К вопросу о характере укреплений поселков приамурских племен середины XVII века и значении нанайского термина гасян.
(Cтатья публикуется без рисунков. Иллюстрации будут добавляться по мере их появления)
При описании военных действий на Амуре в ходе столкновений солонов, дауров и дючеров с маньчжурскими и, затем, и русскими военными отрядами становится небезынтересным характер укреплений поселков приамурских племен. По этому поводу существуют разные мнения, поэтому необходимо систематизировать имеющийся материал для всестороннего анализа проблемы. Прямым следствием этой работы может явиться уточнение подробностей русско-маньчжурских столкновений у Ачанска, Кумары и Албазина (1685[1]), опущенных или же по ряду причин затушеванных в документах и, как результат в будущем – воссоздание адекватной картины русско-маньчжурского противостояния в 1652-1689 гг.[2].
Этнолингвистическое и историко-географическое обоснование правомерности предпринятого исследования.
Племена, населявшие бассейн Амура к моменту проявления там первых отрядов казаков, представляло собой пестрый конгломерат племен, принадлежавший к различным подрасам монголоидной расы и сильно разнящийся в языковом и культурном отношении. Лишь часть из них – солоно-дауры [3] (с подгруппой гогули [4]) и дючеры [5] были не только оседлыми, но и дошли в своем развитии до стадии формирования раннефеодальных государств. Ученые до сих пор не пришли к единому мнению касательно языковой принадлежности этих племен.
Так, материалы С.В. Патканова, собранные в ходе переписи 1897 г., свидетельствуют, что при обследовании дауров, вернувшихся на Амур после заключения Нерчинского мирного договора в 1689 г. и оказавшихся после проведения разграничения с Китаем во второй половине XIX в. подданными Российской империи, было установлено, что «дауры – тунгусский народ манджурской группы»[6].
Однако Б.И. Панкратов, Г.В. Мелихов и Е.А. Кузьменков считают дауров потомками монголоязычных киданей, основываясь на том, что современные дауры говорят на очень архаичном монгольском диалекте, правда, с существенной долей тунгусо-маньчжурской лексики.
Тем не менее, и у этой гипотезы есть ряд слабых мест. В частности, нанайцы рода Бельды-Гэкэкэ имеют родовое предание, в котором говорится, что «жили они в то самое время на вершине Амура.. в то время они были соlо [7], имели коней… часть … стала спускаться вниз по Амуру на плотах… Когда коней у них не стало, они превратились в нанай – стали промышлять рыб и соболей»[8]. Ряд слов нанайского языка имеет монгольское происхождение: мэнгун (серебро), ган (сталь), гида (копье), хотон (город) и т.д. Причислять же нанайцев к монгольским народам абсолютно неправомерно[9].
В маньчжурском языке есть много заимствованных монгольских слов: аймань (аймак), битэши (писарь), цзаргучи (судья), морин (лошадь), олбо (ватная куртка или стеганый на вате доспех) и т.д. Монгольский язык также имеет ряд маньчжурских заимствований: амбань (сановник), бэйл (князь 2-й степени), хуаран (военный лагерь), возм. хольс [10] (выделанная рыбья кожа) и т.д.
Антропометрические показатели роднят солонов и дауров, в первую очередь, с северной и южной группами тунгусо-маньчжурских народов, выделяя их из окружающих монголов.
Следовательно, можно считать, что приамурские племена исторически находились на перекрестке сильнейших тунгусо-маньчжурского и монгольского взаимовлияний во всех отраслях жизни и деятельности, и их культура сочетает в себе элементы как собственно тунгусо-маньчжурской, так и монгольской культур. Причем провести четкую границу между этими элементами в настоящий момент представляется затруднительным.
Однако сам факт подобных взаимовлияний делает обоснованным применение данных монгольского языка для реконструкции типа фортификационных сооружений приамурских племен.
Соображения по фортификации даурских поселков.
В своих походах по Амуру казаки не могли не обратить внимания на характер расселения местного населения – от этого во многом зависел успех их молниеносных рейдов. Оказалось, что центрами мелких приамурских княжеств являются рубленные деревянные острожки с земляными валами, рвами, башнями и воротами (иногда ворота заменяли подлазом под стену). Г.Ф. Миллер обнаружил в бассейне верхнего течения р. Аргунь – месте исторического расселения даурских племен – остатки пяти укреплений, располагавшихся в гористой местности: «между притоками Аргуни, реками Ган и Хауль… на пространстве в 300 сажен остатки древнего четырехугольного укрепления – вал высотой в человеческий рост и ров; внутри первого укрепления была цитадель, в которой прежде находились строения также четырехугольной формы»[11]. Избрант Идес и Адам Бранд также отметили, что от Нерчинска до Аргунского острога было «множество старых, разрушенных укреплений в тунгусских долинах»[12].
Однако эти укрепления, хотя и были существенной преградой для немногочисленных даурских или дючерских дружин враждебных родов, но они не могли служить для защиты от хорошо организованных и оснащенных современной осадной техникой сначала маньчжурских (походы 1629, 1635, 1636, 1638-1640, 1643 годов), а затем и казачьих отрядов. Размеры острожков не позволяли укрыться в них многочисленным гарнизонам [13], а характер укреплений – противостоять артиллерии, камнеметам[14] и осадным приспособлениям, заимствованным маньчжурами из китайского арсенала.
Так, в 1639 г. в ходе сражения у селения Гуалар маньчжуры, силами, насчитывавшими до 2 чалэ (полков) [15], разгромили отряд солоно-дауров численностью 500 человек[16]. При этом, описывая штурм маньчжурами другого селения – Дудачэнь, авторы «Тайцзун шилу» упоминают, что маньчжурам пришлось заготовить много леса для производства осадных работ[17].
При штурме Якса в 1640 г. маньчжуры подожгли зажигательными стрелами башню южных ворот, что помогло решить исход битвы. Это свидетельствует о том, что укрепления солонских и даурских селений все же представляли собой достаточно серьезную преграду для войск, не имевших артиллерии или мощных камнеметов.
Условия местности не позволяли подтянуть на театр боевых действий мощные орудия и большие камнеметы по причине отсутствия дорог, приспособленных для движения колесного транспорта. Недаром И.Ю. Москвитин, докладывая о результатах своего похода, считал, что отправляемым на завоевание Амура войскам надо придать всего 10 малых пушек весом в 2 пуда, которые можно было переносить на руках – иначе транспортировка артиллерии стала бы одним из главных препятствий для действий отряда. Однако калибр таких орудий, как правило, составлял не более 26-42 мм. [18] при весе чугунного[19] ядра около 0,072 – 0,302 кг.[20] Это косвенно свидетельствует о том, что основной линией обороны даурских и солонских острогов были именно частоколы из не связанных между собой бревен, возведенные на гребне окружающего поселение вала. Против таких стен, защищавших обороняющихся, в первую очередь, от воздействия стрел противника, было особенно эффективно «огненное нападение», которое с успехом применяли маньчжуры.
Рис.1 (щелкните для увеличения). Пушка фоланьцзя пао. 1789 г. Вес 38 кг., калибр 26 мм., длина ствола 78,2 см.
Следовательно, строившиеся до начала широкомасштабного вторжения в Приамурье с юга и с севера вооруженных огнестрельным оружием достаточно крупных (по региональным меркам) армий, укрепления были призваны выдержать исключительно осаду со стороны небольших отрядов воинов, вооруженных, по преимуществу луками и холодным оружием.
Поскольку военные действия между местными племенами происходили, главным образом, из-за того, что «побуждали их женщины, властолюбие и всякие домовые вещи и уборы» [21], то штурмующие обычно не сжигали вражеских укреплений и домов [22], и стремились захватить врагов в плен, чтобы использовать их в качестве рабов [23].
Поселения местных племен, как правило, располагались в устьях рек, причем в большинстве поселений имелось два выхода – один к реке, другой к тайге. Поэтому и нападения на селение могли происходить как со стороны реки или озера, так и со стороны поля. Авторы «Истории и культуры нанайцев» утверждают, что «амурские поселения нанайцев никаких защитных сооружений не имели»[24], но это сообщение является анахронизмом.
Исходя из приведенных выше примеров, можно утверждать, что в XVII в. большинство приамурских селений имело 2 ворот, из которых одни служили для выхода к берегу, на котором располагалась пристань, а вторые – для выхода в тайгу и/или к пашням. Следовательно, и штурмовать такие селения, в первую очередь, стремились со стороны ворот[25]. Поэтому местное население выработало специфическую форму оборонительных сооружений, аналоги которых под названием панвольсон (букв. «полулунная крепость») были широко распространены в Приморье, Дунбэе[26] и Северной Корее еще со времен существования там государств Пуё и Когурё. Суть подобных оборонительных сооружений сводилась к тому, что укрепления возводили на крутом речном мысу, постепенно понижавшемся в сторону поля. Перешеек перегораживали стеной и отгороженное пространство использовали в качестве укреплений при нашествии неприятеля.