Нарушение мыслительной деятельности (Фролова)

Признание рефлекторной природы мышления означает при­знание его как процесса. Об этом писал еще И.М.Сеченов, говоря, что мысль имеет определенное начало, течение и конец.

Мы не можем в достаточной мере проанализировать внутрен­ние закономерности мышления, исследовать структуру мыслительных операций, с помощью которых происходит отражение объек­тивных свойств предмета, если мы не проанализируем процессуальную сторону мыслительной деятельности. Использование обобщенных способов решения задач, актуализация адекватных зна­ний о предметах требуют не только сохранности интеллектуаль­ных операций, но и динамики мышления. С.Л.Рубинштейн подчеркивал неоднократно, что свести мышление к операционной стороне и не учитывать его процессуальную сторону означает ус­транить само мышление.

Определение мышления как процесса применимо не только в общей теоретической характеристике мышления, но и к каждому отдельному мыслительному акту. Для успешного выполнения ин­теллектуального акта необходимо выделять адекватные системы связей, отбрасывать побочные, оценивать каждую мыслительную операцию по ходу ее выполнения.

Особенности выполнения такой сложной, многоэтапной по своей структуре деятельности составляют ее динамическую характеристику.

Как мы говорили выше, одной из особенностей мышления как высшей ступени познания является его опосредованность. Конечно, осуществление этой опосредованности обеспечивается пра­вильной структурой понятий. Познание фактов, скрытых от непосредственного восприятия, возможно тогда, когда человек способен проанализировать, обобщить воспринимаемые факты. Однако осуществление этого опосредования, перехода от одних суж­дений к другим связано также с наличием более или менее длинной цепи умозаключений. Именно цепь умозаключений, переходящая в рассуждение, является истинным проявлением мышления как процесса. Поэтому при исследовании мышления, его формирова­ния и распада недостаточно ограничиваться одним только анализом образования и распада понятий, одной только характеристикой интеллектуальных операций. Наши исследования показывают, что нарушения процесса обобщения являются не единственным вариантом нарушений мышления. Больше того, наиболее часто встречающиеся нарушения мышления не сводятся к распаду понятий; болезненные состояния мозга приводят чаще всего к ди­намическим нарушениям мышления.

Нарушению динамики мышления посвящено мало работ. Хотя во многих психиатрических исследованиях говорится о динамическом характере некоторых нарушений мышления, однако под этим подразумевается их обратимость.

В V главе, посвященной нарушению мнестической деятельности, было указано, что у ряда больных (например, больных сосудистыми заболеваниями мозга) колебания умственной работоспособности приводили к колебаниям памяти, зависящим не от сложности выполняемой задачи, а от истощаемости корковой нейродинамики больных. Подобные колебания, выступавшие как непоследовательность суждений, наблюдались и в мыслительной деятельности больных.

Непоследовательность суждений. Характерная особенность это­го нарушения заключалась в неустойчивости способа выполнения задания. Уровень обобщения больных в основном не был снижен; больные правильно обобщали материал; операции сравнения, переноса не были нарушены. Однако адекватный характер сужде­ний больных, как мы говорили выше, не был устойчивым.

Остановимся несколько подробнее на способах действия этих больных при выполнении ими задания «классификации предметов».

Больные легко усваивают инструкцию, применяют способ, адекватный условиям решения, начинают раскладывать карточки по обобщенному признаку, но спустя некоторое время оставляют правильный путь решения. Достигая в отдельных случаях высоких уровней обобщения, больные эпизодически сбиваются на путь неправильных, случайных сочетаний. Эти колебания носили раз­личный характер.

1. Очень часто наблюдались чередования обобщенных и конк­ретно-ситуационных сочетаний. Приведем несколько примеров.

Больной М-в (закрытая травма головного мозга), который начал раскла­дывать карточки по обобщенным признакам, образуя группы растений, жи­вотных, вдруг начинает сомневаться, куда отнести мухомор: «Он же вред­ный, отнесу-ка в сторону». Точно так же он не знает, куда отнести жука:

«Положу его к книге и тетради, его же изучают в школе». После того как экспериментатор попросил больного работать внимательнее, он несколь­ко растерянно сказал: «Подождите. Да, у меня есть здесь посуда, растительный мир... Конечно, к нему принадлежит и гриб, безотносительно ктому, вреден он или нет; а жука положу к животному миру». В конце концов у больного получаются следующие группы: люди, животные, растения, посу­да, мебель, школьные принадлежности, предметы домашнего обихода. Экспериментатор просит объединить некоторые группы. Больной: «Людей с животными, да? Растения... Ну а дальше как? Ведь остальное не объеди­нишь: как же соединить домашнюю утварь с канцелярскими предметами».

Больной заметно устает, наступает легкий тремор рук, потливость. Экспериментатор начинает беседу на тему, не относящуюся к эксперименту. Спустя 5 минут больной по просьбе экспериментатора возвращается к ра­боте и тут же самостоятельно правильно и обобщенно ее выполняет.

Больная Ш. (артериосклероз головного мозга), правильно выделив группу инструментов, кладет туда же кузнеца, «так как он нарисован с молотом в руке и вообще он работает, пользуясь разными инструментами». (Следует отметить, что больная выделила до того группу людей.) На вопрос экспе­риментатора: «А что у вас в этой группе?» — больная отвечает: «Здесь люди» — и тут же самостоятельно перекладывает кузнеца в группу людей.

Приведенные примеры показывают, что в этих случаях колеба­ния умственной деятельности больных проявлялись в чередова­нии обобщенных и ситуационных решений. Выполнение заданий на уровне обобщенных решений не являлось стойким модусом работы больных.

2. Ошибки больных состояли также в том, что логические связи подменялись случайными сочетаниями. Так, правильное выпол­нение задания классификации предметов нарушалось тем, что больные объединяли объекты в одну группу лишь потому, что карточки оказались рядом. Они нередко замечали свои ошибки и сами исправляли их.

3. Ошибочные решения больных проявляются в образовании одноименных групп: больные часто выделяют предметы по пра­вильному общему признаку, но тут же начинают выделять анало­гичную по смыслу группу. Так, например, больной мог выделить группу людей, в которую входили врач, ребенок, уборщица, и тут же выделял еще одну группу людей, куда входил моряк, лыж­ник и т.п. Остановимся лишь на некоторых из них, часто встречающихся в клинике.

Лабильность мышления. Нарушение динамики мышления, выражавшееся в чередовании адекватных и неадекватных решений, не приводило к грубым нарушениям строения мышления. Оно лишь на какой-то отрезок времени искажало правильный ход суждений больных и являлось, очевидно, нарушением умственной работоспособности больных.

В некоторых же случаях нарушение динамики мышления носило более стойкий характер, изменяло само строение мышления. Лабильность суждений становилась как бы постоянным модусом мыслительной деятельности больных. Подобная постоянная ла­бильность мышления наблюдается у больных маниакально-депрессивным психозом в маниакальной фазе болезни.

Маниакальное состояние характеризуется повышенным настроением и самочувствием, психомоторным возбуждением больных. Больные беспрерывно громко говорят, смеются, шутят, сопро­вождая свою речь живой, экспрессивной жестикуляцией и мимикой. Они чрезвычайно отвлекаемы. Каждое новое впечатление, сказанное слово, воспринятый предмет направляют их мысли и представления, которые так быстро сменяют друг друга, что боль­ные не могут регистрировать их в своей речи. Больные не успевают закончить одну мысль, как уже переходят к другой; иногда они выкрикивают лишь отдельные слова. Характерно, что, не­смотря на чрезвычайную отвлекаемость и разбросанность внимания, больные в маниакальном состоянии живо наблюдают за про­исходящим вокруг них, часто поражая своей сообразительностью и тонкостью отдельных замечаний.

Как правило, экспериментировать с больными в маниакальном состоянии не представляется возможным из-за резко выраженной отвлекаемости больных, исключающей их фиксацию на экспериментальной ситуации. Экспериментальному исследованию больные поддаются только в разных степенях гипоманиакального состояния, при котором можно отметить некоторые патологичес­кие изменения их мыслительной деятельности.

Осмысление ситуации, возможность анализа и синтеза у этих больных часто не нарушены, однако выполнение любого экспериментального задания не вызывало определенной стратегии их мыш­ления. Больные не задумываются над вопросом, адресованным к ним, не вникают в смысл задания. Они импульсивно приступают к выполнению. На вопрос, в чем общность и различие между поня­тиями «стол» и «стул», один из больных (со средним образованием) отвечает: «У них общее то, что у стола и у стула четыре ножки, разница — у стула спинка есть, у стола — нет». При раскладывании картинок в последовательном порядке больные такого типа, ос­мыслив сюжет, раскладывают их в любом порядке.

Возникающие ассоциации носят хаотический характер и не оттормаживаются. Отдельные слова вызывают новые мысли, которые больные тут же высказывают; любое возникающее представление, любое эмоциональное переживание получает свое отражение в речи больных. Больные сосредоточиваются на экспе­риментальном задании лишь на короткие промежутки времени. Понимая смысл пословицы, больные не могут ее объяснить. Не­редко какое-нибудь слово пословицы вызывает «цепочку» ассо­циаций: иногда больные, не объяснив пословицы, приводят подходящий пример из своей жизни; последний напоминает им еще что-нибудь сходное, и мысль больных протекает в случайных направлениях. Например, больной в гипоманиакальном состоянии объяснил пословицу «Не все то золото, что блестит» следующим образом: «Золото — это прекрасные золотые часы подарил мне брат, он у меня очень хороший. Когда мы вместе учились, мы ссорились, но потом жили мирно. Брат очень любил театр, мы видели с ним пьесу...» и т.д. Хаотичный характер ассоциаций поме­шал правильному-объяснению пословицы, слово «золото» сразу повело к целой цепи воспоминаний. Но возможны и другие варианты, когда больные в своем объяснении опускают какое-нибудь звено. Так, например, другая больная сразу поняла смысл этой пословицы и в качестве примера, как потом удалось выяснить, хотела привести случай, когда яблоко, на вид хорошее, внутри оказалось гнилым. Однако больная этого случая не рассказала, а сразу начала говорить: «Яблоки, конечно, бывают червивые. Вот, например, бывают такие сорта яблок, когда этого не подумаешь... У нашей соседки мичуринские яблоки. Конечно, развитие мичуринского учения имеет большое значение...» Далее следуют разные воспоминания о знакомых мичуринцах и т.д. Точно так же больной в гипоманиакальном состоянии, выделив группу людей, т.е. выполняя задание на уровне правильных обобщений, вдруг, увидев кузнеца, стал декламировать: «Мы кузнецы и друг наш — молот... Люблю... старые революционные песни... Песня — наш друг. Есть здесь среди карточек напоминающие песню, искусство вообще? Да, картинки неважно нарисованы; кто вам их рисовал, художник? От слова «худо». Больной смеется, держит в руках картинку и не выполняет задание. Когда экспериментатор просит его обратиться к заданию, напоминая, что надо найти принцип классификации, больной замечает: «Да, я хотел людей отделить от животных» — и продолжает раскладывать по обобщенному признаку.

Больному был доступен смысл задания, но любое слово, про­изнесенное им самим или экспериментатором, предмет привлекали направленность больного и уводили от непосредственного задания. Неадекватным оказывалось само течение умственной деятельности. При направляющей помощи экспериментатора интеллектуаль­ная продукция больного часто могла быть даже адекватна поставленной цели (в конце концов больные правильно рассортировы­вали карточки или определяли понятия), но весь ход суждений, который самостоятельно выбирал больной, был неустойчивым.

«Откликаемость». Неустойчивость способов выполнения работы достигает у некоторых больных чрезвычайно утрированной формы: они не только не в состоянии удерживать ход своих суж­дений в установленном раньше направлении, но и начинают реагировать на любой раздражитель, к ним не адресованный. Так, услышав, как другой больной говорит, что сегодня ему на завтрак давали колбасу, больной, передававший рассказ о том, как гал­ка, перекрасившись, полетела в голубятню, говорит: «И голуби ее угостили колбасой».

С особой отчетливостью феномен «откликасмости» обнаружился в ассоциативном эксперименте. В качестве ответных реакций часто выступали названия предметов, находившихся перед глазами больных («вплетения»); при предъявлении слова «пение» больной отвечает словом «стол», на слово «колесо» — словом «очки» и т.п. Подобная тенденция называть находящиеся перед глазами предметы наблюдалась иногда и у больных других групп, однако было достаточно указания экспериментатора, чтобы больные начинали правильно выполнять инструкцию. У наших же больных указание экспериментатора вызывало правильные реакции лишь на корот­кое время; спустя небольшой промежуток времени больные опять называли предметы, попадавшие в поле их зрения.

Эта тенденция выступала также и в том варианте ассоциативно­го эксперимента, где инструкция предусматривала особую направ­ленность ответов, в частности, где требовалось назвать определен­ное количество предметов определенного цвета (красного, зеленого). Эта задача может вызвать известные затруднения и у здоровых испытуемых; она предполагает активное «отбрасывание» тех слов, которые не соответствуют смыслу инструкции. В этих случаях испытуемые прибегают к различным приемам, которые должны облегчить припоминание необходимых слов (например, оглядываются вокруг себя, смотрят на окружающие предметы), но они не используются ими для ответа, если слова не соответствуют инструкции. Последняя приобретает определяющее значение; ответы здорового человека в ситуации эксперимента зависят от условий задачи, от требования экспериментатора.

Наши больные в этом эксперименте временами называли на­ходившиеся перед ними предметы, хотя они отнюдь не были окрашены в требуемые цвета. Инструкция экспериментатора вызы­вала целенаправленные действия на короткий отрезок времени. Любой объект, любая случайно услышанная фраза могла вызвать действия больных, неадекватные содержанию их деятельности, искажающие ход их суждений.

Инертность мышления. Антиподом описанного нарушения является тот тип нарушений мыслительной деятельности, в основе которого лежит инертность связей прошлого опыта. В этих случаях больные не могут менять избранного способа своей работы, изменять ход своих суждений, переключаться с одного вида деятельности на другой.

Подобные нарушения часто встречаются у больных эпилепсией, иногда у больных с отдаленными последствиями тяжелых травм головного мозга, при некоторых формах умственной отсталости.

Подобные больные иногда в состоянии работать, но делают это с частыми срывами, теряют прежнюю квалификацию и выполняют работу, не требующую приобретения и использования новых знаний. В психоневрологическую больницу они поступают в связи с декомпенсацией состояния. В историях болезни отмечается, что больные принимают участие в трудовых процессах, чита­ют газеты, проявляют часто интерес к жизни отделения; вместе с тем качество их умственной продукции невысоко, темп работы замедлен.

Экспериментально-психологическое исследование обнаруживает замедленность, тугоподвижность их интеллектуальных про­цессов. Даже в тех случаях, когда они могут обобщить материал (выделить основной признак в опыте на классификацию предметов, понять условность инструкции), они допускают ошибочные решения, если им необходимо переключиться на новый способ решения задачи. Изменение условий затрудняет их работу.

Эта тугоподвижность мыслительного процесса приводила в конечном счете к тому, что больные не справлялись даже с элементарными заданиями, если последние требовали переключе­ния. Так, например, один больной в опыте, где ему надо было опосредовать свой процесс запоминания и воспроизведения слов с помощью рисунка (составление пиктограмм), мог придумать условные обозначения для опосредования слов, если он мог нарисовать человека, и не мог этого сделать в тех случаях; когда ему казалось неудобным рисовать человека.

Плохую переключаемость обнаруживают больные и в опыте на опосредованное запоминание по методу А.Н.Леонтьева. Выбрав для запоминания слова какую-нибудь карточку, больные не в состоянии подобрать для этого слова другую. Следовательно, решение задачи доступно больным, если оно выполняется только од­ним определенным способом.

Подобная инертность связей прежнего опыта, в которой про­является нарушение динамики мыслительной деятельности, в результате приводила к снижению операции обобщения и отвлече­ния. Выполняя задачу «классификация объектов», больные не только не объединяют в одну группу диких и домашних животных, но каждое из домашних животных выступает для них как единичный экземпляр. В результате само задание классификации не выполня­ется даже на конкретном уровне. Процесс сортировки, классификации, требующей оттормаживания одних элементов, сопостав­ления с другими, т.е. известной гибкости оперирования, переключения, для них затруднен. Так, один больной, выделив группу людей, разделяет ее на две подгруппы: людей, занятых физичес­ким трудом, и людей, занятых умственным трудом (к последним относит и лыжника).

Экспериментатор предлагает объединить некоторые группы, например домашних и диких животных, людей разных профессий.

Больной соглашается, начинает заново сортировать картинки, но в итоге приходит к прежнему способу, отстаивает его.

Такая же трудность переключения обнаруживается и в экспе­рименте по методу исключении объектов. Так, больной при предъявлении карточки, на которой изображен стол, стул, ди­ван и настольная лампа, заявляет: «Конечно, все это мебель, это точно, а лампа не мебель. Но ведь на столе должна стоять лампа, если дело происходит вечером или хотя бы в сумерки... Ну, зимой рано темнеет, а тогда лучше удалить диван... Ежели есть стул — можно без дивана обойтись». На замечание экспериментатора: «Ведь вы же сказали сами, что лампа не мебель» — больной отвечал: «Конечно, правильно, надо выделить мебель, но лампа-то настольная, она на столе стоит. Я бы предложил выделить диванчик». Несмотря на то что сам больной не только понял, но и указал на принцип обобщения (мебель), он в реаль­ном действии — сортировке предметов — снова и снова возвра­щается к выделенному им свойству: «Лампа настольная, она дол­жна стоять на столе». Больной не может переключиться с приня­того им решения.

Конкретные связи прежнего опыта инертно доминируют в мыслительной деятельности больных и определяют весь дальнейший ход их суждений.

Из-за подобной инертности связей прежнего опыта больные часто не упускают при выполнении задания ни одной детали, ни одного свойства предметов и в результате не приходят даже к эле­ментарному обобщению. Из этого стремления к уточнению, из желания исчерпать при решении какого-нибудь вопроса все мно­гообразие фактических отношений и возникает то своеобразное эпилептическое «резонерство», проявляющееся в обстоятельности, излишней детализации, которое метафорически обозначается в клинике как вязкость мышления.

Особенно часто обнаруживается подобная инертность связей прежнего опыта при выполнении задания, которое требует более развернутого объяснения, — при определении понятий. Для ил­люстрации приведем типичное определение простого понятия.

Больной Б-н (эпилепсия). Шкаф. «Это предмет, в котором хра­нится что-то... Но в буфете тоже хранят посуду, еду, а в шкафу — платье, хотя и в шкафу часто хранят еду. Если комната маленькая и в ней буфет не помещается или если просто-таки нет буфета, то в шкафу хранят посуду. Вот у нас стоит шкаф; справа — большое пустое пространство, а налево — 4 полки; там и посуда, и еда. Это, конечно, некультурно, часто хлеб пахнет нафталином — это от моли порошок. Опять же бывают шкафы книжные, они не столь глубоки. Полки их уже, полок много. Теперь шкафы вмуровывают­ся в стены, но все равно — это шкаф».

Приведенные иллюстрации показывают, что больной начинал правильно определять понятие «шкаф», но тут же приводил все­возможные отклонения от своих определений, уточнял возмож­ные варианты, и в результате всех этих уточнений и описаний больной так и не мог остановиться на каком-нибудь одном чет­ком определении. Сам больной оставался неудовлетворенным сво­ими объяснениями, потому что они казались ему недостаточно полными.

Инертность конкретных связей прежнего опыта выявляется и в ассоциативном эксперименте с инструкцией отвечать словом противоположного значения.

Полученные данные показывают, что латентный период довольно значителен и составляет в среднем 6,5 секунды, у отдель­ных больных он временами достигал 20—30 секунд.

Обращает на себя внимание большое число запаздывающих ответов: больные отвечают не на предъявляемое слово, а на пре­жнее. Например, ответив на слово «пение» словом «молчание», больной на следующее слово «колесо» отвечает словом «тишина»; ответив на слово «обман» словом «вера», на следующее «голоса» больной реагирует словом «ложь».

Запаздывающие ответы наших больных являются существенным отклонением от нормального протекания ассоциативного процесса. Они свидетельствуют о том, что следовой раздражитель имеет большее сигнальное значение, нежели актуальный. Для уточнения механизма этих особенностей следует обратиться к анализу построения ассоциативного эксперимента.

Слово, которым испытуемый реагирует на слово-раздражитель, не является единственной возникающей у него ассоциацией. Однако реагирование лишь одним словом объясняется тем, что инструкция экспериментатора, т.е. задание, предусматривает лишь одно и притом первое пришедшее на ум слово. Остальные возникшие при этом связи затормаживаются. Предъявление другого слова вызывает новые ассоциации, иначе говоря, ответная реакция больного обусловлена всякий раз актуально звучащим словом. Актуальность же раздражителя зависит от поставленной задачи, от ситуации.

В работах советских психологов изучалась зависимость образования ассоциативных связей от условий и содержания деятельности. А.Н.Леонтьев и Т.Ф.Розанова показали, что при изменении смысла задания (инструкции) одни и те же раздражители вызывают различные ассоциативные связи. Закрепление и воспроизведение ассоциативных связей должно происходить именно в зависимости от поставленного задания.

В применении к нашей экспериментальной ситуации это должно означать, что только произнесенные в данный момент слова должны были вызывать ассоциативные связи, что только они должны были служить сигналом для ответной реакции. Ассоциации же, вызванные произнесенными ранее словами, не должны были актуализироваться; прежние раздражители должны были остаться нейтральными, утратив свое сигнальное значение.

У наших больных актуально звучащие слова не приобретали значения раздражителя. В силу инертности связей прошлого опыта больные отвечают на отзвучавшее слово. Полноценность мыслительной деятельности заключается не только в том, что человек в состоянии выполнить ту или иную мыслительную операцию, проанализировать и синтезировать материал, выделить существенное, но и в том, что эта способность к правильным операциям является устойчивым способом действия.

В ситуации эксперимента, так же как и в любой жизненной ситуации, выступают все новые стороны предметов и явлений, меняются условия деятельности. Для того чтобы правильно по­знать эти различные отношения, чтобы правильно действовать согласно изменившимся условиям, человеку нужно уметь переходить от одного способа действия к другому, он не должен автоматически оперировать прежними застывшими операциями или способами.

Мышление отражает адекватно объективную действительность, когда сохранна не только его операционная сторона, но и его динамика.

ТЕКСТ из другого экземпляра Госов (сами соединяйте)

более часто встречаются симптомы у бол. с псих. наруш. Мыш. – обобщенное и опосредованное отражение действительности. Симптомы:

1) возбужденное и заторможенное мыш. – ускор. темпы теч. мысл. пр. (скачка идей), теряется целенаправленность мыш.---(депрессии, неврозы, МДП на фоне двиг. и реч. возбуждения, алкогол. опьянение, нек. формы шизо, ум. жвачка (Жане), старческое слабоумие.)

2) остановка течения мыслей –(при шизо)

3) насильсивенное мыш. – напор мыслей кот. бол. не в силах остановить (при шизо), мантизм. 4) разорванность мыш. 5) патологическая обстоятельность – зацик. на отдельных, обычно не сущ. мелочах. 6) резонерство – болезненное мудровствование (шизо), тенденция к морализированию (эпилепсия).

Более сложные формы наруш. мыш. – слабоумие – наруш. обощения, сравнения; олигофрения – врожден. слабоумие, недоразвитие всей психики; б-нь Дауна – недоразвитие речи, тонкой моторики.

Бредовое мыш. – возник. на болезненной почве, неверные ложные мысли, не поддающиеся коррекции. Формы бреда---паранойа-бред преследования; бред значения; бред отношения, ущерба; отравления; функционального воздействия; самообвинения, нигилизма (бред катара)-ссохлись мозги, нет желубка…; ипохондрический бред – наличие неизлечимой б-ни; величия; изобретательства… Объединение бреда – накопительный бред. Бред связан со всем мыш., не всегда сочетается с глюками.

Нар. мыш. при очаговых пор. гол. мозга

-лев. вис. обл. ---нар. сп-ть к анализу звуков родной речи (фонематич. слух); избирательное восприятие речи;исчезает понимание речи и смысла текста; страдает только вербально логич. речь.

- теменно-затылоч. отд. лев. п/шария гол. мозга ---теряется ориентировка в пространстве (не могут собрать кубики Коса); невозм-ть выполнения счетных операций -- наруш. разрядное значение числа; страдает решение арифмет. задач; слова кот. отражают пространственные отношения (над, под, из-под…); не понимают смысла (брат отца, отец брата…); реш. задач на мысленное вращение фигур; страдает наглядно-образное мыш. на анализ и синтез; симультанная (предметная) агнозия – не может объединить изображение в одно целое.

- премоторная обл. – нар. динамики псих. д-ти, может проявляется в мышлении, движениях и т.д. - замедленность или инертность двиг. процессов и интеллектуал. д-ти; нар. динамики мыш. – патологич. инертность мысл. пр. (решение задач только одним известным ему алгоритмом).

- префронтальные доли (лобные и теменные) – интеллект. пр. страдают в звене контроля, мотива, цели--- умственная жвачка (инертное повторение условия задачи); пост. уход от цели поставленного задания; трудность понимания значения текста (из рассказа "выхватывают" кусок и начинают его трактовать); нар. целенаправленности; соскальзывание на простую программу; если найдут алгоритм, то справятся даже с трудным заданием.