Сегодня в огромной литературе* по национализму выделяются несколько основных подходов. Доминирующий взгляд на национализм можно определить как веберианский или исторический подход, который рассматривает национализм как долговременный процесс развития мирового исторического явления или своего рода "идеального типа". В рамках этой парадигмы национализм имеет свои корни, момент зарождения, стадии роста и временные границы и совпадает в своих основных характеристиках, где бы он ни имел место: во Франции, в России или в Китае. При историческом подходе национализм зарождается в тюдоровской Англии и в революционной Франции, распространяется по Европе, а затем и по всему миру, включая Россию и Китай.
В рамках этого подхода выстроенное Энтони Смитом этническое древо наций, этноисторическая интерпретация Мирослава Хроха и многочисленные этногенетические построения российских специалистов мало чем отличаются. Последние только в буквальном смысле копают глубже и ведут историю этнонаций от верхнего палеолита, снабжая нынешние групповые идентичности на основе культурных различий непрерывной исторической родословной. Для российских обществоведов отправной категорией является понятие этноса, одна из многочисленных и схожих дефиниций которого следующая: "Этнос - это исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая совокупность людей, обладающая единым языком, общими чертами и стабильными особенностями культуры, психологии. Этносы становятся реальностью тогда, когда появляется ощущение внутригруппового единства в противопоставлении с другими, окружающими их общностями, т.е. формируется этническое самосознание... В современной науке этническая общность выступает как национальная общность, т.е. как более высокий и развитый тип этноса. Ибо этносы, возникнув еще в первобытном обществе, консолидируясь и развиваясь, представлены в мировой истории такими типами, как племя, народность, нация".
Критика советской теории этноса мною уже давалась. Хочу только отметить, все три автора вышеприведенной цитаты, будучи профессорами московского вуза, вполне могут по этнической принадлежности оказаться армянином, белорусом или евреем и именно по этой причине нисколько не различаться между собою некими "стабильными особенностями культуры, психологии". Они придумали эту формулировку для своих коллег и студентов, не задаваясь вопросом, что ни они сами, ни их студенты, ни жители их города и их страны в эту дефиницию никак не вписываются. Именно схоластичное представление, что некие статистические множества, обладающие культурной гомогенностью, социальной однородностью и даже психической одинаковостью, являются природной основой для социальных субъектов, что на всех этапах истории именно такие общности являются действующими субъектами, и составляет главный порок примордиализма*. Тем не менее нынешним студентам-этнологам приходится заучивать из уже "нового поколения" учебников, что "человеческая история — это история не только государств, выдающихся личностей и идей, но также история народов- этносов, которые образуют государство, выдвигают из своей среды выдающихся деятелей, создают культуры и языки, трудятся и воюют, делают великие и малые изобретения, совершают героические подвиги и трагические ошибки".
Для сторонников исторического подхода (методологически это смесь веберианского позитивизма и марксистского исторического детерминизма) нация предстает мощной социальной и исторической реальностью (не только современное поколение, но и "сумма всех поколений"). В представлении авторов многочисленных дефиниций нация обладает объективными характеристиками: территория, язык, общность хозяйства, психологический склад и другие. Однако ни одна из подобных дефиниций не является работающей по причине сплошных исключений из правила, но тем не менее с огромной настойчивостью отстаивается армией бывших* специалистов по марксистско-ленинской теории нации и национального вопроса. Приведу только одно из схожих определений: "нация — высшая форма этнической общности людей, возникшая исторически в эпоху формирования буржуазных отношений и ликвидации на этой основе феодальной раздробленности этнической территории и объединения людей, говорящих на одном языке, имеющих общую культуру, традиции, психологию и самосознание. Нация - объективно существующая и эмпирически фиксируемая реальность". Таким образом, у нации, как у коллективного тела и исторического субъекта, есть также собственные сознание ("национальное сознание") и коллективная воля. Например, для немецкого историка Андреаса Каппелера и для многих других историков "многонациональной России" "национальное самосознание и национальные движения являются продуктом длительного развития и их легитимность вытекает из истории".
Пределом разрыва с ортодоксальной позицией в российском обществознании можно привести замечание российского культуролога Л.Г. Ионина: "национальное живо и жизненно, представляет собой синтез идеи и жизни, причем синтез с элементом "отрешенности", что придает национальному существованию высокую напряженность и огромный энергетический потенциал". В подтверждение этой позиции автор приводит понятие нации как "конечной общности на основе судьбы" (terminal community of fate), данное когда-то ранним Клиффордом Гирцем и под которым он сегодня бы не подписался.
Если не считать море околонаучных писаний, то среди ученых разных поколений нацией, национализмом, национальным называют часто разные субстанции или же исследование заменяется просвещенной публицистикой. Яркий пример — работы Н.А. Бердяева о национализме, из которых трудно понять о чем идет речь: о государствах, о политических или об этнокультурных общностях, не говоря об упрощенном понимании даже тех стран, в которых проживал автор. Приведем в качестве иллюстрации некоторые из высказываний: "Нация есть динамическая субстанция, а не преходящая историческая функция, она корнями своими врастает в таинственную глубину жизни... Все попытки рационального определения национальности ведут к неудачам. Природа национальности неопределима ни по каким рационально-уловимым признакам, определяющим национальность. Ни раса, ни территория, ни язык, ни религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении. Национальность - сложное историческое образование, она формируется в результате кровного смешения рас и племен, многих перераспределений земель*, с которыми она связывает свою судьбу, и духовно-культурного процесса, созидающего ее неповторимый духовный лик... Тайна национальности хранится за всей зыбкостью исторических стихий, за всеми переменами судьбы, за всеми движениями, разрушающими прошлое и создающими не бывшее. Душа Франции средневековья и Франции XX в. — одна и та же национальная душа, хотя в истории изменилось все до неузнаваемости".
Такое впечатление, что Бердяев, когда писал эти строки, не выезжал за пределы Парижа, где еще в конце прошлого века значительная часть населения страны не считали себя французами, а уж Жанна Д'Арк тем более была прежде всего "девой из Орлеана". Современными исследователями достаточно убедительно показан процесс превращения "крестьян во французов", который в основном завершился только в конце прошлого века.
Еще одна иллюстрация понятийной и исторической путаницы у Бердяева: "Большие национальности, объединенные в большие государства, заболевают волей к могуществу. Империалистическая воля заложена в образовании больших национальных государств. Эта воля к могуществу, империалистическая воля, имеет своим предельным устремлением образование мировых империй. Такими были империи Древнего Востока, Римская империя, империя Карла Великого, империя Византийская, по своим претензиям и империя Российская; таков был и замысел Наполеона... Национализм неразрывно связан с государством и гораздо более дорожит государством, часто лишенным всех индивидуальных национальных свойств, чем культурой действительно национальной. Литература и музыка какого-либо народа гораздо более индивидуальна и своеобразна, чем войска и полиция, связанные интернациональной техникой".
Понять, что автор называет "национальными государствами", "национализмом" и даже "народом", невозможно: скорее всего, в отношении России - это некое упрощенное понимание жителей страны со своим одним русским языком и с главным писателем Ф.М. Достоевским, но какая национальность объединилась в империю Карла Великого или в Византийскую? Чувствуя уязвимость своих смыслов, Бердяев делает предложение "замены слова нация словом народ", но и это не спасает его философскую публицистику от эмоциональной поверхностности.
Не лучше обстоят дела и у современных российских специалистов. Одна из проблем в том, что многие авторы плохо разграничивают употребление слов нация и народ применительно к этническим и территориально-политическим сообществам. Отсюда, не различаются или же жестко противопоставляются два основных типа национализма: гражданский или государственный и культурный или этнический, которые в действительности перекликаются между собою и не всегда взаимоисключают* друг друга. Гражданский - это от имени политической общности, но почти всегда обладающей референтной культурой; культурный - это от имени этнической общности, но с политико-государственническим компонентом. Другими словами, гражданский национализм не может быть культурно нейтральным (в России, например, в нем присутствует доминирующий компонент русского языка и культуры), а этнонационализм не может избежать претензий на власть и государство ("свою" государственность хочется иметь фактически всем постсоветским лидерам и активистам культурно отличительных общин).
Для тех, кто проводит различие, гражданский национализм предстает как в целом либеральная идеология и практика нацие-строительства, т.е. создания наций-государств, хотя не всегда под лозунгом нации (в России, например, под лозунгом единого народа - русского, российского, советского). Он существует в разных формах - от патриотизма и изоляционизма до шовинизма и экспансивного мессианизма. Этнический национализм (этнонационализм) обычно понимается как коллективистско-авторитарный, как форма партикуляризма и исключительности, как средство достижения отдельной группой контроля над властью и ресурсами и создания этнически гомогенных государств, чуждых плюралистической демократии и гражданскому обществу. Только в последнее время в рамках того же традиционного подхода произошла апология этнонационализма и его переквалификация или как “либерального национализма” (в противовес гражданскому национализму как национализму не нацие-строительства, а “нацие-разрушительства”) или как форма национального возрождения или самоопределения.
Веберианско-позитивистский/марксистско-исторический подход широко представлен в историографии, социологии и политологии и продолжает сохранять свою значимость на уровне "бытовой" науки, не очень озабоченной операционной значимостью употребляемых базовых терминов, тем более если последние стали мета-категориями, целыми дисциплинами и названиями журналов, как, например, лондонский журнал "Nations and Nationalism". Именно в рамках этого подхода применительно к СССР и России мною были выделены два основных типа: гегемонистский или доминирующий национализм обычно от имени господствующей этнической группы или государства и периферийный или защитный этнонационализм чаще от имени этнических меньшинств и контролируемых ими внутригосударственных образований. Последний проявляется в разных формах: от культурного национализма до вооруженного сепаратизма. Л.М. Дробижева и ее коллеги по исследованию национализма в российских республиках выделили несколько вариантов современного этнонационализма в России в зависимости от их программ.
К историческому подходу примыкает интерпретация национализма, связывающая это явление с процессом модернизации и трактующая его как условие модернизации. Ее суть также хорошо известна, и она сводится к тому, что для осуществления модернизации (под которой большинство авторов понимают просто индустриализацию) и для создания на ее основе современных наций-государств необходимо достижение определенного уровня культурной гомогенности заключенного в государственных границах населения. Для того чтобы функционировала бюрократия, осуществлялись армейские приказы, существовали единый правовой порядок и общая гражданская лояльность, т.е. другими словами, чтобы состоялась нация, необходим национализм. Последний заключается в идеологии и практике распространения общего или хотя бы доминирующего языка, единой образовательной системы с общей версией истории, литературы и моральных принципов, а также желательно - общей или доминирующей религии. По мнению Эрнеста Геллнера, не нации создают национализм, а в последнее время среди сторонников этого подхода появились диссиденты, доказывающие, что не модернизация, а ее провал вызывают к жизни национализм, как это имело место в Египте или в Китае. Кстати, эта идея заслуживает внимания при анализе региона бывшего СССР в последнее десятилетие. Именно неудача или деформация реформ и сложный путь демократических трансформаций, которые сопровождаются ослаблением* порядка и кризисом идентичностей, вызывают во многом национализм самого разного толка как своего рода заместительный механизм старых идеологий и практик. Но сама основа объяснительной модели нам представляется слабой, как и вся концепция связи национализма с историческим явлением модернизации.
Близкой к геллнеровской интерпретации, но только более современной и более популярной, является конструктивистская интерпретация национализма, воплотившаяся в определении Бенедиктом Андерсоном наций как "воображаемых общностей" (imagined communities). Этот подход интересен по двум причинам: а) он отходит от историко-детерминистской и примордиалистской* интерпретации феномена этничности и понятия нация; б) он слабо применялся для анализа советской/российской действительности, которая на самом деле содержит блестящий материал для его иллюстрации.
В данном подходе понятие нация видится как социальный конструкт и как воображаемый коллектив, члены которого лично не знают друг друга и не взаимодействуют, но тем не менее рассматривают себя как единую общность с общими характером, надеждами и судьбой. Рождается эта общность в результате "печатного капитализма", т.е. с распространением массовой печати и книжного дела, через которые транслируется идея нации, и эта воображаемая общность становится реальностью по мере того, как массы обретают веру в эту идею и в то, что ее составляет. Так появляются французы, мексиканцы, австралийцы, индонезийцы и другие нации. Национализм в этом случае есть своего рода механизм реконцептуализации политической общности, которая до этого могла категоризоваться как империя, колониальная администрация или племенное образование. Причем возникает этот феномен, по мнению Б. Андерсона, в латиноамериканских колониальных губернаторствах и затем или одновременно распространяется в Европе и только после этого в остальном мире.
Конструктивистский подход был мною использован при анализе феномена этничности в советском/постсоветском контексте, что позволило сменить фокус и язык одной из фундаментальных категорий отечественной этнологии, известной как "этнические процессы", на явление, которое мною было обозначено как "этническая процессуальность". Именно через эту исследовательскую призму обнаруживается яркая картина советской этнической инженерии, в том числе и конструирование "социалистических наций" на основе существовавших культурного, религиозного и локального многообразия, через институализацию (огосударствление) этничности и ее спонсорство или репрессии (оба метода ужесточали этнические границы). При этом можно сделать следующие выводы. Во-первых, с формированием этнической политики в бывшем Советском Союзе этнографический примордиализм* перестал быть просто маргинальным, эмпирическим подходом и обнаружил свой потенциал активного использования в утверждении новых идентичностей и в националистическом дискурсе. В постсоветском контексте "нищета примордиализма*" оказалась соединенной с мощью примордиализма*. Во-вторых, хотя концепция этнонациональной общности представляет собой воображаемую конструкцию, это не мешает ей становиться жесткой реальностью и основой для коллективного действия. Особенно в современной России, где люди через этничность обретают утраченные чувства личной и коллективной самоценности*, а лидеры часто добиваются социального контроля и политической мобилизации через обращение к этническим чувствам и коалициям. Таким образом этническая конструкция обретает прямую проекцию в сферу отправления власти.
Вера постсоветского населения в социальный конструкт одномерной и взаимоисключающей этнической идентичности как некоего базового архетипа человеческого бытия столь велика, а ее политическая нагрузка столь значима, что новое Российское государство до сих пор не смогло установить свои правовые отношения с гражданами через систему общегражданских паспортов. Идеологи и политики этнонационализма (от русских ультра до республиканских национал-радикалов) вместе с большинством гуманитарной интеллигенции выступили против нового образца российского паспорта без указания этнической принадлежности ("национальности"). Современный этнонационализм увидел в этом угрозу "отмены наций" со стороны государства, хотя сама процедура записи национальности не только дискриминационна, но даже технически неосуществима в условиях свободного выбора.
В исследовательском и политическом планах сегодня не менее интересным представляется вопрос даже не о конструировании этничности и национализма (это уже достаточно очевидная вещь*), а о возможностях его деконструкции* или процесса назад от национализма. Вся литература исходит из постулата, что, раз возникнув, национализм уже обретает безвозвратный характер, т.е. нации не упраздняются, поскольку это "окончательные общности". Мои наблюдения показывают, что необратимость нации и национализма - это химера. О возможности конца национализма* пойдет речь в заключительной части статьи.
Конструктивистский подход нашел сильных оппонентов, причем не столько со стороны сторонников старых ортодоксии, а скорее в собственных рядах, со стороны постструктуралистов, постмодернистов и так называемых постколониалистов. Ряд блестящих авторов трактуют ныне андерсеновскую концепцию в новом варианте "индигенного национализма", доказывая, например, что бенгальский национализм (а значит, и бенгальская нация) в Индии существовали до возникновения собственно индийского национализма времен Дж. Неру и И. Ганди. Появляются работы африканских ученых с подобными изысканиями аборигенного национализма колониальных времен. В них подвергается сомнению правомочность постколониальных африканских национализмов нетрайбалистского (гражданского) типа (нигерийского, сомалийского, суданского и других) и обосновывается давность и нынешняя легитимность мини-национализмов в рамках многоэтничных государств Африки.
Этот "индигенный" национализм в трактовке выпускников элитных западных университетов, рекрутированных из представителей местных сообществ постколониальных стран Азии и Африки, перекликается с периферийным постсоветским национализмом, который уже давно существует и за которым стоят десятилетия интеллектуальных усилий по установлению глубоких исторических корней советских наций* и по производству их культурных героев. Академические споры этнических элит о культурном наследии и о давности существования наций (русской, татарской, чеченской, башкирской и других) давно имеют место в советском культурном производстве, а в последние годы они стали главной и часто единственной темой исторических текстов.
В данном случае разница между российскими гуманитариями и американизированными индусами Партой Чаттарджи и Акхилом Гупта только в степени образованности и изысканности аргументации: у последних нет гумилевской паранаучности и наивности анализа, как это можно встретить у якутских, татарских, башкирских, осетинских и многих других авторов в пространстве бывшего СССР, особенно когда последние публикуются на местных языках.
Богатая мозаика исследований национализма не решает основного вопроса: о чем идет речь или что это такое. И самое парадоксальное - современный интеллектуальный поиск идет назад от целостного понимания или хотя бы минимального консенсуса*. Последний удар по пониманию национализма сегодня наносит явная политическая заангажированность исследований и общественных дискуссий, вызванная новыми геополитическими соперничествами и новыми интригующими проектами политической инженерии после холодной войны.