Он еще раз внимательно нас осматривает. Тут ко мне пододвинулась Ангел, взяла меня за руку и тоже улыбнулась ему лучезарной улыбкой. По-настоящему… ангельской.
— Четвертый этаж, — решается парень после секундной паузы. — Справочный и компьютерный кабинеты направо от главного читального зала. Пользование бесплатное, но на входе требуется расписаться.
— Спасибо вам большое. — Новая улыбка, и мы вприпрыжку бежим к лифту.
В лифте Газман нажимает цифру четыре.
— Что это ты с ним на все сто раскокетничалась? — бурчит Клык, не глядя на меня.
— Чего? — я прямо остолбенела, но дальнейших объяснений от него не последовало.
Лифт ползет вверх как нарочно медленно, и мы нервно отсчитываем секунды. Проклятая клаустрофобия. Ничего с ней поделать невозможно. К четвертому этажу с меня ручьями льет пот. Но в следующую минуту двери, наконец, открываются, и мы пулей вылетаем наружу, как будто это не лифт, а самая настоящая барокамера.
Компьютерный зал мы нашли сразу. На длинных столах по нескольку мониторов. Перед каждым клавиатура и подробная инструкция к выходу в интернет. У входа подписываюсь в журнале посетителей: Элла Мартинез. Ставлю победоносный росчерк, и библиотекарша ласково мне улыбается.
На этом наши достижения заканчиваются. Следующие полтора часа ничего хорошего не приносят. В четыре руки мы с Клыком шарим по интернету, пробуя всевозможные ключевые слова. Находим миллион институтов на любой вкус. Но ни один, даже отдаленно, не напоминает тот, который мы ищем. Суди сам, уважаемый читатель, похож на наш Институт вот, например, этот: Институт по выявлению внутреннего потенциала домашних животных. Если кто сечет, что эта галиматья значит, пожалуйста, черкните мне записочку с объяснением.
|
|
Ангел улеглась под столом и что-то там себе тихонько мурлычет. Надж играет с Газманом в виселицу. Ни один их них толком грамотно писать не умеет. Так что никто, по счастью, еще не повешен.
Игги неподвижно сидит на стуле, сосредоточенно глядя перед собой. Он прислушивается к каждому шепоту и к каждому шороху, фиксирует любой скрип стула или шелест бумаги. Я знаю, из всех этих звуков он выстраивает мысленную картинку происходящего, более точную, чем любой из нас увидит глазами.
Печатаю очередное ключевое поисковое слово, и экран моего компьютера не выдерживает, мигает как сумасшедший, и на нем высвечивается цепочка бесконечно повторяющихся слов: поисковая ошибка, поисковая ошибка, поисковая ошибка. А потом вспышка и темнота. Все! Баста!
— Наплюй, — успокаивает меня Клык. — Все равно сейчас закрывать будут.
— Может, мы здесь переночуем? Здесь хорошо, тихо… — Игги в библиотеке явно понравилось.
Осмотревшись, замечаю, что народу в зале больше не осталось. Мы последние, если не считать охранницы в форме. И она уже полным ходом направляется к нам.
— Не думаю. Нас отсюда сейчас турнут.
Что-то в этой тетке меня настораживает. Может, ее размеренная походка? В мозгу бьют колокола тревоги.
— Делаем ноги…
Ребята понимают меня с полуслова. Мы в одну секунду находим лестницу и стремглав несемся вниз.
Каждой клеткой, каждым нервом напряженно жду появления толпы ирейзеров. Выскакиваем в сумеречный свет вечерней нью-йоркской улицы, проносимся мимо помпезных львов.
Ни-ко-го! Погони за нами нет!
|
|
— Давайте обратно в парк на метро поедем, — устало просит Надж.
Уже поздно. Мы единодушно решили снова ночевать в Центральном Парке. Он большой, темный, деревьев много — есть где спрятаться.
— Всего каких-то восемнадцать кварталов, лучше пешком, — возразила было я, но тут же в глаза мне бросилось истощенное лицо Ангела. Она далеко еще не оправилась от тех опытов, которые проделывали над ней белохалатники. И я передумываю:
— Ладно, только давайте сначала посмотрим, сколько нам это будет стоить.
Ко входу в метро всего пять ступенек вниз, а меня уже колотит. Ангел, Надж и Газман устали так, что в замкнутом они пространстве или нет, им уже по фигу. Но Игги, Клык и я не находим себе места.
Проезд в метро — два бакса с носа. Детям ниже сорока четырех инчей — бесплатно. Сколько, интересно, инчей у нас Ангел будет? Ей всего шесть лет, но росту в ней уже верных четыре фута будет. Так что — дважды шесть — двенадцать — метро обойдется нам в двенадцать баксов.
Хотя… хотя в окошечке для продажи билетов — никого. Значит надо их покупать в автомате. Если, конечно, очень этого хотеть. А если не очень хотеть, то нам шестерым перемахнуть через турникет — дело плевое, особенно, если вокруг ни души.
Сэкономив двенадцать зеленых, торчим на платформе в ожидании поезда. Стоим пять минут, десять. Десять до-о-олгих минут под низкими гулкими сводами — и я готова лезть на стенку и орать во все горло. А что, если за нами следят? А что, если сию минуту сюда нагрянут ирейзеры?
Игги повернул голову к черной дыре туннеля, прислушиваясь к доносящимся оттуда каким-то неясным отзвукам.
|
|
— Что там?
— Люди.
— Рабочие?
— Не похоже…
Вглядываюсь в темноту. Теперь, сосредоточившись, и я различаю там в глубине отдаленные голоса.
И тут я принимаю одно из своих знаменитых решений. Одно из тех, от которых все наши всегда облегченно вздыхают и мгновенно обретают чувство полной безопасности и уверенности в завтрашнем дне.
— Ноги в руки и вперед! — командую я, спрыгнув с платформы на уходящие в темноту туннеля пути.
— Что бы это значило? — спрашивает Газман, показывая на металлическую табличку, на которой написано: «Держись в стороне от третьего рельса!»
— Это бы значило, что на третьем рельсе напряжение семьсот вольт, — не моргнув глазом, объясняет Клык. — Коснись его — и ты черная головешка.
— О'кей! Спасибо за доходчиво донесенную информацию. Ребята, следуйте инструкции. Держитесь в стороне от третьего рельса.
Откуда, интересно, Клык знает такие подробности про нью-йоркскую подземку? Мы переглядываемся, и он с гордостью почти что улыбается мне в ответ.
Первым почувствовал приближение поезда Игги. И тут же скомандовал:
— Поезд! Срочно сходим с путей!
Если ты, дорогой читатель, не знаешь, что между путями и стеной туннеля всегда есть узкий зазор, спешу тебя немного успокоить. Так что, если хорошенько выдохнуть и по этой стене распластаться, то есть небольшая вероятность, что пронесет. Вот мы и вбуравливаемся в грязный и вонючий туннельный кирпич. Тридцать секунд спустя мимо проносится поезд. Воздушной волной нас всех чуть не засасывает под колеса. Хорошо, что на всякий случай я прикрыла собой Ангела — самой бы ей ни за что на ногах не удержаться.
Короче, обошлось. С облегчением выдохнув, отдираем себя от стенки.
— Кто там? — спрашивает чей-то злобный хриплый голос. Похоже, что его обладатель последние пятьдесят лет безостановочно смолил, прикуривая папиросы одну от другой.
Идем не останавливаясь. Чуть высвобождаем крылья на случай, если придется придать себе экстренное ускорение — только не вверх, а головой вперед вдоль туннеля.
— Никто, — убедительно говорю я.
По стенке доходим до поворота. Заворачиваем за угол…
Батюшки светы! Перед нами еще один город. Новый Нью-Йорк, совсем не тот, что мы видели до сих пор. Вот оно, тесное и зловонное чрево Манхэттена. Потолок неожиданно поднялся этажа на три, и сверху свисают сталактиты засохшей краски и застывших испарений. Кучки людей забились в бетонные ниши.
На нас оборачивается сразу несколько грязных лиц, и кто-то говорит:
— Отбой! Это не копы, ребятня какая-то.
Интерес к нам тут же потерян. Все снова занялись своим делом, будто нас здесь и не было. Только одна тетка, на которой, кажись, надето двадцать пять слоев всякого рванья, безнадежно скрипит: «Ребят, у вас хавки не найдется?»
Надж молча достает из кармана и протягивает ей завернутый в салфетку кусок недоеденного кныша. Жадно схватив его и понюхав, тетка тут же отворачивается и принимается громко чавкать.
Тут и там это лежбише освещают здоровые железные нефтяные канистры, в которых народ развел огонь. Хотя сейчас весна и ночь нынче теплая, здесь, в подземном городе, вечная темнота, сырость и холод. Так что эти бочки — единственный источник света и единственная надежда не сдохнуть от гипотермии.
Мы попали не то что в новый город — в новый мир. В бомжатник, приютивший всех, кого выплюнул, отринул и растоптал верхний Нью-Йорк. И среди этих человеческих отбросов я в ужасе замечаю горстку ребят нашего возраста.
Вдруг осознаю, как болит у меня голова. Боль нарастала весь вечер, только у меня были разные другие неотложные заботы. А теперь мне бы только упасть где придется и заснуть.
— Эй, вы, давайте сюда! — хрипит бомжиха, которой Надж отдала свой кныш, и показывает нам на встроенную в стену длинную бетонную лавку. На лавке сидят, лежат, спят сотни людей, застолбив свое место, кто драными одеялами, кто картонными коробками. Грязным пальцем тетка тычет туда, где еще можно приткнуться на свободном пространстве.
Переглядываюсь с Клыком. Он пожимает плечами. Здесь, конечно, не то что в парке, но тепло, сухо и, похоже, безопасно.
Забираемся на лавку. Отвернувшись ото всех, строим свою кулачную пирамиду. Все, день кончен, пора спать. В ту же минуту все наши ровно сопят, подложив кулаки под головы.
А мы с Клыком сидим, привалившись спинами к стене. Я сжала голову руками и тру виски.
— Болит?
— Ага… Ничего, завтра пройдет.
— Спи. Я пока посторожу.
Я благодарно ему улыбаюсь и мгновенно отрубаюсь, не успев подумать, как же мы узнаем, что наступило утро.
Когда я спала, мой череп разнесло на куски.
Боль разорвала ночь пополам. Я заснула, и какой-то внутренний телик долго крутил мне сладкие сны про прогулки по усыпанным желтыми цветами лугам — реклама шампуня, да и только. Реклама накрылась от ножевого удара в мозг. Меня подбросило. Это конец! За мной окончательно пришла смерть. Больше она уже не отступит.
Воздух с шипением вырывается изо рта. Голова забита острыми стеклянными осколками. Они пиявками впиваются в мозг и рвут его на мелкие части. Я могу только слабо скулить: скорей, скорей бы умереть, лишь бы только эта пытка сейчас же кончилась…
— Макс, — низкий голос Клыка просачивается сквозь плотную завесу агонии. Но откликнуться я все равно не могу. Стой я сейчас на краю утеса, я бы с радостью шагнула вниз. И ни за что не раскрыла бы крыльев.
Меня тошнит. В голове пульсируют яркие бессвязные картинки, слова, звуки. Какой-то голос несет полную околесицу. Может быть, это мой голос. Зубы стиснуты так, что болят челюсти. Вкус крови во рту — я насквозь прокусила губу.
Чувствую, как на плечо мне ложится рука Клыка. Но его прикосновение точно из другого мира. А я как будто из-за стеклянной перегородки смотрю безумное сюрреальное кино.
Когда же, наконец, откроется передо мной тот знаменитый туннель белого света, туннель, на другом конце которого протянут мне руки добрые нежные люди в белых одеждах. Разве крылатым мутантам закрыт путь в рай?
И тут вдруг ко мне сквозь боль прорывается сердитый и ясный голос:
— Какая сволочь увечит мой Мак?!
Так же, как и раньше, боль постепенно начинает отступать. Перед глазами по-прежнему мелькают безумные, бессвязные образы. Но они чуть-чуть поблекли, и смотреть на них уже не так больно. Я чуть не заплакала от отчаяния: если на этот раз все кончилось, значит, я сейчас не умру. А если я не умру сейчас, значит, весь этот кошмар повторится опять.
Если бы вокруг никого не было, если бы рядом не было наших младшеньких, я бы кричала во все горло. Но я креплюсь и из последних сил стараюсь не разбудить ребят, не выдать этому бомжатнику нашего присутствия, присутствия странных мутантов.
— Вы кто? Что вы тут делаете? — это снова тот же самый угрюмый голос. — Из-за вас, недоносков, мой Мак к чертовой бабушке совсем с катушек слетел.
Будь я в норме, я бы давно уже была на ногах, заслонив собой нашу стаю, готовая кому хочешь вмазать по первое число.
Только не сейчас. Сейчас я сморщенный, скукоженный, бессильный комок, катающийся от боли по земле. Глаз не раскрыть, рот перекошен, лицо мокрое от слез.
— Ты это о чем? — голос Клыка угрожающе звенит стальными нотами.
— Говорят тебе, мой Мак полетел. Я отследил помехи — они вот от нее исходят, и к бабке не ходи! Я тебе говорю, выключай, давай, ваши штучки! И что она тут воет-то, что с ней вообще такое?
Сердце мое останавливается в ужасе от того, что кто-то чужой видит меня в полном моем распаде.
— Порядок с ней. А к компьютеру твоему мы никакого отношения не имеем. Тебе бы, браток, лучше свинтить отсюда подобру-поздорову. Целее будешь. Понял, хмырь. — Клык, если распалится, однозначно один десятерых стоит. Даже по голосу понятно, что с ним сейчас лучше не связываться.
Но парень упорствует:
— Никуда я отсюда не пойду, пока вы с моим Маком ваньку валять не перестанете. А ты бы подружку свою лучше в больницу тащил.
Что? Подружку? С чего он взял? Ладно, с этим надо будет потом разобраться. Но от этих его слов меня хорошенько тряхонуло. Откуда-то даже нашлись силы приподняться на локте, а потом и вовсе принять вертикальное положение.
— Да сам-то ты кто? — моя попытка угрозы полностью провалилась. Какая, к черту, угроза, если голос у меня никакой, если мозги корежит даже от слабого света, а глаза собрать в кучу и вовсе невозможно.
Если я вообще что-то могу видеть, перед нами парнишка примерно нашего возраста, хиляк, в армейском, с чужого плеча камуфляжном дранье. Тощая грудь перетянута ремнями, которыми он намертво прикрепил к себе белый блестящий ноутбук.
— А ты, дохлятина, не суй свой нос не в свое дело, — злобно шипит он на меня. — И кончай выкидывать штучки с моей платой.
Голова по-прежнему раскалывается и вовсю кружится. Меня все еще мутит, и все конечности, как ватные, но я уже могу нанизать друг на друга несколько связных слов.
— Что за плата? О каких таких «штучках» ты несешь?
— Вот об этих, — огрызнулся парень и повернул к нам экран своего компа.
Я смотрю и понимаю, что у меня едет крыша: на экране мелькают картинки, рисунки, карты, какие-то обрывки кодовых цепочек, какие-то лица, открывающие рот, как в немом фильме, — короче, точная запись того сюра, который еще несколько минут назад затоплял мой мозг во время припадка.
Часть 5
Внутренний голос
Я уставилась на грязное лицо парнишки. Надо срочно понять, кто он такой. Продолжаю настаивать уже относительно окрепшим голосом:
— Ты кто?
Но он по-прежнему психует:
— Я тот, кто тебе крепко накостыляет, если ты не перестанешь гнобить мою систему.
В следующий момент экран очистился и замерцал тусклым зеленым светом, таким же линялым, как армейские штаны пацана. Внезапно по монитору вдруг поехали большие красные буквы: «Привет, Макс».
Голова у Клыка дернулась, и мы остолбенело уставились друг на друга. Он вперился в меня темными, круглыми от удивления глазами, а я только беспомощно моргаю, ни хрена не понимая, что происходит. Как по команде наши головы поворачиваются обратно к компьютеру. Теперь на экране высвечивается: «Добро пожаловать в Нью-Йорк!»
Голос у меня в мозгу произносит: Рад, что ты здесь. Мне было известно, что ты придешь. У меня на тебя большие планы.
— Ты слышал? — шепчу я Клыку. — Ты слышал этот голос?
— Какой голос?
Значит, не слышал. Голова еще болит, но блевать уже не тянет. Растираю себе виски, не отрывая глаз от парнишкиного Мака.
— Что тут происходит? — на сей раз голос пацана звучит куда менее воинственно. Но удивления в нем — хоть отбавляй. — Кто это Макс? Как вы это делаете?
— Мы ничего не делаем, — честно отвечает ему Клык.
Новый приступ боли дробит мой череп, и экран снова заполняет та же несусветная хаотическая путаница, которая опять заполонила мне мозг.
Раскачиваюсь от боли, сжимаю руками голову, но мои полузакрытые глаза все равно не могут оторваться от экрана. Как в бреду фиксирую новую надпись: «Институт Высшей Жизни».
Краем глаза замечаю, что Клык кивает. Значит, не привиделось, значит, и он тоже увидел.
И тут экран гаснет.
Пацан принимается быстро-быстро печатать какие-то программные команды и бормочет себе под нос:
— Вот я тебя выслежу, вот ты у меня попляшешь!
Мы с Клыком следим за ним с замиранием сердца. Но в конце концов он расстроенно захлопывает крышку своего компьютера и, прищурившись, смотрит на нас. Глаз у пацана внимательный, и он явно замечает и запекшуюся кровь у меня на подбородке, и наш тихо спящий рядом молодняк.
— Убей меня Бог, не пойму, как у вас это получается, — примирительно говорит он. Hо голос у него возбужденный и раздраженный. Только теперь понятно, что против нас он ничего не имеет. — У вас что, какие-то датчики стоят?
— Спятил, что ли, какие датчики? — недоумевает Клык. — Жуть какая-то.
— За вами погоня? Линяете от кого-нибудь?
Джеб вдолбил нам, что никому нельзя доверять. Теперь-то мы знаем, что «никому» включало и его самого. Так что я ужасно занервничала от прямых, в самую точку, вопросов этого айтишного фаната.
— Откуда ты знаешь?
Пацан корчит напряженную рожу:
— Дайте-ка мне хорошенько подумать. Трудно, конечно, догадаться, но, может, оттуда, что вся ваша команда ночует в бомжатнике. Явно от кого-то прячетесь, — ерничает он.
В правоте ему не откажешь, и я перевожу разговор на него:
— А сам-то ты где, не в туннеле разве? Ты что ли не прячешься? Или ты отсюда в школу ходишь?
Пацан хихикнул:
— Меня из ЭмАйТи вышибли.
ЭмАйТи — это университет для всяких башковитых гениев. Я про него слышала. Только приятелю нашему вроде пока еще годочков для университета маловато.
— Ага, давай, заливай!
— Честно. Меня раньше времени приняли, как «юное дарование», на Компьютерные Технологии. Но меня там с колес снесло, вот они мне под зад коленом и дали.
— Что ты имеешь в виду под «с колес снесло»? — у Клыка явно проснулся активный интерес.
Пацан только плечами пожал:
— Ну там, я торазин принимать отказался, а они говорят, не будешь принимать торазин, не будет тебе университета. Короче, меня выперли.
Вот оно что… Я недаром больше, чем полжизни, провела в лаборатории с фанатиками в белых халатах. Понахваталась там достаточно. Чтобы знать, например, что торазин шизикам дают.
— Значит, ты от торазина отказался?
— Ага, и от галоперидола, и от меллерила.[12]Это все г…но. Они просто все хотели, чтобы я тихо сидел, делал, как велят, да чтобы от меня хлопот поменьше.
Как странно… Этот случайно встреченный нами пацан не так уж сильно от нас отличается. Он тоже выбрал трудную, грязную, но свободную жизнь, предпочел ее спокойной и сытой жизни в тюряге.
Конечно, шизиками в прямом смысле этого слова мы не были. Хотя это еще как посмотреть… А этот голос у меня в голове — разве не верный симптом? Так что непонятно еще, кто шизик, а кто нет.
— А что ты здесь с компьютером делаешь? — осторожно интересуется Клык.
Плечи пацана снова передергиваются:
— На хлеб им себе зарабатываю, хакерствую. Я, считай, куда хочешь могу залезть. Иногда за деньги, когда деньги нужны. Мне иногда платят, смотря кто…
Внезапно рот его искривляется от злобы:
— А вам-то что? Че суетесь?
— Эй, притормози, — пытается успокоить его Клык. — Мы так, треплемся только.
Но парень уже взбесился:
— Кто вы такие? Кто вас послал? — надсаживается он. — Отстаньте все от меня, оставьте меня в покое.
Клык разводит руками, мол, успокойся, но пацан уже бросился бежать и мгновенно исчез в темноте туннеля, только мы его и видели.
— Все-таки хорошо, что мы не единственные сумасшедшие на этом свете. Посмотришь на таких же как сам, и думаешь, ничего, наш случай еще не такой тяжелый. По сравнению с ним мы почти нормальные.
— Мы? — брови Клыка вопросительно ползут вверх.
— Что тут происходит? — это продрал глаза и потягивается Игги.
Тяжело вздохнув, заставляю себя рассказать ему все, и про айтишника, и про голос у меня в голове, и про картинки моего бреда на экране компьютера. С грехом пополам держу себя в руках, чтобы он только не просек, как я паникую:
— Может, я и сама вот-вот спячу. Истории известно, что безумие — верный путь к величию.
По-моему, шуточки мои шиты белыми нитками. Так что у Игги они не вызывают даже тени улыбки. К тому же он явно настроен скептически:
— А скажи-ка на милость, как это твое величие связано с воздействием на чужие компьютеры?
— Не знаю, — говорю, — но, поскольку я понятия не имею, как это происходит, кто или что это «воздействие» оказывает, то и исключать никаких возможностей я не буду.
— Мммм… — вступает Клык. — Как, по-вашему, «это» связано со Школой или с Институтом?
— Есть еще третий вариант, может, дело во мне? Может, я такой родилась, или даже может «это» — свойство моей модели?
Ладно, кончай, Макс, трепаться. Завтра найдем Институт и все разъяснится. По крайней мере, мы теперь знаем, как он называется.
Институт Высшей Жизни… Звучит?
Как ты думаешь, дорогой читатель, бывает так, что утром проснешься, как будто всю ночь пахал или мешки грузил? Я лично думаю, что бывает.
Хотя сама-то я на следующее утро проснулась с таким чувством, что я принцесса. Одна из тех двенадцати принцесс, которые всю ночь до упаду протанцевали на балу, до дыр протерли подошвы своих туфелек и так устали, так устали, что теперь им головы не поднять, и следует весь день проспать, не вставая с постели. Вот так же и мне головы не поднять. С той только разницей, что я а) не принцесса, б) проснулась не во дворце, а в туннеле подземки, в) приступ мигрени мало чем похож на танцы до упаду и, наконец, г) подошвы на моих армейских ботинках совершенно целы. А все остальное — абсолютно как у принцессы.
— Что, уже утро? — зевает Ангел.
Сама я точно не знаю, но раз мы все уже проснулись, очень может быть, что и утро.
— Я есть хочу, — это Надж и, как всегда, в своем репертуаре. Разве можно быть такой предсказуемой!
Ладно, сейчас найдем что-нибудь нам всем пожевать и вперед, на поиски Института!
Мы втроем, Игги, Клык и я, ночью решили, что не скажем молодняку ни про хакера, ни про мой очередной приступ. Незачем их попусту беспокоить.
Из туннелей подземки мы выбрались довольно быстро. Да здравствует свет и свежий воздух! Хотя, дорогой читатель, если нью-йоркский воздух кажется тебе свежим, значит, ты изрядно насиделся в какой-то зловонной клоаке.
— Как здесь все ярко! — Газман прикрывает глаза от света рукой. И молниеносно меняет тему. — А чем это пахнет? Орешки в меду продают?
И правда, этот офигительный запах ни с чем не спутаешь. Даже если бы их продавал ирейзер, я бы все равно, наверное, встала в очередь. На всякий случай, все-таки проверяю, не похож ли продавец на ирейзера.
Значит, так. Перво-наперво, купили орешки, идем себе по Четырнадцатой Авеню и чавкаем, а я тем временем пытаюсь сообразить, как быстрее прочесать город в поисках Института. Во-первых, попробуем телефонный справочник. Вон впереди будка, но в ней только цепочка пустая болтается — справочник оторвали. Может, нам в каком-нибудь магазинчике его одолжить согласятся. Эй, ну не идиотка ли я, а справочная служба на что? Порылась в кармане, выуживаю оттуда мелочь, опускаю монеты в щель. Набираю 411.
Щелчок автоматического оператора, и я уверенным голосом четко произношу: Институт Высшей Жизни в Нью-Йорке.
— Просим прощения, — отвечает мне автоматическая тетка, — абонент под таким названием не зарегистрирован. Проверьте название и сделайте новую попытку.
Облом! Что же это мне так не везет! От расстройства я готова орать во все горло. Как мы теперь этот долбаный Институт разыскивать будем?
— Облом, — спокойно соглашается Клык. — Есть у нас еще какие-нибудь варианты? Не паникуй. На, лучше пожуй орешков. На лице у него написано, что он усиленно обдумывает следующие ходы. Это успокаивает.
Как ни в чем не бывало, продолжаем наше шествие, пялясь во все глаза на магазинные витрины. Все, что только ни продается на свете, все можно купить на Четырнадцатой Авеню в Нью-Йорке.
Тебе, мой догадливый читатель, наверное, не трудно понять, что нам тут ничего не по карману. А все равно идти и глазеть по сторонам — клево!
— Улыбайтесь, вы в фокусе камеры, — показывает Клык на витрину магазина электронных товаров.
Установленная у входа камера местной трансляции снимает прохожих, а дюжина телевизионных экранов тут же показывает крупным планом спешащую мимо толпу. Мы все шестеро автоматически пригибаемся и отворачиваемся в сторону — незачем нам выставлять себя на всеобщее обозрение.
Как обухом по голове острая боль снова пронзает мне висок. И в тот же момент картинка на всех теликах сменяется жирной и яркой, двенадцать раз повторенной бегущей строкой: «Доброе утро, Макс!»
Застываю на месте, не веря своим глазам. Рядом со мной, как вкопанный, Клык врастает в асфальт:
— Отпад!
— Что, что случилось? — забеспокоился споткнувшийся об него Игги.
— Макс, это там про тебя написано? Откуда они знают, как тебя зовут?
Макс, Макс, Макс… Это я Макс. Сколько можно мне дурацкие вопросы задавать? Тем более что я ответить на них не в состоянии.
Разумное существо, Макс, постигает жизнь, играя, — произносит голос внутри моей головы.
Я узнала его. Это вчерашний голос. Но узнать-то я его узнала, а только чей он, какой, разобрать совершенно невозможно: взрослый он или детский, мужской или женский, дружественный или враждебный. Вот теперь уж точно отпад!
Игры — это проверка твоих способностей! Развлечение — залог развития человека. Иди развлекаться, Макс.
Я забыла и про обтекающую меня толпу, и про ирейзеров, и — на мгновение — забыла даже про свою стаю. «Я не хочу никаких развлечений. Я хочу получить ответы на свои вопросы».
Господи, да что же это такое получается? Да то и получается, что я стою и вслух разговариваю с Голосом, вещающим у меня в голове!
Выходит, я совсем спятила.
Иди на Мэдисон-авеню. Там садись на автобус. Доедешь до остановки Игровая Развлекательная. Там и слезай!
Интересно, дорогой читатель, тебя когда-нибудь донимали голоса? Я про другие голоса не знаю, но мой звучит крайне убедительно, и не послушаться его невозможно.
Встряхнувшись, обнаруживаю, что стая мрачно взирает на меня, наблюдая, как у них на глазах я все дальше и дальше скатываюсь в пучину безумия.
— Макс, ты что? Что с тобой? — теребит меня Надж.
— Все в порядке. Кажется, нам теперь на Мэдисон-авеню, — я оглядываюсь в поисках уличного указателя. Клык, однако, смотрит на меня с сомнением:
— Зачем?
Поворачиваюсь к нему, чтобы остальным не было слышно, и объясняю:
— Голос велел.
Он кивает и чуть слышно шепчет:
— А что, если это ловушка?
— Не знаю. Может, лучше делать пока, как он говорит. Была не была — там видно будет.
— Делать, как кто говорит? — встревает Газ.
Я уже ушла вперед и слышу, как Клык у меня за спиной объясняет Газману:
— Макс слышит Голос. Он у нее внутри, в голове. Мы пока не знаем, что это такое.
Вот тебе и «не будем волновать молодняк!»
— Это как совесть, что ли? — свободно интерпретирует Надж. — А телевизоры к ее Голосу имеют какое-нибудь отношение?
— Мы не знаем, но сейчас этот Голос настоятельно рекомендует нам сесть на автобус на Мэдисон-авеню.
Четырнадцать кварталов до автобусной остановки пройдены без приключений и без внезапных остановок. Сели в автобус. Просовываю деньги в кассу со слабой надеждой на то, что указания Голоса не вылетят нам в копеечку — денег у меня осталось с гулькин нос. По счастью, водитель подгоняет: «Проходите, проходите».
Тем, кто плохо себя чувствует в тесных замкнутых пространствах, поездка в нью-йоркском автобусе — сущее наказание. Люди набились в эту жестянку как сельди в бочку. Нас сдавило в проходе и тесно прижало друг к другу. Вычисляю, что при необходимости можно разбить окно и выскочить, но это как-то мало мне помогает. К тому же вдобавок к проклятой клаустрофобии приходится непрерывно вертеть головой. Лучше все-таки заранее опознать, какой из пассажиров вот-вот начнет мутировать в ирейзера. Так что мои и без того расшатанные нервы едва выдерживают это путешествие.
И что теперь, Голос, — думаю я. — Какие теперь будут команды?
Интересно, дорогой читатель, ты удивишься, если я поведаю тебе по секрету, что никаких команд не последовало. Чертов Голос молчит. Как рыба.
Прижатая ко мне Ангел доверчиво держится за мою руку и рассеянно глазеет в окно на проплывающий мимо город. Никто мне не поможет. Всех сохранить, всех уберечь — это только моя задача. Институт найти — тоже моя задача. Умри я от одного из моих приступов — Клык меня заменит. Но пока я жива, вся ответственность на мне, и переложить ее ни на кого невозможно. Не могу же я подвести мою стаю, мою семью.
Ты слышишь меня, Голос! Если из-за тебя пострадает моя стая, ты пожалеешь, что … что оказался у меня в голове. Уж я как-нибудь постараюсь.