Теперь мы договорились. Сидя здесь, на Одрах, Корыбут и Пухала предоставляют, я признаю это, Табору ценные услуги, благодаря им обоим мы крепко удерживаем Моравские ворота, бастион против союза Люксембуржца с Альбрехтом и связь с Польшей. Мы договорились о союзе, заключили договор. Корыбут имеет у меня два плюса. Primo: он окончательно попрощался с надеждой на чешский трон. Secundo: он ненавидит пражский Старый город. Так что нас объединяет общность интересов. Пока эта общность будет продолжаться, Корыбут будет моим союзником и товарищем по оружию. Пока будет продолжаться. Ты меня понял?
– Понял. Но… Если можно обратить внимание…
– Говори.
– Может быть, нашелся бы для Корыбута еще и третий плюс. Съезд в Луцке разделил Ягеллу с Витольдом, а поскольку роль подстрекателя сыграл Люксембуржец, то Ягелло поищет способа, чтобы Люксембуржцу за это отплатить. Можно допустить, что этим способом будет князь Корыбут. Можно допустить, что Корыбут станет котироваться значительно выше. Может быть нелишне было поставить на эту карту?
Прокоп какоето время покусывал усы.
– Нелишне, говоришь, – повторил он наконец. – Ставить на карту говоришь. Говоришь, что котировка возрастет. Ты такой дальновидный стратег и политик? До сих пор ты както не проявлял талантов в этом направлении. Как медик и маг ты был определенно лучше. Итак, возможно, это магия? Астрология? Ты этим с литвином занимаешься? Если так, то пусть и я узнаю, что в звездах слышно, какие сенсации, какие причуды судьбы ворожат нам вращения небесных тел, конъюнкции и оппозиции?
– На Петровом престоле, – осторожно начал Рейневан, – вскоре воссядет новый наместник. Великий князь Витольд до этого не доживет, умрет в предпоследний год понтификата Мартина V. Владислав Ягелло, король польский, переживет их обоих, как Витольда, так и Мартина. Земную юдоль он оставит в четвертый год понтификата нового папы.
Прокоп молчал.
– Я допускаю, – допустил он наконец, – что пророчество, как обычно, не является до конца ясным. И не оперирует конкретными датами.
– Не является, – Рейневан и глазом не моргнул. – И не оперирует.
– Хм. Но Мартину, как ни считай, уже добрых шестьдесят за плечами, двенадцать лет от конклава проходит. Вроде бы нездоровится ему, того и гляди, прикажет долго жить… Хм! А Витольд, говоришь, прикажет долго жить перед ним, еще перед папой Мартином постучит в ворота рая… Хм. Интересно. Ты слышал о гороскопе, который составил для королевы Соньки астролог Генрик из Бжега?
– Слышал. Гороскоп не слишком благоприятный для сыновей Ягеллы, Владислава и Казимира. Якобы за время их правления на польское королевство свалятся несчастья.
– Но они будут править, – сказал с нажимом Прокоп. – Оба будут править. В Вавеле. Сначала один, после него второй.
– Они королевичи, так что это, пожалуй, нормально.
– Мы говорим о Польше, – напомнил Прокоп. – Там ничего и никогда не является нормальным. Ну да ладно, гороскопы бывают лживыми, не говоря о ворожеях. Ну что ж, наш интерес к будущим делам не сдержит никто. Раз уж мы об этом заговорили, то что с князем Корыбутом? Что ему звезды пророчат?
– Ему, – пожал плечами Рейневан, – пророчат как раз хорошо. Во всяком случае, он сам так считает. Умереть ему предстоит над святой рекой, после того, как смеряется с волком. Волк, считает Корыбут, согласно пророчеству Малахии, – это преемник Мартина V. А святая река – это Иордан. Поскольку князь не собирается в Палестину и не намерен над Иорданом меряться с папой, то считает, что это пророчество обеспечивает ему долгие годы жизни.
– А ты как считаешь?
– Духи своими пророчествами иногда потешаются над людьми. А пророчество Корыбута слишком напоминает мне легенду Герберта из Орильяка, папы Сильвестра II. Папе Сильвестру пророчили, что он умрет после того, как отслужит мессу в Иерусалиме, поэтому он думал, что если туда не поедет, то будет жить вечно. Он умер в Риме, после того, как отслужил мессу в храме СантаКроче. Храм называли Иерусалимом.
– Ты говорил об этом Корыбуту?
– Нет.
– И не говори.
Director operationum Thaboritarum встал, прошелся по комнате, открыл окно. Повеяло весной.
– В понедельник вы отправляетесь в Силезию. Вы должны там уладить важные дела. Я доверяю тебе, Рейневан. Не подведи меня. Потому что если подведешь, я из тебя душу вытяну.
Наступило Пальмовое воскресенье,[129]которое в Чехии называют Цветочным. Колокола зазывали верных на крестный ход, а потом на мессу. Точнее, на две мессы.
Мессу для гуситов совершал сам Прокоп Великий, верховный командующий полевых войск. Естественно, по таборитской литургии, под открытым небом, за городскими стенами, на лугу, который назывался Карповым, возле Чаши на столе, накрытом скромной белой скатертью. Месса для католиков, главным образом поляков, совершалась в городе, в церкви Святого Варфоломея, а совершал ее перед алтарем ксендз Колатка, приходской священник из Наседля, специально для пастырских целей схваченный во время набега на Опавско и отправленный вместе со всеми литургийными одеяниями, принадлежностями и приборами.
Рейневан принимал участие в гуситском богослужении. Шарлей не принимал участия ни в каком. Культ, как он говорил, давно ему надоел, торжественность стала скучной. Самсон пошел на речку, долго прогуливался вдоль берега, поглядывая на небо, на кусты и уток.
На Карповом лугу Прокоп Великий провозглашал перед собранием свою проповедь.
– Вот наступает страшный день Господень! – кричал он. – Огромнейшее недовольство и страшный гнев, чтобы землю превратить в пустыню и погубить на ней грешников. Потому что звезды небесные и Орион не будут светить своим светом, солнце затмится от начала восхода и месяц своим светом не засветит!
– Пусть бы вы даже умножали молитвы ваши, я не выслушаю вас, – провозглашал с амвона Святого Варфоломея ксендз Колатка, – руки ваши наполнены кровью. Омойтесь, очистите себя! Отвергните зло дел ваших пред очами моими! Прекратите творить зло! Приучайтесь к добру! Заботьтесь о справедливости, помогайте обездоленному, призрите сироту, заступитесь за вдову! Тогда ваши руки, хоть бы были как пурпур, как снег побелеют; хоть бы были алые, как пурпур, станут белыми, как овечья шерсть.
– Господь, – несся по Карповом лугу бас Прокопа, – кипит гневом на всех язычников и бурлит от негодования на их войска! Он предназначил их на истребление, на убой их выдал! Убитые их лежат покинутые, удушливый смрад исходит из их трупов; размякли горы от их крови!
– Замыслы их злодейские, – проповедовал спокойным голосом ксендз Колатка. – Опустошение и погибель на их дорогах. Пути мира они не знают. Законности нет в их поступках. Кривыми сделали они тропы свои. Поэтому закон далек от нас и справедливость к нам не достигает. Мы ждали света, а это темнота; ждали светлых лучей, а ходим во тьме. Словно незрячие щупаем стену, и словно без глаз идем ощупью. В самый полдень мы спотыкаемся, как ночью, среди живых – как мертвые.[130]
– Пришел твой свет, – ксендз Колатка протянул руку к верным в нефе, – и слава Господня над тобой засияла. Ибо вот, тьма покрывает землю и густой мрак – народы; а над тобою сияет Господь, и слава Его явится над тобою. И пойдут народы к свету твоему, и цари – к восходящему над тобою сиянию.[131]
Солнце выглянуло изза туч и залило солнцем окрестности.
– Ite, missa est. [132]
Глава девятая,
в которой во время тайной миссии в Силезии Рейневан подвергается многочисленным и разнообразным проверкам на лояльность. Сам он переносит это достаточно терпеливо, в отличие от Самсона Медка, который оскорблен и открыто проявляет это.
Они летели по охваченной весною стране, летели вскачь, в брызгах воды и грязи с размокших дорог.
За Градцем форсировали Моравицу, добрались до Опавы, столицы Пшемека, князя из рода Пшемышлидов. Тут пошли медленнее, чтобы не вызывать подозрений. Когда они отдалялись от города и им на прощание били колокола на Angelus, Рейневан сориентировался, что чтото тут не то. Сориентировался немного самопроизвольно, немного направленный выразительными взглядами Шарлея. Какоето время он размышлял и оценивал, не ошибается ли он. Получалось, что нет. Что он прав. Чтото тут было не то.
– Чтото тут не то. Не так, как должно быть. Бедржих!
– А?
– Мы должны были ехать на Карнюв и Глухолазы, так говорил Прокоп. На северозапад. А едем на северовосток. Это ратиборский тракт.
Бедржих из Стражницы, развернул коня, подъехал ближе.
– Что касается тракта, – подтвердил он холодно, глядя Рейневану в глаза, – то ты абсолютно прав. Что касается остального – нет. Все то, и все так, как должно быть.
– Прокоп сказал…
– Тебе сказал, – прервал Бедржих. – А мне приказал. Я руковожу этой миссией. Имеешь к этому какието возражения?
– Может, должен иметь? – отозвался Шарлей, подъезжая на своем вороном красавце. – Потому что я имею.
– А может… – Самсон на большом копьеносном жеребце подъехал к Бедржиху справа. – А может, всетаки решиться на чуточку откровенности, пан из Стражницы? Чуточку откровенности и доверия. Неужели это так много?
Если речь Самсона ошарашила Бедржиха, то лишь ненадолго. Он оторвал глаза от глаз великана. Посмотрел косо на Шарлея. Взглядом подал сигнал своим четырем подчиненным, моравцам с ожесточенными рожами и похожими на сучки лапами. Взгляда было достаточно, чтобы моравцы, как по команде опустили лапы и положили их на ручках висящих возле седел топоров.
– Чуточку откровенности, да? – повторил он, кривя губы. – Ладно. Вы первые. Ты первый, великан. Кто ты на самом деле?
– Ego sum, qui sum. [133]
– Мы отклоняемся от темы, – Шарлей натянул удила своего вороного. – Ты дашь Рейневану объяснения? Или мне это сделать?
– Сделай это ты. Охотно послушаю.
– Мы неожиданно изменили маршрут, – начал без проволочек демерит, – чтобы обмануть шпионов, епископских бандитов и Инквизицию. Мы едем по ратиборскому тракту, а они, наверное, высматривают нас под Карнювом и там, наверное, устроили на нас засаду. Потому что донесли им, каким маршрутом мы поедем. Ты им об этом донес, Рейнмар.
– Ясно. – Рейневан снял перчатку, вытер лоб. – Всё ясно. Выходит, всётаки, мало, Прокопу моей клятвы на распятии. – Продолжает меня проверять.
– Черт возьми! – Бедржих из Стражницы наклонился в седле и сплюнул на землю. Ты удивляешься? Ты бы иначе поступил на его месте?
– Только для этого он послал меня в Силезию? Чтобы подвергнуть меня испытанию? Только для этого тащились такой кусок дороги и приперлись вглубь вражеской территории? Только и исключительно для этого?
– Не исключительно. – Бедржих поднялся в седле. – Вовсе не исключительно. Но хватит об этом. Время не ждет, поехали.
– Куда? Спрашиваю, чтобы донести епископским бандитам.
– Не перегибай палку, Рейневан. Поехали.
Они ехали, уже не спеша, по размокшей дороге среди леса. Впереди два моравца, за ними Бедржих и Рейневан. Дальше Шарлей и Самсон, в конце два моравца. Ехали осторожно, поскольку они были на неприятельской территории, на землях ратиборского княжества. Молодой князь Миколай был ожесточенным врагом гуситов, ожесточеннее даже, чем его недавно умерший отец, пресловутый герцог Ян по прозвищу Железный. Герцог Ян, чтобы досадить гуситам, не боялся даже задеть могущественную Польшу и ее короля. В 1421 году он спровоцировал серьезный дипломатический инцидент: схватил и арестовал целый кортеж направляющегося в Краков чешского посольства, а послов, во главе с влиятельным Вилемом Косткою из Поступиц, бросил в темницу, ограбил до нитки и продал Люксембуржцу, который освободил их только лишь после резкой ноты Ягеллы и посредничества Завиши Черного из Гарбова. Так что осмотрительность была обоснованной. Если бы их схватили ратиборцы, то не помогли бы ни ноты, ни посредничество – повисли бы в петлях без всяких церемоний.
Ехали. Бедржих поглядывал на Рейневана, Рейневан неохотно поглядывал на Бедржиха. Не было это похоже на начало прекрасной дружбы.
Бедржих из Стражницы, как несла молва, происходил из благородного рода, но из тех, что победнее. До революции он якобы был клириком. Хотя не выглядел старше Рейневана и, наверное, старшим не был, имел за плечами долгий и красочный боевой путь. На сторону революции он стал сразу, как только она вспыхнула, подхваченный, как и большинство, волной эйфории. В 1421 году в качестве таборитского проповедника и эмиссара он поднял гуситскую бурю в дотоле верной Люксембуржцу Моравии. Он создал моравский Новый Табор на Угерском остроге, славившийся в основном тем, что нападал на монастыри и сжигал храмы, обычно со священнослужителями. После нескольких боев с венграми Люксембуржца, когда начало становиться горячо, Бедржих оставил Моравию моравцам и вернулся в Чехию, где пристал к оребитам, а потом к Меньшему Табору Жижки. После смерти Жижки связался с Прокопом Голым, которому служил как адъютант по специальным поручениям. Он перестал возиться с проповедями, сбрил апостольскую бороду вместе с усами, превратившись в юношу с внешностью прямо со святых образов. Кто его не знал, мог на это купиться.
– Рейневан.
– Что?
– Нам надо поговорить.
– Может, оно и пора. Но мне, видишь ли, эта ситуация противна до чрезвычайности. Просто с меня хватит. Прокоп приказал мне ехать в Силезию, я послушно выполнил приказ. Как видно, я совершил ошибку. Следовало отказаться, невзирая на последствия. А сейчас я тут, черт знает для чего. Чтоб меня испытали? Как инструмент провокации? Или как ее объект? Или исключительно для того, чтобы…
– Я уже тебе сказал, – резко прервал Бедржих, – что вовсе не исключительно. Мысль неожиданно изменить маршрут была моей. Прокоп тебе доверяет. Впрочем, относительно миссии в Силезию у него не было выбора. Мы едем встретиться и провести переговоры с… С некоторыми лицами. Личностями даже. Эти персоны поставили условие, условие странное и неожиданное: они пожелали, чтобы ты, Рейнмар из Белявы, собственной персоной принимал участие во встречах и переговорах. Не спрашивай меня, почему. Не знаю, почему. А может, ты знаешь?
– Не знаю. Верь или не верь, но для меня это также странно и неожиданно. Настолько, что подозреваю твое очередное коварство. Ты ведь попрежнему мне не доверяешь.
Бедржих из Стражницы резко придержал коня.
– У меня есть предложение, – сказал он, выпрямляясь в седле. – Независимо от всего, давай заключим перемирие, хотя бы на время этой миссии. Мы забрались в самую середину вражеского лагеря. Плохо кончим, если не будем доверять друг другу, если не будем солидарными, внимательными и взаимно готовыми к общей защите наших задниц, когда доведется. Ну что? Пожмешь мне руку?
– Пожму. Но с этой минуты между нами откровенность, Бедржих.
– Откровенность, Рейневан.
На следующий день они миновали городок Кшановице и добрались до села Боянов, заметного строгим домом конвента, филиала ратиборского монастыря доминиканских дев. От Ратибора, как подсчитал Бедржих, отделяла их какаято миля.
– Напоминаю, – он собрал команду и начал инструктаж, – что мы – купцы из Пруссии, из Эльблонга, были в Венгрии, оттуда как раз возвращаемся. Мы очень удручены, потому что под Одрами нас задержали и ограбили гуситы. Придерживаемся такой версии, если что. Рейневан и Шарлей, я знаю, говорят понемецки. А ты, силач? Кто ты, что ты?
– Я разговариваю всеми человеческими языками, но стал я как кимвал[134]звенящий и как медь бренчащая. А зовут меня Самсон. Так что обращайся ко мне по имени, командир.
Вдали уже виднелись стены и башни Ратибора, сначала, даже еще не доезжая до пригорода, миновали церквушку, кладбище и виселицу, украшающую верх плоского холма. На поперечной балке покачивались от легкого ветра несколько тел в различной степени разложения.
– Вешают даже в Страстную неделю, – заметил Шарлей. – Значит, есть спрос. Значит, ловят.
– Сейчас везде ловят, – пожал плечами Бедржих. – После прошлогоднего рейда везде видят гуситов. Психоз страха.
– Рейд, – заметил Рйневан, – даже не зацепил ратиборское княжество. Они гуситов даже не видели.
– А черта ктото видел? А все боятся.
Они проехали через затянутый дымом пригород, звучащий голосами разнообразных животных и отзвуками занятий, за которые люди обычно берутся, чтобы заработать. Под Миколайскими воротами сидели добрые четверть сотни нищих, демонстрировавших изпод лохмотьев гнойные культи и язвы. Бедржих бросил им несколько медяков, для видимости и прикрытия: они вступали в город как купцы, а среди купцов существовала мода на милостыню, пожертвования и тому подобный выпендреж.
– Мы здесь разделяемся, – заявил он, когда они отъехали от ворот и оказались возле монастыря доминиканок. – Ратибор, я думаю, вы знаете? Это улица Девичья, едучи прямо, доберетесь до Рынка и улицы Одрянской, которая от него отходит и ведет к одноименным воротам. Есть там заезжий двор, известный как «Мельничный вес». Там остановитесь и подождете нас. То есть, меня и Рейневана.
– А вы, – сожмурил глаза Шарлей, – тем временем отправитесь по другому адресу. По какому, если не секрет?
– В принципе, не секрет. – Лицо Бедржиха не дрогнуло. – Но стоит ли? Если бы, тьфутьфу, чтото пошло не так, могут об этом адресе спрашивать. Тогда можно прикрыться незнанием.
– Если бы, тьфутьфу, чтото пошло не так, – спокойно сказал демерит, – возможно, надо будет вытаскивать ваши жопы из западни. Знание тогда может оказаться нам полезным. В отличие от незнания.
Проповедник какуюто минуту молчал, покусывая губы.
– На рынке, сказал он наконец. – Восточная сторона, угол Длинной. Дом «Под Золотой короной».
Об ошибке не могло быть и речи. Каменный дом в восточной стене рынка, на углу улицы Длинной, был украшен на фронтоне пышным рельефом, представляющим золотую корону среди мотивов из растений. Скрытая под навесом дверь напоминала ворота крепости, так же долго пришлось в нее стучать, чтобы дождаться реакции. Бедржих стучал и тихо ругался. Рейневан оглядывался, высматривая возможную слежку. В конце концов им открыли, выслушали, провели, завели. Рейневан аж вздохнул от удивления. Помещение, в котором они находились, было идентично тому вроцлавскому, в котором в феврале он получал депозит Отто Беесса, идентично почти в каждой детали, включая гданьскую мебель, камин и большую карту на стене напротив. Пребывающий в знакомом помещении служащий тоже выглядел знакомо. И не удивительно, что это был тот самый служащий.
– Приветствую вас в красивом и богатом городе Ратиборе, господа. – Служащий компании Фуггеров встал изза стола, показал, чтобы все садились. – Пан Бедржих из Стражницы, насколько мне известно?
– Действительно, – подтвердил проповедник. – А то…
– Рейнмар фон Беляу, – прервал с улыбкой служащий. – Уже имел удовольствие. Рад видеть вашу милость, рад констатировать, что ты вышел победоносно из различных неприятностей, которые недавно выпали на долю вашей милости. А вашу милость, пан из Стражницы, прошу передать гейтману Прокопу Великому, что меня порадовал вид пана Рейнмара.
– Сделаю, – ответил Бедржих с каменным лицом.
– Ты должен знать, Рейнмар, – с губ служащего не сходила улыбка, – что твое присутствие здесь – это своего рода проверка. Тест на доверие. Гейтман Прокоп решил подвергнуть испытанию компанию Фуггеров. Компания, которая никогда не остается в долгу, подвергла испытанию гейтмана Прокопа. Испытания, я утверждаю, прошли успешно. Для всех.
– Предлагаю переходить к делу, – кисло сказал Бедржих. – Время не ждет.
– Тогда давайте, – согласился служащий, – экономить время и слова. Время – деньги, а verbis ut nummis utrndum est. [135]Говорить ведь нам придется о деньгах. В воздухе висит война, а nervus belli pecunia. [136]Итак, я слушаю, пан из Стражницы. Какие относительно pecunii ожидания гейтмана Прокопа, верховного предводителя войск Табора? На какую сумму оценил Табор свои потребности? Какая сумма вас устроит?
– Сто тысяч коп пражских грошей.
Служащий погладил гладко выбритый подбородок.
– Это немало. Скажу больше: это много.
– Гейтман Прокоп предлагает, чтобы компания рассматривала это как инвестицию.
– Война, – ответил служащий, – вещь слишком ненадежная, чтобы привлекать в нее такой большой капитал в надежде на будущую прибыль. Такую инвестицию нельзя рассматривать также по моральным и этическим соображениям, компания Фуггеров, словно жена Цезаря, должна заботиться о своем имидже и репутации. Таким образом, остается заем. Конфиденциальный кредит. Мы предоставим вам кредит, вы его выплатите… Скажем, на протяжении трех лет. Естественно, с процентом. Процент, ясное дело, будет высокий. Но безналичный.
– Это означает, – поднял брови Бедржих, – без наличных?
– Да, именно это и означает. Безналичный, то есть без наличных. Предоставленный кредит выплатите по номинальной стоимости. А проценты в виде оказания услуг.
– Каких?
– Не позднее, чем через год, – начал после минуты напряженного молчания служащий Фуггеров, – вы выступите большим рейдом на Саксонию. Это определено экономической, политической и военной ситуацией. Поход будет иметь характер главным образом грабительский, но не менее важны будут и его второстепенные цели: экспорт революции, пропаганда и нагнетание страха, а также разгром экономики врага, уничтожение его морального духа и срыв планов очередного крестового похода на Чехию.
Бедржих не прокомментировал, его лицо не дрогнуло. Но глаза говорили многое.
– Принимая во внимание масштаб предприятия, – продолжал служащий, – Табор заключит союз с Сиротками и Прагой. Вглубь Саксонии войдете, как нетрудно догадаться, через Рудные горы, долиною Лабы отправитесь на Дрезден и Мейсен. И там начнете выплачивать проценты по кредиту, который вам предоставит компания. Путем оказания услуг. У тебя не бывает проблем с запоминанием, пан из Стражницы.
– Не бывает.
– Это хорошо. Услуга первая: уничтожите стеклозавод в Гласгутте.
– Ага. Он принадлежит, догадываюсь, конкурентам.
– Не угадывай, пан Бедржих, ибо это не игра «Угадайка!» И не какоелибо другое похожее по характеру народное развлечение. Продолжаю: в Ленгефельде есть рудник железной руды. Вы уничтожите круги и приводы, служащие для водоотвода, черпаки, промывные решета, дробильные машины и ступы для разбивания породы, молоты…
– Минуту. Еще раз. Что мы там должны уничтожить?
– Все, – улыбался одними губами служащий компании Фуггеров.
– Ясно.
– В рамках дальнейшего оказания услуг, – голос служащего был холодным и бесстрастным, – вы разрушите ствол шахты Гермсдорфе, плавильную печь, обжигальню и все курные избы. Уничтожите шахту серебра в Мариенберге. Угольную шахту во Фрейтале. И шахту олова в Альтенберге. Запомните?
– Естественно.
– Прекрасно. Если Табор примет условия, сто тысяч коп грошей будут вам доставлены на протяжении месяца. Это все, пан из Стражницы. Прошу передать гейтману Прокопу мои слова глубокого уважения. А господина фон Беляу попрошу остаться. Имею к нему пару слов. Приватно.
Бедржих поклонился, бросил на Рейневана неприязненный взгляд.
– Твои дела во Вроцлаве идут не наилучшим образом, – начал служащий, как только они остались с глазу на глаз. – Я знаю, что ты возлагал надежды на алтариста, которого зовут отцом Фелицианом. Надежды эти тщетны. Алтарист тебе не поможет, он сам попал в затруднения, из которых ему будет нелегко выкарабкаться. Любой контакт с ним в настоящее время абсолютно противопоказан. Абсолютно противопоказаны также визиты во Вроцлав. И в его окрестности, в широком понимании этого слова.
– Узнал ли Фелициан чтонибудь о…
– Нет, – прервал служащий. – Ни он, ни ктолибо другой.
– Что с моими друзьями? Они в безопасности? Я могу быть за них спокоен?
– Никто, – ответил служащий, – в наше время не есть в безопасности. А такую роскошь, как спокойствие, не могут себе позволить даже самые сильные мира сего. Единственно, что я могу тебе сообщить, что Грабиса Гемпеля, по прозвищу Аллердингс, во Вроцлаве нет, он исчез, выехал, место пребывания неизвестно. А аптекаря Чибульку никто с тобой не связывает. И не свяжет. В этом деле положись на компанию.
– Благодарю. Еще одно: в феврале из рук вроцлавских стражников меня спасла… Женщина. Вы, может, чтото о ней знаете?
Служащий улыбнулся.
– Женщина, Рейнмар, – это пух бесполезный. Компанию Фуггеров интересуют исключительно важные вопросы.
Бедржих не ждал «Под короной», он ушел. Рейневан был один на ратиборском рынке.
В отличие от шумного и пульсирующего активностью пригорода, внутри своих стен Ратибор был тихий и как бы немного угасший. Рейневан, не будучи завсегдатаем, не знал, то ли город был всегда таким, то ли его обитателям передавалась тяжелая атмосфера Страстной Недели. Он проходил возле приходской церкви Вознесения, возле которой собиралась толпа идущих на мессу. Но верных созывал не колокол: был Страстной Четверг, колокола храмов онемели, замененные противными и зловеще стучащими деревянными колотушками.
Рейневан как раз направлялся к церкви, но вдруг повернул в сторону ратуши. Он был беспокоен, то и дело поглядывал через плечо, убеждаясь, не следят ли за ним. Виной тому был служащий Фуггеров, который довольно решительно рекомендовал бдительность и подсказал возвращаться другим маршрутом, лучше всего с применением чародейного амулета Панталеона. Однако, у Рейневана уже не было Панталеона, артефакт, который маскировал внешность, остался во Вроцлаве, в аптеке «Под мандрагорой». Под конец пребывания во Вроцлаве, опасаясь вредных для здоровья побочных последствий ношения амулета, Рейневан спрятал его в тюфяке и не пользовался им. Наверное, поэтому его и схватили.
Сейчас он предпочитал быть осторожным даже сверх меры. Вместо того, чтобы идти к товарищам в «Мельничный вес», он плутал следы. Зашел в многолюдные суконные ряды, остановился возле лавки шорника, где толкотня была наибольшей. Внимательно следил за прохожими. Никто не напоминал шпиона. Он вздохнул.
И едва не подавился, когда ктото внезапно хлопнул его по плечу.
– Слава Иисусу, – сказал Лукаш Божичко. – Добро пожаловать в Силезию, Рейневан. Где же это ты был так долго?
– Ну, не вынуждай меня ждать, – торопил Божичко. – Какая информация у тебя есть для меня?
На темном подворье, куда он затянул Рейневана, воняло квашенной капустой. Блевотиной. И кошачьей мочой.
– Дальше, дальше, – нетерпеливо подгонял поляк. – Покажи, что есть от тебя польза.
– Если тебе удалось здесь меня найти, – Рейневан прислонился спиной к стене, – то ты обладаешь информацией несравненно лучшей, чем я. От того, что знаю я, тебе пользы не будет. Потому что я не знаю ничего.
– Твоя Ютта, – Божичко его словно не слышал, – имеет под нашей охраной полный уют, ее кормят и обстируют, имеет тепло, у нее чисто и элегантно, ей у нас, как у мамы, ба, даже лучше, потому что общество интереснее. Этот комфорт нам дорого обходится, тратим на него деньги. Нука, убеди нас, что мы не бросаем их на ветер.
– Я ничего не знаю. Мне нечего донести.
– Ты меня разочаровываешь.
– Мне жаль.
– Жаль тебе только еще может быть, – прошипел Божичко. – Ты меня держишь за идиота? Я нашел тебя здесь, потому что, как ты правильно догадался, обладаю информацией. Знаю, что ты близок с Прокопом, близок с Горном, близок с Бедржихом из Стражницы, близок с Корыбутовичем. Ты должен был чтото слышать, чтото видеть, быть свидетелем чегото либо его участником. Военные планы, политические замыслы, союзы и договоры, способы получения финансовых средств. Ты должен о чемто знать.
– Ничего не знаю.
Божичко топнул ногой, отгоняя кота, который ласкался к его штанине.
– Есть два варианта, – сказал он. – Первый: ты врешь. Второй: ты дурак и размазня. В обоих случая ты оказываешься непригодным, обе возможности ставят на тебе крест как на ценном сотруднике. Это для тебя нехорошо, а еще хуже для твоей Ютты. Комфорта, который она сейчас имеет, мы можем ее с легкостью лишить. А удобства заменить на неудобства. Настолько неудобные, что даже болезненные.
– Ты обещал, что вы ее не обидите! Нарушаешь обещание!
– Подай на меня в суд.
– Я знаю, – выпалил Рейневан, – коечто, что может вас заинтересовать. Если вас интересует будущее мира.
– Говори.
– В 1431 году, вероятно, в феврале месяце, умрет папа Мартин V. За четыре недели перед Пасхой конклав провозгласит папой Габриэля Кондульмера, кардинала из Сиены, в пророчестве Малахии фигурирующего как Lupa coelestina, небесная волчица. Прежде, чем это случится, умрет Витольд, великий князь литовский. Умрет как князь, королевская корона не будет ему дана, интриги Люксембуржца результатов не дадут. Смерть Владислава Ягеллы, короля Польши, наступит в Год Господен 1434, в конце мая либо в начале июня. Сигизмунд Корыбутович переживет обоих своих дядек.
– От кого у тебя эта информация?
– Если скажу, что от одной колдуньи и от одного духа с того света, поверишь?
Кот, которого отогнали, мяукал. Божичко несколько минут мерял Рейневана пронзительным взглядом.
– Поверю, – сказал он наконец. – Откуда ж еще, если не с того света или чаров? Я коечто в этом смыслю, потому что, как и ты являюсь адептом тайных знаний. Тут нет ничего зазорного, ведь никто иной, как трое волхвов поприветствовали Иисуса в Вифлиеме, принося ему миро, ладан и золото. Благодарю за известия, мы их используем без всякого dubium. [137]Но этого слишком мало. Определено мало. Я хочу знать…