К тому же, только мертвый может спать под оглушительный пулеметный треск лопающейся кукурузы. Так что это лучшее средство поднять мою сонную гвардию. Не прошло и получаса, как вся стая стоит у костра, мрачно растирая сонные глаза.
— Ребята, заправляемся и стартуем к Большому яблоку. Нас ждет город, который никогда не спит. Думаю, лететь туда часов шесть-семь.
Минут через двадцать все готовы. Один за другим мы взлетаем в воздух. Передо мной Ангел, я — последняя. Разбегаюсь, рывок вверх, с силой работаю крыльями, футов на десять отрываюсь от земли. Опять двадцать пять! Мой мозг снова пронзает невидимым раскаленным железным прутом. Со всего размаху тяжело и безжизненно падаю на землю. Лежу, обхватив голову руками, — ни вздохнуть, ни пошевелиться. Если я перестану сжимать свой череп, мозги сейчас выпадут наружу. Не знаю, что у меня разбито. Не знаю, кричу я или нет. От меня остался один только сгусток боли.
— Макс, — Клык осторожно дотрагивается до меня, — это с тобой как вчера?
Я не могу даже кивнуть.
Открываю рот и слышу тонкий, жалобный, воющий звук. Это мой голос — значит, я все-таки кричу.
В голове — настоящий фейерверк. Что-то бухает и взрывается разноцветьем красных, зеленых, оранжевых огней. А потом в каждом глазном яблоке начинается кино. Широкоэкранное, цветное, и крутят его со скоростью света, в каждом глазу свое: какие-то пыльные здания, мутные пейзажи, незнакомые лица, еда, газетные заголовки, что-то старое, черно-белое, какие-то психоделические спирали…
Сколько я так валялась — ума не приложу. Может, целый год. Но постепенно начинаю понимать, что могу пошевелиться, двинуть руками и ногами. Отползаю в какие-то кусты, и там меня рвет так, словно кто-то выворачивает меня наизнанку.
А потом я лежу, задыхаясь, пустая и холодная, как сама смерть. Не знаю, сколько еще прошло времени, прежде чем я смогла открыть глаза и увидеть над собой голубое небо и белые облака. И пять испуганных лиц.
— Макс, что с тобой происходит? Макс! — По-моему, Ангел боится, что я сейчас умру.
— Тебе однозначно надо к врачу, — Клык, хоть и пытается смягчить тон, но по голосу его понятно, что с ним лучше не спорить.
— Это ты здорово придумал. Какому еще врачу ты собираешься рассказывать всю нашу подноготную?
— Послушай…
Я хоть и слабая, но у меня уже достаточно сил, чтобы его обрезать:
— Баста. Хватит нюни разводить. Я уже в порядке. Это, наверное, вирус какой-нибудь.
Как же, держи карман шире. Генетическая спираль ни от каких вирусов не раскручивается.
Одарив меня долгим пронзительным взглядом, Клык пожал плечами и дал Газману знак на взлет. Тот неохотно подчинился. За ним следом, один за другим, поднимается в воздух вся наша семья.
— Ты следующая, а я за тобой, — безоговорочным тоном приказывает мне Клык.
Сцепив зубы, поднимаюсь на ноги. Колени дрожат, но я как могу разбегаюсь и устремляюсь вверх, с содроганием ожидая нового приступа боли. Меня швыряет в разные стороны. Мне страшно — а вдруг с высоты снова камнем вниз. Но вроде пока все обошлось, и главное — я лечу.
— Как ты там? — спрашивает Надж, поравнявшись со мной в воздухе. Утешаю ее, мол, не волнуйся, все хорошо.
— Я все про своих родителей думаю, — не отстает она. Ее коричневатые крылья движутся в такт с моими, и на взмахе мы почти касаемся ими друг друга.
— Если они до сих пор думают, что я умерла одиннадцать лет назад, они наверняка будут рады меня встретить целой и невредимой. Так ведь? Я имею в виду, они, может, все это время воображали, что принесли меня из роддома, растили, воспитывали. Так теперь они мне, конечно же, обрадуются. Как ты считаешь, обрадуются?
Я молчу.
— Если, конечно… — она нахмурилась. — Может, я совсем не такая, как бы им хотелось? Это, в общем, не моя вина, но, ты же понимаешь, у меня крылья, и всякое прочее…
«Вот именно, — думаю я про себя. — Наконец-то ты, Надж, попала в самую точку».
— С крыльями-то они, может, и не захотят меня совсем. Может, им обыкновенную дочку хочется. А от такой, как я, они и сейчас отказаться могут. Что ты про это думаешь, Макс?
— Не знаю, Надж. Если они настоящие родители, они, по-моему, должны любить тебя такой, какая ты есть, странная ты или нет.
Все это я говорю вслух, а про себя думаю о том, как Элле было без разницы, что я мутантка крылатая. И доктору Мартинез — тоже. Уж что касается ее, я вообще убеждена, что лучше мамы на свете быть не может.
Вдруг понимаю, что давлюсь слезами. Черт побери, этого мне только не хватало! Достали меня эти долбаные эмоции!
Прости мне, дорогой читатель, мои бранные слова. Это у меня ненароком вырвалось. Я вообще-то уже давно дала себе слово язык свой попридержать. Однажды, когда Ангел ногу подвернула, я выругалась, как заправский матрос. То-то испугалась. Мне только шестилетней матерщинницы не хватало. Так что с тех пор я особенно не ругаюсь, честное слово.
Лечу и вспоминаю, как мы с Эллой и ее мамой пирожки пекли. Тесто месили. Не какое-нибудь там покупное, а сами делали: мука, яйца и все такое. А как эти пирожки потом в духовке пахли! Домом! Так настоящий дом должен пахнуть, тепло и сладко.
Это были лучшие пирожки в моей жизни.
Вот это да! Внизу под нами целое море огней — Нью-Йорк.
Почти что весь Нью-Йорк — это длинный узкий остров Манхэттен, точнее, нижняя часть Манхэттена. Нет ничего проще, чем определить, где Нью-Йорк начинается и где кончается. Где темноту сменяет море огней, там и проходит граница. Кажется, что ни в одном доме нет ни единого темного окна, а улицы — это реки, светящиеся фарами машин.
— Людей-то — тьма тьмущая, — бормочет Клык рядом со мной.
Понять, что он думает, нетрудно. Чуть только вокруг нас люди — у нас начинается паранойя, и вообще становится очень хреново. Людей лучше избегать — так нас Джеб всегда учил. К тому же где гарантия, что это настоящие люди и что первый встречный не окажется ирейзером.
— Ништяк! Самый настоящий ништяк! — Надж не может прийти в себя от восторга. — Давайте вниз спустимся. Пошли скорей гулять по Пятой Авеню.[11]И в разные музеи тоже пойдем обязательно. А деньги у нас остались? Айда в магазин, поесть надо что-нибудь купить.
Она вся раскраснелась от возбуждения и нетерпения, и я пытаюсь ее урезонить:
— Деньги у нас есть. И еду мы тоже обязательно купим. Но запомни, пожалуйста, мы сюда прилетели искать Институт, а не по музеям ходить.
Надж послушно кивает, но на лице у нее написано, что половину моих слов она благополучно пропустила мимо ушей.
— Что это там за звуки? — прислушивается Игги. — Музыка там внизу, а мы ее даже с такой высоты все равно слышим. Клево!
Внизу под нами большой и относительно темный прямоугольник Центрального парка. В той его части, где нет деревьев, сияют здоровенные прожекторы и собралась огромная толпа.
— По-моему, это концерт, — объясняю я Игги, — концерт под открытым небом.
— Макс, давай вниз! Хоть одним глазочком посмотрим. Совсем ненадолго! — Успокоить Надж невозможно, она прямо ходуном ходит, подпрыгивает вверх и вниз, если это вообще на лету возможно.
В самом парке довольно темно, а там, где светло, толпы людей. Думаю, в этой сутолоке даже ирейзерам трудно будет нас вынюхать. Взвесив все «за» и «против», принимаю решение.
— Приземляемся! Только смотрите, не попадите в луч прожектора. Держитесь в темноте на подлете.
Намечаю группу старых дубов в стороне от людей и от суеты и кивком головы направляю к ним свою стаю. Опускаемся в полном молчании, разминаем ноги, складываем крылья, хорошенько укрываем их ветровками и как ни в чем не бывало направляемся туда, где гудит толпа и громко играет музыка. Обыкновенные подростки. Таких там и без нас, наверное, тысячи.
Что музыка может быть такой громкой, я себе не могла даже представить. По три усилителя высотой с Игги громоздились один над другим. Даже земля под ними дрожит.
— А что за концерт, — орет мне в ухо Игги. — Какая группа?
Впереди десятки тысяч голов. Попробуй тут рассмотреть, что творится на сцене. Встаю на цыпочки, вытягиваю повыше шею. Была бы я обыкновенным человеком, все равно бы ничего не увидела. Но мои по-птичьи зоркие глаза меня не подводят, и рассмотреть группу на сцене мне раз плюнуть. А тут еще и плакат рядом: Наталия и Трент Тэйлор.
— Двойняшки Тэйлор, — рапортую я, и моя стая разражается восторженным улюлюканьем. Они у меня завзятые тэйлеристы.
Ближе к сцене яблоку упасть негде, и все сплющены, как сардины в банке. Но мы стараемся держаться оттуда подальше, так что народ на нас особо не нажимает. А не то, думаю, у нас бы у всех крыша поехала. Ангел в толпе ни на шаг от меня не отходит. И все время держит за руку. А Игги посадил Газмана к себе на плечи, и Газ сидит там на верхотуре и раскачивается в такт музыке. Смотрю на него и чуть не плачу. Сколько раз я видела его таким счастливым? Раза два за все восемь лет его жизни — не больше!
Увести их оттуда в середине концерта у меня не хватило духа. Так мы и остались, пока он не кончился. Ho как только мимо нас к выходу потекла толпа, слиняли в тень, туда, где деревья погуще.
— Клево! — Надж так обалдела от счастья, что в первый раз в жизни с усилием подбирает слова. — А народу сколько! Послушайте… Я имею в виду, слышите, какой гул стоит? Люди разговаривают, машины шинами шуршат и тормозами скрежещут, сирены воют, и даже собаки лают все время. А помните, как было дома тихо?
— Там было слишком тихо, — откликается Газман.
— Мне этот шум уже в печенках сидит. Когда тихо, мне понятно, кто где и что происходит. А здесь все смешалось в какую-то кашу и ничего разобрать невозможно. Сваливать из этого вашего Нью-Йорка надо!
— Подожди, Игги, ты привыкнешь. Это самый лучший в мире город! — Надж уже совсем достала меня своими восторгами.
— Хватит вам препираться! — Чуть какой в стае спор, мне как всегда приходится за старшую выступать. — Мы тут не развлекаться собираемся. У нас дело есть. Институт найти.
— А как? Как его найдешь-то? — задает Ангел вопрос, который давно уже не дает мне покоя.
— У меня есть план, — твердо заявляю я.
Но ложь, пусть даже во спасение, все равно остается ложью.
Я тебе вот что скажу, мой дорогой читатель, если вокруг Нью-Йорка построить высокий забор, получится самый большой в мире цирк.
И в этом-то цирке мы проснулись на следующее утро. Мы еще только глаза открыли, а по петляющим дорожкам парка уже накручивали бесконечные мили голенастые бегуны, вертели педали велосипедисты, и даже любители верховой езды уже вовсю понукали своих лошадей.
Не прошло и часа, к ним присоединились конькобежцы на роликах, уличные актеры, жонглеры и клоуны, мамаши с колясками и неисчислимое множество собачников со своими четвероногими друзьями всевозможных пород и окрасов.
— Смотрите, смотрите, — страшным голосом шепчет Надж, прикрывая рот рукой, — у тетки целых шесть пуделей, и все белые. Зачем ей столько?
— Может, она их продает? — высказываю я свое предположение. — Иначе зачем бы нормальному человеку шесть одинаковых пуделей.
— Откуда это такой запах вкусный? — вертит головой Игги, определяя источник действительно неимоверно соблазнительного аромата. — Вон там! Что там такое? Левее, левее, — уверенно подталкивает он меня.
— Там чувак еду какую-то продает. Подожди, сейчас посмотрю. На тележке написано: «Орешки жареные в меду».
— Я отсюда без орешков никуда не пойду. То есть можно мне, пожалуйста, немного денег?
Пока мы вместе с Игги и Ангелом не торопясь покупаем шесть маленьких пакетиков с волшебно благоухающими орешками, Клык, Надж и Газман ушли вперед поглазеть на торгующую воздушными шарами клоунессу.
Мы даже догнать их еще не успели, а меня уже что-то в этой актерке настораживает. Только я сперва не пойму, что. Вроде бы она, как и положено, выкидывает свои записные фокусы… Но тут я замечаю, что краем глаза она переглядывается с каким-то прогуливающимся вокруг нее пижоном.
По спине у меня пробегает холодок. Все бранные слова, которым я так долго не давала воли, вот-вот сорвутся у меня с языка. Конец нашим маленьким радостям. Беззаботности моей как не бывало. Остался только страх, гнев и мощный инстинкт самосохранения.
Ангел напряглась и еще крепче сжала мою руку.
— Игги, держись рядом, — шепчу я. — И свистни нашим.
Клыку ничего объяснять не нужно. Он и сам постоянно настороже, так что, обернувшись в мою сторону, он мгновенно просекает ситуацию. Неуловимым движением разворачивает Газа и Надж на сто восемьдесят градусов, и вот они уже все трое стремительно удаляются прочь.
Я, Ангел и Игги припускаем в ту же аллею и тоже набираем скорость. Быстрый взгляд через плечо подтверждает мои самые худшие догадки: нас преследует тот чернявый пижон. И он уже не один. С ним тетка, и у них одинаковые хищно сосредоточенные лица и одинаково жестокие глаза.
Сканирую окрестности, автоматически фиксируя пути к отступлению, площадки для взлета и возможные укрытия.
— Бежим!
Наша шестерка — все отличные бегуны. Нормальному человеку нас ни за что не догнать. Но и над ирейзерами белохалатники тоже постарались. Их генетический код тоже существенно усовершенствован. Вот и получается, беги не беги, но если не удастся взлететь, нам конец.
Тех уже трое. Парочка плюс новый амбал. Они припустили трусцой, и за спиной я уже слышу их топот.
Несемся, не разбирая дорожек, натыкаясь на велосипедистов и сбивая скейтбордистов. Извините, на вежливые маневры у нас нет времени.
— Их четверо! — бросает на ходу Клык. — Нажимай, ребята.
Между нами всего каких-то двадцать шагов. Голодный оскал уже обезобразил их стандартно-смазливые рожи. Ускоряемся из последних сил.
— Шестеро, — предупреждаю я наших.
— Нам бы взлететь, — добавляет Клык.
Закусив губу, еще крепче сжимаю руку Ангела.
Ирейзеры все ближе. Дышат мне в затылок, их уже восемь.
Что же делать, что делать?
— Налево, — командует Клык, и мы без размышлений круто забираем влево. Откуда он только знает, что нам туда?
Парковая дорожка неожиданно выносит нас на площадь. По краям — тысяча киосков со всякой снедью и ерундой. Слева два кирпичные здания. Перед ними в воротах толпа школьников.
Глаза мои регистрируют огромную вывеску «Зоопарк».
— Сливайтесь с толпой, — я только успеваю шепнуть, а мои уже растворились среди подростков. Правда, Клык, Игги, Надж и я — все ростом существенно выше нормального среднего подростка. И чтобы наши головы не торчали, привлекая ненужное внимание, приходится присесть и идти на полусогнутых. Но в целом мы пробрались в самую середину и, кажется, совершенно неразличимы. Вокруг нас примерно двести школьников разного возраста. Шаркая ногами и подгоняемые сзади взрослыми, они медленно продвигаются к воротам. Я с трудом сдерживаю шальное желание помычать: ни за что бы не подумала, что моя легкая стайка так естественно впишется в это стадо. Но никто не обращает на нас внимания, никому и в голову не приходит спросить нас, кто мы и откуда взялись. Подростки себе и подростки. В зоопарк со школой идем.
Из-за плеча какой-то девчонки выглядываю посмотреть, как там ирейзеры. Мечутся, как сумасшедшие, по площади. Похоже, они нас потеряли.
Один из этих волчин попытался было проскочить в зоопарк, но у ворот его остановил полицейский:
— Сегодня только для школьников. Взрослым вход запрещен. Вы, мистер, служащий или сопровождающий со школой? Предъявите, пожалуйста, пропуск.
Злобно оскалившись, ирейзер отступает обратно.
Круто! Нью-йоркский полицейский против ирейзера. Вот это картинка! Загляденье! Да здравствуют нью-йоркские полицейские!
Тем временем мы подошли к турникету на вход. А вдруг засекут? Но служитель только вяло бормочет: «Проходите, проходите», глядя поверх голов школьной толпы и не обращая ни на кого никакого внимания. Уф! Пронесло, пустили без проблем.
За воротами, чуть только войдя в зоопарк, мы спокойно вынырнули из толпы. Снова все вместе, снова наша стая-шестерка!
— Йесс, — подпрыгивает довольный Газ, — вход только для школьников! Классное местечко!
— Зоопарк! — Надж совершенно вне себя от восторга. — Мне всегда хотелось в зоопарк! Я про зоопарки читала и по телеку их видела! А теперь вот сама в зоопарке оказалась. Клево! Спасибо тебе, Макс!
В ответ я только улыбаюсь, молчаливо соглашаясь со своим всемогуществом. Хотя причем тут Макс? К чему-чему, а к этому визиту я никакого отношения не имею.
— Пошли-пошли, чего застряли, — голос у Игги нервный и напряженный. — Давайте-ка отсюда подальше. Что там за хрень такая? Что это, лев? Он за решеткой? Да что же вы все молчите? За решеткой? Да?
— Игги, ты спятил, что ли? Это же зоопарк! — Надж берет его за руку. — Здесь все за решеткой.
Да уж, конечно. Решетки и клетки — это нам хорошо знакомо!
— Глядите, глядите! Белый медведь! — Газман прижимает лицо к стеклянной загородке, за которой в огромном бассейне жизнерадостно плещется огромный белый медведь. Точно завороженный, Газзи смотрит, как медведь играет с пустой жестяной канистрой из-под пива — то подбрасывает ее, то топит.
Должна тебе прямо сказать, мой дорогой читатель, ничего подобного мы никогда прежде не видели. Нас не водили по выходным в зоосады да в музеи заботливые родичи. Так что мир, в котором мы вдруг оказались, был новым, совершенно незнакомым и даже чужим для нас миром. Миром, где дети свободно бегают по дорожкам, где никому даже во сне не приснится никакая генная инженерия. Где ни за кем не тащатся провода бесчисленных мониторов давления, напряжения, ускорения и прочего, и прочего. Где даже звери сидят не в тесных клетках, а живут в огромных вольерах, и по всем признакам похоже, что они там счастливы.
Как, например, вот этот медведь… Точнее — два. Один большой, а второй поменьше. Наверное, детеныш. На двоих у них большой вольер с двумя солидного размера скалами и с большим бассейном. А о всяких там игрушках я и не говорю.
— Нам бы такой бассейн, — мечтательно заходится Газман.
А как насчет домашнего очага, защиты от ирейзеров или просто даже еды на всех нас вдоволь? И все это примерно так же недостижимо, как и бассейн. Но я ласково треплю его по плечу.
— Конечно, Газ, бассейн — это здорово!
Эти звери, скорее всего, сходят здесь с ума от тоски и одиночества, и все равно их вольеры не сравнить с нашими клетками в Школе. Я еще не отошла от побега от ирейзеров, от зрелища их мерзких харь, от приступа дикого страха. Так что все эти животные вызывают у меня слишком яркие воспоминания о том, что и я, как зверь, жила в клетке, о том, что клетка эта была такой низкой и такой тесной, что в ней даже встать и то невозможно.
Размышляя о нашем прошлом, вспоминаю об Институте, чем бы таким этот институт ни был. Он главная наша цель. Чтобы его найти, мы прилетели в Нью-Йорк. Теперь осталось недолго, мы вот-вот выясним, кто мы такие, откуда взялись и с какой целью нас произвели на свет, кто бы это ни сделал.
Растираю руками лицо и плечи. Чем дольше мы в этом зоопарке остаемся, тем больше мне не по себе. Опять начинает болеть голова. Но вытащить отсюда ребят у меня не хватает сил. Газ, Надж, Ангел и Игги радуются здесь всему как дети. Нормальные дети без крыльев и прочих наших наворотов. Надж в красках расписывает Игги все, что видит. От его настороженности не осталось и следа, и оба они заливаются хохотом.
— Что-то мне здесь очень тоскливо, — подходит ко мне Клык.
— И тебе тоже? У меня совсем уже крыша едет. Здесь все — одно сплошное воспоминание… и у меня…
Вот так молчишь себе и молчишь. А как начнешь говорить начистоту, так остановиться трудно. Я даже чуть не призналась Клыку про начинающийся приступ мигрени. Но в последний момент сдержалась. Нечего его попусту пугать. И я выруливаю совершенно в другую сторону:
— … и у меня… отчаянное желание выпустить их всех на свободу.
— Для чего? Думаешь, нужна им эта твоя свобода? — сухо спрашивает Клык.
— Ни для чего! Просто, чтобы были свободными!
— Свобода жить посреди Манхэттена? А как себя защитить, прокормить и где обогреться? Они здесь целее будут. Если, конечно, ты только не собираешься доставить белого медведя в Гренландию у себя на загривке.
Должна я вам сказать, что временами логика — страшно неприятная штука. Недовольно взглянув на Клыка, отправляюсь собирать нашу команду.
— Давайте-ка собираться, — я очень стараюсь сохранить вид уверенного лидера.
— Какая-то ты зеленая, — замечает Газман, несмотря на мои усилия.
Меня и вправду тошнит.
— Ага. Пошли-ка мы отсюда, пока я не рассыпалась тут на глазах у изумленной и чувствительной публики.
— За мной, — Клык ныряет в расщелину между двумя искусственными скалами. Отсюда к задворкам и техслужбам ведет дорожка для служителей. На дорожке никого нет, и вход публике перегорожен веревкой.
Taк мне удается слинять из зоопарка, не облевав публику и не свалившись в беспамятстве.
— Знаете, чем мне Нью-Йорк больше всего нравится? — спрашивает нас Газман, шумно чавкая кошерной сосиской. — Здесь полно нью-йоркцев, и они все психи, еще покруче нашего.
— Значит, считай, мы вписались, — Игги, похоже, с ним вполне согласен.
Он с наслаждением облизывает трубочку ванильного мороженого. Смотрю на него и едва удерживаюсь от смеха. Игги похож на длинный и тонкий конус, и трубочка у него в руках — ровно его уменьшенная копия. Росту в Игги больше шести футов, или, если на европейский манер, то сто восемьдесят сантиметров с хорошим гаком. И это в его четырнадцать лет. Бледнокожий, рыжий, длинный и тощий, он бросается в глаза больше всех нас, вместе взятых. Но, с другой стороны, здесь, на нью-йоркской улице, одни сплошные супермодели, розововолосые панки, все в черном готы, кожаные рокеры и просто люди со всего света и всех цветов и оттенков кожи. Так что шестеро подростков сомнительной чистоты, в больших, не по размеру, ветровках и в драных джинсах, — явление самое обычное и особого внимания совершенно не заслуживающее. Эти беглые наблюдения нашего места в нью-йоркском пейзаже заставляют меня безропотно согласиться с выводами Газмана и Игги: да, мы, действительно, сюда вписались.
— Вписаться-то мы, ребята, вписались, а вот, как показали сегодняшние события, скрыться от ирейзеров это нам не поможет, — предупреждаю я стаю и автоматически на все триста шестьдесят градусов сканирую нью-йоркский люд — проверочка на признаки опасности: бездушные лица, как с журнальной обложки, пижонский прикид, хищные глаза, тонкогубые рты.
— К слову об ирейзерах, — вставляет Клык, — мы, похоже, имеем дело с новой моделью. По-моему, шестерка.
Я с ним согласна:
— Ага, они ее здорово улучшили. Очеловечили, это раз. Теток добавили, это два. Тетки — самое настоящее несчастье.
— Да уж, конечно. Нам ли не знать, что все тетки хищницы. Общеизвестно: бабьи драки первой кровью никогда не кончаются. Статистика, понимаешь ли.
Ох, и забодали меня эти клыковские шуточки!
— Можно мне буритто? — Надж приплясывает на тротуаре рядом с очередным уличным лоточником. — А что это ниш?
— Ка-ниш, — поправляю я ее. — Каниш — это такая картофельная вафля, пюре спрессовывают в квадратик и жарят. Можно внутрь запечь сосиску.
Все эти объяснения не мешают мне внимательно осматривать на ходу каждое здание. Что я надеюсь увидеть? Не знаю. Вывеску с крупной надписью «Институт»? Сомневаюсь.
— А что такое квашеная капуста? — спрашивает Ангел.
— Тебе не понравится, поверь мне, — сурово отрезаю я в ответ и покупаю каждому из нас по завернутому в фольгу горячему буритто.
Надж на седьмом небе:
— Лепота, можно всякую еду на улице купить. На каждом углу какая-нибудь новенькая снедь. Иди себе и ешь на здоровье. И вообще, тут на каждом углу все, чего только душа ни пожелает. Тут тебе и банк, и метро, и еда, и автобусы, и магазины клевые. Лучшее место на свете! Так и знайте. По мне, так нам вообще надо сюда насовсем переселяться.
Вот разошлась! Как же мне ее трепотню остановить-то?
— То-то ирейзеры обрадуются. Не надо им будет по пустыням да по горам за нами гоняться. За птичьим отродьем поохотился, в ресторанчике посидел, шмоток прикупил. Все под боком.
Надж нахмурилась и приумолкла, а Ангел покрепче взяла меня за руку, и я тут же пожалела, что их чересчур напугала:
— Ты, Надж, с одной стороны, права. Здесь, конечно, клево. Но, с другой, все это стоит денег. А их у нас совсем с гулькин нос осталось. К тому же у нас дело есть, задача важная.
И тут на полуслове я замолкаю. Останавливаюсь, как вкопанная, и замираю. Клык тут же подскакивает, готовый подхватить меня на случай, если я снова брякнусь:
— Что, больно? Опять?
Как сумасшедшая трясу головой и глубоко вдыхаю:
— Пирожки!..
Он тупо смотрит на меня. Полный оборот на месте. Пытаюсь определить, откуда несется этот волшебный запах. Ага, вон там, крошечная забегаловка: «Пирожки от миссис Филдс!». Духовка прямо напротив входной двери, и на улицу вырывается теплый аромат дома, безопасности и уюта. Так пахло в Эллином доме…
— Я без пирожков дальше ни ногой, — категорично заявляю я.
Это были фантастические пирожки. Но все равно хуже домашних.
— Я устала, — хнычет Надж, — давайте немножко посидим.
Не дожидаясь ответа, она плюхается на широкую гранитную ступеньку величественной лестницы, ведущей в какое-то помпезное здание. Обхватив голову руками, кладет ее на колени. Так и сидит, закрыв глаза. Заснула, что ли?
— Ну и как ты собираешься искать Институт? Что у тебя за генеральный план?
Своим вопросом Игги попал в самую точку, на любимую мозоль, как говорится, наступил. Что я им скажу? Будем ходить, пока не увидим? Ответ не засчитывается. Я ведь все это время им всем лапшу на уши вешала, что у меня план есть. А плана-то у меня никакого никогда и в помине не было. Откуда мне знать, как он выглядит или как точно называется. Понять бы хоть, в Нью-Йорке он или нет… А про адрес я вообще даже не говорю.
Газман и Ангел присаживаются рядом с Надж. Смотрю на них всех вместе, и меня снова поражает, какие же они у меня все хорошие да милые.
— А как насчет телефонной книги? Может, там найдется Институт этот долбаный? Я в нескольких телефонных будках эти справочники заметил.
— Можно попробовать. — Мне ужасно досадно, что Клык быстрее меня про телефонную книгу сообразил. — Телефонная книга — это своего рода справочная система, а справочная система — это как раз то, что нам сейчас жизненно необходимо.
С умным видом тяну время. Вот-вот они меня раскусят. Они же меня как облупленную знают. Надо быть совсем идиотом, чтобы не просечь, что я в здравом уме и трезвой памяти так не разговариваю. Но, набравшись наглости, я все равно гну свое:
— Или, например, в компьютер где-нибудь залезть. Интернет посмотреть…
Здоровый мраморный лев привлекает мое внимание. Здесь у подъезда их целых два, по обе стороны от входа. Вот наворочено…
Стоп! Да их тут четыре. Раздвоились что ли? Перед глазами у меня целый хоровод львов, один, другой, пятый… Усиленно моргаю и изо всех сил трясу головой. Нет, вроде все нормально. Два льва только. Страх придавил меня точно каменной глыбой: опять у меня с головкой какая-то хрень происходит.
— Так что мы теперь будем делать? — настаивает Игги.
Что, командирша липовая, давай теперь, командуй! Руководи.
Слегка помедлив и опасаясь, как бы у меня еще раз крыша не поехала, оглядываю здание. Перед входом табличка с названием. Читаю: «Нью-йоркская публичная библиотека гуманитарных и социальных наук».
Библиотека! Отлично!
Киваю ребятам на вход:
— Поиск начинаем здесь! Поднимайтесь, молодежь! Вперед! Библиотека — самое подходящее место. Здесь нам и компьютеры, и базы данных!
Не глядя, слушают они меня или нет, я целеустремленно шагаю вверх по ступенькам. А за спиной слышу недоуменное бормотание Клыка:
— Информацию получить — пожалуйста, тут тебе и библиотека под боком. И как у нее это все так получается?
Внутри была такая красота, настоящий дворец! У меня даже дух захватило!
Понятно, что мы никогда ни в какой библиотеке не были. Уж не говоря о публичной или там нью-йоркской. С отвисшими челюстями, обалделые, мы глазеем вокруг, как провинциальные ваньки. Каковые мы, собственно говоря, и есть.
— Чем я могу вам помочь? — поднимает на нас глаза сидящий за полированной деревянной стойкой молодой парень. На его вежливом лице написано едва заметное недовольство. Но никаких признаков того, что он хочет разорвать нас на клочки, вроде не наблюдается. Из чего я с облегчением заключаю, что он не ирейзер.
— Будьте любезны, — набравшись храбрости, с умным видом я выступаю вперед. Интересно, насколько умным может быть вид у растерянного четырнадцатилетнего мутанта, первый раз переступившего порог библиотеки?
— Дело в том, что я надеюсь найти какую-нибудь информацию о некоем институте, который, насколько мне это известно, находится в Нью-Йорке.
Все это чистая правда, и я улыбаюсь парню со всей искренностью и теплотой, на которые я только способна. Он смущенно моргает и краснеет до ушей.
— К несчастью, я не знаю ни точного названия, ни адреса. Нет ли здесь компьютера, посмотреть в интернете или в какой-либо базе данных?