Про Льва Толстого есть рассказ, который может быть верен или неверен, но который ярко, во всяком случае, характеризует его личность и выставляет главные особенности его духа.
Он был тогда студентом в Казанском университете и провел всего несколько месяцев в этом городе, когда его пригласили на бал в одну из подгородних помещичьих усадеб. Был зимний, очень морозный вечер. Толстой выехал из города в санях с крестьянином кучером. Молодой граф провел ночь в танцах, веселье, наслаждаясь вообще так, как всякий восемнадцатилетний наслаждался бы на его месте. Но выйдя из дому уже под утро, закутанный в меховую шубу, он с ужасом увидал своего возницу замерзшим до полусмерти. Только с величайшими усилиями, после долгого растирания и согревания, кучер был приведен в себя и жизнь его спасена.
Эта сцена глубоко запечатлелась в сердце молодого студента и долго преследовала его. „Почему же, — думал он, — я, молодой восемнадцатилетний дворянчик, который никогда никому не приносил пользы и, может быть, никогда и не принесет, — почему я имел право проводить ночь в этом большом, роскошно убранном и тепло натопленном доме, истребляя в виде вин и лакомств цену многих дней человеческого труда, в то время, как этот крестьянин-бедняк, — представитель класса, воздвигающего и согревающего наши дома и доставляющего нам пищу и питье, — должен проводить ночи на морозе?"
— 2 —
И с верным инстинктом ясновидящего Толстой понял, что это было не случайное явление, но изображение в миниатюре всей современной цивилизации, где одни классы сеют и жнут, а другие пользуются плодами их жатвы.
Толстой настолько принял к сердцу этот урок, что бросил свою университетскую карьеру, как излишнюю роскошь, и вернулся в свое имение, перешедшее к нему в руки вследствие ранней смерти его родителей, с решением посвятить свою жизнь крепостным крестьянам, интересы которых он считал вверенными ему.
|
|
Это драматическое происшествие явилось первым поворотным пунктом в жизни Толстого. Мы увидим, как влияли на него в разные моменты его жизни подобные случаи, в то время, когда никакие книги или аргументы не могли убедить его.
Имение, где поселился Толстой, было то самое, в котором он родился 28 августа 1828 г. и где он живет до сих пор. Ясная Поляна находится в 12-ти верстах от г. Тулы и около 200 верст от Москвы. В нем Толстой провел большую часть своей жизни.
Он дает нам некоторые сведения о своем детстве в „Исповеди"; дополнить же его картину мы легко можем по истории Николеньки в „Детстве, отрочества и юности". Мы находим здесь яркое изображение тогдашней жизни в русской усадьбе того времени, с ее патриархальными обычаями, с ее странным смешением аристократичности и чопорности и демократической фамильярности, бесшабашной распущенности и странных, самых затхлых предрассудков. Мальчик воспитывается в православной церковной вере с своим братом и сестрой под надзором немца-учителя, но мы видим, что он учится больше у простых крестьян, у поля и у леса. Это — веселый, живой, чувствительно-отзывчивый мальчик, далеко не красивый. Смотрясь в зеркало, он делает печальное для него открытие, что в его лице нет ничего аристократического, что, напротив, оно в полном смысле слова самое простое, мужицкое лицо.
|
|
Толстой был еще мальчиком, когда вся семья переехала
— 3 —
в Москву. Когда Льву Николаевичу было 11 лет, один гимназист, проводивший у них воскресенья, сообщил детям о последнем открытии, сделанном гимназистами, а именно, что Бога нет, и что все, что про Него учат, — все это выдумано.
„Помню, — говорить Толстой, — как старшие братья заинтересовались новостью, позвали и меня на совет, и все мы, помню, очень оживились и приняли это известие как что-то очень занимательное и весьма возможное".
Таким образом, Толстой, едва вышедши из детского возраста, уже обращается в настоящего нигилиста, — не бросателя бомб, конечно, но, как показывает самое название, в человека, ни во что не верящего, — а последующая история его жизни становится историей искреннего, духовно-одаренного человека, искателя веры, могущей удовлетворить его душу.
Сначала он искренно желал сделаться хорошим человеком, но не получил в этом ни от кого поддержки. Его стремления к нравственной жизни встречались насмешками, но за то, когда он давал волю своим дурным страстям, он не встречал ничего, кроме похвал и поощрения. „Моя тетушка — говорит он, — добрая тетушка моя, чистейшее существо, всегда говорила мне, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею женщиною: потому что ничто так не формирует молодого человека, как связь с приличной женщиной".
Если Толстой оставил университет под впечатлением раскрывшейся перед ним драматической картины положения рабочего вопроса вообще, то в Ясной Поляне он очутился лицом к лицу с тем же вопросом в его простейшей и наиболее понятной форме, то есть в форме земельного вопроса. — Почему он, восемнадцатилетний мальчишка, владеет сотнями десятин земли, которую Бог дал всем человеческим сынам, в то время, когда его крестьяне, которые обрабатывают эту землю и удобряют ее, не имеют ничего? На этот вопрос не было никакого разумного ответа, и хотя Толстой, может быть, в то время
|
|
— 4 —
еще не задавал его себе в такой форме, все-таки он скоро понял ничтожество всякой благотворительности, основанной на землевладении.
В своем рассказе „Утро помещика", описывая результаты своего опыта быть помещиком, он показывает, как плохо понимались его намерения крестьянами и как трудно ему было сойтись с ними. (Только через 50 лет, продолжая историю того же князя Нехлюдова в своем романе „Воскресение", он дает истинное решение земельного вопроса, заставляя своего героя принять простой способ единого налога с ценности земель (single tax), пропагандируемого Генри Джорджем.
После нескольких лет неудачного опыта в деревне, Толстой прекратил его и поступил в армию. Он служил в артиллерии, когда началась Крымская война, и перевелся в Севастополь, где принимал деятельное участие в защите города. Здесь он был окружен теми драматическими сценами, к которым так чутка была его душа. Сама война научила Толстого ненавидеть войну, и его ранние произведения, написанные в этот период и дающие яркие изображения военной жизни, если и не осуждают прямо войну, то во всяком случае всей сплою своего реализма, своей правдивости развенчивают ее.
В одном из своих „Севастопольских рассказов" он как будто предсказывает свое позднейшее мнение о войне. Он описывает перемирие по случаю погребения убитых после вылазки:
„Тысячи людей толпятся, смотрят, говорят и улыбаются друг другу. И эти люди — христиане, исповедующие один великий закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, с раскаянием не упадут вдруг на колени перед Тем, Кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти, любовь к добру и к прекрасному, и со слезами радости и счастья не обнимутся, как братья?"
По окончании войны перед Толстым открылась литературная карьера. Он оставил службу и переселился в Петербург, где был принят в высших лите-
— 5 —
ратурных кругах. В продолжение нескольких лет он вел более или менее рассеянную жизнь, пил, играл в карты и затевал дуэли, подобно своим товарищам. Но все это не удовлетворяло его. Его душа постоянно стремилась к чему-то лучшему.
Он совершил путешествие по Европе, и серьезный склад его ума выразился в том, что главной его целью было посетить великих мыслителей Англии и континента и побеседовать с ними о смысле жизни. Однако от них он ничему не мог научиться. Кроме сходной е его верой общей верой в „прогресс" людского рода и в совершенствование мира, они ничего не могли открыть ему нового. Единственное, чему он научился во время путешествия, было сообщено ему не человеком науки, а опять-таки одним из тех драматических случаев, которые всегда так сильно на него действовали:
„В бытность мою в Париже вид смертной казни обличил мне шаткость моего суеверия прогресса. Когда я увидал, как голова отделилась от тела, и то и другое врозь застучало в ящике, я понял — не умом, а всем существом, — что никакие теории разумности существующего и прогресса не могут оправдать этого поступка, и что если бы все люди в мире, по каким бы то ни было теориям, с сотворения мира находили, что это нужно, — я знаю, что это ненужно, что это дурно, и что поэтому судья тому, что хорошо и нужно, не то, что говорят и делают люди, и не прогресс, а я со своим сердцем".
Этот случай служит прекрасным примером привычки Толстого смотреть на вещи так, как будто никто другой никогда не обращал на них внимания.
—————
Во время вторичной поездки Толстого за границу пришла весть об освобождении крестьян, и он поспешил возвратиться в Ясную Поляну с целью помочь своим крестьянам освоиться с новой свободной жизнью. Он сделался старшим учителем основанной им деревенской школы и стал издавать педагогический журнал, описывающий результаты его опытов.
— 6 —
Многие из его статей того времени были через 30 лет переведены на французский язык и изданы отдельной книгой, которая дала мне возможность познакомиться с ними. Эти статьи дают интересную картину его опытов в педагогии.
Он выступил с мыслью, что ребенка нужно учить только тому, чему он хочет учиться, и, по своему обычаю, настойчиво осуществлял до конца постигнутую им истину. Раза два в неделю случалось, что среди урока в его школе какой-нибудь мальчик вставал и направлялся к двери. Все увещания были напрасны. Другие следовали его примеру, и в какие-нибудь пять минут школа совершенно опустела и оставалась пустой весь этот день. Но это нисколько не смущало Толстого.
„К счастью, — говорит он, — такие случаи бывали средним числом только раза два в неделю, и то обыкновенно после часов двух занятий, и в противовес этим полу-праздникам во все другие дни недели каждый мальчик и девочка приходили в школу, потому что он или она предпочитали быть именно там". Они были совершенно свободны, и Толстой думает, что атмосфера свободы гораздо больше благоприятна для воспитания, чем система принуждения. Он никогда не начинал урока, не имея в виду интереса детей, не продолжал его, если их интерес начинал ослабевать, и никогда не прерывал урока, пока дети были им увлечены. Он говорит, что это последнее правило иногда задерживало его в школе до позднего вечера.
Можно надеяться, что Толстой напишет еще книгу о воспитании по образцу своей книги „Что такое искусство?" Это несомненно будет одно из самых интересных и поучительных его произведений. *).
В этот же период его жизни он вступил в должность мирового посредника.
—————
*) Впоследствии Кросби написал отдельную книгу о педагогических взглядах и опытах Л. Н. Толстого. Книга эта имеется в нашем издании в переводе на русский язык. (Э. Кросби, „Толстой, как школьный учитель". Издание „Библиотеки свободного воспитания и образования"). Ред.
— 7 —
Эти разнообразные занятия так утомили его, что он заболел и должен был все бросить и отправиться в киргизские степи лечиться кумысом.
Но его дух не знал отдыха. Он думает, что перемена в его взглядах, происшедшая через 15 лет после того, случилась бы раньше, если бы женитьба не отвлекла его от самого себя.
История его женитьбы описана в „Анне Карениной" в роман Левина и Кити. Вообще, надо заметить, что Толстой изображает себя почти во всех своих произведениях: мы видим его более или менее тожественным с Пьером („Война и мир"), с Левиным, Николенькой, Нехлюдовым и другими.
Семейная жизнь Толстого была вполне счастлива. Он жил с женой в деревне. Город они посещали редко.
Семья их очень разрослась, расходы увеличились, и он усердно стал работать над своими большими романами „Война и мир" и „Анна Каренина", которые принесли ему большой доход.
Постоянные занятия мешали ему сосредоточиться на вопросах о неудовлетворительности основы его жизни, о недостатке в нем веры, о необходимости нахождения действительного смысла существования. Но произведения, написанные им за это время и даже в еще более раннем периоде, дают много доказательств тому, что свет уже мерцал в его душе. В сущности, как он говорит сам, почти с самого раннего детства, когда он начал читать евангелие для самого себя, учение любви, смирения, кротости, самоотречения и воздаяния добром за зло было учением, трогавшим его более всего.
Интересно было бы отметить в ранних произведениях Толстого те места, в которых выражается это чувство. Но достаточно будет и двух примеров. В рассказе „Казаки", написанном в 50-х годах, герой, Оленин, идет один на охоту за фазанами. Он ложится в чаще на то место, где до него лежал олень, оставивший отпечаток своего тела в листьях, и его вдруг охваты-
— 8 —
вает невыразимое чувство счастья и любви ко всему живущему. Даже комары, мучившие его сначала, становятся необходимой частью леса, и он начинает наконец даже находить известную прелесть в их назойливости. Он крестится и шепчет благодарную молитву. Он чувствует, что составляет одно целое с дикой природой, окружающей его. Он более вовсе не русский дворянин, а просто живое существо.
„Отчего я не был счастлив прежде?" спрашивает он себя.
Он стал вспоминать свою прошедшую жизнь, и ему стало гадко на самого себя.
Он сам представлялся себе таким требовательным эгоистом, тогда как, в сущности, ему для себя ничего не было нужно. И вдруг ему как будто открылся новый свет.
„Счастье вот что, — сказал он сам себе, — счастье в том, чтобы жить для других. И это ясно. В человека вложена потребность счастья; стало быть, она законна. Удовлетворяя ее эгоистически, то есть отыскивая для себя богатства, славы, удобств жизни, любви, может случиться, что обстоятельства так сложатся, что невозможно будет удовлетворить этим желаниям. Следовательно, эти желания незаконны, а не потребность счастья незаконна. Какие же желания всегда могут быть удовлетворены, несмотря на внешние условия! Какие? Любовь, самоотвержение!"
„Он так обрадовался и взволновался, открыв эту, как ему казалось, новую истину, что вскочил и в нетерпении стал искать, для кого бы ему поскорее пожертвовать собой, кому бы сделать добро, кого бы любить!"
Возвратившись в станицу, он непременно хочет подарить свою лошадь молодому казаку, своему сопернику в любви к одной из станичных девушек. Он чувствует такую любовь ко всем, что ему кажется, „что тут в станице его дом, что здесь его семья, все его счастье и что никогда нигде он не испытал и не испытает столько полноты счастья, как в этой станице".
— 9 —
В романе „Война и мир", написанном через несколько лет после его женитьбы, тоже есть место, в котором Толстой предугадываете свои позднейшие взгляды. Пьер говорит: „Жить и избегать зла для того, чтобы избежать угрызений совести, этого слишком мало. Я жил так, и моя жизнь была бесполезна. Только теперь я действительно живу, — теперь, когда и стараюсь жить для других и понимаю блаженство такой жизни".
ГЛАВА II.