Активную роль в движении «Бури и натиска» играл Шубарт, ставший жертвой феодального произвола. Судьба его сложилась трагически. Разносторонне одаренный человек — поэт, музыкант-исполнитель, композитор, журналист — Шубарт отличался необыкновенной смелостью и независимостью суждений. Он жалил своими остротами аристократическое общество, осыпал его злыми эпиграммами. Властительные деспоты мстили этому талантливому плебею, проведшему молодость в провинциальной глуши в должности сельского учителя. Главным гонителем Шубарта был не кто иной, как герцог Вюртембергский, ставший впоследствии духовным палачом Шиллера.
Работа сельского учителя была трудная и неблагодарная, занимала весь день и скудно оплачивалась. «Школа, которой я заведовал, - рассказывает Шубарт, - более походила на конюшню, чем на место обучения христианских ребят. У меня было более сотни учеников, грубых и диких, как неукрощенные молодые бычки».
В Гейслингене Шубарт женился на дочери мелкого таможенного служащего, простой и малоразвитой женщине. Мещанская обстановка, окружавшая поэта в его семье, стала источником постоянных тяжелых конфликтов. Шубарт чувствовал себя в Гейслингене не на своем месте, одиноким, скованным в своих дарованиях, без возможности удовлетворения своих духовных запросов.
Отличаясь непосредственностью чувства и пылкостью темперамента, он вел беспорядочный образ жизни, давал волю своему стихийному протесту в разговорах за стаканом вина и стихотворных пасквилях на богатых и власть имущих, чем восстановил против себя местных Филистеров, подал повод к серьезным столкновениям с церковным начальством.
Из тяготившей его обстановки Шубарту удалось вырваться лишь в 1769 году, когда друзья, ценившие его способности, устроили его органистом в Людвигсбурге, резиденции герцога Вюртембергского. Герцог Карл-Евгений, позднее известный как гонитель молодого Шиллера, был одним из самых худших немецких монархов своего времени. В Людвигсбурге, своей новой резиденции, построенной неподалеку от Штутгарта, он создал маленький Версаль, разорив своих подданных непосильными поборами на содержание двора, пышные празднества, многочисленных любовниц и на создание своей «армии», которую в трудные минуты безденежья, по обычаю тогдашних немецких князей, он продавал по частям иноземным государствам в качестве наемной военной силы. По вопросу о налогах он находился в постоянном конфликте со своим ландтагом, сохранившимся в Вюртемберге представительством «сословий», и деспотически расправлялся с оппозицией, от времени до времени отправляя ее вождей без суда и следствия в мрачные подземелья крепостей Хохенасперг и Хохентвиль - участь, которой в 1781 году с трудом избежал Шиллер, как автор «Разбойников», поспешным бегством из Штутгарта «за границу», в соседний Маннгейм.
В Людвигсбурге Шубарт имел большой успех. Как выдающийся музыкант-исполнитель, пианист и органист, как композитор и учитель музыки, как поэт, чтец стихов и остроумный собеседник, он принят был в «высшем свете» вюртембергской резиденции, был желанным гостем в салонах Людвигсбурга, вел дружбу с артистами, художниками и литераторами, но охотно встречался и с простыми людьми. «Часто я находил у ремесленника больше подлинного чувства, чем у человека, воспитанного в свете; поэтому нередко мне приходилось менять стол какого-нибудь графа на простой трактир. Сегодня я катался в коляске придворного, а завтра шел пешком в деревню в обществе сапожника». Освободившись от патриархальной обстановки захолустного Гейслингена, попав в общественную среду, считавшую мораль предрассудком мещанства, Шубарт продолжал вести распущенный образ жизни, закончившийся семейным конфликтом и вмешательством церковных властей, недовольных легкомысленным поведением подчиненного им людвигсбургского органиста. Как всегда, у Шубарта, вольное поведение было стихийной формой общественного протеста и сочеталось с гораздо более опасными с полицейской точки зрения вольными мыслями и вольными словами. «Суждения мои, - замечает Шубарт, - были чрезвычайно смелы, сильны, в большинстве случаев справедливы, но дерзки; поэтому они повредили мне больше, чем другие излишества». Судьбу поэта решили пасквиль на одного влиятельного придворного и шутливая антицерковная пародия на католическую мессу. По жалобе духовного начальства Карл-Евгений в 1773 году приказал уволить Шубарта со службы и выслать его за пределы герцогства.
Для Шубарта началась тогда пора скитаний в поисках работы и пропитания. В вольном городе Гейльброне, потом в Маннгейме и Шветцингене, резиденции курфюрста Пфальцского, он нашел на время покровителей своего музыкального таланта; потом его пригласили в Мюнхен и пытались обратить в католичество, обещая место придворного музыканта. Не сумев нигде устроиться, Шубарт уже собирался, подобно многим безработным немецким интеллигентам того времени, искать счастья за границей, в Стокгольме или в Петербурге, но в конце концов он нашел пристанище в родной Швабии, в вольных городах Аугсбурге и Ульме.
К аугсбургскому периоду относится его повесть «Из истории человеческого сердца» (Aus der Geschichte des menschlichen Herzens, 1775), где противопоставлены друг другу два брата — чистосердечный, но иногда поступающий необдуманно легкомысленный Карл и хладнокровный интриган, рафинированный лицемер Вильгельм. В создании этих характеров Шубарт использовал художественный опыт Филдинга (Том Джонс — Блайфил). В дальнейшем повесть самого Шубарта послужила творческим импульсом Шиллеру для создания образов Карла и Франца Мооров.
В Аугсбурге Шубарт задумал неслыханное по тем деспотическим временам дело — издание немецкой политической газеты. Так стали появляться номера «Немецкой хроники», все статьи и заметки которой писались им самим. Шубарт широко информировал своих читателей о политической жизни внутри страны и за рубежом. Он сообщал им, в частности, о крестьянской войне в России под руководством Е. Пугачева. Шубарт не проходил мимо фактов феодального деспотизма в самой Германии. «Немецкая хроника» с каждым годом завоевывала все большую популярность в читательских кругах, вызывая ненависть врагов просвещения и свободной критической мысли. Над Шубартом нависла серьезная опасность. Оказавшись в 1777 г. на территории Вюртембергского герцогства, он был арестован и заточен без суда и следствия в тюрьму, где провел в ужасных условиях десять лет. И в заточении Шубарт продолжал творить, но почти все написанное им было изъято и уничтожено тюремным начальством. Однако кое-что из тюремной поэзии Шубарта увидело свет. Таковы его два острейших политических стихотворения «Гробница государей» (Fürstengruft, 1779), и «Песня о Мысе Доброй Надежды» (Kaplied, 1787). Первое из них представляет грозную инвективу, в которой поэт смело обличает немецких деспотов, перечисляет злодеяния тех, кто покоится в пышных склепах.
Шубарт говорит о гнете и деспотизме, царящих в Германии, о высокомерии господствующих классов, их расточительности и развращенности, их поверхностном космополитизме и низкопоклонстве перед иностранщиной. Он разоблачает иезуитов, приветствует их изгнание из большинства европейских государств и окончательное упразднение ордена в 1773 году «бессмертным Ганганелли» (папой Климентом XIV); в то же время он высмеивает, как шарлатана и обманщика, новоявленного швабского «чудотворца» и «целителя» католического патера Гасснера, эксплуатирующего при поддержке расчетливых церковников народное невежество и суеверие. Он неоднократно жалуется на цензурные притеснения и на угрозу для личной безопасности честного журналиста-патриота, обличающего власть имущих, князей и их фаворитов. Он перечисляет имена немецких монархов, торгующих солдатами, и указывает размер денежных «субсидий», полученных ими за свой живой товар. Он говорит о бесправии простых людей, честных и трудолюбивых бюргеров, но в особенности о тяжелом поло-женин крепостного крестьянина. Он собирает сведения о народных восстаниях - в Чехии, во Франции; его интересует и личность Пугачева, хотя он имеет о нем превратное представление, основанное на официальных источниках. Он жалуется на бесчеловечное обращение с неграми в странах, называющих себя «христианскими», - в Англии и ее колониях; он выступает как поборник гражданского равноправия евреев. Его внимание привлекает американская революция, борьба восставших колоний за свободу и независимость. Республиканская Америка представляется ему «краем свободы», как, впрочем, и патриархальная крестьянская Швейцария, которую он идеализирует подобно всем передовым людям Германии XVIII века. Он оплакивает политическую разорванность Германии, в которой существуют только саксонцы, баварцы, ганноверцы, но нет единой немецкой нации. Он старается укрепить немецкое национальное сознание патриотическими воспоминаниями о славном историческом прошлом, народной силе, свободе и самобытности, в которых он видит залог возрождения своей родины.
С материалом текущей политической хроники, статен, заметок и анекдотов на политические и. общественные темы чередуется тесно с ним связанный литературный материал: хроника немецкой литературной жизни, рецензии на новые «хорошие» книги - в том числе Гете и Гердера и их соратников, «бурных гениев», - и, наконец, произведения в собственном смысле художественные - лирические стихотворения и песни, политические басни в стихах и прозе, эпиграммы и стихотворные сатиры, нравоучительные повести из немецкой жизни, предназначенные для бюргеров», «для сердца», реалистические по своему бытовому содержанию, но в то же время дидактические и сентиментальные, которыми Шубарт думал положить начало реалистической, «бюргерской» по своему содержанию и направлению немецкой прозе. Из произведений этого жанра наиболее известна повесть «Из истории человеческого сердца» (1775), позднее послужившая сюжетной основой для «Разбойников» Шиллера.
Можно думать, что разносторонние наблюдения Шубарта над немецкой общественной действительностью, отраженные в «Хронике», накопились у него в течение продолжительного времени как результат непосредственного соприкосновения с народной жизнью и с людьми из народа в тяжелые годы учительства в Аалене и Гейслингене и последующих скитаний по Германии в поисках заработка, а дух плебейского протеста против феодального деспотизма и церковного мракобесия стихийно прорывался уже раньше в его беспорядочном поведении и крамольных речах за кружкой пива: недаром строгие блюстители морали и общественного порядка обличали «беспутного» поэта, согласно его собственному признанию, как «хулителя властей» и «насмешника над духовенством». Многое в его «Хронике» было результатом такой же импровизации перед аудиторией простых горожан, ремесленников, аугсбургских ткачей, своеобразного народного клуба, собиравшегося вокруг поэта и прислушивавшегося к его застольным разговорам. «Я писал -или, вернее, диктовал ее, сидя в харчевне за кружкой пива и трубкой табаку, не вооруженный ничем, кроме собственного опыта и той крупицы разума, которой меня наделила мать-природа».
Шубарт стремился писать для народа - доходчиво, занимательно, наглядно, с горячностью и искренностью патриота. Его рассуждения на общественные темы не имеют отвлеченного характера: они вытекают из самой жизни, из бытового анекдота, примечательного происшествия, примера; сообщаемый частный факт должен сам говорить за себя, иногда без всякого комментария, или с кратким сводом, острой концовкой, иронической, негодующей или сдержанно-двусмысленной в соответствии с условиями цензуры.
Этим художественно-публицистическим мастерством Шубарт заслуженно завоевал себе и своему журналу действительно общенемецкую популярность. Литература периода «бури и натиска», демократическая по своим тенденциям, стремилась к народности содержания, разговорной простоте языка, непосредственности чувства и эмоциональной выразительности; она предпочитала неотесанность и даже грубость, как выражение душевной прямоты и жизненной правды, искусственной изысканности и условной красивости поэзии высших классов общества, воспитанной французским придворным классицизмом. Шубарт как писатель примыкает к этому направлению.
Слава автора «Немецкой хроники» позволила ему завязать личные отношения с деятелями молодой немецкой литературы. В Ульме он подружился с известным в свое время сентиментальным поэтом И. -М. Миллером (1750-1814), членом поэтического кружка «геттингенских бардов» и автором чувствительного романа «Зигварт. Монастырская повесть» (1776), популярного подражания «Вертеру» Гете. Здесь же на своем пути в Швейцарию его навестили молодой Гете и его спутники, братья Штольберг, члены того же поэтического кружка, а также другой друг молодого Гете, начинающий драматург Клингер (1752-1831). «Гете был здесь, гений великий и страшный, подобный Исполинским горам», - с волнением сообщает Шубарт в письме к брату. «С ним был также Клингер - наш Шекспир. Эти парни все меня любят». В Ульме Шубарт пропагандировал молодую немецкую литературу, устраивая чтения новейших произведений Гете, его соратников Ленца и Лейзевитца, стихотворений из геттиигенского «Альманаха муз»; но особенным успехом пользовалась в его чтении «Мессиада» Клопштока, поэта, которым он увлекался с детских лет, оказавшего сильнейшее влияние и на его собственное поэтическое творчество.
Этот краткий период литературных успехов Шубарта был прерван совершенно неожиданно вмешательством герцога Карла-Евгения: по его распоряжению Шубарта в начале 1776 года хитростью заманили из вольного города Ульма, где он находился вне юрисдикции герцога, на вюртембергскую территорию; здесь он был немедленно арестован и посажен в крепость Хохенасперг, в которой просидел без суда и следствия десять лет (1777-1787).
Обстоятельства, послужившие непосредственным поводом для ареста, остаются до сих пор невыясненными. Самому Шубарту не было предъявлено никакого обвинения, и ни он ни его близкие никогда не узнали, что именно послужило основанием для этой жестокой расправы. Разумеется, основной причиной было политическое направление «Немецкой хроники». В своем приказе о задержании Шубарта герцог говорит: «Человек этот дошел в своем бесстыдстве до того, что во всем мире нет ни одной почти коронованной особы и ни одного государя, которые не были бы задеты самым дерзновенным образом в издаваемых им сочинениях». Сам Шубарт видит источник всех своих бедствий в происках задетых им церковников; однако и это определило лишь принципиальную основу отношения к демократическому журналисту. Более существенным поводом были личные обиды герцога. Шубарт называл его любимое детище - основанную им ври дворце военную академию, где позднее обучался Шиллер, - «плантацией рабов»; ему приписывали острую эпиграмму, высмеивающую педагогические затеи вюртембергского деспота. Он назвал его имя в числе немецких князей, продающих свои войска иноземцам. В сатирической заметке «О путешествиях государей» он называет его еще раз как одного из немецких монархов, которым скучно у себя на родине и которые ездят развлекаться и тратить народные деньги за границей, низкопоклонствуя перед иноземцами. Еще обиднее было замечание Шубарта о бездетности многих современных государей с прозрачным намеком на их распутный образ жизни: «За всю историю человечества не было еще эпохи, когда бы столько крупных царствующих домов в Европе оставалось без наследников: Франция, Пруссия, Швеция, Бавария, Саксония, Анспах, Вюртемберг - все бездетны!!! Причину легко отгадать, хоть и трудно выговорить вслух».
Задетыми чувствовали себя по разным поводам и другие немецкие государи, и посол венского императорского двора счел нужным обратить на это внимание вюртембергского герцога, когда Шубарт неосторожно поместил в своей "Хронике" оказавшееся неточным известие о тяжелой болезни престарелой императрицы Марии-Терезии.
Одним словом, Шубарт оказался прав, когда незадолго до своего ареста предупреждал своих собратьев по перу: «Братья писатели, остерегайтесь задевать венценосцев! Их короны насыщены электричеством и мечут молнии, стоит только к ним прикоснуться».
Сначала в течение четырех лет Шубарт находился в одиночном заключении, причем в первый год он содержался в сыром каземате крепости, на хлебе и воде, спал на гнилой соломе на каменном полу. «О милая матушка, - писал он значительно позже из тюрьмы, - ваш Кристиан вынес много мучений; 377 дней лежал я на гнилой соломе в темной яме, и еще 3 года я страдал в одиночестве, получал жалкую пищу, лишенный утешения видеть людей, - без матери, без жены и детей, без друга». Писать Шубарту было запрещено: он сочинял стихи на память, пользуясь вместо письменных принадлежностей щипцами, которыми снимают нагар со свечи, вилкой, пряжкой от штанов. Так сочинил он, по его рассказам, несколько од и большую поэму в гекзаметрах «Блудный сын», которую он считал своим лучшим произведением; но все написанное им было найдено, отнято и погибло. Несколько; позже, через отверстие в стене своей камеры, он продиктовал своему соседу по заключению, вюртембергскому офицеру Шейдлину, с которым он подружился, свое «Жизнеописание» и дневник первых лет своей жизни в крепости, опубликованные с разрешен герцога уже после его выхода на свободу (1791-1793).
Герцог, претендовавший, в духе патриархального немецкого деспотизма, быть «отцом» своих подданных, задался целью добиться этими средствами морального «исправления» Шубарта, его религиозного «отречения». Жене Шубарта, явившейся к нему на аудиенцию, он обещал материальную поддержку, сказав при этом: «Что касается вашего мужа, то вы получите исправившегося мужа, пока же он все еще на дурных путях». Позднее Шубарт жаловался своему брату: «Меня не допрашивали, мне никогда не говорили, в чем мое преступление, все делалось под предлогом моего исправления, физического и духовного. Как это отвратительно! Запереть человека, бросить его на гнилую солому, угрожать ему цепью, морить голодом - все это для его выздоровления! Мучить человека так, что он готов отчаяться в милосердии божьем, - для того, чтоб он стал благочестивым!»
Обязанность духовного перевоспитания Шубарта возложена была на коменданта крепости полковника Ригера. В прошлом Ригер, пользовавшийся особым доверием герцога, прославился своей жестокостью при насильственном наборе рекрутов. Попав в немилость, он был брошен в подземелье крепости Хохентвиль, где провел в одиночном заключении, в нечеловеческих условиях, четыре года. В тюрьме он пережил «обращение» к вере, впал в пиетизм и мистическую религиозность; позднее был назначен комендантом Ас-перга. Он с методической жестокостью воспитывал Шубарта в духе своего религиозного мракобесия, от времени до времени доводя до сведения герцога об успехах своей педагогической системы. Шубарту давались для чтения только евангелие и книги духовного и морального содержания, сопровождаемые поучениями, основанными на личном духовном опыте коменданта. В конце концов Шубарт оказался душевно сломленным ужасными условиями заключения. Хотя он и обвинял себя в прошлом в «вольнодумстве» по отношению к делам церковным, он всегда был склонен к сентиментальной «религии сердца» в духе Клопштока и Руссо, и это облегчило ему вынужденное «обращение». На время овладевшее им в тюрьме мистическое направление мысли нашло выражение в религиозных одах и гимнах, в особенности же в общей покаянной тенденции его автобиографии, которая излагает историю его жизни как современную повесть о «блудном сыне», его грехах и заблуждениях в юности и его душевном «спасении» под влиянием пережитых в тюрьме испытаний. Яркие бытовые картины детства и молодости поэта, его семейного и общественного окружения, потрясающее описание его душевных страданий в тюремном одиночестве чередуются с благочестивыми рассуждениями на религиозно-моральные темы в тоне смирения и самоотречения, далеко не всегда производящем впечатление искренности.
В конце 1780 года Шубарту было разрешено свободно передвигаться в стенах крепости, он получил комнату, рояль, право переписки с родными, он стал принимать гостей, которые, с разрешения герцога, являлись в крепость, чтобы повидать знаменитого узника. В числе их был юный Шиллер, тогда уже автор «Разбойников», приходившийся племянником Ригеру; Шиллер смотрел на Шубарта как на своего политического учителя, а Шубарт восхищался «Разбойниками» как произведением, рожденным духом протеста «Немецкой хроники». Однако прошло еще шесть лет, пока герцог не согласился освободить своего пленника. За это время с просьбами о помиловании Шубарта к нему обращались многие видные люди Германии - известные писатели и ученые, знатные особы и даже немецкие государи. Герцог назначал сроки и снова отменял их. «Самолюбию герцога, невидимому, льстит, - писал раздраженный Шубарт,-что к нему обращаются государи, принцессы, известные министры, первые умы нашей родины, целые академии, иностранцы с высоким положением, знатные дамы-с просьбой отпустить узника.». В 1785-1786 годах герцог разрешил Шубарту напечатать собрание его стихотворений. В сущности, это разрешение было своего рода коммерческой спекуляцией: стихи знаменитого поэта, написанные в заключении, имели большой успех, и половину чистой прибыли (две тысячи гульденов) герцог приказал перечислить в свою кассу. Спасла Шубарта ода на смерть короля Фридриха II прусского: по ходатайству прусского двора он был, наконец, в 1787 году освобожден из крепости.
Помиловав «раскаявшегося» поэта, герцог Карл-Евгений задумал его «облагодетельствовать», вместе с тем имея намерение не отпускать его из своих владений, так как действительная независимость Шубарта могла угрожать нежелательными разоблачениями.
Герцог предпочел назначить Шубарта своим придворным поэтом и разрешил ему на тех же выгодных для монарха коммерческих основаниях возобновить в Штутгарте печатание его популярного политического журнала под новым названием «Отечественная хроника» (1787-1791). Однако Шубарт и на этот раз обманул ожидания герцога. «Хроника» и в новом виде сохранила в целом свое прежнее обличительное, демократическое направление. Неоднократно герцогу поступали жалобы задетых Шубартом немецких венценосцев и других «властей», и Шубарту, по указанию герцогской цензуры, приходилось писать опровержения и приносить извинения потерпевшим, что он обычно делал не без иронии. В 1789 году Шубарт восторженно приветствовал начало революции во Франции, последовательно отмечая в своей «Хронике» ее дальнейшие успехи. Правда, он еще не видел заложенных в ее развитии социальных и политических противоречий: описание «праздника федерации» на Марсовом поле (1790) и торжественных похорон Мирабо (1791) дает идиллическую картину всенародного единства начального периода революции.
Мы не знаем, как развилась бы деятельность Шубарта как политического журналиста, подчиненного произволу герцога Вюртембергского, в условиях обострения и углубления революционной ситуации во Франции. От дальнейших столкновении его избавила ранняя смерть (1791), явившаяся последствием тяжелых условий тюремного заключения и бурно прожитой молодости.
Будучи выдающимся политическим писателем, публицистом народного направления, наиболее ранним выразителем демократического общественного мнения Германии XVIII века, Шубарт и как поэт занимает видное место в классической немецкой поэзии, столь богатой разнообразными лирическими дарованиями. Он начал как ученик Клопштока и английских поэтов элегической школы, но его собственные оды и элегии, написанные в этом стиле, представляют образцы гражданской поэзии, проникнутой высоким общественным пафосом: он выступает как народный трибун, обличающий княжеский деспотизм (элегия «Гробница государей», 1779), или как певец-патриот, вспоминающий о героическом прошлом своей родины и мечтающий о ее возрождении («Немецкая свобода», 1786).
Не представляет интереса его религиозная поэзия периода «обращения», кроме эпического отрывка «Вечный жид» (1783), дважды переведенного на русский язык - Жуковским и М. Михайловым: грандиозный образ отверженного грешника, тщетно ищущего искупления, связан с личными переживаниями и имеет подлинно трагический характер, хотя и подсказан Шубарту религиозной декламацией «Мессиады» Клопштока.
Уже с юных лет Шубарт выступает также как автор песен в народном стиле. По его рассказу, многие из этих песен, с сочиненными им самим мелодиями, быстро стали достоянием народа. В настоящее время до пятнадцати песен Шубарта зарегистрировано в устном народном исполнении, но число их, вероятно, больше, так как далеко не все написанное им перепечатано в собрании его стихотворений. Для демократических тенденций немецкой литературы периода «бури и натиска» характерен интерес к народной песне: Гердер и Бюргер выступают со статьями о народной поэзии, Гердер издает свой знаменитый сборник «Народные песни» (1778), молодой Гете записывает старинные народные баллады; Гете, Бюргер, «геттингенские барды» по-разному подражают стилю народной песни. Рано стал я сознавать, что обязанность поэта -одновременно действовать снизу вверх и сверху вниз», - говорит Шубарт о своих успехах в качестве народного поэта.
Ранние «крестьянские песни» Шубарта, хотя и проникнуты подлинной любовью к жизни родного народа, носят, однако, обычный для этого жанра сентиментально-идиллический характер. Гораздо глубже и реалистичнее более поздние песни, написанные в крепости, в которых нашло свое выражение горе народное, в особенности - солдатские песни, рассказывающие о несчастной участи старого инвалида («Нищий солдат») или о горькой доле немецких рекрутов, отправляющихся за море умирать наемниками под чужими знаменами («Мыс Доброй Надежды»). Песни эти поются до сих пор и занимают почетное место в репертуаре немецкой демократической народной песни, в которой нашел свое выражение глухой протест народных масс против феодальной эксплуатации и милитаризма. Вместе с «Немецкой хроникой» они свидетельствуют о выдающейся роли Шубарта в немецкой литературе XVIII века как демократического журналиста и популярного народного поэта.
Шубарт зовет к возмездию. Злодеям, по его мнению, не миновать кары. Они явятся на божий суд и ответят за все свои злодеяния.
«Песня о мысе Доброй Надежды» навеяна конкретным случаем— отправкой полка солдат, проданных Вюртембергским герцогом голландской Ост-Индской компании для несения службы в Южной Африке. С большой лирической силой выражена поэтом боль расставания с родиной, с отчим домом.
По выходе из тюрьмы Шубарт снова берется за редакторскую деятельность. С 1787 по 1791 г. он издает газету «Отечественная хроника», также проникнутую антифеодальным духом.
В целом творчество Шубарта — одна из ярких страниц литературы «Бури и натиска».