О Господи! Я точно сбрендила. Что же это я такое говорю!
— Уважаемые пассажиры, — вещает в мегафон водитель автобуса, — остановка Игровая Развлекательная. Она же Пятьдесят восьмая улица. Кому развлечения, прошу на выход.
Остолбенело переглядываюсь с Клыком и протискиваюсь к выходу. Наконец все мы высыпали на тротуар. Автобус с шипением закрыл двери, обдал нас зловонием выхлопных газов и отъехал.
Я осмотрелась. Оказывается, мы совсем рядом с нижней оконечностью Центрального Парка.
— Что… — открыла было я рот. Но тут мои глаза расширились, потому что на противоположной стороне улицы я вижу многоэтажное стеклянное здание. За прозрачной стеной выставлены в ряд огромный плюшевый медведь, высоченный деревянный солдатик и пятнадцатифутовая балерина на пуантах.
Яркая вывеска над входом гласит: «АФО Шмидт».
Это самый большой, самый поразительный игрушечный магазин на свете!
Вот тебе и на!
Дорогой читатель, ты прекрасно знаешь, о ком идет речь в этой истории. О бедных, обездоленных детях-птицах. Так что тебе нетрудно догадаться, что мы отродясь не бывали ни в каком игрушечном магазине. А уж в таком, как «АФО Шмидт», и подавно!
Попади любой, даже нормальный человеческий ребенок в «АФО Шмидт», он сразу решит, что попал на седьмое небо или попросту в рай. Каждый сюда вошедший первым делом, непременно, остолбенеет перед высоченными, в два этажа, часами. Встанет, как вкопанный, и забудет про время, зачарованный движущимися фигурками. Они, фигурки-то эти, кружатся, маршируют, кренделя и коленца всякие выкидывают да еще и распевают песню про «этот маленький мир». Почему маленький, ума не приложу. Ничего маленького я тут не вижу.
|
|
Я, конечно, понятия не имею, почему и, главное, зачем, мы здесь оказались. Кратчайший путь к Институту вряд ли лежит через эту волшебную Шмитляндию. Но даже рискуя отклониться от генеральной линии, я все равно принимаю Соломоново решение тщательно исследовать предложенный нам маршрут. Как ни сомнительна моя резолюция, никто из наших почему-то не подвергает ее сомнению.
Перво-наперво, благополучно миновав часы, оказываемся перед плюшевым жирафом. Интересно, кто его купит, если он размером с настоящего. А может, он не продажный… Зато вокруг него столько всяких игрушечных зверюшек на любой вкус, что ими весь наш старый дом до отказа забить можно.
Газзи и Ангел вконец оторопели. Рты раскрыты, глаза круглые. Невооруженным глазом видно, что им никак не осознать, как это столько игрушек может оказаться сразу в одном месте.
— Игги, — Газ, как намагниченный, завороженно тянет Игги за рукав. — Игги, там Лего, целый зал одного Лего… пойдем… Это же наш любимый конструктор.
Мальчишек, понятно, теперь оттуда не уведешь, и я прошу Клыка:
— Присмотри там за ними, ладно?
Клык согласно кивает и как-то уж слишком поспешно устремляется в зал Лего. У меня возникает легкое подозрение, что он и сам не прочь провести там минуту-другую.
Сама я тем временем покорно наблюдаю, как Надж и Ангел перебирают одного за другим всех подряд плюшевых зверей.
— Макс, смотри, смотри, какой тигренок хорошенький. Скажи, хорошенький! Его Самсоном зовут, — сладко поет Надж.
Согласно киваю и обозреваю окрестности на предмет ирейзеров. Или, думаю, вдруг какая-нибудь зацепка найдется, на которую мне Голос намекал. Ничего… Зато Ангел настойчиво дергает меня за подол. У нее в руках медвежонок-ангелочек в белом одеянии, с белыми крылышками на спине и даже с золотым нимбом вокруг головы.
|
|
Умоляющее выражение лица у Ангела не оставляет никаких сомнений в том, что она мне сейчас скажет. Предупредив поток ее красноречия, переворачиваю медвежонка в поисках ценника. Удовольствие обладать этим сокровищем стоит сорок девять долларов. Денег у нас почти не осталось, так что мне даже сомневаться не приходится. Такого количества баксов я при всем желании не наскребу. Но Ангела мне от души хочется утешить.
— Солнышко мое, — наклоняюсь я к ней, — я все понимаю. Он настоящий ангелочек, но только очень дорогой. Мы никак не можем его купить, у нас таких денег нет. А так я бы с радостью.
Ласково глажу Ангела по голове. Уверена, она поймет. Но она вдруг сердито топает ногой:
— А я хочу!
Ничего себе! Вот так преображение! Чудеса, да и только! Пора принимать меры.
— Нет, я сказала, нет! Разговор окончен! — и я решительным шагом направляюсь прочь в сторону отдела Чудес.
Не спуская глаз с девчонок, верчу в руках волшебный шар восьмерку.[13]Потрясла-потрясла его, и в окошечке выплывает предсказание «очень вероятно». Что вероятно-то? Я ведь вопрос загадать забыла.
Всех игр, которые там продавались, даже перечислить невозможно. Помню лото Кабалла, настольную игру «Цыганка-гадалка» и всеми давно любимую говорящую планшетку Виджай.[14]
С трудом подавляю желание затопать, как Ангел, ногой и закричать «хочу»! Похоже, я недалеко от нее ушла. И со мной, кажется, происходят здесь те же таинственные превращения. От греха подальше, прячу руки в карманы — как бы не стянуть чего-нибудь ненароком.
|
|
— А что если остаться здесь переночевать, — посещает меня шальная идея, — можно вдоволь наиграться…
Внезапно — я даже не смотрю — мой зоркий птичий глаз сам собой отмечает медленно ползущую по доске Виджай стрелку. Ерунда какая-то. Стрелки сами собой не вертятся. Всем известно, что их игроки втихаря подталкивают.
Но эта крутится. Сама по себе.
Может, кто-то все-таки шутки со мной шутит? Оглядываюсь. Делаю полный оборот вокруг своей оси — никого. Ангел по-прежнему не может расстаться со своим медведем. Надж тоже там рядом, и до них шагов десять. Может, какая-то невидимая леска стрелку движет? Помахала руками над планшеткой — никакой лески.
А стрелка все ползет.
Встала. Острый кончик уперся в букву «С».
И снова медленно-медленно движется дальше. Стоп. И прямо в «П».
Поднимаю планшетку в воздух, на случай если стрелку магнитом снизу двигает. Никакого магнита.
Стрелка дошла до «А», встала. Поколыхалась-поколыхалась и вернулась на «С».
Поехала на следующий заход и замерла против «И».
С-П-А-С-И.
СПАСИ
Точно раскаленную, бросаю доску на прилавок.
Треугольный носик указателя продолжает двигаться как ни в чем не бывало.
Медленно скользит на «М».
Снова откланяется к «И».
Стою, сцепив руки и кусая губы.
Когда стрелка приползла на «Р», я готова была кричать благим матом. В оцепенении продолжаю мрачно взирать, как Виджай составляет мое имя: «М» «А» «К» «С».
СПАСИ МИР, МАКС
— Клык!
Он развернулся, мельком глянул на меня и, увидев выражение моего лица, дернул Газа и Игги за руки — айда!
Секунда — и я, Надж и трое мальчишек стоим под часами.
— Пошли отсюда, а то мне тут еще чего-нибудь напредсказывают. И так уже Виджай заставляет меня мир спасать.
— Ну ты, Макс, даешь! Ты у нас в знаменитости выбралась, раз тебя уже в Виджай вписали, — Газман явно не сечет моих зловещих предчувствий.
Вдруг Клык спохватывается:
— Ангел! Где Ангел?
Протягиваю руку и… Меня прошибает холодный пот. Голова, как на шарнире, поворачивается на триста шестьдесят градусов. В панике бросаюсь назад в плюшевый отдел. «Ангел! Где Ангел?» Похитили! Опять похитили!
Поскользнувшись, с разбегу врезаюсь в здоровенную заводную обезьяну шимпанзе. Прямо передо мной Ангел мирно беседует с пожилой женщиной. Таких старых ирейзеров мне еще не встречалось, так что сердце мое постепенно входит в привычный ритм.
Ангел грустно смотрит на тетеньку и протягивает ей медведя-ангелочка.
— Что она там… — договорить Клык не успевает. Поколебавшись, женщина кивает и что-то отвечает Ангелу. Что именно, мне не разобрать, но я ясно вижу, как расцветает у нашей девочки на лице ангельская улыбка.
Игги спокойно констатирует услышанное:
— Кто-то что-то Ангелу покупает…
Ангел прекрасно видит, что мы за ней наблюдаем, но упорно отводит глаза. Все пятеро, мы на почтительном отдалении следуем за ними к кассе, и, не веря своим глазам, я вижу, как женщина с растерянным видом достает кошелек и расплачивается за медвежонка. Ангел от восторга подпрыгивает на месте и в сотый раз повторяет: «Спасибо! Спасибо!»
Старушка отдает ей покупку, улыбается и, по-прежнему обескураженная, выходит из магазина.
Окружив нашу младшенькую, хором принимаемся допытываться:
— Что ты там учудила? Что ты этой женщине наговорила? Почему она заплатила? Сорок девять баксов! Нам-то никто ничего не покупает…
— Ничего я ей не наговорила, — Ангел намертво вцепилась в медведя. — Я только ее хорошо попросила и объяснила, что я его очень-очень-очень хочу. И что у меня нет денег…
Надо поскорей отсюда выметаться, пока Ангел не уговорила еще кого-нибудь купить ей гигантского жирафа…
На улице над головой палит солнце. Не пора ли нам что-нибудь поесть? И не пора ли нам вернуться к поискам Института?
Я никак не могу успокоиться:
— Значит, ты только что просто попросила незнакомого человека купить тебе дорогую игрушку. Так-таки «просто попросила»?
— Ага, — невинно кивает Ангел, — просто попросила. Ну, понимаешь, мысленно…
Мы с Клыком озабоченно переглянулись. «Озабоченно» — это мягко сказано. Правильнее будет сказать «нервно».
— Ну-ка, ну-ка, Ангел, — допытываюсь я, — давай поточнее. Что ты умеешь читать чужие мысли, это понятно. Но чтобы ты могла… Как бы это поточнее выразится… внушать людям свои мысли — это что-то новенькое.
— Да я ничего… Я просто попросила ее мысленно. — Вид у нее отсутствующий, и она, как ни в чем не бывало, разглаживает медвежонку маленькие белые крылышки. — Тетенька совсем даже не возражала. Просто взяла и купила. Это у меня будет девочка. Я назову ее Селестой.
— Ангел, послушай меня. Ты что, загипнотизировала ту женщину в магазине, чтобы она купила тебе твоего медведя?
— Не медведя, а Селесту. А что это «загипнотизировать»? Я такого слова не знаю.
— Гипнотизировать — значит лишать кого-либо воли, подчинять своему влиянию. Как-то мне не верится, что та тетенька сама тебе медведя купила. Признайся, это ты ее ЗАСТАВИЛА.
— Селесту, ее Селестой зовут.
— Ладно, пусть будет «Селеста». Ты слышишь, что я тебе говорю.
Ангел задумалась и с сомнением нахмурилась. Но лицо ее быстро прояснилось:
— Я очень-очень Селесту хотела… Больше всего на свете!
Как будто это как-то меняет дело.
Я открываю рот продолжить читать свою жизненно важную нотацию, но взгляд Клыка останавливает меня на полуслове. Выражение его лица положительно означает: «Ты не Надж. Заткни фонтан, дай отдохнуть и фонтану». Почему-то я послушно киваю — пусть потом сам скажет мне, что он на эту тему думает.
Хрен с ним, пора возвращаться к нашей главной задаче. Но как к ней возвратишься, если у меня нет ни малейшего представления о том, как найти этот Институт.
Купили поесть какой-то экзотический фалафель. Внимательно обозреваем на ходу окрестности и макаем шарики в соус. Ангел, чтобы освободить себе руки и не испачкать свою Селесту, заткнула ее за ремень джинсов.
Как ни стараюсь отвлечься, история с этой дурацкой игрушкой все никак не выходит у меня из головы. Ангелу шесть лет. Воспитывать по-человечески ее, конечно, никто никогда не воспитывал. Но все равно уж казалось бы кто-кто, а Ангел знает, что такое хорошо и что такое плохо, понимает, что ради своего «хочу» нельзя людям черт знает что внушать. Ан нет, ничуть не бывало. Не знает.
Иду и переживаю.
Ой! Очередной выстрел в висок. Растираю голову пальцами и слышу, как Голос ласково внутри меня увещевает: Макс, перестань. Это всего-навсего игрушка. Всем детям игрушки нужны. Зачем Ангела детства лишать? Тебе самой-то поиграть не хочется?
— Выросла я уже из игрушек, — сердито бормочу я и снова ловлю на себе удивленный взгляд Клыка.
— Тебе что, тоже игрушек хотелось? — вторит Голосу Газзи, явно не понимая, с кем я разговариваю.
Отчаянно трясу головой. Мол, порядок, ребята, не обращайте на меня внимания. Это я просто с Голосом своим беседую.
По крайней мере, на сей раз от этих «внутренних» разговорчиков я от боли хоть сознания не теряю.
Ты уж прости меня, Макс. Я совсем не нарочно. Я не хочу тебе больно делать. Я тебе только помочь хочу.
Сжав губы, стараюсь молчать, как партизан, не буду ему отвечать. Когда его спрашивают, он как воды в рот набрал. А тут треплется, не остановишь…
Раздражает он меня ужасно, почище Клыка.
Меня начинает всерьез сносить с катушек. Куда ни пойдем, всюду эта потусторонняя галиматья достает. Если не Голос, так телевизоры в витрине. Если не телевизоры, так хлопец в туннеле все содержимое моих мозгов на экран своего Мака выплеснет. А то водитель автобуса за здорово живешь на развлекаловки всякие указывает. Ирейзеры донимают. Что это, скажи на милость, дорогой читатель, если не паранойя? Но, может, все-таки не паранойя, если за нами и вправду гоняются постоянно?
— Мы окружены, — бормочу я себе под нос, мрачно разглядывая свои ботинки.
Рядом со мной Клык делает резкий разворот на все триста шестьдесят градусов.
— Мы только зря время тратим. У нас дела поважнее этих нью-йоркских прогулок найдутся. Пора Институт найти и все истории да судьбы поскорее распутать, а не шляться впустую по всяким игрушечным магазинам.
Всему свое время, Макс.
Клык собрался мне что-то ответить, но я прикладываю к губам палец — подожди секунду.
Ты, Макс, расслабляться не умеешь. А пора бы тебе научиться. Расслабление нервной системы способствует внутреннему развитию и общению с окружающим миром. Это наукой доказано. Так что учись.
— Какое, к черту, расслабление нервной системы! — шиплю я, как самая настоящая кобра. — Институт этот треклятый искать надо, деньги кончаются, ирейзеры повсюду! Мне не до расслаблений.
Все наши остановились и озабоченно на меня смотрят. А Клык, похоже, вообще меня в психушку тащить готов.
Получается, я совсем спятила. От инсульта или что там со мной было, мозги мои, видно, изрядно повредились. И я теперь голоса всякие слышу. Мои от меня теперь, как от парии какой, шарахаются. Я теперь как белая ворона. Они все вместе, а я — одна.
Не всякие голоса, Макс, а один только Голос. Так что не паникуй.
— Макс, ты что? Что с тобой? — волнуется Газ.
Перевожу дыхание, стараюсь, как могу, взять себя в руки. И честно признаюсь:
— Я больше не могу. Три дня назад Ангел сказала, что где-то здесь в Нью-Йорке есть место под названием Институт, что в нем собрана на нас информация, много информации. Которую мы всегда хотели про себя знать.
— Мы там про своих родителей узнаем, — вставляет Игги.
— Вот-вот. Но теперь мы здесь, и со мной всякая чертовщина творится, и я не уверена…
Без всякого предупреждения волосы у меня на затылке встают дыбом.
— Привет, малыши! — Прямо перед нами из дверей какого-то здания выскакивают двое ирейзеров.
Ангел визжит. Инстинктивно хватаю ее за руку и толкаю себе за спину. Круто развернувшись, молниеносно набираем скорость и несемся по тротуару. Я и Ангел впереди — Клык с Игги замыкающими. Народу полно. Расталкивая толпу, летим сломя голову.
— На другую сторону, — командую я, метнувшись на проезжую часть, и мы все шестеро ныряем между желтых нью-йоркских такси. Водилы клаксонят как сумасшедшие и сыпят нам вдогонку отборными ругательствами.
Но тут — хрясь — и весь этот гам перекрывает глухой стук и ошеломленный полузадушенный крик.
— Мотоцикл ирейзера сбил! — кричит Клык.
Как ты думаешь, дорогой читатель, можно драпать во все лопатки, тащить за собой шестилетку и при этом вслух, громко смеяться? Позволь мне тебя уверить, можно!
Но не проходит и секунды, как тяжелая когтистая лапа хватает меня за волосы, а жесткая подножка выбивает землю из-под ног. Рука Ангела выдернута из моей руки, и в уши мне бьет ее отчаянный крик:
— Спасите! Убивают!
И поверь мне, уважаемый читатель, если она кричит «убивают», значит, действительно, убивают!
Никто и глазом моргнуть не успел, как здоровенный ирейзер перебросил меня, будто тюфяк, через плечо.
В нос мне ударила его резкая звериная вонь. Раскрытая в хриплом хохоте пасть обнажила длинные желтые клыки, а глаза налились кровью.
Улицу по-прежнему оглашает истошный визг Ангела: «Убивают!»
Брыкаюсь, лягаюсь, кусаюсь, вонзаю в него ногти и изо всех сил колочу кулаками — ирейзер только ржет и рысцой бежит по тротуару.
Народ расступается, и я слышу, как кто-то спрашивает:
— Кино что ли снимают?
Держи карман шире. Голливуду такое и не придумать. Им там слюнявые сериалы подавай!
Поднимаю голову. Клык, злой и сосредоточенный, несется по пятам. Он не отстает, но и догнать этого волчину ему не удается. Если где-нибудь здесь за углом ирейзера поджидает тачка, я пропала.
Рву ему уши, впиваюсь зубами в холку, всаживаю острыми локтями в спину и в ребра — никакого результата. Этим проклятым мутантам болевые рецепторы удалены на генетическом уровне.
— Клык! — отчаянно призываю я. — Клык, спасай!
Ирейзер, кажется, даже не убыстряет бега, но Клык начинает отставать все больше, а вопли Ангела слышны все глуше и все дальше.
В следующий момент внезапно то ли я соскальзываю вниз, то ли ирейзер оседает на землю. Нет, он по-прежнему крепко держит меня, но ему как будто подрубили ноги. Секунда, и он, придавив меня своей тушей, с глухим стуком валится на землю. От удара о гранитный поребрик тротуара из глаз у меня сыплются искры. Бешено пихаю его локтями, коленями, кулаками, головой, всем, чем могу. В конце концов высвобождаюсь из-под него, хватаюсь за стоящую рядом урну и встаю на четвереньки. У меня шок. А с ним-то что? Он не шевелится. Глаза остекленели, из пасти стекает тонкая струйка крови. Пара любопытных зевак остановилась поглазеть на происходящее, но в основном народ как двигался себе целеустремленно, так и движется, ничего вокруг не видя и реагируя только на звон или вибрацию мобильников. Ничто не может вывести нью-йоркцев из привычного равновесия.
Клык подскочил, поднял меня на ноги и тянет прочь.
— Подожди, не беги, он, кажется, сдох.
Недоверчиво Клык пнул неподвижную тушу носком сапога — никакой реакции, ни вздоха, ни намека на движение. Наклонился, напрягшись, то ли от страха, то ли от омерзения, приложил большой палец к запястью пощупать пульс.
— Ты вроде права. Похоже, сдох. Что ты с ним сделала?
— Ничего я ему не сделала. Просто орала что есть мочи. Но ему все было хоть бы хны! Он вдруг сам ни с того ни с сего на части развалился.
Клык еще раз наклоняется к дохлому ирейзеру. Отодвигает воротник у него на шее. Смотрим, у верхнего позвонка — татуировка: 11–00–07.
Тем временем к нам сбежалась вся наша стая. Ангел бросилась ко мне в объятия и заплакала… Прижимаю ее к себе и, успокаивая, шепчу:
— Не бойся, моя хорошая, не бойся. Все прошло, никто нас больше не тронет, ни тебя, ни меня, никого из нас.
Краем глаза замечаю, что нас уже теснит сгрудившийся вокруг народ, и слышу, как все ближе завывает полицейская сирена. Пора линять.
— Торчок какой-то концы отдал, — нарочито громко бросает Клык. Не сговариваясь, растворяемся в толпе и быстрым шагом сворачиваем за угол. Ставлю Ангела на ноги. Она семенит рядом, по-прежнему хлюпая носом, а я крепко держу ее за руку и старательно улыбаюсь. Но что-то не уверена, что улыбка моя получается убедительной. Меня все еще колотит — серьезнее переплета со мной еще не случалось!
Надо скорей найти этот чертов Институт и убираться отсюда подобру-поздорову обратно в пустыню, туда, где не надо все время озираться по сторонам, туда, где нас никто не найдет.
Решили переночевать в парке — туда путь и держим, благо эта часть Манхэттена нам теперь как свои пять пальцев знакома. Мимо снуют такси и легковушки, и никому опять никакого дела до наших злоключений. Мало ли случается драм на улицах Нью-Йорка.
— Значит, ему было пять лет, — тихо говорит мне Клык.
Я согласно киваю:
— Сделан в ноябре двухтысячного года. Седьмой экземпляр в серии. Выходит, не больно-то долгий срок им отпущен. А нам? Сколько лет жизни заложено в наших генах?
Нельзя на эту тему думать. Так никогда не расслабишься. Стараюсь релакснуться. Перевожу дыхание и оглядываюсь вокруг.
В глаза бросается такси. Только на крыше нормального мотора будет нормальная неоновая реклама «Знаменитая пицца дядюшки Джо». Или что-нибудь в этом роде. А этот мотор наезжает на меня очередным неоновым предсказанием: «Первый шаг — самый трудный!» Не такси, а гадалка какая-то. Первый шаг… Сколько я их уже сделала? Какой был первым? А может, настоящий-то первый шаг у меня еще впереди?
Иду, смотрю себе под ноги и механически отсчитываю шаги.
Посереди тротуара воткнуто в асфальт хилое дерево. То ли металлическая решетка защищает корни, то ли дерево за решетку засажено. В металлических ячейках застряла пластиковая карточка — наподобие банковских. Поднять ее? А вдруг там опять капкан. Была не была! Наклоняюсь ее подобрать.
Точно, банковская карточка. С моим именем: Максимум Райд. Тяну Клыка за рукав и без слов показываю ему свою находку. От удивления у него расширяются глаза.
Тут снова прорезался Голос:
Пользуйся на здоровье. Но тебе надо додуматься, какой у нее пароль.
Как додуматься-то? Может, снова такси какое-нибудь поедет с моим пин-кодом на крыше. Вздохнув, запихиваю карточку в задний карман. Ладно, утро вечера мудренее. Утром подумаем.
А теперь в Парк. Тихий, темный Центральный парк.
— Откуда, интересно, Голос знает, где я и что я вижу, — шепчу я Клыку.
Мы все шестеро удобно расположились в толстенных ветвях огромного раскидистого дуба в Центральном парке. Забрались на самую верхотуру — от земли футов этак в сорока. Здесь, наверное, можно даже поговорить спокойно — никто не подслушает. Если и здесь, конечно, локаторов не понаставлено. Уж поверь, уважаемый читатель, меня теперь ничто не удивит, даже локаторы на деревьях Центрального парка.
— Он же внутри тебя, — откликается Клык, привалившись спиной к стволу, — где ты, там и он. Подключился ко всем твоим рецепторам — вот ему и известно, что, где и когда ты делаешь.
Настроение мое резко падает. Только не это! Как же я такой вариант не просекла!?
— Что же получается, у меня теперь ничего личного, ничего сокровенного не осталось. Что я ни делай, все теперь известно этому Голосу, хоть и внутреннему, но совершенно мне постороннему.
— Даже в туалете? — глаза Газа недоуменно округляются, и Надж прыскает в ладошку.
Простота нашего Газзи уж точно хуже воровства. Накостылять бы ему хорошенько, да ладно, пускай живет, тем более что «туалеты» его всех разом развеселили.
Только Ангел, похоже, забыла обо всем на свете. Сидит себе и гладит свою Селесту.
Достаю найденную на улице банковскую карточку. Та, которую мы сперли у амбала в Калифорнии, — настоящая, проверенная — все еще болтается у меня в кармане. Пользоваться ею уже нельзя, но сравнить с моей новой находкой можно. Вроде они похожи: обе пластиковые, легкие, одинаково прямоугольные.
Если новая карточка всамделишняя, надо как-то вычислить пин-код. Без него толку от нее — чуть. «Как его с потолка-то возьмешь? — бормочу я себе под нос и в сотый раз рассматриваю кусок пластика. — Тысячу лет на это потратишь, а все равно не вычислишь».
Сказать, что я устала, — значит, ничего не сказать. К тому же на голове у меня выросла здоровенная шишка — долбанул-таки меня ирейзер перед смертью о гранитный поребрик. Будто мало моей бедной голове и без того достается!
Без слов выбрасываю вперед левый кулак. На него ложится крепко сжатая рука Клыка. Сверху — кулак Надж, Игги и Газмана. Наконец и Ангел сперва ставит свой кулачок на Газманов, а потом пристраивает на вершине всей пирамиды плюшевую лапу Селесты. Раз, два, три — и пирамида снова рассыпалась. Укладываемся на ночь на ветках. Газ ворочается и вздыхает. Ангел примостилась прямо надо мной, и ее кроссовки болтаются рядом с моей коленкой. Мне видно, как она понадежнее пристраивает рядом с собой Селесту.
Меня убаюкивает вечерний ветерок, шелестящий листвой нашего дуба. Засыпаю со счастливой мыслью: как хорошо, что мы все вместе и можно спокойно проспать еще хотя бы одну ночь.
Тишину разорвал резкий властный голос:
— Лазать по деревьям Центрального парка противозаконно! Немедленно слезайте!
Мгновенно проснувшись, вижу, что Клык уже пристально и вопросительно смотрит на меня. Наши взгляды устремляются вниз.
Под нашим дубом припаркована черно-белая полицейская машина, и ее мигалка разрывает темноту. Будто нет в этом городе никаких других преступлений, и на поимку шестерых детей необходимо бросить главные резервы нью-йоркской полиции.
— Откуда они про нас узнали? Откуда им стало известно, что мы здесь? — шепчет Газман. — Они что, деревья инспектируют?
Женщина в полицейской форме повторяет в мегафон:
— Лазать по деревьям Центрального парка противозаконно! Немедленно слезайте!
Придется слезать. Медленно и неуклюже, с ветки на ветку, как все нормальные дети. А ведь легко могли бы спрыгнуть — что нам какие-то сорок футов. Нет, ломай теперь комедию.
— Значит так, — определяю я план действий. — Спускаемся. Старайтесь себя не выдать. Делайте все, как обыкновенные люди. Как слезем, мигом бегите врассыпную. Не бойтесь разъединиться. Встречаемся на углу Пятьдесят четвертой улицы и Пятой Авеню. Ясно?
Все кивают. Первым слезает Клык. За ним Игги, осторожно нащупывая ногой каждую ветку. Ангел спускается следом, потом Надж и Газман. Я ступаю на землю последней.
— Вы что, слепые? Всюду в парке знаки стоят: «Лазать по деревьям запрещено!» Или читать разучились? — с важным видом начинает свою нотацию один из полицейских. А мы тем временем медленно отступаем едва заметными полушагами.
— Вы, кажется, сбежали? От родителей? Из школы? — допытывается женщина-полицейский. — Мы вас сейчас в полицию отведем. Позвоните оттуда родителям или там родственникам каким…
— Э-э-э… господа полицейские, с родителями, видите ли, может быть некоторая проблема.
Тут подъехала новая машина, и из нее во всеоружии выкатились еще двое полицейских. Зажужжали переговорные устройства. Пока тот, который читал нам нотацию, переговаривался с вновь прибывшим подкреплением, я тихо скомандовала:
— Бежим! — Мы кинулись врассыпную, только пятки засверкали.
— Селеста! — вскрикнула Ангел и бросилась назад поднимать оброненного медвежонка. Двое полицейских кинулись ей наперерез.
— Нет! Назад! — ору я и, вцепившись в нее, тащу за собой. Она упирается, стараясь вырваться. Хватаю ее на руки и улепетываю во все лопатки. Поравнявшись с Клыком, перекидываю Ангела ему на плечи.
Короткий взгляд назад — женщина полицейский подобрала Селесту и глазеет нам вслед. Позади нее двое других прыгнули в машину. Я уже почти свернула за угол, но на секунду встала как вкопанная. Длинный коп смотрит на меня из-за стекла второй тачки. Это Джеб! Или, может, не он? Встряхнувшись, бросаюсь прочь догонять своих.
— Селеста, — отчаянно кричит Ангел у Клыка на плечах. — Селеста!
Голос у нее исполнен такого горя, что у меня разрывается сердце. Но что тут поделать. Выбор прост: или она, или ее кукла. Вернуть ей медвежонка невозможно. Даже если она никогда меня не простит, я все равно приняла правильное решение.
— Мы тебе нового купим, — искренне обещаю я ей и, задыхаясь, несусь вслед за Клыком.
— Не нужен мне другой, — всхлипывает она. Руки ее обнимают Клыка за шею, и она горько плачет.
— Лохи отстали? — спрашивает через плечо Газман.
Оборачиваюсь на бегу. Две полицейские тачки, завывая сиренами и включив мигалки, лавируют в потоке машин.
— Не отстали, пошевеливайся! — и, пригнув голову, набираю скорость.
Никогда не видать нам свободы. Никогда не жить в безопасности. Видно, нам теперь до конца жизни удирать да прятаться.
Забираем от парка на юго-восток в надежде раствориться в запрудившей улицы неиссякаемой нью-йоркской толпе.
Клык поставил Ангела на ноги. Ее чумазое личико исполосовано дорожками слез, но она послушно бежит с ним рядом. От потери Селесты мне по-настоящему тошно. Игги едва касается меня рукой и несется со мной след в след. Он отлично держится рядом, словно слепота ему не помеха. Иногда в нее даже трудно поверить. Пересекаем Пятьдесят четвертую улицу. Копы не отстают.
— Давайте через универмаг, а там выйдем с заднего хода, — предлагает Клык.
Господи, вот бы взлететь! Оставить позади всю эту суету, шум, толпу, погоню, ирейзеров, полицейских. Подняться в небо, голубое-голубое. Глотнуть свободы… Меня так и подмывает открыть крылья, раскинуть их во весь размах, поймать в них ветер и солнце!
Мечты, мечты… И я соглашаюсь:
— Давайте. Держим на восток, к Пятьдесят второй улице.
Резко виляем с тротуара. Как Клык и предсказывал, через универмаг можно пройти насквозь. Ура! И еще раз ура! Улица, на которую мы вылетаем на другой его стороне, с односторонним движением. Чтобы сюда попасть, лохам предстоит немалый объезд.
Кабы только прежде, чем они сюда доберутся, найти какой-нибудь безопасный приют…