статей «Выбранных мест из переписки с друзьями».
Вишнепокромов — фамилия образована, видимо, по цвету голубей. В записной книжке 1841—1844 гг. Гоголь отметил: «Вишне- покромой — с каймой на крыльях вишневого цвета».
Имя ей было Улинька.— Улинька (Уленька, Ульяна, Иулиа- кстр.259 ния) — женское имя, имеющее житийно-монашеский оттенок; было широко распространено в украинском фольклоре (где оно встречается в бытовых и обрядовых песнях) и в малороссийской культурной среде (см.: Данилов В. В. Украинские реминисценции в «Мертвых душах» Гоголя. С. 89—90). Ср. в словаре «Имен, даемых при крещении» гоголевской «Книги всякой всячины...»: «Уляна, Улька,
Улочка — Ульяния». Младший современник Гоголя Г. П. Данилевский указывал: «Имя жены А. С. Данилевского, Юлии, Улиньки, дало Гоголю, как слышно, мысль назвать героиню второй части “Мертвых душ“ — Улинькою» {Данилевский Г. П. Знакомство с Гоголем.
(Из литературных воспоминаний) // Исторический Вестник. 1886.
№ 12. С. 500). С другой стороны, по свидетельству И. С. Аксакова, прототипом Улиньки послужила Гоголю графиня Анна Михайловна Виельгорская (в замужестве княгиня Шаховская, 1822—1861).
21 августа 1854 г. И. С. Аксаков писал родным: «Вы не получаете от <И. С.> Тургенева писем: здесь мне рассказывали про него, что он женится, одни говорят — на какой-то Тургеневой же <речь идет об О. А. Тургеневой>, другие — на граф<ине> Велиегорской. Я рад был бы за Тургенева, если б случилось это последнее. Граф<иня> Велие- горская, служившая прототипом Гоголевой Улиньке, может иметь на Тургенева благодетельное влияние, разорвет узы, связывающие его с грязным и безнравственным обществом Ив<ана> Панаева и компании. Я думаю, ей будет около 28 лет» {Аксаков И. С. Письма к родным.
1849—1856. М., 1994. С. 299—300). В 1848 г. Гоголь в «воспитательных целях» писал графине А. М. Виельгорской: «...Вам... совсем не к лицу
танцы: ваша фигура не так стройна и легка. Ведь вы нехороши собой. Знаете ли вы это достоверно? Вы бываете хороши только тогда, когда в лице вашем появляется благородное движенье; видно, черты лица вашего затем уже устроены, чтобы выражать благородство душевное; как скоро же нет у вас этого выражения, вы становитесь дурны» (письмо от 29 октября).
...античных камеях... — Камея — драгоценный полированный камень с рельефной художественной резьбой. На древних, античных камеях изображались главным образом боги, мифологические герои и т. п.
кстр.262 ...опоясавший себя носовым платком.— В XIX в. носовые платки были иногда значительных размеров. Так, гоголевский Акакий Акакиевич «вынул шинель из носового платка, в котором ее принес... потом свернул его и положил в карман для употребления» («Шинель»).
Общество было устроено с целью доставить прочное счастье всему человечеству от берегов Темзы до Камчатки. Касса денег потребовалась огромная... — Возможная реминисценция из заключительной главы третьей части романа В. Т. Нарежного «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» (СПб., 1814), где пронырливый мошенник-масон вместе со своими «собратьями» разоряют богатого неумного русского барина под предлогом «просвещения» (модной роскоши) и благотворительности: «...в течение двух с небольшим месяцев мы высосали у него до полумиллиона, — то на выкуп пленных или содержащихся в тюрьмах, то на вспоможение благородным фамилиям, кочующим в Камчатке, на берегах Урала, Енисея и проч.».
кстр.263 ...какой-нибудь любознательный ученый-профессор, который
ездит по России... — Отмечено, что данное предположение Тентетникова является «очевидною реминисценциею образа Палласа» {Данилов В. В. Украинские реминисценции в «Мертвых душах» Гоголя. С. 83).
...усадил... гостя в большие вольтеровские кресла... — Вольтеровские кресла (или волтеровские) — кресла известного английского мебельщика XVIII в. Уолтера (\7акег). Иногда связываются с именем французского писателя Вольтера. Именно в таком кресле — с высокой прямой спинкой и подлокотниками — изобразил Вольтера французский скульптор Ж. А. Гудон (1781); в настоящее время статуя находится в Эрмитаже в Санкт-Петербурге.
...уподобил жизнь свою судну посреди морей, гонимому отовсюду ветрами... — Сравнение грешного человека с судном, плавающим по бурному морю, — одно из самых употребительных в христианской литературе, как богослужебной, так и дидактической.
...высморкался... так громко, как Андрей Иванович еще и не слыхивал. — В Институте русской литературы (Пушкинский Дом) хранится писцовая копия трех начальных глав второго тома «Мертвых душ», в которой после приведенной фразы следует: «Борзой
кобель, забравшийся под диван, так удивился, что долгом счел подойти к господину, обнюхать его между фалдами фрака и сесть перед ним, смотря ему прямо в глаза, в ожидании еще чего-нибудь необыкновенного...» (см.: Воропаев В. А. Три этюда о Гоголе (Из архивных разысканий) // Н. В. Гоголь: История и современность. М., 1985).
В дошедшем до нас автографе второго тома этих строк нет.
...другой ломберный...— Ломберный стол— обтянутый зеле- кстр.264 ным сукном квадратный раскладной стол для игры в карты (от названия коммерческой карточной игры ломбер).
Жилеты... белого пике... — Пике (фр. р1чиё) — хлопчатобумажная или шелковая ткань с рельефным узором.
...сапоги с новыми головками... — Головки (головы) — нижняя передняя часть сапог, обнимающая пальцы и верхнюю часть ступни.
...свежая оранъ черной полосою проходила по зелени... — Ср. за- кстр. 266 метку Гоголя в записной книжке 1846—1850 гг.: «Круто выпуклилась степовая равнина, чтобы лучше показаться, и полосно пестрела гладкая покатость. По зелено-пепельному грунту резко пробивалась темно-красная орань, только что взрытая плугом. За ней лентой яркого золота— нива сурепицы, и вновь бледно-зеленый грунт и как снег белые кусты». Оранъ — нива, пашня.
...тридцать тысяч с лишком верст... — Приблизительное рас- кстр. 267 стояние кругосветного путешествия.
...кабак, которому имя было: «Акулъка»... — Ср. список «Ка- кстр. 268 баки» в записной книжке Гоголя 1841—1844 гг.: «Зацепа, Кружало, Навозной, Агашка, Московской».
...пелись песни, заплетались и расплетались... хороводы... —
Г. П. Данилевский вспоминал о вечере, проведенном у Аксаковых 31 октября 1851 г., где Н. С. Аксакова по просьбе Гоголя пела украинские песни («Чоботы», потом «Могилу», «Солнце низенько» и другие): «Помню, что спели какую-то украинскую песню даже общим хором.
Кто-то в разговоре, которым прерывалось пение, сказал, что кучер Чичикова, Селифан, участвующий, по слухам, во втором томе “Мертвых душ” в сельском хороводе, вероятно, пел и только что исполненную песню. Гоголь, взглянув на Н. С. Аксакову, ответил с улыбкой, что, несомненно, Селифан пел и “Чоботы”, и даже при этом лично показал, как Селифан высокоделикатными, кучерскими движениями, вывертом плеча и головы, должен был дополнять, среди сельских красавиц, свое “заливисто-фистульное” пение» (Гоголь в воспоминаниях современников. С. 442—443).
...у всех глаза рекой, у всех глаза с поволокой... — Ср. в записной книжке Гоголя 1841—1845 гг.: «Глаза рекой, с поволокой — 1) глаза миндальные, 2) глаза томные».
... померкала вокруг окольностъ... — Околъность — окрестности; близлежащие, окружающие места.
Раздобаривая... с дворовыми людьми... — Раздобариватъ— разговаривать, беседовать. Ср. в «Пропавшей грамоте»: «Нашего запорожца раздобар взял страшный».
к стр. 272 ...дорогу, прорезавшую дуброву... — Дуброва — «когда деревья
растут разбросанные по полю. Дерево самое имеет другую форму, ибо растительная сила идет в ширину и ветви» (из записной книжки Гоголя 1841—1844 гг.).
Глава вторая
кстр.274 Надворный суд— высшая в губернии судебная инстанция по
гражданским и уголовным делам.
к стр. 277 Женился на институтке, молоденькой, субтильной... — Субтильный — См. примем, к с. 74.
к стр. 278 ...полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит. —
В данном эпизоде Гоголь воспользовался рассказом М. С. Щепкина, в основе которого лежало действительно случившееся происшествие (см.: Афанасьев А. Н. М. С. Щепкин и его записки // Библиотека для Чтения. 1864. № 2. Отд. XI. С. 7). Об этом же сообщает М. А. Щепкин со слов отца (Гоголь в воспоминаниях современников. С. 528). См. также мемуары самого М. С. Щепкина (Записки актера Щепкина. М., 1983. С. 130). Н. А. Некрасов, возражая А. Ф. Писемскому, который находил чичиковский анекдот неудачным, писал в «Современнике»: «Не забудем также, что анекдот о “черненьких и беленьких” обошел всю Россию, прежде чем вторая часть “Мертвых душ” явилась в печати, возбуждая всюду смех, тысячи забавных применений и служа коротким и резким определением множества однородных с ним фактов: значение, которому суждено долго за ним оставаться. Нет, мы сомневаемся, что кем-либо мог быть выбран пример с большей меткостью и вместе умеренностию, обличающею такт истинного художника» {Некрасов Н. А. Поли. собр. соч. и писем. М., 1950. Т. 9. С. 343—344).
к стр. 282 И генеральский смех пошел отдаваться вновь по генеральским
покоям. — Л. И. Арнольди, присутствовавший при чтении Гоголем второго тома летом 1849 г. в Калуге, в своих воспоминаниях наиболее полно, сравнительно с другими современниками, передал дальнейшее содержание главы. Его рассказ позволяет представить себе последующее развитие событий. Имя одного из упоминаемых здесь героев — испанца или португальца Экспантона (занимающего генерала после обеда игрой в шахматы) — имеет в гоголевском «объяснительном словаре» русского языка соответствие в слове «Протазан, эспонтон» (алебарда; от фр. реггшзапе — копье с плоским наконечником и исп. езраНа — шпага, меч). Вероятно, необычное имя героя призвано указать на браннолюбивый дух самого генерала, бесплодно издерживающего в мирное время свою жизнь в шахматных баталиях.
«Чичиков остался обедать. К столу явились, кроме Улиньки, еще два лица: англичанка, исправлявшая при ней должность гувернантки, и какой-то испанец или португалец, проживавший у Бетрищева в деревне с незапамятных времен и неизвестно для какой надобности. Первая была девица средних лет, существо бесцветное, некрасивой наружности, с большим тонким носом и необыкновенно быстрыми
глазами. Она держалась прямо, молчала по целым дням и только беспрерывно вертела глазами в разные стороны с глупо-вопросительным взглядом. Португалец, сколько я помню, назывался Экспантон, Хси- тендон или что-то в этом роде; но помню твердо, что вся дворня генерала называла его просто — Эскадрон. Он тоже постоянно молчал, но после обеда должен был играть с генералом в шахматы.
За обедом не произошло ничего необыкновенного. Генерал был весел и шутил с Чичиковым, который ел с большим аппетитом; Улинька была задумчива, и лицо ее оживлялось только тогда, когда упоминали о Тентетникове. После обеда генерал сел играть с испанцем в шахматы и, подвигая шашки вперед, беспрерывно повторял: “Полюби нас беленькими...” — “Черненькими, ваше превосходительство”, — перебивал его Чичиков. “Да, повторял генерал, полюби нас черненькими, а беленькими нас Сам Господь Бог полюбит”. Через пять минут он опять ошибался и начинал опять: “Полюби нас беленькими”, и опять Чичиков поправлял его, и опять генерал, смеясь, повторял: “Полюби нас черненькими, а беленькими нас Сам Господь Бог полюбит”.
После нескольких партий с испанцем генерал предложил Чичикову сыграть одну или две партии, и тут Чичиков выказал необыкновенную ловкость. Он играл очень хорошо, затруднял генерала своими ходами и кончил тем, что проиграл; генерал был очень доволен тем, что победил такого сильного игрока, и еще более полюбил за это Чичикова. Прощаясь с ним, он просил его возвратиться скорее и привезти с собою Тентетникова. Приехав к Тентетникову в деревню, Чичиков рассказывает ему, как грустна Улинька, как жалеет генерал, что его не видит, что генерал совершенно раскаивается и, чтобы кончить недоразумение, намерен сам первый к нему приехать с визитом и просить у него прощения. Все это Чичиков выдумал. Но Тентетников, влюбленный в Улиньку, разумеется, радуется предлогу и говорит, что если все это так, то он не допустит генерала до этого, а сам завтра же готов ехать, чтобы предупредить его визит. Чичиков это одобряет, и они условливаются ехать вместе на другой день к генералу Бетрищеву.
Вечером того же дня Чичиков признается Тентетникову, что соврал, рассказав Бетрищеву, что будто бы Тентетников пишет историю о генералах. Тот не понимает, зачем это Чичиков выдумал, и не знает, что ему делать, если генерал заговорит с ним об этой истории. Чичиков объясняет, что и сам не знает, как это у него сорвалось с языка; но что дело уже сделано, а потому убедительно просит его, ежели он уже не намерен лгать, то чтобы ничего не говорил, а только бы не отказывался решительно от этой истории, чтоб его не скомпрометировать перед генералом. За этим следует поездка их в деревню генерала; встреча Тентетникова с Бетрищевым, с Улинькой и наконец обед. Описание этого обеда, по моему мнению, было лучшее место второго тома. Генерал сидел посредине, по правую его руку Тентетников, по левую Чичиков, подле Чичикова Улинька, подле Тентетникова испанец, а между испанцем и Улинькой англичанка; все казались довольны
и веселы. Генерал был доволен, что помирился с Тентетниковым и что мог поболтать с человеком, который пишет историю отечественных генералов; Тентетников — тем, что почти против него сидела Улинька, с которою он по временам встречался взглядами; Улинька была счастлива тем, что тот, кого она любила, опять с ними и что отец опять с ним в хороших отношениях, и, наконец, Чичиков был доволен своим положением примирителя в этой знатной и богатой семье. Англичанка свободно вращала глазами, испанец глядел в тарелку и поднимал свои глаза только тогда, когда вносили новое блюдо. Приметив лучший кусок, он не спускал с него глаз во все время, покуда блюдо обходило кругом стола или покуда лакомый кусок не попадал к кому-нибудь на тарелку.
После второго блюда генерал заговорил с Тентетниковым о его сочинении и коснулся 12-го года. Чичиков струхнул и со вниманием ждал ответа. Тентетников ловко вывернулся. Он отвечал, что не его дело писать историю кампании, отдельных сражений и отдельных личностей, игравших роль в этой войне, что не этими геройскими подвигами замечателен 12-й год, что много было историков этого времени и без него; но что надобно взглянуть на эту эпоху с другой стороны: важно, по его мнению, то, что весь народ встал как один человек на защиту отечества; что все расчеты, интриги и страсти умолкли на это время; важно, как все сословия соединились в одном чувстве любви к отечеству, как каждый спешил отдать последнее свое достояние и жертвовал всем для спасения общего дела; вот что важно в этой войне и вот что желал он описать в одной яркой картине, со всеми подробностями этих невидимых подвигов и высоких, но тайных жертв! Тентетников говорил довольно долго и с увлечением, весь проникнулся в эту минуту чувством любви к России. Бетрищев слушал его с восторгом, и в первый раз такое живое, теплое слово коснулось его слуха. Слеза, как бриллиант чистейшей воды, повисла на седых усах. Генерал был прекрасен; а Улинька? Она вся впилась глазами в Тентетникова, она, казалось, ловила с жадностию каждое его слово, она, как музыкой, упивалась его речами, она любила его, она гордилась им! Испанец еще более потупился в тарелку, англичанка с глупым видом оглядывала всех, ничего не понимая.
Когда Тентетников кончил, водворилась тишина, все были взволнованы... Чичиков, желая поместить и свое слово, первый прервал молчание. “Да, — сказал он, — страшные холода были в 12-м году!” “Не о холодах тут речь”, — заметил генерал, взглянув на него строго. Чичиков сконфузился. Генерал протянул руку Тентетникову и дружески благодарил его; но Тентетников был совершенно счастлив тем уже, что в глазах Улиньки прочел себе одобрение. История о генералах была забыта. День прошел тихо и приятно для всех. — После этого я не помню порядка, в котором следовали главы; помню, что после этого дня Улинька решилась говорить с отцом своим серьезно о Тентетникове. Перед этим решительным разговором, вечером, она ходила на могилу матери и в молитве искала подкрепления своей
решимости. После молитвы вошла она к отцу в кабинет, стала перед ним на колени и просила его согласия и благословения на брак с Тен- тетниковым. Генерал долго колебался и наконец согласился. Был призван Тентетников, и ему объявили о согласии генерала. Это было через несколько дней после мировой. Получив согласие, Тентетников, вне себя от счастия, оставил на минуту Улиньку и выбежал в сад. Ему нужно было остаться одному, с самим собою: счастье его душило!..
Тут у Гоголя были две чудные лирические страницы. — В жаркий летний день, в самый полдень, Тентетников — в густом, тенистом саду, и кругом его мертвая, глубокая тишина. Мастерскою кистью описан был этот сад, каждая ветка на деревьях, палящий зной в воздухе, кузнечики в траве и все насекомые и, наконец, все то, что чувствовал Тентетников, счастливый, любящий и взаимно любимый! Я живо помню, что это описание было так хорошо, в нем было столько силы, колорита, поэзии, что у меня захватывало дыхание.
Гоголь читал превосходно! В избытке чувств, от полноты счастья, Тентетников плакал и тут же поклялся посвятить всю свою жизнь своей невесте. В эту минуту в конце аллеи показывается Чичиков. Тентетников бросился к нему на шею и благодарит его. “Вы мой благодетель, вам обязан я моим счастием; чем могу возблагодарить вас?., всей моей жизни мало для этого...” У Чичикова в голове тотчас блеснула своя мысль: “Я ничего для вас не сделал, это случай, — отвечал он, — я очень счастлив, но вы легко можете отблагодарить меня!” — “Чем, чем? — повторил Тентетников. — Скажите скорее, и я все сделаю”. Тут Чичиков рассказывает о своем мнимом дяде, о том, что ему необходимо хотя на бумаге иметь триста душ. “Да зачем же непременно мертвых?” — говорит Тентетников, не хорошо понявший, чего, собственно, добивается Чичиков. “Я вам на бумаге отдам все мои триста душ, и вы можете показать наше условие вашему дядюшке, а после, когда получите от него имение, мы уничтожим купчую”. Чичиков остолбенел от удивления! “Как, вы не боитесь сделать это?.. Вы не боитесь, что я могу вас обмануть... употребить во зло ваше доверие?” Но Тентетников не дал ему кончить. “Как? — воскликнул он, — сомневаться в вас, которому я обязан более чем жиз- нию!” Тут они обнялись, и дело было решено между ними. Чичиков заснул сладко в этот вечер.
На другой день в генеральском доме было совещание, как объявить родным генерала о помолвке его дочери, письменно, или через кого-нибудь, или самим ехать. Видно, что Бетрищев очень беспокоился о том, как примут княгиня Зюзюкина и другие знатные его родные эту новость. Чичиков и тут оказался очень полезен: он предложил объехать всех родных генерала и известить о помолвке Улиньки и Тентетникова. Разумеется, он имел в виду при этом все те же мертвые души. Его предложение принято с благодарностию. Чего лучше? — думал генерал, он человек умный, приличный; он сумеет объявить об этой свадьбе таким образом, что все будут довольны. Генерал для этой поездки предложил Чичикову дорожную
двухместную коляску заграничной работы, а Тентетников — четвертую лошадь. Чичиков должен был отправиться через несколько дней. С этой минуты на него все стали смотреть в доме генерала Бетрищева, как на домашнего, как на друга дома.
Вернувшись к Тентетникову, Чичиков тотчас же позвал к себе Селифана и Петрушку и объявил им, чтоб они готовились к отъезду. Селифан в деревне Тентетникова совсем изленился, спился и не походил вовсе на кучера, а лошади совсем оставались без присмотра. Петрушка же совершенно предался волокитству за крестьянскими девками. Когда же привезли от генерала легкую, почти новую коляску и Селифан увидел, что он будет сидеть на широких козлах и править четырьмя лошадьми в ряд, то все кучерские побуждения в нем проснулись и он стал с большим вниманием и с видом знатока осматривать экипаж и требовать от генеральских людей разных запасных винтов и таких ключей, каких даже никогда и не бывает. Чичиков тоже думал с удовольствием о своей поездке: как он разляжется на эластических с пружинами подушках, и как четверня в ряд понесет его легкую, как перышко, коляску» (Гоголь в воспоминаниях современников. С. 483—487).
Из рассказа С. П. Шевырева, переданного князем Д. А. Оболенским, мы узнаем о дальнейшей судьбе Тентетникова. «В то время, когда Тентетников, пробужденный от своей апатии влиянием Улиньки, блаженствует, будучи ее женихом, его арестовывают и отправляют в Сибирь; этот арест имеет связь с тем сочинением, которое он готовил о России, и с дружбой с недоучившимся студентом с вредным либеральным направлением. Оставляя деревню и прощаясь с крестьянами, Тентетников говорит им прощальное слово (которое, по словам Шевырева, было замечательное художественное произведение). Улинька следует за Тентетниковым в Сибирь, — там они венчаются и проч.» (Гоголь в воспоминаниях современников. С. 555—556).
К застольной беседе о 12-м годе у генерала Бетрищева имеет, вероятно, отношение следующий набросок в записной книжке Гоголя 1846—1850 гг.: «Он вспоминал, как гренадер Коренной, когда уже стихнули со всех сторон французы и офицеры были переранены, закричавши: “Ребята, не сдаваться4, отстреливался и потом отбивался штыком, когда прижали их теснее и когда всех их перебили, один остался и не сдавался и в ответ на предложенье, схвативши ружье за дуло, отбивался прикладом и ляд<ункой> (коробчатая кожаная сумка для патронов. — И. В., В. В.), так что [изумляясь] не хотели погубить, ранили только легкой раной. Взявши в плен, Наполеон приказал выпустить.
Чепышенко в Турецкую войну 1828 года, будучи ранен пулей близ груди, вытащил окровавленную пулю и, зарядив ее в ружье, выстрелил по неприятелю, сказавши: “Лети туда, откуда пришла”. Сам перевязал рану наскоро и не оставлял сраженья до окончанья дела.
Рядовой 5 егерской роты Гаврилов, находясь конвойным при начальнике стрелковой цепи 2 баталиона, стрелял редко, говоря: “Берегу
патроны вашего благородия: стреляю только по тех, кто на вас прицелится». И, сказавши эти слова, выстрелил в ту же минуту и положил француза, прибавя: “Он на вас целил”».
Как указал В. М. Гуминский, в первом абзаце этого наброска речь идет о подвиге георгиевского кавалера (за Бородино) ефрейтора лейб-гвардии пехотного Финляндского полка флангового гренадера Леонтия Коренного на поле «битвы народов» под Лейпцигом в атаке на селение Гроссу в октябре 1813 г. На теле ефрейтора после битвы французы насчитали 18 штыковых ран. Подвиг Леонтия Коренного был отмечен в наполеоновском приказе по армии, и он вскоре действительно был отпущен из плена. Гренадер стал героем песни лейб- гвардии Финляндского полка «Мы помним дядю Коренного...» и был сразу же произведен в подпрапорщики с назначением знаменосцем полка. Существует гравюра «Подвиг гренадера Коренного под Лейпцигом в 1813 г.» (Гуминский В. М. Гоголь, Александр I и Наполеон //
Наш современник. 2002. № 3. С. 216).
Глава третья
...окроме сивухи, ничего больше, чай, и в рот не брал?— Сивуха — плохо очищенная слабая хлебная водка.
...не то чтобы платок... или кокошник на голове, а немецкий кстр.283 капор... — Кокошник — головной убор русских замужних женщин с высоким расшитым полукруглым щитком. Капор (гол. Карег — шапка) — женский головной убор с лентами или тесемками, завязываемыми под подбородком.
...на манер Венеры Медицейской, выходящей из бани. — Ве- к стр. 285 нера Медицёйская— знаменитая статуя (III в. до Р. X.), найденная в 1680 г. на вилле императора Адриана в Тибуре и приобретенная семейством Медичи (отсюда ее название). В России была очень популярна и считалась образцовым произведением древнего ваяния.
Гоголь мог видеть ее в оригинале во время своего пребывания в Италии, а еще раньше — в многочисленных копиях, например, в парке города Павловска и Петербургской Академии художеств.
...вместе с коропами и карасями... — Короп — карп (или сазан).
Телепень — «язык у колокола» (из записной книжки Гоголя 1841—1845 гг.); здесь: вялый, глупый, разиня, увалень.
...нанковый сюртук... — Нанка — грубая хлопчатобумажная кстр.286 ткань (от названия города Нанкина в Китае, где изготовлялась эта ткань).
Петр Петрович Петух. — В образе помещика Петуха Гоголем были использованы некоторые черты С. Т. Аксакова (см.: Виноградов И. А. Поэма «Мертвые души»: проблемы истолкования.
С. 104—107).
Ротмистр — офицерский чин в кавалерии, соответствовал к стр. 287 чину капитана в пехоте и других войсках.
...завязался спор о гнедом и чагравом. — Чагравый — темно-пе- к стр. 288 пельного цвета, с отметкой на груди.
кстр.289 ...Парид... — Так в рукописи. Следует: Парис.
к стр. 290 ...этот кусок— тот же городничий. — Анекдот о городничем,
которому нашлось место в переполненной донельзя церкви, был сообщен Гоголю М. С. Щепкиным (см.: Гоголь в воспоминаниях современников. С. 528).
к стр. 292 ...протянутые впоперек реки канаты для ловли рыбы снастью. —
«Ловля снастъею — через реку протягивается веревка с крючками, вся в крючках, и поплавком; подъезжающий на лодке узнает и вытаскивает веревку, отцепляя с крючков рыбу. Так ловится вся красная рыба: осетр, белуга, стерлядь, шип (середня между осетром и стерлядью), севрюга» (из записной книжки Гоголя 1841—1844 гг.).
к стр. 294 ... приговаривал тоненькой фистулой... — Фистула — голос
высокого тембра, фальцет.
... щеки осетра да вязигу... — Вязига — по объяснению В. Даля в Толковом словаре, «сухожилье из красной рыбы, связки, лежащие вдоль всего хребта; она идет вареная в пироги».
Сычуг — «свиной желудок, начиненный рубленой свининой; кладутся легкие духи, перец, гвоздика. Кладут льду кусочек, который растянет страшно» (из записной книжки Гоголя 1841—1845 гг.).
к стр. 295 ... приказано было все поставить в коляску — пашкеты и пиро
ги. — Пашкет (паштет) — пирог с мясной начинкой.
Скудронжогло. — В ранней редакции фамилия героя писалась как Скудронжогло, Попонжогло, Гоброжогло и Берданжогло. В дальнейшем Гоголь изменил ее на Костанжогло. О «греческом происхождении» данного персонажа см.: Данилов В. В. Украинские реминисценции в «Мертвых душах» Гоголя. С. 86—88. По мнению М. П. Погодина, поддержанному В. 14. Шенроком и другими исследователями, прототипом для Костанжогло послужил Дмитрий Егорович Бенардаки (1799—1870), миллионер-откупщик, человек большого жизненного опыта, прекрасно знавший Россию. Гоголь познакомился с ним в Мариенбаде в 1839 г. «Из русских был здесь Б<енардаки>, лицо очень примечательное своим умом, — рассказывал М. П. Погодин. — Оставив по неприятности военную службу, он с капиталом в 30 или 40 т<ысяч> р<ублей> пустился в обороты и в короткое время хлебными операциями приобрел большие деньги. Чем более умножались его средства, тем шире распространял он круг своего действия, принял участие в откупах, продолжая хлебную торговлю, скупал земли, приобрел заводы и в течение пятнадцати лет нажил такое состояние, которое дает ему полумиллион дохода... Быв в сношении в течение двадцати лет с людьми всех состояний, от министров до какого-нибудь побродяги, приносящего в кабак последний свой грош, он был для меня профессором, которого лекции о состоянии России, о характере, достоинствах и пороках тех и других действующих лиц, об отношениях их к просителям и делам, о состоянии судопроизводства... о помещиках и их хозяйстве, о хозяйстве крестьянском, о положении городов и их местных выгодах, — лекции, оживленные множеством анекдотов, слушал