Снизу, с улицы, ответили аплодисментами, одобрительными криками, песнями.
Река покатилась дальше.
— Прекрасно, апам! — Дьюла обнял отца, поцеловал.
— Не подливай масла в огонь, обормот! Не подзуживай.— Каталин захлопнула окно.
Дьюла поцеловал и мать.
— Да, прошу тебя, будь умницей, помолчи! Ты это всегда так хорошо делала.
— Умела, да разучилась. Сейчас и камень разговаривает.
— Катица, уложи меня в постель: совсем ослабло сердце,— попросил Шандор бачи.
Старые Хорваты, поддерживая друг друга, потихоньку побрели к себе.
Ласло Киш включил радиоприемник. Хлынула бравурная музыка. Под ее аккомпанемент Мальчик продекламировал из Петефи:
Довольно! Из послушных кукол
Преобразимся мы в солдат!
Довольно тешили нас флейты.
Пусть нынче трубы зазвучат!
Восстань, отчизна, где твой меч?
Споря с оркестром, исполняющим какой-то марш, радиорепортер ликующим голосом вещал:
— На все центральные улицы, прилегающие к площади Пятнадцатого марта, стекаются молодые демонстранты. Движение в центре города прекращено. Ни пройти, ни проехать. Члены правления клуба Петефи через радиорупоры приветствуют демонстрантов. На деревьях, на стенах домов, на стеклах магазинных витрин расклеены разноцветные листовки с политическими требованиями клуба Петефи. Свежий дунайский: ветер развевает национальные флаги. Город стихийно прекратил работу. Служащие министерств спешат присоединиться к демонстрантам. В каждом окне каждого дома видны улыбающиеся будапештцы.
Дьюла кивнул на радиоприемник:
— Новый диктор. Из наших. Деятель клуба Петефи.
— О, этот клуб Петефи!.. Дрожжи революции!..— Киш приподнялся на цыпочках и похлопал друга, по плечу.— Горжусь.
— Дрожжи не только в нашем клубе. Вероятно, существует более мощный центр. Я все время чувствую его невидимую направляющую руку.
— Так или не так — это уже не существенно. Существенно то, что мы побеждаем. И еще как! — Ласло Киш, выхватив из кармана газету, развернул.— Вот документ истории — сегодняшний номер «Сабад неп». Ты только послушай, что изрекает в передовой эта самая правоверная венгерская газета: «В университетах и институтах происходят бурные собрания. Это разлившиеся реки. Признаемся, что последние годы отучили нас от подобных массовых выступлений. Сектантство притупило в нас чувствительность к настроению масс, к массовым движениям. Наша партия и ее центральный орган «Сабад неп» встают на сторону молодежи, одобряют проводимые собрания и митинги и желают успехов этим умным творческим совещаниям молодежи...» И еще не такое напечатают, дай срок! Думаю, уже завтра Имре Надь станет во главе правительства.
В «Колизей» без стука вошел какой-то подозрительный тип неопределенных лет, заросший, в толстом вязаном свитере, спортивной куртке, в черном берете. Из-под насупленных бровей сверкали настороженные глаза. Желтые сапоги начищены, туго зашнурованы крестиком.
— Что вам угодно? Вы к кому? — с удивлением спросил Дьюла.
— Это ко мне. Извини. Сэрвус, Стефан! — Радиотехник своей тощей воробьиной грудью вытолкал Стефана на лестничную площадку, захлопнул за собой дверь.
— Все сделали? — спросил Киш.
— Бутылки с горючей смесью во дворе. Полный грузовик. Два крупнокалиберных пулемета замаскированы на чердаках. Четыре легких — в верхних этажах «Астории». Автоматы розданы. Дюжина остается в запасе. Боеприпасов вдоволь.
— А как дела у соседей?
— Уже распатронили арсенал. Грузят на машины оружие. Через полчаса будут в центре города.
Мальчик посмотрел на часы.
— Прекрасно. Минута в минуту. Немецкая точность.
— Так там же больше половины швабов.
— Ладно, заткнись!
— Слушаюсь!
— На место! В плане нет никаких изменений. Действуй!
— Слушаюсь! Иду.
— Постой! Собери своих ребят и скажи... потверже и с полным апломбом, что, по совершенно точным данным разведки, в Будапеште нет правительственных войск, способных выступить против нас. В городе вообще нет войск. Есть так, кое-что, мелочишка.
— А в казармах Килиана?.. Собственными глазами видел солдат. Сегодня, только что.
— Чепуха! В килианских казармах расквартирован так называемый рабоче-строительный батальон. Он укомплектован из элементов, недостойных высокой чести носить оружие. Почти весь личный состав этого батальона находится в провинции, на шахтах Печа. А те, кто в Будапеште, если в их руках окажутся автоматы, будут стрелять назад, а не вперед. Ясно? Иди! Постой! В ходе нашей акции может случиться так, что против нас выпустят курсантов академии Ракоци. Не бойся! У них будут винтовки, а патроны... патроны будут у нас. Словом, разоружайте, заряжайте их винтовки своими патронами и чешите!.. Теперь все. Иди!
— А если русские войска выступят? — спросил Стефан и ехидно усмехнулся.— У этих не будут автоматы пустыми.
— Русские?.. Не жди. Нейтральные войска.
— Ну, а если выступят? Обороняться или нападать?
— И то и другое. Подробности уточним на поле боя. Иди!
Стефан загремел сапогами по каменным ступенькам лестницы.
Мальчик осторожно вошел в «Колизей».
Дьюла не полюбопытствовал, кто и зачем приходил к его другу. Не до того ему теперь. Спешил поделиться радостной новостью.
— Ура! — завопил он, пританцовывая.
— Что случилось? — спросил Киш.
— Только что звонили из клуба Петефи... Виват, виват!
— Дьюла, расскажи толком, что случилось? Америка объявила войну России?
— Нет.
— Катастрофическое землетрясение в Москве? Не томи, профессор!
— Мои пророчества начинают оправдываться. В «большом доме» с самого утра идет бурное заседание. Драчка! Герэ уже не наступает, а обороняется. Неминуем раскол.
— Потрясающе!
— Герэ скоро должен выступать по радио.
— Интересно, что скажет первый секретарь, когда в городе творится такое...
— Капитулирует, станет бывшим секретарем. Другого выхода нет.
— Утопающий хватается за соломинку. У Герэ есть войска АВХ.
— Нет, до этого дело не дойдет. Плохой Гэре коммунист, но он все-таки коммунист. И потом... у солдат не будет патронов. Да, кто это к тебе приходил? Что за Стефан? Первый раз вижу.
— Один из моих гвардейцев.
— У тебя уже есть гвардия?
— Я предупреждал, профессор: не хочу быть красивым дураком.
Киш поворачивает на радиоприемнике рычаг громкости и снова его ухо ласкает патетический голос:
— Новые колонны демонстрантов разливаются вокруг памятника Шандора Петефи. Наш кудрявоголовый вечно юный поэт утопает в цветах. Вы слышите? Тысячи людей поют гимн. Знаменитый артист целует бронзовую руку нашего великого предка. Толпа замирает, ловит каждое слово оратора. Он читает поэму Петефи «Вставай, мадьяр!».
Все мадьяры встают. Голос диктора зазвенел металлом.— Монах Геллерт, чернеющий на том берегу Дуная, кажется, сдвинулся со своего насиженного места выпрямился, стал еще выше, еще грознее. Да! И мертвые камни ожили, поднялись, встали на дыбы и готовы со священной яростью обрушиться на поработителей.
Киш повернул рычажок радиоприемника влево до отказа, приглушил завывания диктора.
— Умница! Поэт! Талант! В его голосе звучит боль и надежда, гнев и радость всей десятимиллионной Венгрии. Дьюла, оцени по заслугам этого человека, когда станешь министром культуры: сделай рядового диктора шефом радиокомитета!
— Тебя сделаю шефом. Это во-первых. Во-вторых, ты уже назначил меня министром культуры, не спрашивая, желаю я того или не желаю.
— Ты человек, Дьюла, и, как всякий человек, захочешь получить должное за свои заслуги перед Венгрией.
— Я хочу только одной награды: иметь право быть венгерским коммунистом.
— Одно другому не противопоказано.
— Тихо! Ты слышишь? — Дьюла подбежал к окну.
На южной окраине города, приглушенные дальним расстоянием, слышны длинные пулеметные очереди. Еще и еще. Стреляют и на севере, вверх по Дунаю.
— Вот и началось!..— сквозь стиснутые зубы проговорил Ласло Киш. Он схватил руку друга.— Я же говорил!..
Пал Ваш ногой вышиб дверь, вбежал в «Колизей». Он в одной рубашке, бледный.
— Где Шандор? Где отец, я спрашиваю?
Дьюла молча отвернулся. Показал спину мастеру и Киш.
— Эй вы, интеллигенция, к вам обращаюсь! Где Шандор? Онемели? Оглохли? Все слова растратили и решили пулями разговаривать? Ладно! И у нас есть они, пули...
С наступлением темноты уже ни на мгновение не прекращалась стрельба. Стреляли там и тут из автоматов. Тарахтели пулеметы. Взрывались гранаты. Пылали костры из красных знамен и флагов на бульваре Ленина. Пожарные машины с грохотом и звоном понеслись по городу. Тревожно затрубили на Дунае пароходы.
Открытые грузовики с вооруженными солдатами спешили в центр города. Но они не скоро пробились туда сквозь плотные колонны демонстрантов. На бульваре Хунгария, на площади Маркса, у входа на улицу Байчи Жилинского, на площади Кальвина в кузова машин полетели трехцветные флажки, плакаты, горящие факелы. На улице Ракоци солдаты были разоружены, и демонстранты начали брататься с ними.
А на окраинах не затихали выстрелы.
Едва пробивался на улицы Будапешта голос какого-то генерала из министерства внутренних дел, выступающего по радио:
— Безответственные элементы, хулиганы и прожженные авантюристы провоцируют на улицах Будапешта беспорядки, пытаются превратить мирную демонстрацию молодежи в погромную. Граждане! Не поддавайтесь на провокации! Министерство внутренних дел призывает всех трудящихся Будапешта немедленно разойтись по домам.
Вещающие громкоговорители забрасывались камнями и умолкали. С фронтонов министерских зданий срывались красные звезды.
На государственных флагах, там, где был герб Венгерской Народной Республики, зияли рваные дыры.
Около Дома радио с каждым часом росла толпа. Еще ранним вечером в радиовещательную студию пыталась проникнуть большая группа демонстрантов. Требовали передать в эфир четырнадцать пунктов программы кружка Петефи. Солдаты войск АВХ сдержали первый натиск. Вторая и третья волна штурма вынудили охрану забаррикадироваться в здании. «Демонстранты» били окна, метали камни, стреляли, а солдаты молчали: не поступил приказ свыше открывать ответный огонь. Среди охраны уже были убитые, штурмовики овладели кое-какими комнатами в нижнем этаже, внутренний двор радиоцентра кишел жаждущими крови молодчиками, а приказа все нет. Есть оружие, есть патроны, есть ненавистный опаснейший противник — ударный отряд контрреволюции, а приказа... Кто-то из молодых офицеров, избитый камнями, заплеванный, боясь кровавой расправы самосудчиков, покончил жизнь самоубийством.
Беспрестанный звон стекол, каменный гул, крики, вопли толпы, штурмующей радиоцентр, треск автоматов, взрывы гранат.
Ни одной пули в ответ. И только после полуночи был получен приказ отразить атаку погромщиков. Сразу же, с первыми ответными выстрелами солдат АВХ, по городу полетела страшная весть, пущенная «людьми закона Лоджа»: русские убивают мирных демонстрантов, молодых венгров.
И вскоре заработал тяжелый пулемет «людей закона Лоджа», установленный в самом верхнем этаже Национального музея, в окне, выходящем в парк, расположенный напротив бокового фасада Дома радио. Обязанности пулеметчика выполнял Ласло Киш. Он обрушил нежданный, внезапный прицельный огонь на солдат, залегших в кустарнике на подступах к главному зданию Дома радио. Из двадцати человек ни один не поднялся.
Солдаты, охранявшие непосредственно вещательную студию и аппаратные, ответили огнем на огонь, задержали толпу мятежников, хлынувшую во двор.
Всю ночь не утихал ожесточенный бой в Доме радио и вокруг него. «Мирные демонстранты» оказались хорошо подготовленными штурмовиками. Стало ясно, что совершена попытка вооруженного переворота.
И тогда правительство обратилось за помощью к советским войскам, расположенным в Венгрии согласно Варшавскому договору.
Советские танки вошли в Будапешт и заняли стратегические позиции — перекрестки больших магистралей, мосты на Дунае,— блокировали площади.
В эту смутную ночь и появился на горизонте Имре Надь, большой, грузный, широколицый, ушастый, с толстыми кайзеровскими усами, с мясистыми губами, шестидесятилетний человек.
Правительственное радио объявило, что Имре Надь назначен министр-президентом, то есть председателем Совета Министров и министром иностранных дел.
Все черные патеры Будапешта, негласные полномочные представители папы римского, бодрствовали в эту ночь на 24 октября. И все католические церкви Будапешта, полные бдящих правоверных, затрезвонили в колокола, бешено приветствуя воскресение «Большого Имре».
Затрезвонили и в Риме, и в Вашингтоне, всюду, куда уходили корни контрреволюции. «Сильные мира сего» сразу и за тридевять земель почуяли в Имре Наде своего министр-президента.
Эйзенхауэр позже сделает заявление, мгновенно облетевшее земной шар. Айк приветствовал «борцов за свободу» и поклялся молиться за них богу. Одновременно он пообещал путчистам от имени правительства США самую широкую помощь.
Владыка католического мира Пий XII прислал «гвардейцам», проливающим в Будапеште кровь, свое высочайшее пастырское благословение.
Радостно всполошились боннские министры во главе с доктором Аденауэром.
Министр внутренних дел Австрии Гельмер призвал жителей пограничных районов своей страны с братской нежностью встречать беженцев из Венгрии: «Помогайте беженцам. Давайте им одежду, пищу, деньги. Давайте, не жалея».
Радио всего буржуазного мира, от Рейкьявика до Буэнос-Айреса, разнесло весть о том, что в Венгрии разразилась революция и что ее руководители пока неизвестны, находятся в подполье.
Известны!
Несколько позже вице-президент США Ричард Никсон, давно мечтавший повернуть колесо истории вспять, устремился на венгерское направление. Это он, обосновавшись под боком раненой, истекающей кровью Венгрии, в нейтральной Вене, собирал разбитую тайную армию «Бизона», устраивая ее до поры до времени в «тихую гавань», чтобы в недалеком будущем снова бросить на большую дунайскую равнину, разжечь потухающий костер-контрреволюции. В свите вице-президента Никсона официально, не маскируясь находился всем известный босс американской разведки генерал Доновен, когда-то, в период второй мировой войны, управлявший всей стратегической секретной службой США. Ричард Никсон и его окружение выслушивали личные доклады будапештского особо усполномоченного Си-Ай-Эй1, неоднократно пересекавшего с этой целью границу Венгрии и Австрии.
Поздний будапештский вечер 23 октября. Дьюла Хорват, его друг Ласло Киш, Шандор бачи и Каталин, удрученные, одни искренне, другие фальшиво, стояли у раскрытого окна темного «Колизея» (выключили свет, так безопаснее) и смотрели на улицу. Внизу, в каменном ущелье, еще текла людская река. Взбудораженные, на грани паники, демонстранты расстроенными рядами возвращались с парламентской площади. Самодельные смоляные факелы или просто тряпки, намотанные на палки, смоченные бензином, керосином или машинным маслом, пылали, трещали и дымили над их головами. С соседних улиц доносился грозный гул танков. Выстрелы и взрывы около Дома радио дополняли мрачную симфонию этого вечера.
— Кровь на улицах Будапешта!..— закричал Дьюла Хорват и заплакал.
— Я же говорил!..— Ласло Киш поднял склоненную голову друга, кулаком вытер слезы на его щеках.
Где умрем, там холм всхолмится,
Внуки будут там молиться!
Дьюла неистово подхватил вопль Мальчика:
Имена наши помянут, и они святыми станут.
Старый Хорват не поддержал сына. Ласло Киш, взбешенный его молчанием, схватил мастера за лацканы пиджака, ожесточенно затряс. И откуда взялась сила у этого тщедушного на вид человека!
— Шандор бачи,— заорал он,— неужели и теперь будешь отсиживаться? Суди душителей свободы судом улицы! Ну! Иди, если ты не трус!
Каталин, всегда добрая, всегда тихая, покорная Каталин, тоже властно закричала на мужа:
— Иди, Шани, иди!.. Жужа, Юли... Пресвятая Мария, спаси и помилуй!.. Иди, Шани! Разыщи ребят и тащи их домой на аркане.
— Не беспокойся, Катица. Никто их не тронет. Войска порядок охраняют.
— Какой порядок? От кого охраняют? — взвился Дьюла перед отцом.— От твоих сыновей и дочерей? От патриотических песен? От святой правды?
Шандор не сдался даже теперь. Отвечал руганью на ругань, доказывал свое.
Пока отец и сын спорили, Ласло Киш подошел к окну, извлек из-под пиджака заряженную гранату и за спиной Хорватов бросил ее вниз, в каменное ущелье улицы, в самую гущу демонстрантов, возвращавшихся домой.
Страшной силы взрыв потряс дом. Звон разбитого стекла. Дым. Вопли женщин.
Все отскакивают от окна и падают на пол — Дьюла, Шандор, Каталин, Киш. Стук в дверь чем-то тяжелым вынуждает всех вскочить на ноги. Дьюла открывает дверь. Перед ним капитан АВХ, венгерские автоматчики. С ними вошел и полковник Бугров.
— Руки вверх! — скомандовал капитан.
Все, за исключением Дьюлы, выполнили приказание. Профессор шагнул вперед.
— В чем дело? Какое вы имеете право? Мало вам улицы, так вы еще и здесь...
— Опустите руки, товарищи,— попросил Бугров.— Это называется провокация, господин профессор. Кровавая. На улицу брошена граната. Много людей убито, ранено.
— Боже ты мой... Марци!.. Жужа!..
— Успокойся, мама!.. Ну, а мы здесь при чем? — надменно спросил Дьюла.
— Граната брошена отсюда, из окна вашей квартиры.
— Из нашей квартиры? — Глаза Каталин полны слез.— Да ты что, сынок! Посмотри, где находишься! Здесь проживает Шандор Хорват. Шандор! Или ты уже забыл нас, товарищ?
Дьюла встал между матерью и Бугровым.
— Мама, перед тобой не товарищ. Просто русский, просто офицер танковых карательных войск. Он сейчас не замечает, не узнает ни своих знакомых, ни друзей. Исполняет интернациональный долг.
Бугров никак не реагировал на слова профессора. Он смотрел на старого Хорвата.
— Шандор бачи, я спрашиваю, как могло случиться, что из окна вашей квартиры вылетела граната?
— Дешевый трюк! — ответил Дьюла.— Вам нужна зацепка для расправы с мирным населением. Ваши солдаты или вот этот... авош бросил гранату.
Рука капитана потянулась к пистолету, но он сейчас же отдернул ее.
— Товарищ полковник, разрешите сказать. Я собственными глазами видел, как отсюда летела граната.
— Шандор бачи, вы слышите?!
— Я не бросал. И моя жена не бросала.
— И я не бросал.— Киш улыбался.
Дьюла молчал, полный злобного достоинства. Бугров повернулся к нему.
— Ну, а вы, профессор?
— Я тоже не бросал. Но...
— Посторонние в вашей квартире есть? — спросил Бугров.
— Все венгры. Посторонний — только вы,— огрызнулся Дьюла.
— Шандор бачи, я спрашиваю у вас, а не у этого...
— Все люди перед вами.
— И там, в комнатах, больше никого нет?
— Никого.
— Побойтесь бога, товарищ Бугров! — взмолилась Каталин.
Телефонный звонок не застал Мальчика врасплох. Он почти не отходил от аппарата, ждал донесений от Стефана и других «национальных гвардейцев». Схватив трубку, откликнулся. Да, это был Стефан. Кратко, условным языком доложил, что сделано, где находится, спросил, какие будут указания. Ласло Киш ответил, что скоро будет на месте и распорядится обо всем.
Положил трубку, улыбнулся Дьюле, хмуро кивнул Бугрову, пошел к двери, бросил на ходу:
— Срочно вызывают на службу. В мастерских Дома радио авария. Вчерашние последствия.
Капитан государственной безопасности поднял автомат на уровень груди радиотехника, скомандовал:
— Назад!
— Пожалуйста, я могу остаться. Сила есть сила.
— Шандор бачи, кто этот человек? — спросил Бугров.
— Мой друг,— опережая отца, ответил Дьюла.
— Шандор бачи, я жду ответа.
— Да, это друг нашей семьи, Ласло Киш. Техник, работает в Доме радио.
Бугров взглянул на капитана госбезопасности.
— Я бы на вашем месте не стал задерживать старого друга семьи Шандора Хорвата.
Капитан отступил в сторону. Киш неторопливо прошел мимо.
— Значит, никто не бросал? — допытывался Бугров.
— Повторяю, мы не бросали, ни...— Дьюла положил руку на плечо отца,— обязательно бросим, если вы еще будете убивать безоружных венгров.
— Профессор, кого пытаетесь одурачить? Контрреволюция вышла на улицу, строит баррикады, а вы...
Бугров подошел к раскрытому окну «Колизея».
— Одиннадцать лет назад я стоял у такого же окна, смотрел на солнечный Дунай и думал: ну, отвоевался, жить мне теперь и жить под мирным небом до конца дней! Десятки тысяч могил советских солдат, моих боевых товарищей, возникло на венгерской земле в тысяча девятьсот сорок четвертом. И вот снова вырастают могилы, теперь уже ровесников моих сыновей. Жить бы им и жить, а они... Почему опять нам, советским людям, приходится расплачиваться своей кровью? Почему сама Венгрия не сумела остановить фашизм и тогда и сейчас?
Дьюла усмехнулся, он понял, что опасности нет, можно наступать дальше.
— Не думали и не гадали, что настанет вот такой день? Сто семь лет назад русские войска разгромили революционную гвардию Венгрии, убили тысячи и тысячи борцов за свободу, в том числе и Шандора Петефи, помогли австрийской короне установить власть на залитой кровью венгерской земле... Н-да, любит история шутки шутить!
Бугров не успел ответить профессору. За него ответили молодые парни — солдаты.
— То были не просто русские войска...
— А... а царские, палачи Европы.
Бугров нашел в себе силы улыбнуться.
— Видите, рядовые лучше разбираются в истории, чем вы, красный профессор.
С улицы донеслась автоматная очередь. И сразу же вторая, третья, пятая... Капитан подбежал к окну.
— И здесь началось, на нашей улице! Товарищ полковник, я должен принять меры. Вы идете?
— Да, иду.
Бугров молча, кивком головы попрощался с Шандором, его женой и вышел.
Не устоит, не выдержит испытания этот большой, шестиэтажный дом, расположенный на перекрестке, в центре Будапешта. Стены его будут исклеваны пулями. Снаряды продырявят его во многих местах, подрубят под корень первые этажи, пожар довершит то, что останется после работы пушек. Черный скелет рухнет в первых числах ноября, завалит обломками узкую улицу. И там, где он стоял, взовьется дымное, грибообразное облако пыли.
Едва успела закрыться, за Бугровым дверь, в «Колизей» влетели Стефан и два его «гвардейца». Все в просторных плащах-дождевиках, в тесных мальчиковых беретах, с искаженными от злости лицами. От каждого идет запах ямайского рома.
Стефан и его адъютанты выхватили из-под плащей автоматы, бросили их на стол, завопили, перебивая друг друга:
— Около Дома радио авоши расстреливают студентов.
— Из пулеметов. Без разбора.
— На помощь!
— На помощь!
И убежали, оставив в «Колизее» запах пороха, рома и псины.
Дьюла схватил один из автоматов, поцеловал его, с мрачной торжественностью произнес:
— Это в тысячу раз пострашнее намыленной петли Райка. Будапешт под угрозой расстрела.
— Ах, боже мой! Жужа, Марци, Юла!.. Шани, отец ты или не отец?!— Каталин вцепилась в мужа.
И Дьюла закричал на Шандора Хорвата:
— Чего же ты стоишь, апа? Бери оружие, защищай своих детей!
Старый мастер окаменело стоит посреди «Колизея», будто врос в пол.
Нет, не пришло еще время Шандора защищать своих детей. Он это сделает через несколько минут, когда увидит безмолвного Мартона, его посиневшие, обрамленные запекшейся кровью губы, когда увидит в мертвых, удивленно раскрытых глазах сына живые, невыплаканные слезы.
На улице, прямо под окнами, усилился шум, грохот, крики. Они ворвались в подъезд дома бывшего магната, потрясли лестничную клетку снизу доверху и протаранили себе широкую дорогу в «Колизей».
Девушки и юноши, в растерзанных одеждах, грязные, суровые, внесли убитого Мартона и положили на диван. Среди них нет ни Жужанны, ни Юлии. Они еще там, внизу, на улице, под покровительством институтских друзей. Их не пускают сюда, чтобы их слезы и крики не накалили до предела горе престарелых родителей.
Весь день, весь вечер томилась мать, страдала, предчувствовала недоброе, почти наверняка знала, что сын где-то гибнет, истекает кровью, зовет ее, прощается с ней. И все-таки, когда внесли его, удивилась, ахнула, не поверила своим глазам. Прильнула к нему, искала в его остывающем теле знакомое, родное тепло, хотя бы слабую искорку жизни, хотя бы дальний-дальний вздох. Не плакала. Ждала. Надеялась. Верила. Молчала.
— Убили!
И одно это слово вместило всю темную, как вечная ночь, глубокую боль осиротевшей матери.
Больше ничего не сказало ее отчаяние, ее горе. Только плакала Каталин.
Шандор бачи держал жену на руках и видел, чувствовал, как она тает, холодеет, становится невесомой. И страх потерять самого дорогого на свете человека притупил, заглушил на какое-то время жгучую, пронизывающую боль материнского слова «убили».
Юлия и Жужанна рвутся домой, отбивают у «национальных гвардейцев» ступеньку за ступенькой. Раздирают на них одежду, молотят кулаками, плачут и все выше и выше взбираются по лестнице.
На шестом этаже их догоняет Ласло Киш и приказывает своим молодчикам пропустить девушек. Стефан выполняет волю атамана и шепчет ему:
— Эта... невеста видела, как я его...
— Балда, не мог аккуратно сработать!
— Старался, байтарш, но... глазастые они, невесты. Что делать, комендант? Надо убрать и ее. Можно выполнять?
— Успеешь!
Ласло Киш натянул на свою маленькую хорьковую мордочку маску сочувствия и вошел в «Колизей». Никто не обратил на него внимания. А ему хотелось поиграть, блеснуть талантом артиста.
Киш стал перед убитым на колени, сложил маленькие, короткие руки на животе, зажмурился, зашлепал губами, делая вид, что молится богу.
Поднялся,спросил:
— Где его убили?
Стефан моментально сообразил, что к чему, охотно включился в игру атамана.
— Там... около Дома радио. За святую правду убили этого мадьяра-красавца. Мы отомстим за тебя, байтарш!
Ни мать, ни отец, ни сестра Мартона, ни его Юлия не слышали Стефана. Прислушивались только к своей боли, ее одну чувствовали, ей подчинялись, ее изливали в слезах.
А Дьюла услышал все, что сказал «гвардеец» по имени Стефан. И продолжил его речь:
— Мартон, как они могли стрелять в твои чистые, доверчивые глаза, в твою улыбку? — исступленно вопрошал он, глядя на брата, на «гвардейцев» и Жужанну. На ней он остановил свой мстительный взгляд. — Твой Арпад, твой Бугров убили нашего Мартона!
Теперь и Юлия обрела слух.
— Что вы сказали? — спросила она, глядя на Дьюлу.
— Теперь твоя очередь, говорю. Иди на улицу, там тебя встретят разрывные пули авошей и русских танкистов.
— Это неправда. Они его не трогали. Я все видела. Я знаю, кто убил Мартона.
Стефан подбежал к окну, застрочил из автомата, крикнул:
— Вот, вот кто его убил!.. Давай, ребята, шпарь!
Юноши и девушки, принесшие Мартона, Дьюла, Жужанна и Шандор бачи хватают автоматы, присоединяются к Стефану, стреляют куда-то вниз, по людям, которые кажутся им авошами. С улицы отвечают огнем. Звенят стекла. Осколки их долетают и до Мартона и лежащей рядом с ним матери.
— Что вы делаете? — чужим голосом спрашивает Юлия.
Ее не слушают. Все стоят к ней спиной. Пороховой дым. Звон стекла. Пыль и кирпичные осколки, высекаемые пулями из стен.
— Куда вы стреляете?! — кричит Юлия так, что все к ней оборачиваются.— Это неправда! Не русские убили Мартона. Я все видела. Его казнил пьяный бандит, ямпец с черными усиками. Толкнул длинным пистолетом в живот и... Мартон упал. Выстрела не было. Пистолет бесшумный. Я знаю такие. Убийца похож вон на это чучело.— Она кивнула на Стефана, стоявшего у окна с автоматом.— И тот был с усиками, в черном берете.
— Ложь! Клевета на революционеров! Да я тебя за такие слова...
Ласло Киш ударил дулом своего автомата по автомату Стефана, спас Юлию.
— Отставить, байтарш! Должен понять, голова! Невеста! Потеряла рассудок.
Юлия взглянула на Киша,
— Его убили, а меня в сумасшедший дом отправляете!
Дьюла обнял Юлию.
— Девочка, милая, родная, что ты говоришь? Опомнись!
— Не тронь! Пусти. Ненавижу. Всех. — Она затравленно озирается, ищет глазами дверь, бежит.
Стефан хотел послать ей вслед автоматную очередь, но Киш остановил его.
— Оставь ее в покое, дурак! Горе есть горе...— Приближается к убитому, повышает голос до трагического звучания.— Мартон, дорогой наш друг, алая октябрьская роза! Ты и мертвым будешь служить революции. Сегодня же весь Будапешт узнает, как ты погиб. Мы отомстим за тебя, байтарш! Пошли, венгры!
Ватага «гвардейцев» хлынула за своим атаманом.
Тихо стало в «Колизее». И даже плач матери едва слышен. Всхлипывает она немощно, слабо, из последних сил.
А Жужанна и ее отец все еще стоят у окна. Молчат, с тупым недоумением смотрят на автоматы. Потом переглядываются, как бы спрашивая друг у друга: когда, как, почему прилипло к их рукам оружие?
ДНИ ЧЕРНОЙ НЕДЕЛИ
Наступили золотые осенние дни, долгожданный сюреп — великий народный праздник труда, сбора урожая. Раньше бы в это время по всей Венгрии пилось рекой молодое вино, гремели чардаш и вербункош, свершались помолвки, игрались свадьбы. Теперь льются слезы, кровь и пирует помолвленная внешняя и внутренняя контрреволюция.
В Будапеште лилась кровь, а там, на Западе, откуда были выпущены «люди закона Лоджа», праздновали, шаманили, били в бубны.