Отношение детей и подростков к смерти родителей и родственников

Информация, полученная от психически больных, показывает, что среди них больше потерявших родителей, чем среди остального насе­ления.

В детском психиатрическом отделении из числа находившихся там больных только 41% воспитывался обоими родителями, причем у 18% пациентов один или оба родителя умерли. По мнению И. Лангмейера (1963), наихудшее влияние на судьбу детей оказывает отсутствие мате­ринской любви, так как именно мать создает основу для отношений к людям, для доверия к окружающему миру.

Многие специалисты обнаруживают достоверно более высокий процент (от 7 до 60%) сирот среди психически больных в сравнении с воспитывавшимися в полной семье. Так, например, среди депрессив­ных больных сирот оказывается в 4 раза больше, чем в группе психи­чески здоровых. Ранняя утрата одного или обоих родителей достовер­но чаще встречается у совершивших те или иные преступления (Буя­нов М. И., 1970).

Проблемы, переживаемые во время умирания близкого, очень раз­личаются в зависимости от возраста. Имеют значение различия в ос­новах (ядре) личности и эмоциональных привязанностях у детей и взрослых. Младенец целиком зависим от одного лица — матери или замещающего ее человека, обеспечивающего физические и психичес­кие потребности. В связи с этим потеря столь значимой фигуры ставит под вопрос его существование, так как без ее поддержки он не может выжить. По своим проявлениям и продолжительности очень разнятся переживания потери родителя в детстве или в подростковом возрасте. Однако во всех случаях такая потеря ставит под сомнение не только возможность благополучного приспособления, но и саму жизнь ребен­ка. Когда кто-то оказывается перед лицом собственной смерти, такую ситуацию называют тотальной утратой. Это переживание одинаково тяжело для всех, безотносительно возраста. Тотальная потеря лежит за пределами нашего понимания. 3. Фрейд(1912) выразил эту мысль сле­дующим образом: «В бессознательном каждого из нас существует убеж­дение в собственном бессмертии. Существовать, не будучи живым, не имея объекта любви немыслимо для человеческого сознания, хотя это может быть понято посредством исключения невозможного и приня­тием неизбежности смерти».

Реакция маленьких детей на потерю родителя является «анаклити-ческой», т. е. связанной с потерей источника пищи, тепла и защиты. Длительно существовавшее предположение о том, что дети не способ­ны переживать смерть близких людей, было опровергнуто. Пережива­ния детей определяются потерей объекта любви и идентификации, а потому эти чувства утраты оказываются очень глубоким, серьезно трав­мирующими их психику (Фрейд А. и Бурлингем Д., 1973).

Тяжесть психотравмы, возникшей из-за утраты родителя, объясня­ется также потерей материнской защиты. В связи с этим первоначально ребенок протестует против случившегося, что определяется его стра­хом одиночества, затем горюет и отчаивается, уже понимая происшед­шее и, наконец, пытается приспособиться к жизни без близкого чело­века (БоулбиДж., 1960).

Более поздний подход к пониманию детского горя складывается из представлений о том, что на первой стадии переживаний дети осозна­ют случившееся. На второй — у них исчезает привязанность к люби­мому человеку, на третьей — появляются воспоминания об умершем родителе и страстное желание вернуть его. В дальнейшем наступает стадия идентификации с умершим. Трудности приспособления после утраты у детей возникают, если они не имеют реалистического пред­ставления о смерти родителя или тогда, когда в последней стадии они сознательно противятся идентификации, тем самым препятствуя нор­мальному протеканию процесса горя (Фурман Е. А., 1974).

Кажется, что невозможно смягчить младенцу стресс утраты мате­ри, как это происходит позже, когда с потерей объекта любви более старшие постепенно свыкаются. Смерть матери в младенчестве — тя­желое тотальное переживание, слишком близкое к страху собственной смерти, а потому и воспринимается как окончательная потеря. Когда в детстве умирает мать, ребенок пытается отвергнуть этот факт посред­ством фантазии своего всемогущества. Фактически, это сродни с тем, что происходит у взрослых, отвергающих смерть как тотальную потерю.

К. Р. Эйсслер(1969) различает два страха, связанных с угрожающей смертью: страх лишиться будущего, сопровождающийся боязнью раз­рушения психики, души или личности, и страх, относящийся к разру­шению тела и исчезновению без опасения потерять личность, т. е. ме­нее тотальное переживание. Эти две формы страха смерти очень близ­ки к основным источникам тревоги в детстве, страху потери матери, которая удовлетворяет важные потребности, или позже — потери ее любви и заботы и страху кастрации или уродования.

Д. В. Винникотт (1960) полагает, что тревога на ранних стадиях от­ношений между матерью и ребенком связана с альтернативой суще­ствования или исчезновения. При благоприятных обстоятельствах су­ществование младенца начинает усложняться, что делает возможным появление мыслей о всемогуществе. В этой стадии слово «смерть» не получает соответствующего применения, а термин «смертельный ин­стинкт» не приемлем для понимания возникающих у ребенка разру­шительных тенденций. Смерть для ребенка не имеет смысла до воз­никновения ненависти к человеческой личности. Смысл понятия «смерть» появляется тогда, когда человеческая личность уже может восприниматься ненавидимой или покалеченной. При этом он пони­мает, что ненавидимая или любимая личность, кастрированная или иным образом изуродованная, остается живой, а не убитой. Очевидно, что фантазии всемогущества возникают в детстве, чтобы защитить ре­бенка от возможности разрушения его личности, в то время как каст­рация или другие формы калечения представляют для него более при­емлемую форму смерти.

При приближении неизбежной смерти близкого человека возника­ет страх остаться одному. Д. В. Винникотт (1958) пишет, что вдобавок к взаимоотношениям между тремя: отцом, матерью и ребенком (Эди­пов комплекс) и двумя (между матерью и ребенком) имеются еще от­ношения человека к своему одиночеству. Он указывает, что «способ­ность быть действительно одиноким» основана на раннем пережива­нии «быть в одиночестве в присутствии кого-то еще». Это переживание могло возникать на очень ранней стадии развития, когда незрелое «Я» ребенка сбалансировано «Я» матери. С течением времени поддержка матери укрепляет «Я» индивида таким образом, что он становится спо­собным быть самостоятельным без частого обращения за помощью. Быть самим собой рядом с кем-то — это поддерживать взаимоотноше­ния между «Я», среди которых, по крайней мере, один «самостояте­лен». В то же время существование каждого важно для другого. Зре­лость и способность быть самим собой предполагают, что индивид — благодаря достаточно теплым отношениям матери — имел шанс уверовать в безопасное окружение. Эта вера основана на многократном повторном удовлетворении инстинктов. Таким образом, индивид в приближении угрожающей смерти оказывается перед лицом отрыва от членов семьи и одиночеством в соответствии со способностью быть самостоятельным. Когда этой способности становится недостаточно, индивид начинает нуждаться в поддержке «Я» из внешнего мира, что­бы освободиться от тревоги отделения от близких. Само собой разуме­ется, что маленький ребенок нуждается в большей поддержке «Я», не­жели старший или взрослый, чтобы быть способным остаться в оди­ночестве без тревоги.