14 января 1945.
1У меня такое впечатление, что самая крутая часть, то есть, самое тесное переплетение гор в Иудее, находится между Хевроном и Юттой. Но, может быть, я и ошибаюсь, и оно окажется более широкой и открытой долиной, переходящей в достаточно обширные просторы, где высятся отдельные горы, а уже не гряда гор. Возможно, это котловина меж двух горных цепей, не знаю. Я впервые вижу это место и мало в нем ориентируюсь. На нешироких, но хорошо возделанных под зерновые культуры полях различные злаки: главным образом, ячмень, рожь, а также красивые виноградники на более солнечных участках. Далее, повыше, красуются рощи из сосен и елей, и других деревьев, свойственных лесистым местам. Дорога… весьма недурная, приводит в какое-то маленькое селеньице.
«Это окраина Кериота. Умоляю Тебя зайти в мой загородный дом. Там ожидает Тебя моя мать. Затем пойдем в Кериот», – говорит Иуда, который уже вне себя от возбуждения.
Я не сказала, что теперь здесь только Иисус с Иудой, Симоном и Иоанном. Пастухов нет. Наверное, они остались на пастбищах Хеврона или вернулись ближе к Вифлеему.
«Как ты пожелаешь, Иуда. Но мы могли задержаться и здесь, чтобы познакомиться с твоей матерью».
«О! нет! Это уединенный дом. Моя мать приходит туда во время сбора урожая. Но потом пребывает в Кериоте. А разве Ты не хочешь, чтобы мой город увидел Тебя? Разве не хочешь принести ему Свой свет?»
«Это то, чего я хочу, Иуда. Но ты уже знаешь, что Я не смотрю на скромность того места, что оказывает Мне прием».
«Однако сегодня Ты мой гость… а Иуда умеет быть гостеприимным».
Они проходят еще несколько метров между домиками, разбросанными по равнине, и – позванные детьми – появляются женщины и мужчины. Ясно, что их любопытство было подогрето. Должно быть, Иуда бросил призывный клич.
«Вот мой небогатый дом. Извини за его бедность».
Однако дом оказывается не какой-нибудь там лачугой: это кубическое строение в один этаж, но просторное и хорошо ухоженное, посреди густого и цветущего фруктового сада. Отдельная дорожка, вся вычищенная, идет от улицы к дому.
«Разреши, я пойду вперед, Учитель?»
«Иди, пожалуйста».
Иуда уходит.
«Учитель, Иуда все сделал на широкую ногу», – говорит Симон. «Я подозревал это. Но теперь в этом уверен. Ты говоришь, Учитель, и правильно говоришь: дух, дух… А он… он этого не воспринимает. Он не поймет Тебя никогда… или очень поздно», – поправляется он, чтобы не огорчить Иисуса.
Иисус молча вздыхает.
2Иуда выходит вместе с женщиной лет пятидесяти. Она довольно высока, хотя и не насколько, как ее сын, которому она передала свои темные глаза и вьющиеся волосы. Однако глаза у нее кроткие и даже печальные, тогда как у Иуды они надменные и хитрые.
«Приветствую Тебя, Царь Израиля», – говорит она, простираясь ниц в самом верноподданническом поклоне, – «Позволь Твоей рабе принять Тебя».
«Мир тебе, женщина. И да пребудет Бог с тобой и с твоим чадом».
«О! да! с моим чадом!». Это больше вздох, нежели ответ.
«Поднимись, мать. У Меня тоже есть Мать, и Я не могу допустить, чтобы ты целовала Мне ступни. От имени Своей Матери Я поцелую тебя, женщина. Она твоя сестра… по любви и по грустной участи матерей тех, кто отмечен».
«Что это значит, Учитель?» – спрашивает Иуда, немного обеспокоенно.
Однако Иисус не отвечает. Он продолжает обнимать эту женщину, которую бережно поднял с пола и которую целует сейчас в щеки. А затем, держа ее за руку, направляется к дому.
Они заходят в прохладную комнату, которую затеняют легкие занавески из полосок. Там уже приготовлены прохладные напитки и свежие фрукты. Но прежде мать Иуды зовет служанку, и та приносит воду и полотенца, и сама хозяйка пытается разуть Иисуса, чтобы обмыть Его запыленные ступни. Однако Иисус возражает: «Нет, мать. Мать – это слишком святое создание, особенно если она честная и добрая, как ты, чтобы позволить ей занимать место рабыни». Мать смотрит на Иисуса… странным взглядом. И потом удаляется.
Иисус сам освежается. Когда он уже готов надеть сандалии, женщина возвращается с парой новых сандалий. «Вот, наш Мессия. Надеюсь, они будут Тебе впору… как хотел Иуда… Он сказал мне: „Немного длиннее моих и такой же ширины“».
«Зачем это, Иуда?»
«Не позволишь предложить Тебе подарок? Разве не Ты мой Царь и Бог?»
«Да, Иуда. Но тебе не нужно было доставлять столько неудобств своей матери. Ты же знаешь, как Я…»
«Знаю. Ты святой. Но Ты должен иметь вид святого Царя. Такой, который внушает к себе уважение. В миру, что на девять десятых состоит из глупых людей, необходимо вызывать к себе уважение с помощью внешнего вида. Я знаю».
Иисус завязывает новые сандалии из красной кожи, с ажурными ремешками, с верхом, поднимающимся до щиколотки. Они намного красивее, чем Его простые сандалии ремесленника, и похожи на сандалии Иуды, что представляют собой почти ботинки, из которых ступня выглядывает лишь частично.
«Еще облачение, мой Царь. Я приготовила его для своего Иуды… Но он дарит его Тебе. Оно льняное, свежее и новое. Разреши, мать оденет Тебя… словно Ты ее сын».
Иисус оборачивается и смотрит на Иуду… однако не возражает. Он развязывает манжету Своей одежды, на шее, и позволяет этой просторной тунике соскользнуть с плеч, оставшись в одной нижней тунике. Женщина надевает на Него красивое новое облачение. Протягивает Ему пояс: богато расшитый галун, который переходит в тесьму, заканчивающуюся очень большими кистями. Иисус, несомненно, хорошо себя чувствует в новых, не запыленных одеждах. Но Он не кажется слишком уж счастливым. Остальные, между тем, успели привести себя в порядок.
«Сюда, Учитель. Это из моего бедного фруктового сада. А это – медовая вода, которую приготовила мать. Ты, Симон, возможно, предпочтешь это белое вино. Бери. Они из моего виноградника. А ты, Иоанн? Как Учитель?». Иуда наслаждается, разливая напитки в прекрасные серебряные чаши, демонстрируя, что он человек состоятельный.
Его мать говорит мало. Смотрит… смотрит… смотрит на своего Иуду… а еще больше смотрит на Иисуса, и когда Иисус, перед тем, как отведать, предлагает ей самый красивый из фруктов (которые напоминают мне огромнейшие абрикосы, у них красно-желтые плоды, и это не яблоки) и говорит: «Первая всегда мать», у нее на глазах наворачиваются слезы.
«Мама. Остальное приготовлено?» – спрашивает Иуда.
«Да, сын мой. Думаю, все было сделано хорошо. Но я всегда воспитывалась тут, и не знакома… не знакома с обычаями царей».
«Какие обычаи, женщина? Какие цари? Что ты наделал, Иуда?»
«Но разве Ты – не обещанный Царь Израиля? Именно сейчас мир провозгласит Тебя таковым, и в первый раз это должно случиться здесь, в моем городе, в моем доме. Я воздам Тебе царские почести. Ради моей любви и ради уважения к Своему имени Мессии, Христа, Царя, которое Тебе дали Пророки по повелению Яхве, не противоречь мне».
3«Женщина, друзья. Прошу вас. Мне надо поговорить с Иудой. Нужно дать ему определенные распоряжения».
Мать вместе с учениками удаляются.
«Иуда, что ты наделал? Ты до сих пор настолько не понимаешь Меня? Зачем принижать Меня до того, что делать из Меня всего лишь какого-то земного владыку, и еще больше: того, кто домогается владычества? А ты не понимаешь, что это – оскорбление Моему призванию и, более того, помеха? Да. Не оспаривай. Помеха. Израиль подвластен Риму. Ты знаешь, что случилось, когда захотел восстать против Рима некто, имевший вид народного предводителя и вызвавший подозрение насчет развязывания освободительной войны. Ты услышал, именно в эти дни услышал, как зверствовали из-за Ребенка, потому что увидели в Нем будущего царя, в мирском смысле. И ты! и ты! О! Иуда! Ну чего ты ждешь от Моего господства по плоти? Чего ждешь? Я дал тебе время подумать и принять решение. И очень ясно говорил с тобой с первого раза. Я даже отослал тебя, поскольку знал… поскольку знаю, да, поскольку знаю, распознаю[1], вижу то, что есть в тебе. Зачем ты следуешь за Мной, если не желаешь быть таким, каким хочу Я? Уходи, Иуда. Не вреди себе и не вреди Мне… Уйди. Это для тебя лучше. Ты не тот работник, что годен для этого дела… Оно слишком высоко для тебя. В тебе есть гордыня; есть алчность, во всех ее трех проявлениях; есть властолюбие… даже твоя мать вынуждена тебя бояться; есть склонность ко лжи… Нет. Не таким должен быть Мой последователь. Иуда, Я не испытываю к тебе ненависти. Я не проклинаю тебя. Говорю тебе только – и говорю со скорбью того, кто видит, что не в состоянии изменить того, кого любит – говорю тебе только: ступай своей дорогой, пробивайся в этом мире, раз ты этого хочешь, но не оставайся со Мной. Мой путь!.. Мои царские палаты!.. О! как в них тесно! Знаешь, где Я буду Царем? Когда буду объявлен Царем? Когда буду поднят на позорное древо, и в качестве порфиры будет Моя Кровь, в качестве короны – венок из шипов, в качестве герба – издевательская табличка, в качестве труб, кимвалов, арф и цитр, приветствующих провозглашенного Царя, – богохульства всего народа: Моего народа. И знаешь, чьими стараниями все это будет? Стараниями того, кто не сумел понять Меня. Кто ничего не сумел понять. Сердце из пустотелой бронзы, в которое гордыня, чувственность и скупость нацедили свои соки, и они породили клубок змей, что послужат цепью для Меня и… и проклятием для него. Остальные не знают так ясно о Моей участи. И, молю тебя, не говори о ней. Пусть это останется между Мной и тобой. Впрочем… это укор… и ты промолчишь, чтобы не сказать: „Я получил укор…“. Ты понял, Иуда?»
4Иуда настолько покраснел, что стал пунцовым. Стоит перед Иисусом сконфуженный, опустив голову… Потом бросается на колени и плачет, припав головой к коленям Иисуса: «Я люблю Тебя, Учитель. Не отталкивай меня. Да. Я гордец, я глупец. Но не отсылай меня прочь. Нет, Учитель. Это будет мое последнее прегрешение. Ты прав. Я не подумал. Но даже в этой ошибке – любовь. Мне так хотелось почтить Тебя… и чтобы остальные это сделали… потому что я люблю Тебя. Ты сказал три дня назад: „Когда вы ошибаетесь без злого умысла, по невежеству, это не прегрешение, а несовершенное, ребяческое суждение, а Я здесь, чтобы сделать из вас взрослых“. Вот, Учитель, я здесь у Твоих коленей… Ты говорил мне, что будешь мне вместо отца…у Твоих коленей, словно у коленей моего отца, и прошу у Тебя прощения, прошу Тебя сделать из меня „взрослого“, и святого взрослого… Не отсылай меня прочь, Иисус, Иисус, Иисус… Не все во мне – зло. Ты видишь, ради Тебя я бросил все и пришел. Ты лучше тех почестей и побед, каких я достигал, служа другим. Ты, да, Ты есть любовь бедного, несчастного Иуды, который хотел бы приносить Тебе только радость, а приносит, напротив, скорбь…»
«Хватит, Иуда. Еще раз прощаю тебя…», – Иисус кажется измученным, – «…прощаю тебя в надежде… в надежде, что ты в будущем Меня поймешь».
«Да, Учитель. Да. А сейчас все-таки… сейчас… не раздави меня под тяжестью Своего опровержения, что сделало бы из меня посмешище. Весь Кериот знает, что я пришел вместе с Потомком Давида, Царем Израиля… и он приготовился принять Тебя, этот мой город… Я думал, поступлю правильно… показав Тебе, как могут люди трепетать и слушаться… и показав это Иоанну, Симону, и через них – всем остальным, кто любит Тебя, но обращается с Тобой как с равным… И моя мать также была бы осмеяна, как мать лживого и безумного сына. Ради нее, мой Господин… И клянусь Тебе, что я…»
«Не клянись передо Мной. Клянись перед самим собой, если ты можешь, не согрешать больше таким образом. Ради твоей матери и ради горожан Я не опозорю тебя, уйдя отсюда без промедления. Встань».
«Что Ты скажешь остальным?»
«Правду…»
«Не-ет!»
«Правду: что Я дал тебе распоряжения на сегодня. Всегда есть возможность сказать правду, с любовью. Идем. Зови свою мать и остальных».
Иисус довольно-таки строг. И начинает улыбаться лишь тогда, когда возвращаются Иуда с матерью и учениками. Женщина пытливо смотрит на Иисуса. Но видит Его благосклонным. И успокаивается. У меня впечатление, что это страдальческая душа.
«Отправимся в Кериот? Я отдохнул и благодарю тебя, мать, за всю твою доброту. Да вознаградит тебя Небо и да дарует оно, ради любви, что ты оказала Мне, покой и радость твоему супругу, которого ты оплакиваешь».
Женщина пытается поцеловать Ему руку, но Иисус ласково кладет ладонь ей на голову и не позволяет.
«Повозка готова, Учитель. Выходи».
Снаружи, действительно, останавливается повозка, запряженная быками, красивая удобная повозка, на которой размещены подушки для сидения, а сверху – навес из красной ткани.
«Залезай, Учитель».
«Сначала мать».
Поднимается мать, а затем Иисус и остальные.
«Сюда, Учитель» (Иуда уже не называет Его царем).
Иисус усаживается впереди, сбоку от Него – Иуда. Сзади – женщина и ученики. Возница стегает быков и, шествуя рядом с ними, погоняет их.
5Перегон оказывается коротким. Каких-нибудь четыреста метров, чуть больше, и вот показываются первые дома Кериота, который кажется мне неплохим городком. Какой-то мальчонка глядит на залитую солнцем улицу, а потом уносится, как ракета. Когда повозка достигает первых домов, навстречу им прибывают знать и народ с шелками и ветвями, и те же ветви и шелка – вдоль улицы, от дома до дома. Крики ликования и поклоны до земли. Иисус – теперь Он уже не может этого избежать – приветствует и благословляет с высоты Своего шатающегося трона.
Повозка проезжает мимо, а потом – после площади – заворачивает в улицу и останавливается перед одним домом, ворота которого уже распахнуты, а около них две или три женщины. Они останавливаются. Слезают.
«Мой дом – Твой дом, Учитель».
«Мир ему, Иуда. Мир и освящение».
Они входят. За прихожей – большая комната с низкими диванами и инкрустированной мебелью. Вместе с Иисусом и остальными заходят и местные знатные люди. Поклоны, любопытство, торжественное веселье.
Внушительный старик произносит речь: «Великая удача для земли Кериота принять Тебя, о Господин. Великая удача! Счастливый день! Удача принять Тебя, и удача видеть, что один из ее сынов – Твой друг и помощник. Благословен он, что узнал Тебя прежде всех остальных! И стократно благословен Ты, что Ты явлен, Ты, Долгожданный множеством поколений. Говори, Господин и Царь. Наши сердца ждут Твоего слова, как земля, истомленная жаждой знойным летом, ждет первого легкого сентябрьского дождя».
«Спасибо, кто бы ты ни был. Спасибо. И спасибо этим жителям, что преклонили свои сердца перед Отчим Словом, перед Отцом, чьим Словом Я являюсь. Ибо знайте, что не Сыну Человеческому, что говорит с вами, но Господу Всевышнему следует воздать благодарности и почести за это время мира, в которое Он восстановил разорванные отцовские узы с сынами человеческими. Восхвалим истинного Господа, Бога Авраамова, который смилостивился и возлюбил Свой народ, и даровал ему обещанного Искупителя. Не Иисусу, рабу предвечного Изволения, но этому Изволению любви – слава и хвала».
«Ты говоришь как святой… Я глава синагоги. Сейчас не суббота. Однако приходи в мой дом. Чтобы толковать Закон, Ты, на ком сверх царского елея есть помазание Премудрости».
«Приду».
«Мой Господин, возможно, устал…»
«Нет, Иуда. Я никогда не устаю говорить о Боге и никогда из прихоти не обманываю ожидания сердец».
«Тогда пойдем», – настаивает глава синагоги, – «Весь Кериот снаружи и ожидает Тебя».
«Идем».
Они выходят. Иисус между Иудой и архисинагогом[2]. Затем, кругом, знатные граждане и толпа, толпа, толпа. Иисус проходит и благословляет.
6Синагога на площади. Они входят. Иисус направляется к месту учащего. Начинает говорить, весь белый в блестящей одежде, с вдохновенным лицом, простирая руки Своим привычным жестом.
«Люди Кериота, Слово Божие говорит. Слушайте. Тот, кто говорит с вами, есть только Слово Бога. Власть Его приходит от Отца и к Отцу возвратится после того, как совершит благовестие Израилю. Да откроются сердца и умы Истине, дабы не устоялось заблуждение и не родилось смущение.
Исайя сказал: „Все, что было награблено в смуте, и одежды, запачканные кровью, будет сожжено огнем. Вот, родилось нам дитя, одарили нас сыном. На плечах своих несет он владычество. Вот его имя: Дивный Советник, Бог Крепкий, Отец будущего века, Владыка благоденствия“[3]. Это Мое Имя. Оставим Цезарям и Тетрархам их трофеи. Я сам возьму добычу[4]. Но не ту добычу, что заслуживает огненной кары. Напротив, Я вырву из огня Сатаны множества жертв, чтобы перенести их к Царству благоденствия, которого Я Владыка, и к будущему веку, которого Я Отец.
„Бог“, – говорит также Давид, из чьего рода Я происхожу, как было предсказано теми, кто видел, благодаря своей святости, угодной Богу и избранной говорить от Бога, – „выбрал только одного… моего сына… но дело это великое, потому что касается приготовления дома не для человека, но для Бога“[5]. Это так. Бог, Царь царей, выбрал единственного: Своего Сына, чтобы возвести в сердцах Свой дом. И Он уже приготовил материал. О! сколько золота милосердия! И меди, и серебра, и железа, и редкостного дерева, и драгоценных камней! Все это собрано в Его Слове, и Он использует это для построения в вас жилища Богу. Но если человек не поможет Господу, тщетно Господь будет строить Себе дом. На золото следует откликнуться золотом. На серебро – серебром, на медь – медью, на железо – железом. То есть, любовь дана – чтобы любить, воздержание – чтобы служить Чистоте, стойкость – чтобы быть верными, сила – чтобы не отступать. И еще надо принести сегодня камни, а завтра дерево: сегодня – жертвоприношение, завтра – труд и постройка. Все время строить храм Божий в себе самих.
Учитель, Мессия, Царь вечного Израиля, этого вечного народа Божия призывает вас. Но хочет, чтобы вы были очищены для этого дела. Прочь гордыню: хваление Богу. Прочь человеческие намерения: Божье это Царство. Смиренные, скажите со Мной: „Все – Твое, Отец. Все, что есть хорошего – Твое. Научи нас познавать Тебя и служить Тебе в истине“. Скажите: „Кто я такой?“. И узнаете, что вы сможете быть чем-то, только если будете освященным обиталищем, куда сумеет снизойти и где сумеет почить Бог.
Все вы, пилигримы и странники на этой Земле, сумейте объединиться и отправиться к обещанному Царству. Путь – это заповеди, исполняемые не из страха наказания, а из любви к Тебе, Отче святой. Ковчег – совершенное сердце, в котором пребывает питательная манна премудрости и процветает жезл честного произволения. А чтобы дом этот был светлым, припадите к Свету мира. Я отведу вас туда. Отведу вас к Свету. И только к нему. Я не владею богатствами и не обещаю земных почестей. Но обладаю всеми сверхъестественными богатствами Моего Отца и тем, кто последует Богу в любви и милосердии, обещаю вечную славу Небес. Мир да пребудет с вами».
7Народ, внимательно слушавший, начинает шептаться немного тревожно. Иисус разговаривает с главой синагоги. К их группе присоединяются также и другие, возможно, знатные горожане.
«Учитель… так Ты не Царь Израиля? Нам сказали…»
«Это Я».
«Но Ты сказал…»
«Что не владею и не обещаю земных богатств. Я могу говорить только истину. Это так. Понимаю ваши мысли. Но заблуждение это проистекает от ошибочного толкования и от вашего весьма великого почтения к Всевышнему. Вам сказали: „Придет Мессия“, и вы подумали, как многие в Израиле, что Мессия и царь – это одно и то же. Устремите дух выше. Посмотрите на это прекрасное летнее небо. Вам кажется, его пределы заканчивается там, где воздух похож на сапфировый свод? Нет. Дальше находятся еще более чистые слои, еще более ясная лазурь, вплоть до той непредставимой лазури Рая, куда Мессия отведет умерших в Господе. Такая же разница между царским достоинством Мессии, как его понимает человек, и тем, каково оно на самом деле: всецело божественным».
«Но сможем ли мы, бедные люди, возвысить дух туда, куда Ты говоришь?»
«Лишь бы вы этого захотели. А если захотите, то вот Я, чтобы вам помочь».
«Как мы должны называть тебя, если Ты не царь?»
«Учитель, Иисус, как хотите. Я Учитель, и Я Иисус, Спаситель».
8Один старик говорит: «Слушай, Господин. Однажды, уже давно, во время эдикта, досюда дошло известие, что в Вифлееме родился Спаситель… и отправился туда с другими… Видел маленького Ребенка, во всем похожего на остальных. Но я поклонился Ему, по вере. Потом узнал, что есть еще один, святой, по имени Иоанн. Кто же настоящий Мессия?»
«Тот, которому ты поклонился. Другой – это Его Предтеча. Великий святой в очах Всевышнего. Но не Мессия».
«Это был Ты?»
«Это был Я. И что ты увидел вокруг Меня, новорожденного?»
«Бедность и опрятность, целомудрие и чистоту… Благородного и серьезного ремесленника по имени Иосиф, ремесленника, но из рода Давидова, юную мать, светловолосую и нежную, по имени Мария, по сравнению с чьим изяществом бледнеют самые красивые розы Энгадди и кажутся безобразными лилии царских цветников, и Младенца с огромными глазами небесного цвета и волосами из светло-золотых нитей… Больше ничего не увидел… И все еще слышу, как голос Матери говорит мне: „От имени Моего Создания Я скажу тебе: пусть Господь пребудет с тобой до самой нескончаемой встречи, и Его Благодать встречает тебя на твоем пути“. Мне восемьдесят четыре года… путь близок к концу. Я уже не надеялся повстречать Благодать Божию. Но, вот, нашел Тебя… и теперь я не желаю видеть никакого другого света, кроме Твоего… Да. Я вижу Тебя, какой Ты на самом деле под этой одеждой снисхождения, что есть плоть, воспринятая Тобой. Вижу Тебя! Послушайте голос того, кто, умирая, видит Свет Божий!»
Народ обступает вокруг этого вдохновенного старца, находящегося в группе Иисуса, который, больше не опираясь на палочку, воздевает дрожащие руки, с совершенно седой головой, с раздвоенной бородой, с настоящим обликом патриарха или пророка.
«Я вижу Его: как Он, Избранный, Высочайший, Совершенный, сошедший сюда силой Любви, вновь восходит одесную Отца, вновь становится с Ним Единым. Но смотрите! Это не Голос и не бесплотная Сущность, как видел Всевышнего Моисей, или как, по словам Бытия, Его знали Прародители и разговаривали с Ним в вечерней прохладе. Я вижу, как настоящая Плоть восходит к Предвечному. Сияющая Плоть! Славная Плоть! О! великолепие божественной Плоти! О! Красота Бого-Человека! Это Царь! Да. Это Царь. Не Израиля: всего мира. И перед Ним преклоняются все царства Земли, и всякий скипетр и корона исчезают в блеске Его скипетра и Его драгоценностей. Венец, венец у Него на лбу. Скипетр, скипетр Он держит в Своей ладони. На груди у Него наперсник[6]: в нем жемчужины и рубины такого блеска, какого я никогда не видел. Из него выходят языки пламени, словно из великолепной печи. На запястьях два рубина, и пряжка из рубинов на Его святых ступнях. Свет, свет от этих рубинов! Взгляните, люди, на вечного Царя! Вижу Тебя! Вижу Тебя! Восхожу с Тобой… А! Господь! Наш Искупитель!.. Свет усиливается в моих духовных очах… Этот Царь украшен Своей Кровью! Этот венец – корона из кровавых терний, этот скипетр – крест… Вот тот Человек! Вот Он! Это Ты!.. Господь, ради Твоей жертвы умилостивись над Своим рабом. Иисус, Твоей милости предаю мой дух».
Старик, до сих пор прямой, снова помолодевший в огне пророчества, неожиданно ослабевает и упал бы, если бы Иисус с готовностью не обхватил бы его со стороны груди.
«Саул!»
«Саул умирает!»
«На помощь!»
«Спешите».
«Тише около умирающего праведника», – говорит Иисус, медленно опускаясь на колени, чтобы лучше удержать все более тяжелеющего старика.
Становится тихо. Затем Иисус кладет его совсем на пол. И выпрямляется.
«Мир его духу. Он умер, увидев Свет. В ожидании, а оно окажется коротким, он уже увидит лицо Божие и будет счастлив. Нет смерти, то есть, разлучения с жизнью, для тех, кто умирает в Господе».
9Народ, спустя некоторое время, расходится, обсуждая. Остаются влиятельные лица, Иисус, Его спутники и глава синагоги.
«Он пророчествовал, Господин?»
«Его глаза увидели Истину. Идемте».
Они выходят.
«Учитель, Саул умер, охваченный Духом Божьим. Мы, прикасавшиеся к нему, чисты или нечисты?»[7]
«Нечисты».
«И Ты?»
«Я как все остальные. Я не меняю Закона. Закон есть закон, и израильтянин его соблюдает. Мы нечисты. На третий и на седьмой день мы совершим очищение. До тех пор будем нечисты. Иуда, Я не возвращусь к твоей матери. Не принесу нечистоту в ее дом. Пусть ей сообщит тот, кто сможет это сделать. Мир этому городу. Пойдем».
Больше я ничего не вижу.
[1] Буквально: читаю
[2] Архисинагог – то же, что глава синагоги
[3] (Ис. 9:5-6)
[4] Буквально: совершу грабеж
[5] (1 Пар. 29:1)
[6] Наперсник – часть одежды первосвященника, в которую вставлялись драгоценные камни с названиями колен Израиля
[7] Вопрос о ритуальной нечистоте, возникавшей от прикосновения к умершему, см. (Числ. 19:11-22)