Женщина с дырой в сердце 6 глава




Я двинулась вперед, чувствуя себя чуть более опытной, чем вчера, меньше осторожничая при каждом шаге, несмотря на обнаруженный помет, и даже рюкзак казался не таким тяжелым. От этой новообретенной силы ничего не осталось за четверть часа, пока я взбиралась в гору, а потом еще выше, углубляясь в Скалистые горы, преодолевая один подъем за другим. Рама рюкзака поскрипывала у меня за спиной при каждом шаге, напрягаясь под огромным весом. Мышцы верхней части спины и плеч скрутились в тугие жаркие узлы. Я то и дело останавливалась и наклонялась, упираясь руками в колени, частично смещая вес рюкзака с плеч, чтобы получить пару секунд облегчения, а затем, пошатываясь, идти дальше.

Я двинулась вперед, чувствуя себя чуть более опытной, чем вчера, меньше осторожничая при каждом шаге, и даже рюкзак казался не таким тяжелым. Но от этой новообретенной силы ничего не осталось буквально за четверть часа.

К полудню я поднялась до 1830 метров над уровнем моря, и в воздухе похолодало, а солнце внезапно исчезло за тучами. Вчера в пустыне было жарко, но теперь я дрожала, сидя за обедом, состоявшим из протеинового батончика и кураги. Пропитавшаяся по́том футболка холодила мне спину. Я выкопала из мешка с одеждой флисовую куртку и надела ее. А потом прилегла на брезент, чтобы отдохнуть пару минут, — и, не желая того, уснула.

Проснулась оттого, что дождевые капли упали на мое лицо, и посмотрела на часы. Оказывается, я проспала почти 2 часа. Мне ничего не снилось. Я вообще не сознавала, что сплю, как будто кто-то подкрался сзади и вырубил меня ударом камня по голове. Усевшись, я увидела, что со всех сторон меня окружило облако. Туман был настолько непроницаемым, что я ничего не видела дальше метра вокруг. Я взвалила на себя рюкзак и пошла вперед под легким дождем. Но все мое тело чувствовало себя так, будто с каждым шагом проталкивалось сквозь глубокие воды. Я закатала футболку и шорты, чтобы сделать из них подушечки на тех местах на бедрах и спине, которые рюкзак стер в кровь, однако от этого стало только хуже.

Я продолжала подниматься весь день и вечер, не видя ничего, кроме того, что было прямо у меня под ногами. Я уже не думала о змеях, как вчера. Я вообще не думала: Вот, я иду по маршруту Тихоокеанского хребта. Я даже не думала: Боже, во что я себя втравила? Все мысли были лишь о том, чтобы подталкивать себя вперед. Мой разум стал хрустальной вазой, в которой содержалось только одно это желание. Зато тело сделалось его противоположностью — мешком с битым стеклом. Каждое мое движение отдавалось в нем болью. Я считала шаги, чтобы отвлечься от боли, и числа мерно тикали в моей голове, от одного до одной сотни, а потом начинались заново. Эти блоки чисел сделали ходьбу чуточку более сносной, как будто мне нужно было всего лишь добраться до конца каждого блока.

Все мысли были лишь о том, чтобы подталкивать себя вперед. Мой разум стал хрустальной вазой, в которой содержалось только одно это желание. Зато тело сделалось его противоположностью — мешком с битым стеклом.

Во время подъема до меня дошло, что я не понимаю, по какой горе иду, даже иду ли я по одной горе — или по целому ряду гор, слившихся воедино. Там где я росла, гор не было. Мне случалось забираться в горы, но только по хорошо протоптанным тропинкам, и эти походы были однодневными. И, в сущности, то были не столько горы, сколько довольно высокие холмы. Но эти горы были иными. Эти горы, как я теперь понимала, были многослойными и сложными, необъяснимыми и не похожими ни на что. Всякий раз как я добиралась до места, которое казалось мне вершиной горы или серии гор, слившихся вместе, я обнаруживала свою ошибку. Всегда оставалось куда подниматься, даже после коротенького спуска. И так я шла и шла вперед, пока не добралась до того места, которое на самом деле было вершиной. Я поняла, что это вершина, потому что там оказался снег. Нет, не на земле — он падал с неба тонкими хлопьями, которые кружились в безумной пляске, подхваченные ветром.

Я не ожидала в пустыне никакого дождя, и уж точно не ожидала никакого снегопада. Там, где я росла, не было не только гор, но и пустынь. И хотя я пару раз ходила в однодневные походы по пустыне, на самом деле я не понимала, что она такое. Я считала пустыни сухими, жаркими песчаными равнинами, полными змей, скорпионов и кактусов. Но они были не такими. Точнее, они были и такими тоже, но у них было множество иных качеств. Они были многослойными и сложными, необъяснимыми и не похожими ни на что. Мое новое существование не имело никаких аналогов — и я поняла это на второй день на маршруте.

Я не ожидала в пустыне никакого дождя, и уж точно не ожидала никакого снегопада. Хотя я пару раз ходила в однодневные походы по пустыне, на самом деле я не понимала, что она такое.

Я вступила в совершенно новое царство.

Сущность горы и сущность пустыни были не единственными вещами, на которые я не рассчитывала. Я не рассчитывала, что кожа на копчике, бедрах и передней части плеч начнет кровоточить. Я не ожидала, что моя средняя скорость будет составлять чуть больше полутора километров в час. А именно с такой скоростью, по моим расчетам — их сделал возможными крайне подробный путеводитель, — я двигалась на этот момент, если считать многочисленные привалы заодно с тем временем, которое я действительно проводила на ногах. В прошлом, когда поход по МТХ был для меня всего лишь идеей, я планировала делать в среднем по 22,5 километра в день в течение всего похода. Более того, это расстояние должно было увеличиваться, потому что я предполагала каждые несколько дней устраивать себе дни отдыха, когда вообще не собиралась двигаться. Но, очутившись на тропе, я поняла, что не учла ни отсутствия должной физической формы, ни истинных трудностей пути.

Я спускалась в легкой панике, пока снег не превратился в туман, а туман не уступил место отчетливой панораме приглушенных зеленых и бурых красок гор, которые окружали меня вблизи и вдали. Их попеременно покатые и иззубренные профили выделялись резким контрастом на бледном небе. Во время ходьбы единственными звуками были стук моих ботинок, хрустящих по устланной гравием почве, и писклявый скрип рюкзака, который постепенно сводил меня с ума. Я остановилась и смазала раму рюкзака бальзамом для губ в тех местах, откуда, как мне казалось, исходил скрип, но, двинувшись, обнаружила, что толку от этого никакого. Время от времени я начинала говорить что-нибудь вслух, чтобы отвлечься. Прошло всего лишь чуть больше 48 часов, как я попрощалась с мужчинами, подбросившими меня к началу маршрута. Но было такое ощущение, что это произошло неделю назад, и мой голос звучал странно одиноко в безмолвном воздухе. Казалось, что я вскоре увижу какого-нибудь другого походника. Меня удивляло то, что я до сих пор никого не встретила. Впрочем, одиночество оказалось весьма кстати часом позже, когда я внезапно ощутила потребность сделать то, что мысленно называла «воспользоваться туалетом». Хотя здесь это означало всего лишь присесть на корточки над самостоятельно вырытой ямкой. Именно для этого я взяла с собой нержавеющую лопатку, которая теперь болталась на поясном ремне моего рюкзака в собственных нейлоновых ножнах с надписью U-Digg-It, отпечатанной на лицевой части.

Во время ходьбы единственными звуками были стук моих ботинок, хрустящих по устланной гравием почве, и писклявый скрип рюкзака, который постепенно сводил меня с ума.

Не скажу, чтобы я была от этого в восторге, но так принято среди походников, так что ничего больше делать не оставалось. Я шла до тех пор, пока не нашла местечко, где можно было безбоязненно отойти на несколько шагов от тропы. Сняла рюкзак, вытащила лопатку из ножен и поспешила за куст шалфея, чтобы выкопать ямку. Земля была каменистой, красновато-бежевого оттенка, и казалась монолитным целым. Пытаться вырыть в ней ямку было все равно что пытаться проковырять отверстие в гранитной кухонной столешнице, слегка присыпанной песком и камешками. С этой задачей мог бы справиться только отбойный молоток. Или мужчина, в ярости подумала я, ковыряя почву кончиком лопатки до тех пор, пока мне не показалось, что у меня вот-вот отвалятся руки. Я тщетно отковыривала крошку за крошкой, и тело мое дрожало, покрытое холодным потом. Под конец мне пришлось выпрямиться, чтобы не наделать прямо в шорты. У меня не оставалось иного выбора, кроме как стянуть их (к тому времени я уже отказалась от трусов, поскольку они лишь усугубляли ситуацию со стертыми в кровь бедрами), а потом просто присесть на корточки и уступить зову природы. Я настолько ослабела от облегчения, когда закончила свои дела, что едва не рухнула в кучку собственных экскрементов.

Я полагала, что иду по направлению к Голден-Оук-Спрингс, но к семи вечера его все еще не было видно. А мне наплевать. Крохотный термометр, который свисал с бока моего рюкзака, показывал +6 °C.

Прихрамывая, побродила вокруг, собирая камни. И прежде чем идти дальше, выстроила маленький холмик из обломков, похоронив под ним следы преступления.

Я полагала, что иду по направлению к Голден-Оук-Спрингс, но к семи вечера его все еще не было видно. А мне наплевать. Слишком усталая, чтобы проголодаться, я снова пропустила ужин, таким образом сэкономив воду, которая ушла бы на его приготовление, и нашла место, достаточно ровное, чтобы водрузить палатку. Крохотный термометр, который свисал с бока моего рюкзака, показывал +6 °C. Я содрала с себя промокшую от пота одежду и развесила ее сушиться на каком-то кусте, прежде чем забраться на четвереньках в палатку.

Утром мне пришлось надевать ее на себя силой. Затвердевшая, как доска, одежда за ночь замерзла.

Я добралась до Голден-Оук-Спрингс через несколько часов после начала моего третьего дня на маршруте. Зрелище квадратного бетонного бассейна невероятно подняло мне настроение. И не только потому, что в колодце была вода, но потому, что его явно выстроили люди. Я погрузила руки в воду, потревожив нескольких водомерок, которые курсировали по поверхности. Вытащила свой водяной фильтр, сунула его пластиковую заборную трубку в воду и принялась качать насос — так, как делала, тренируясь в кухне у себя дома, в Миннеаполисе. Это оказалось труднее, чем тогда, — может быть, потому, что во время тренировки я нажала на ручку насоса всего пару раз. Теперь же для этого потребовалась бо́льшая мышечная сила. А когда я наконец сладила с насосом, заборная трубка всплыла на поверхность и стала всасывать только воздух. Я качала и качала воду, пока не устала настолько, что пришлось сделать перерыв. Потом снова принялась качать и в итоге наполнила обе бутылки и бурдюк. На это ушел почти час, но обойтись без этого было никак нельзя. Следующий источник воды находился в мучительных 30 километрах отсюда.

Я была твердо намерена идти дальше в тот день, но вместо этого уселась на свой складной стульчик прямо рядом с источником.

Я была твердо намерена идти дальше в тот день, но вместо этого уселась на свой складной стульчик прямо рядом с источником. Воздух наконец потеплел, и солнце заливало светом мои голые руки и ноги. Я сняла рубашку, стянула шорты пониже и легла на спину с закрытыми глазами, надеясь, что солнце подсушит те участки кожи, которые растер в кровь рюкзак. Открыв глаза, я увидела на камне рядом маленькую ящерку. Она смешно двигалась, будто отжималась.

— Привет, ящерка, — проговорила я. Она перестала отжиматься и замерла в совершенной неподвижности, а потом юркнула по камню вниз и исчезла в мгновение ока.

Надо было отдохнуть. Я уже отставала от своего расписания, но не могла заставить себя в тот же день покинуть маленькую рощицу живых дубов, окружавших источник. Помимо потертостей на коже, мышцы и кости у меня ныли от ходьбы, а ноги покрывались все возраставшим числом мозолей. Я уселась на землю и принялась их разглядывать, понимая, что не смогу ничего сделать, чтобы помешать этим волдырям превратиться из скверных в ужасные. Я осторожно провела пальцем по ним, а потом по черному синяку размером с серебряный доллар, который цвел пышным цветом на моей лодыжке — он не был получен на МТХ, а являл собой свидетельство моего допоходного идиотизма.

Именно из-за этого синяка я решила не звонить Полу, когда чувствовала себя такой одинокой в том мотеле в Мохаве. Этот синяк был ядром истории, которую, как я понимала, он услышит в моем голосе, как бы я ее ни скрывала. Истории о том, как я пыталась держаться подальше от Джо в те два дня, которые провела в Портленде, прежде чем сесть в самолет до Лос-Анджелеса, но так и не удержалась. И как все кончилось тем, что мы с ним укололись героином, несмотря на то что я не прикасалась к этому зелью с того самого момента, как он приехал навестить меня в Миннеаполисе полгода назад.

— Моя очередь, — проговорила я торопливо, после того как увидела, как он загоняет в вену иглу. МТХ казался мне далеким будущим, хотя до него оставалось всего 48 часов.

— Давай сюда ногу, — сказал Джо, когда не смог найти вену на моей руке.

Я провела этот день в Голден-Оук-Спрингс с компасом в руке, читая книжку «Как не заблудиться». Отыскала север, юг, восток и запад. С наслаждением прошлась без рюкзака по колее, проделанной внедорожниками, которая подходила к самому источнику, чтобы осмотреться. Это было восхитительно — идти без ноши на плечах, даже при том состоянии, в котором пребывали мои ноги, даже при том, как у меня ныли все мышцы. Я шла не просто прямо, но приподнято, словно кто-то сверху прикрепил к моим плечам крылья. Каждый мой шаг был прыжком, легким, как воздух.

Дойдя до смотровой площадки, я остановилась и обвела взглядом раскинувшуюся передо мною ширь. Там были только пустынные горы, прекрасные и суровые, и новые ряды угловатых ветровых турбин, уходящие вдаль. Я вернулась в лагерь, растопила плитку и попыталась приготовить себе горячую еду — первую за весь маршрут. Но пламя не держалось, как я ни старалась. Я вытащила из рюкзака маленькую книжечку с инструкциями, прочла раздел возможных неполадок и обнаружила, что заполнила канистру плитки не тем газом. Я заполнила ее неэтилированным топливом вместо требуемого специального белого газа, и теперь генератор засорился, и крохотная конфорка почернела от сажи в результате моих усилий.

В некоторые моменты посреди своих разнообразных мучений я замечала красоту, которая меня окружала.

Да и в любом случае голода я не испытывала. Голод стал словно онемевшим пальцем, едва двигавшимся. Я съела всухомятку горсть тунцовых хлопьев и уснула около четверти седьмого вечера.

Прежде чем отправиться в путь на четвертый день, я подлечила свои раны. Продавец из REI убедил меня купить упаковку Spenco 2nd Skin — гелевых подушечек, которые предназначались для лечения ожогов, но также отлично помогали при мозолях. Я налепила их на все места, где кожа кровоточила, была стерта или покраснела от сыпи — кончики пальцев ног, пятки, бедренные кости, переднюю сторону плеч и поясницу. Покончив с этим, я вытряхнула носки, попытавшись размять их руками, прежде чем снова надеть. У меня было с собой две пары, но обе они заскорузли от грязи и высохшего пота. На ощупь казалось, что они из картона, а не из ткани, хотя я и разминала их во всех возможных направлениях каждые несколько часов, надевая одну пару, пока другая сохла, подвешенная на эластичном шнуре к рюкзаку.

В тот день, когда я уходила от источника, снова полностью нагруженная десятью килограммами воды, я осознала, что начала временами получать странное, абстрактное, ретроспективное удовольствие. В некоторые моменты посреди своих разнообразных мучений я замечала красоту, которая меня окружала, маленькие и большие чудеса. Оттенок пустынного цветка, который касался моих ног на тропе. Или огромную панораму неба, когда солнце садилось за горы. Как раз в один из таких моментов мечтательного забытья я поскользнулась на гальке и упала, приземлившись на твердую поверхность тропы лицом вниз с такой силой, что она вышибла из меня весь дух. Я пролежала, не двигаясь, добрую минуту, не решаясь шелохнуться и из-за острой боли в ноге, и из-за колоссального веса, давившего на спину, который пригвоздил меня к земле. Когда я наконец выползла из-под рюкзака и стала оценивать нанесенный ущерб, то увидела, что из пореза на голени обильно течет кровь, а под ней уже сформировалась шишка размером с кулак. Я полила ранку небольшим количеством своей драгоценной воды, очистив ее, насколько было возможно, от грязи и мелких камешков. Потом прижимала к ней марлевый тампон, пока кровотечение не замедлилось. И похромала дальше.

Остаток дня я шла, сосредоточив взгляд на тропе прямо перед собой, боясь, что снова потеряю равновесие и упаду. Именно тогда я и заметила то, что искала несколькими днями ранее — следы горных львов. Они виднелись вдоль тропы недалеко от меня, в том же направлении, в котором шла я. Их лапы явственно отпечатались на земле на протяжении полукилометра. Каждые несколько минут я останавливалась, чтобы осмотреться. Не считая нескольких пятен зелени, ландшафт представлял собой в основном гамму светлых и бурых тонов — тех же цветов, в которые окрашена шкура горного льва. Я шла дальше, размышляя о газетной статье, на которую недавно наткнулась, — о трех женщинах из Калифорнии: все они были убиты горными львами за последний год. И обо всех тех документальных фильмах о дикой природе, которые смотрела ребенком и в которых хищники преследовали тех, кого считали самыми слабыми членами стада. Несомненно, я была именно таким членом стада — тем самым, кого с наибольшей вероятностью могут разорвать в клочки. Я принялась во все горло распевать песенки, которые приходили мне в голову — «Сияй, сияй, маленькая звездочка» и «Отведи меня домой, сельская дорога», — надеясь, что мой переполненный страхом голос отпугнет льва, и в то же время боясь, что он оповестит льва о моем присутствии. Как будто крови, запекшейся коркой на моей ноге, и запаха не мытого несколько дней тела было недостаточно, чтобы привлечь хищника.

Временами я проходила по тенистым лужайкам, густо заросшим травой. Эта трава и сравнительно большие деревья были для меня утешением. Они говорили о воде и жизни.

Пристально оглядывая местность, я осознала, что уже зашла достаточно далеко, чтобы вид окрестностей начал меняться. Ландшафт вокруг был по-прежнему засушливым, в нем доминировали чапараль и полынь, как и всю дорогу до этого. Но теперь юкка, характерная для пустыни Мохаве, попадалась лишь изредка. Чаще стали встречаться заросли можжевельника, карликовой сосны и кустарникового дуба. Временами я проходила по тенистым лужайкам, густо заросшим травой. Эта трава и сравнительно большие деревья были для меня утешением. Они говорили о воде и жизни. Они намекали, что я справлюсь.

Но только до тех пор, пока дерево не преградило мне путь. Оно упало поперек тропы, и ветви удерживали его толстый ствол ровно на такой высоте, чтобы я не могла пролезть под ним, однако настолько высоко, чтобы и перелезть его сверху было невозможно, особенно учитывая вес моего рюкзака. О том, чтобы обойти его, тоже не было речи: с одной стороны скальная стена уходила вверх слишком отвесно, а с другой стороны были слишком густые ветви. Но мне нужно было пройти, каким бы невозможным это ни казалось. Или пройти — или развернуться и возвращаться в мотель в Мохаве. Я подумала о своей крошечной комнатке за 18 долларов с пронзительным, тягостным желанием. Жажда вернуться туда овладела мной, затопив все мое тело. Я привалилась спиной к дереву, расстегнула пряжки рюкзака и перевалила его через грубый ствол, изо всех сил стараясь, чтобы он не упал по другую сторону ствола с такой силой, чтобы раздавить водяной бурдюк. А потом вслед за ним перебралась и сама, оцарапав ладони, уже ободранные в результате падения. За следующие полтора километра пути я насчитала еще три таких поваленных дерева. К тому времени как я миновала последнее из них, корочка на голени прорвалась и снова начала кровоточить.

Я вспомнила настоящее название этого животного и поняла, что меня вот-вот проткнет рогами техасский длиннорогий бык.

В полдень пятого дня, пробираясь по узкому и крутому участку маршрута, я подняла глаза и увидела огромное бурое рогатое животное, надвигающееся на меня.

— Лось! — вскрикнула я, хотя понимала, что это не лось. В мгновенной панике, охватившей меня, разум мой никак не мог сообразить, что такое я вижу перед собой, и слово «лось» оказалось самым близким названием для этого. — Лось! — завопила я еще отчаяннее, видя, что животное приближается. Я принялась продираться сквозь манзаниту и кустарниковые дубы, окаймлявшие тропу, изо всех сил хватаясь за их корявые ветви, задыхаясь под тяжестью рюкзака.

Попутно мне вспомнилось настоящее название этого животного, и я поняла, что меня вот-вот проткнет рогами техасский длиннорогий бык.

— Лось! — завопила я еще громче, хватаясь за висевший на раме моего рюкзака желтый шнурок, на котором держался «самый громкий в мире» свисток. Я нащупала его, поднесла к губам, закрыла глаза и дунула со всей мочи, и дула до тех пор, пока не пришлось остановиться, чтобы перевести дух.

Когда я открыла глаза, быка уже не было.

Как и кожи на верхней части моего указательного пальца, которую я в припадке безумия содрала о шершавые ветки манзаниты[18].

Открытие, касающееся прохождения Маршрута Тихоокеанского хребта, которое имело для меня столь глубокое значение в то лето — однако, как и многие другие открытия, столь бесконечно простое, — состояло в том, что у меня было крайне мало вариантов выбора. И часто приходилось делать именно то, что мне хотелось делать меньше всего. И никакого спасения или отрицания. Невозможно было приглушить это порцией мартини или отгородиться от этого случайной половой связью. Цепляясь в тот день за ветки чапараля, пытаясь залепить чем-нибудь кровоточащий палец, вздрагивая при каждом звуке от ужаса, что это возвращается бык, я рассмотрела имеющиеся возможности. Их было только две, и, в сущности, они оставались прежними. Я могла вернуться туда, откуда пришла, — или пойти вперед, туда, куда намеревалась идти. Бык, мрачно признала я, мог оказаться и там, и сям, ибо я не видела, куда он убежал, потому что закрыла глаза. Я могла выбирать только между быком, который набросится на меня спереди, — и быком, который набросится на меня сзади.

Открытие, касающееся прохождения Маршрута Тихоокеанского хребта, состояло в том, что у меня было крайне мало вариантов выбора. И часто приходилось делать именно то, что мне хотелось делать меньше всего.

И поэтому пошла дальше.

Чтобы покрыть 14,5 километра в день, от меня требовались все мои силы. 14,5 километра в день — это было физическое достижение, намного превосходящее все, что мне когда-либо приходилось делать. У меня болело все тело, каждая его клеточка. За исключением сердца. Я никого не встречала, но, как ни странно, ни по кому не скучала. Я не желала ничего, кроме пищи, воды и возможности сбросить с плеч рюкзак. Но все равно продолжала его тащить. Вверх, вниз, вокруг иссушенных гор, где сосны Джеффри и черные дубы обрамляли тропу, пересекавшую горные дороги, на которых виднелись следы больших грузовиков, хотя ни одного из них нигде не было видно.

Утром восьмого дня я проголодалась и вывалила все свои припасы на землю, чтобы оценить ситуацию. Внезапно мне страстно захотелось горячей пищи. Даже в изнуренном состоянии, с подавленным аппетитом, я к тому времени съела бо́льшую часть того, что не надо было готовить — гранолу, орехи и сухофрукты, вяленую индейку и хлопья тунца, протеиновые батончики и шоколад, и даже сухое соевое молоко. То, что у меня осталось, в основном нужно было готовить, а работающей плитки у меня не было. Коробки с дополнительными припасами мне не видать, пока я не достигну Кеннеди-Медоуз, а это почти 220 километров от начала моего путешествия. Хорошо подготовленный дальноход прошел бы эти 220 километров за то время, которое я провела на маршруте. А я со своей средней скоростью не преодолела даже половины пути. И даже если бы мне удалось добраться до Кеннеди-Медоуз с теми припасами, которые у меня оставались, мне все равно нужно было отдать в починку плитку и наполнить ее нужным топливом. А Кеннеди-Медоуз, бывший скорее высокогорной базой для охотников, туристов и рыбаков, чем городком, был для этого неподходящим местом. Сидя на земле, окруженная разбросанными вокруг меня пакетами с обезвоженными продуктами, которые не было никакой возможности приготовить, я решила свернуть с маршрута. Не так далеко от того места, где я сидела, МТХ пересекал целую сеть проселков, бежавших в разных направлениях.

Я пошла по одному из них, логически рассудив, что со временем найду цивилизацию — шоссе, проходившее параллельно маршруту примерно в 32 км к востоку. Я шла, не зная, по какой именно дороге иду. Шла на одной только вере в то, что что-то да найду. Шла и шла под жарким ярким солнцем. Двигаясь, я ощущала собственный запах. Я взяла с собой дезодорант и каждое утро мазала им подмышки, но это все равно не помогало. Я не мылась больше недели. Тело мое было покрыто грязью и кровью. Волосы, слипшиеся от пыли и засохшего пота, лежали под панамой плоским блином. Я чувствовала, как мышцы в моем теле становятся сильнее день ото дня — но в то же время (и в равной мере) слабели сухожилия и суставы. Ступни болели и внутри, и снаружи, покрытые кровавыми мозолями, а кости и мускулы ныли от пройденных километров. Дорога, по которой я шла, была блаженно ровной или плавно нисходящей — желанное отдохновение от безжалостных подъемов и спусков тропы. Но я все равно страдала. Не раз и не два на протяжении долгих переходов я пыталась вообразить, что на самом деле никаких ступней у меня нет, что мои ноги заканчиваются двумя невосприимчивыми обрубками, которые способны вынести что угодно.

Сидя на земле, окруженная разбросанными вокруг меня пакетами с обезвоженными продуктами, которые не было никакой возможности приготовить, я решила свернуть с маршрута.

Спустя четыре часа я начала сожалеть о своем решении. На тропе я могла умереть с голоду или быть убитой воинственными длиннорогими быками. Но там я, по крайней мере, понимала, где нахожусь. Я снова перечитала путеводитель, к этому моменту уже не уверенная, что вообще нахожусь на какой-либо из тех дорог, которые были там вскользь упомянуты. Каждый час доставала карту и компас, чтобы определять и заново переопределять свое местонахождение. То и дело вытаскивала книжку «Как не заблудиться», чтобы снова прочесть, как именно нужно пользоваться картой и компасом. Изучала положение солнца. Потом миновала небольшое стадо коров, которые паслись на приволье без всякой изгороди, и сердце мое затрепетало при виде их, хотя ни одна из них и не подумала подойти ко мне. Они лишь перестали пастись, подняли головы и наблюдали, как я прохожу мимо, а я тихонько окликала их: «Коровка, коровка, коровка…»

Местность, по которой бежала дорога, местами была удивительно зеленой, в других местах — сухой и каменистой, и дважды я миновала тракторы, припаркованные у обочины, безмолвные и пугающие в своем безмолвии. Я шла, дивясь этой красоте и безмолвию, но к вечеру в моей душе начала зарождаться тревога.

На маршруте за восемь дней я не видела ни одного человеческого существа. Здесь была цивилизация. И все же, если не считать коров на вольном выпасе, двух заброшенных тракторов и самой дороги, не наблюдалось ни малейшего признака цивилизации. Я чувствовала себя так, будто смотрю фантастический фильм, будто я — один-единственный человек, оставшийся на всей планете. И впервые за все путешествие мне захотелось разрыдаться. Я сделала глубокий вдох, заталкивая подступающие слезы поглубже, сняла рюкзак и поставила на землю, чтобы переложить его содержимое. Впереди был поворот дороги, я пошла к нему без рюкзака, чтобы осмотреться.

На тропе я могла умереть с голоду или быть убитой воинственными длиннорогими быками. Но там я, по крайней мере, понимала, где нахожусь.

И увидела там троих мужчин, сидевших в кабине желтого грузовичка-пикапа.

Один из них был белый. Другой — чернокожий. Третий — латиноамериканец.

Мне потребовалось около минуты, чтобы дойти до них. Они смотрели на меня с тем же выражением на лицах, с каким я, наверное, смотрела днем раньше на длиннорогого быка. Казалось, они вот-вот завопят: «Лось!» Мое облегчение при виде их трудно описать словами. Однако когда я шла к ним, все мое тело покалывало от неприятного осознания того, что я перестала быть единственной звездой фильма о планете, лишенной людей. Теперь я стала героиней совершенно иного фильма. Я была единственной женщиной наедине с тремя мужчинами с неизвестными мне намерениями, характерами и личной историей, которые наблюдали за мной из кабины желтого грузовичка.

Пока я объясняла им свою ситуацию через открытое водительское окошко, они молча глазели на меня. Выражение их глаз менялось от ошеломленного к ошарашенному, потом в нем мелькнуло высокомерие, а под конец они дружно разразились хохотом.

— Да знаешь ли ты, куда забралась, милая? — спросил меня белый мужчина, оправившись от изумления, и я покачала головой. Ему и чернокожему было с виду лет за шестьдесят, а латиноамериканец едва вышел из подросткового возраста.

Я была единственной женщиной наедине с тремя мужчинами с неизвестными мне намерениями, которые наблюдали за мной из кабины желтого грузовичка.

— Видишь эту горку, вот здесь? — спросил он. Он указывал прямо вперед через ветровое стекло со своего места за рулем. — Мы как раз готовимся взорвать эту горку, — и объяснил, что строительная организация выкупила права на этот клочок земли. А они производят саперные работы, чтобы добыть декоративный камень, который люди используют для оформления своих садиков.

— Меня звать Фрэнком, — сказал он, постукивая по полям своей ковбойской шляпы. — И, строго говоря, ты нарушаешь границы чужих владений, юная леди, но мы не станем подавать на тебя в суд, — он взглянул на меня и подмигнул. — Мы ведь просто саперы. Мы не собственники этой земли, иначе нам пришлось бы пристрелить тебя!



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-11-04 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: