Практическое занятие № 16
Идеология «почвенничества» и её отражение
в литературной критике 1860-х годов. Ф.М. Достоевский
ПОЧВЕННИЧЕСТВО – литературное течение и направление общественной и философской мысли в России в 60-х гг. 19 в., основы мировоззрения которого восходили к идеям и концепциям, циркулировавшим в рамках т.н. молодой редакции журнала «Москвитянин» (1850–56). Основные принципы почвенничества были сформулированы на страницах ряда толстых литературных журналов, прежде всего «Время» и «Эпоха», Ап.Григорьевым, братьями M.M. и Ф.М.Достоевскими, H.H.Страховым в острой полемике с рупором нигилизма – «Русским словом» Д.И.Писарева и оплотом революционных демократов – «Современником» Н.Г.Чернышевского.
Основополагающей идеей почвенничества стала мысль о важности «народной почвы», национального духа, о необходимости слияния русской духовной элиты с народом, «принятия» в себя «народного элемента». С точки зрения основных характеристик социально-философских воззрений почвенничество представляло собой разновидность европейского философского романтизма и примыкало к позднему славянофильству.
К числу его особенностей относились религиозно-христианская ориентированность философских построений, проповедь превосходства «синтетичной» философской мысли и способа освоения действительности через искусство над «аналитичной», насквозь проткнутой духом рационализма наукой, представления об органичности социума и процесса исторического развития, сочетавшиеся с очевидным неприятием западного опыта капиталистической модернизации. Подобные воззрения действительно во многом перекликались с мировоззренческими установками и положениями социальной философии славянофильства.
Однако полное отождествление «почвенничества» со славянофильством или даже охранительным направлением общественной мысли, которое нередко встречается в работах западных авторов, не вполне корректно. В условиях противостояния в сер. 19 в. западничества и славянофильства почвенничество претендовало на «нейтральность» собственной позиции в этом споре, с одной стороны стремясь создать мощное общественное движение вокруг идеи о самобытности, неповторимости пути России и обличая тлетворное духовное воздействие Запада, его революционных, социалистических, материалистических идей на отечественную почву, с другой – признавая значимость западной культуры, в частности в утверждении идеала человеческой личности.
Своеобразие почвенничества состояло также в создании самобытной концепции социального реформаторства, программы «постепенства» и «малых дел», венцом которой объявлялось слияние «просвещенного общества» с народом в исконно русских формах общественного быта – прежде всего в институтах земства.
Почвенничество было объектом резкой критики со стороны революционно-демократических кругов российской интеллигенции. С кон. 19 в. данный термин начинает использоваться радикально-революционным крылом интеллигенции в качестве синонима консерватизма и архаичности воззрений того или иного политического движения. В этом значении существует в политической публицистике и поныне.
Сохранив общественно-исторический смыл слова "почва", который вкладывали в него славянофилы и революционные демократы (Белинский, Герцен, Добролюбов), т.е. "народные начала жизни", издатели "Времени" дают слову новое качество: "почва" - это тот духовно-нравственный пласт общественно-политической жизни, на основе которого только и возможна встреча и органическое соединение интеллигенции и народа, образованности и народной нравственности; культуры и народности.
В отличие от славянофилов, почвенники отнюдь не считали необходимым для России вернуться к нравственным и духовным основам, нарушенным петровскими реформами, не настаивали на полном отрицании какого бы то ни было положительного восприятия общественно-исторического опыта Европы. Напротив, они предлагали исходить из реальной современной действительности, из тех форм жизни, которые сложились в результате преобразований Петра, именно с учетом европейского опыта развития. Они отрицали лишь возможность перенесения этого опыта, выработанного опять же на почве, но иной западной культуры, на русскую почву, ибо считали, что любая идея претендующая на жизнеспособность и плодотворность существования, должна быть не пересаживаемой, но естественно вырастающей из родной почвы.
Идеологию «почвенничества» в первой половине десятилетия разрабатывал Ф.М.Достоевский, который вместе с братом М.М.Достоевским в 1861 г. собрал небольшой круг относительных единомышленников и организовал журнал «Время». Позиция нового движения была определена уже в объявлении о подписке на издание, публиковавшемся на страницах газет и журналов в 1860 г.: главной целью общественной деятельности автор «Объявления», Достоевский, считает «слитие образованности и ее представителей с началом народным»1, точнее, содействие этому процессу, который естественно совершается в обществе. Разделяя ключевые убеждения славянофилов, идейный вдохновитель «Времени» писал о духовной самобытности русской нации, о ее противопоставленности европейской цивилизации. Однако, в отличие от славянофилов, Достоевский трактует реформы Петра I, при всей их неорганичности для народного сознания, явлением естественным и необходимым, привившим на русской почве начала грамотности и образованности, которые в конце концов и приведут русское общество к мирному согласию.
Во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе», открывшем критико-публицистический отдел «Времени», Достоевский, по сути, продолжает развивать идеи «умеренного» славянофила И. Киреевского, рассуждая о всеевропейском и даже общечеловеческом потенциале русской духовности, основанном на исключительном умении со чувствовать «чужому», на особой умственной подвижности, позволяющей воспринимать и осваивать национальные ориентиры других народов. Процесс сословного примирения, происходящий, по мнению Достоевского, в настоящее время, и будет способствовать реализации этого потенциала; задачей журнальной критики и публицистики должно быть содействие этому процессу: приближение образованного общества к пониманию русского народа, к «почве», а также пропаганда развития грамотности в низших сословиях.
Огромную роль в деле единения русского общества Достоевский отводит отечественной литературе, которая в лучших своих образцах демонстрирует глубинное постижение национальной духовности. Самобытный художественный талант Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Островского, Тургенева, Салтыкова-Щедрина проявляет богатство творческого мировосприятия русского народа, и здесь Достоевский категорически не соглашается с К. С. Аксаковым, считавшим, что до Гоголя русская литература носила исключительно заимствованный характер.
Взгляд на русскую словесность как на оригинальный эстетический феномен, обладающий собственным философско-историческим смыслом, заставил Достоевского и журнал «Время» вступить в полемику с другими литературными силами: с «Отечественными записка ми» А. А. Краевского и С. С. Дудышкина — из-за их поверхностного и беспринципного отношения к литературе; с «Современником» и «Русским словом» — из-за утилитарного антиэстетизма, который к тому же абсолютизирует сословные противоречия и провоцирует разные общественные силы на дальнейшее непримиримое противостояние и противоборство; с «Русским вестником» — из-за несправедливой резкости полемических выпадов.
Проблема целей и смысла литературных споров поднимается Достоевским в программной эстетической статье «Г. —бов и вопрос об искусстве» (1861). Две главные журнально-литературные партии — сторонники теории «искусства для искусства» и, с другой стороны, представители «утилитарной» критики, — по мнению Достоевского, ведут искусственную дискуссию, искажая и утрируя точку зрения оппонента и имея в виду не поиск истины, а лишь взаимное болезненное уязвление. В таком обмене мнениями принципиальный вопрос о сущности и функциях искусства не только не решается, но даже, по сути, и не ставится. Достоевский развивает собственное видение проблемы, моделируя полемический диалог с Добролюбовым. Не ставя под со мнение тезис об общественном назначении искусства, о «полезности», автор «Времени» решительно противится той точке зрения, что художественное произведение должно подчиняться злободневным общественным потребностям и что главным критерием оценки его «полезности» является наличие в нем определенной тенденции, его соответствие «известным» стремлениям общества. По мысли Достоевского, этот подход искажает представления о значимости искусства, поскольку игнорирует главный эффект художественного произведения — его эстетическое воздействие.
Достоевский убежден, что произведения, справедливо освещаю щие насущные вопросы современности, но несовершенные в художественном отношении, никогда не достигнут того результата, на который рассчитывают «утилитаристы» — тем более, что сиюминутное понимание «полезности» может обернуться ошибкой при отдаленном рассмотрении. Поэтому самые отвлеченные в социально-прагматическом смысле, «альбомные» стихотворения Пушкина, по Достоевскому, будут всегда «полезнее» злободневных и правильных, но антихудожественных произведений М. Вовчок — художественное творчество по своей природе связано «и исторической и внутренней духовной нашей жизнью, и историческим прошедшим, и с общечеловечностью», поэтому истинное искусство «всегда современно и действительно, никогда не существовало иначе и, главное, не может иначе су ществовать». А так как истинное искусство основано на свободном творчестве, то любое требование к художнику в конце концов также ведет к нарушению принципа «полезности» — ив этом аспекте Достоевский видит внутреннюю ущербность позиции Добролюбова.
Цикл из пяти статей Ф.М. Достоевского 1861 г. («Введение»; «Г-н –бов и вопрос об искусстве»; «Книжность и грамотность» (статьи первая и вторая); «Последние литературные явления. Газета "День"», также см.: «Вопрос об университетах»).
Статьи имеют чрезвычайно важное значение для понимания художественного мировоззрения Достоевского, в особенности его литературной и эстетической позиции, а также общественно-политической ориентации журнала «Время», с первого же выпуска которого они и начали публиковаться.
Для самого писателя цикл имел знаковый характер, свидетельствуя о возвращении после ссылки в литературно-общественную жизнь. Тематическое заглавие статей реализовалось в общем обзоре истории русской литературы и критики.
Единство цикла, включающего пять статей, обусловлено его безупречной риторической композицией. Так, разделы «Введения» объединены сквозной русско-европейской проблематикой, в которой выделен главный вопрос — постижение «русской истины, русского духа, характера и его направления».
В первых двух параграфах соответственно формулируется загадка России для иностранцев и для самих русских (и с чужой, и со своей точки зрения, «Россия — сфинкс»). Параллельно язвительная критика заезжих немцев и французов переходит в национальную самокритику, в ироническую характеристику заезжих русских за границей. Принцип зеркальной симметрии в построении этих параграфов способствует «расширению взгляда» и мысли, выведению «русской идеи» как ответа на поставленный в самом начале вопрос. Позиция Достоевского-почвенника здесь во многом совпадает с положениями статей как А.С. Хомякова («Мнение иностранцев о России» и «Мнение русских об иностранцах»), так и А.И. Герцена («Россия», «Русские немцы и немецкие русские»).
В третьем параграфе повторяется и развивается формула «русскости», подкрепленная историческими и литературными аргументами: примером деятельности Петра и изложением литературно-критической истории «нашего развития, нашего роста». Позднее, уже в XX в., логику аргументации Достоевского повторит Н.А. Бердяев в книге «Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века».
Четвертый и пятый параграфы объединены темами гласности и грамотности народа. Здесь, рассуждая о необходимости первого шага и первого слова в деле просвещения народа, писатель, вводя пушкинскую тему, обещает сказать о нем подробнее в будущей статье. Таким образом, «Введение» написано как увертюра к последующим статьям.
В статье «Г-н –бов и вопрос об искусстве» полемика с разными критиками и прежде всего с Н.А. Добролюбовым, а также изложение собственной эстетической программы ведутся в духе Пушкина. Ориентация на него для Достоевского-художника и публициста в 1860—1870-х гг. была принципиальна и неизменна. Она проявилась и в злободневной, и в теоретических частях статьи, естественно дополняющих друг друга.
Выбранная писателем позиция «над» и «между» сторонниками «чистого искусства» и поборниками «утилитарного» направления конгениальна пушкинской. Содержание этой статьи, существенно важной для понимания эстетики Достоевского, подробно прокомментировано в отечественных и зарубежных исследованиях (Фридлендер, Щенников, Jackson).
Главное место в первой (после «Введения») статье цикла занимает решение вынесенного в заглавие вопроса. Оценку искусства Достоевский связывает с отношением к красоте, потребность в которой объявляет «неразлучной с человеком»: «Человек жаждет ее, находит и принимает красоту без всяких условий». Отсюда делается вывод: искусства бесполезного (если только оно настоящее) — не бывает. Доказывает это Достоевский конкретным критическим разбором народных рассказов Марко Вовчка и великолепной характеристикой классического значения «Илиады», а также антологии стихотворений А.А. Фета.
Следующая статья представляет собой развитие основных идей четвертого параграфа «Введения» (о книжности и грамотности), а также главных тезисов «Объявления о подписке на журнал "Время" на 1861 год». Конкретная публицистическая аргументация в пользу распространения грамотности в народе ради его соединения с образованным обществом дополняется литературными ссылками на произведения Пушкина, в которых ярко проявилась подлинная, по мнению Достоевского, народность. Таким образом, в третий раз (и последовательно в каждой статье цикла) Достоевский представляет явление Пушкина как наиболее полное выражение русского духа, русской идеи: в Пушкине все русское и общечеловеческое.
Фундаментальный характер опоры Достоевского на Пушкина сказался в том, что характеристики типов Евгения Онегина и Татьяны Лариной предваряют здесь идеи будущей Пушкинской речи (как и краткий обзор развития типа «скитальца», «лишнего человека» в русской литературе). Сохраняется в диптихе «Книжность и грамотность» и структурный принцип организации материала, характерный для всего цикла: сочетание текущей критики и публицистики — как непосредственных откликов на выступления других журналов — с историософскими и литературно-теоретическими рассуждениями. Так, после развития главных положений «Введения» о русской идее и национальном единстве Достоевский далее переходит к конкретному критическому разбору предложенной Н.Ф. Щербиной книги для народного чтения «Читальник». При этом писатель наглядно демонстрирует «пушкинскую» способность перевоплощаться — судить как бы с народной точки зрения о том, какие книги народу читать.
Заключительная статья цикла представляет собой отклик на новую газету «День». Тем самым круг полемики для журнала «Время» окончательно определился: кроме журналов «Отечественные записки», «Современник», «Русский вестник» в него вошла и газета славянофилов. На общем фоне этих изданий «Время» последовательно демонстрировало «примирительную и синтезирующую» позицию, соответственно заявленной «русской идее». Историко-критический комментарий содержания статьи дан В.С. Нечаевой (см.: Нечаева В.С. Журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» 1861—1863. М., 1972. С. 271—272).
Статья начинается с критической оценки литературно-общественной ситуации раздора и «ругани», сложившейся из-за отсутствия общего национального дела и национальной идеи, на выражение которой в свое время усиленно претендовали славянофилы. По мнению Достоевского, она дискредитируется их идейной нетерпимостью, «террором мысли», узостью взгляда на русскую жизнь и литературу. Отметив меткую и глубокую оценку русской общины у К.С. Аксакова, писатель, однако, полемизирует с его оценкой дел в русской литературе. Вслед за В.Г. Белинским он отказывает славянофилам в литературно-художественном приоритете перед западниками, у которых был талант и чувство реальности. Он подчеркивает здесь связь почвенничества с западничеством, но не славянофильством, — в силу того, что западники внесли «великий элемент общечеловечности» в «русскую идею». В духе «Письма к Гоголю» Белинского Достоевский упрекает славянофилов в апологии крепостнических отношений. Резко разошелся писатель с К. Аксаковым и в понимании народности русской литературы, в оценке отношения народа к интеллигенции. Опираясь на свое знание народа, Достоевский говорит о «милосердом слове бесконечной любви», исходящем от него. В целом оценка славянофилов здесь сориентирована на характер их вклада в «русскую идею». С этой точки зрения они критикуются за «не русскую позицию», в которой нет национального тяготения к примирению и всечеловечности.
Идеологию «почвенничества» в первой половине десятилетия разрабатывал Ф.М.Достоевский, который вместе с братом М.М.Достоевским в 1861 г. собрал небольшой круг относительных единомышленников и организовал журнал «Время». Позиция нового движения была определена уже в объявлении о подписке на издание, публиковавшемся на страницах газет и журналов в 1860 г.: главной целью общественной деятельности автор «Объявления», Достоевский, считает «слитие образованности и ее представителей с началом народным»1, точнее, содействие этому процессу, который естественно совершается в обществе. Разделяя ключевые убеждения славянофилов, идейный вдохновитель «Времени» писал о духовной самобытности русской нации, о ее противопоставленности европейской цивилизации. Однако, в отличие от славянофилов, Достоевский трактует реформы Петра I, при всей их неорганичности для народного сознания, явлением естественным и необходимым, привившим на русской почве начала грамотности и образованности, которые в конце концов и приведут русское общество к мирному согласию. Во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе», открывшем критико-публицистический отдел «Времени», Достоевский, по сути, продолжает развивать идеи «умеренного» славянофила И. Киреевского, рассуждая о всеевропейском и даже общечеловеческом потенциале русской духовности, основанном на исключительном умении сочувствовать «чужому», на особой умственной подвижности, позволяющей воспринимать и осваивать национальные ориентиры других народов. Процесс сословного примирения, происходящий, по мнению Достоевского, в настоящее время, и будет способствовать реализации этого потенциала; задачей журнальной критики и публицистики должно быть содействие этому процессу: приближение образованного общества к пониманию русского народа, к «почве», а также пропаганда развития грамотности в низших сословиях. Огромную роль в деле единения русского общества Достоевский отводит отечественной литературе, которая в лучших своих образцах демонстрирует глубинное постижение национальной духовности. Самобытный художественный талант Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Островского, Тургенева, Салтыкова-Щедрина проявляет богатство творческого мировосприятия русского народа, и здесь Достоевский категорически не соглашается с К. С. Аксаковым, считавшим, что до Гоголя русская литература носила исключительно заимствованный характер. Взгляд на русскую словесность как на оригинальный эстетический феномен, обладающий собственным философско-историческим смыслом, заставил Достоевского и журнал «Время» вступить в полемику с другими литературными силами: с «Отечественными записками» А. А. Краевского и С. С. Дудышкина — из-за их поверхностного и беспринципного отношения к литературе; с «Современником» и «Русским словом» — из-за утилитарного антиэстетизма, который к тому же абсолютизирует сословные противоречия и провоцирует разные общественные силы на дальнейшее непримиримое противостояние и противоборство; с «Русским вестником» — из-за несправедливой резкости полемических выпадов. Проблема целей и смысла литературных споров поднимается Достоевским в программной эстетической статье «Г. —бов и вопрос об искусстве» (1861). Две главные журнально-литературные партии — сторонники теории «искусства для искусства» и, с другой стороны, представители «утилитарной» критики, — по мнению Достоевского, ведут искусственную дискуссию, искажая и утрируя точку зрения оппонента и имея в виду не поиск истины, а лишь взаимное болезненное уязвление. В таком обмене мнениями принципиальный вопрос о сущности и функциях искусства не только не решается, но даже, по сути, и не ставится. Достоевский развивает собственное видение проблемы, моделируя полемический диалог с Добролюбовым. Не ставя под сомнение тезис об общественном назначении искусства, о «полезности», автор «Времени» решительно противится той точке зрения, что художественное произведение должно подчиняться злободневным общественным потребностям и что главным критерием оценки его «полезности» является наличие в нем определенной тенденции, его соответствие «известным» стремлениям общества. По мысли Достоевского, этот подход искажает представления о значимости искусства, поскольку игнорирует главный эффект художественного произведения — его эстетическое воздействие. Достоевский убежден, что произведения, справедливо освещающие насущные вопросы современности, но несовершенные в художественном отношении, никогда не достигнут того результата, на который рассчитывают «утилитаристы» — тем более, что сиюминутное понимание «полезности» может обернуться ошибкой при отдаленном рассмотрении. Поэтому самые отвлеченные в социально-прагматическом смысле, «альбомные» стихотворения Пушкина, по Достоевскому, будут всегда «полезнее» злободневных и правильных, но антихудожественных произведений М. Вовчок — художественное творчество по своей природе связано «и исторической и внутренней духовной нашей жизнью, и историческим прошедшим, и с общечеловечностью»1, поэтому истинное искусство «всегда современно и действительно, никогда не существовало иначе и, главное, не может иначе существовать»2. А так как истинное искусство основано на свободном творчестве, то любое требование к художнику в конце концов также ведет к нарушению принципа «полезности» — ив этом аспекте Достоевский видит внутреннюю ущербность позиции Добролюбов
Одним йзсамых незаурядных явлений литературной жизни 1870-х и начала 1880-х годов стал «Дневник писателя» Ф. М. Достоевского, немало страниц которого посвящено общественно-эстетическим проблемам. В главах о творчестве Некрасова, Л.Толстого, Пушкина, в многочисленных репликах и упоминаниях о Гоголе, Достоевский продолжил излюбленные размышления, пафос которых сводился к утверждению исключительной общечеловечности русского сознания, особой роли отечественной словесности как выразительницы национального культурного достояния. В своих эстетических воззрениях писатель отстаивал категорию художественной правды в качестве главного критерия ценности и значительности произведения искусства. В главе «По поводу выставки» (1873), оценивая картину И. Е. Репина «Бурлаки», Достоевский с удовлетворением подчеркивал истинную жизненность, «натуральность» изображенных художником людей, свободную от тенденциозного социального диктата: их «смиренная невинность мысли» достигает гораздо большего «направительного», либерального воздействия, чем если бы они кричали с картины зрителю: «Посмотрите, как я несчастен и до какой степени ты задолжал народу!»1. В русле традиционного реалистического представления об искусстве Достоевский полагал, что писатель должен отображать «главную идею» действительности, но, допуская некоторое противоречие, протестовал против крайнего типологизма; когда у «типиста-художника» герой из народа говорит «эссенциями», «характерностями сплошь, по записанному — <...> выходит неправда. Выведенный тип говорит как по книге»2. Естественно, что важным фактором оценки Достоевским того или иного произведения являлось соответствие проблемно-тематических задач художника взглядам самого автора «Дневника писателя». Так, в творчестве Некрасова Достоевский выделил стихотворение «Влас», в котором представлен «величавый образ народный» смирившегося и пришедшего к Богу героя. Пристрастно размышлял Достоевский и о Левине из «Анны Карениной», сообразуясь с собственными внешнеполитическими и религиозно-философскими убеждениями. Вместе с тем, очевидное расхождение в позициях не помешало писателю посвятить проникновенно-задушевные строки Некрасову после его кончины. Трагически противоречивый гений поэта, его безграничное сострадание народу Достоевский расценил как еще одно величайшее проявление русского духа.
Страхов писал очень много,[1087] при том по самым различным вопросам. Он рано выделился как литературный критик, статьи которого о русской литературе не потеряли своей ценности и доныне. Очень важен ряд статей (собранных в две книги) на тему: «Борьба с Западом в русской литературе». Много писал Страхов на чисто-научные темы — особенно важна его книга «Мир, как целое», а также книги его по вопросам психологии и философской антропологии и чистой философии. Отметим, наконец, и статьи. его по вопросам философии истории.
Эта широта и разносторонность трудов Страхова делает его настоящим энциклопедистом, но на творчестве его лежит печать «недоговоренности», как выразился его горячий поклонник В. В. Розанов; отсутствие цельности и незавершенность построений. всегда очень мешали должной оценке творчества Страхова, создавали постоянно недоразумения вокруг него. Так, например, Вл. Соловьев (правда, в пылу полемики) упрекал Страхова в «равнодушии к истине».[1088] Это, конечно, совершенно неверно, но вот что, например, писал Розанов в своей прекрасной статье, посвященной Страхову:[1089] «следя за направлением мысли Страхова…, мы открываем две идеи, которые, не будучи центром, стоят близко к нему, — самого же центра он почти никогда не касается словом». Этой центральной темой внутренней работы Страхова Розанов считает религиозную проблему, но это есть догадка, гипотеза, не бесспорный факт. Впрочем, если читать переписку Страхова с Толстым (ее не мог знать Розанов, когда писал свою статью), тогда гипотеза Розанова представляется очень близкой к действительности. Самое поклонение Толстому, полное какого-то восторженного чувства, связано, несомненно, с тем, что было основным и центральным во внутреннем мире Страхова, — а в Толстом Страхов больше всего дорожил его этическим мистицизмом. Как и Толстой, Страхов без конца дорожил свободой мысли, невидимому, разделял с Толстым его свободное отношение к Церкви, но вместе с тем глубоко носил в сердце своем чувство Бога. Однажды он упрекнул русских мыслителей в том, что они «не умеют понимать богословский характер главнейших немецких мыслителей» (ср. с этим анализы немецкой философии у С. Булгакова в его книге «Tragodie d. Philosophie»). В одном письме к Толстому Страхов пишет, что «Гегель был чистейший мистик».[1090] Все это характерно для понимания Страхова.
Поскольку Страхов высказался в своих книгах и статьях, в нем постоянно мы находим двойственность в его интересах, в подходе к темам философии. С одной стороны, он строит систему «рационального естествознания» (см. особенно книгу «Мир, как целое»), является, на первый взгляд, настойчивым защитником Гегелианства в отношении к научному познаванию, с другой стороны (в той же книге), Страхов признает, что «человек постоянно почему-то враждует против рационализма»; тут же он замечает, что «источник этого недовольства заключается не в уме, а в каких-то других требованиях человеческой души». Но это не только антиномия ума и сердца, — в самом уме для Страхова открывается правда (хотя и частичная) иррационализма. Ярче всего это сказывается в историософских высказываниях Страхова, в его суждениях о западной культуре. По существу Страхов осуждает в ней систему секуляризма, как попытку чисто-рационально понять тайну истории. Он писал («Борьба с Западом»…):[1091] «европейское просвещение, это — могущественный рационализм, великое развитие отвлеченной мысли». А о внутренней недостаточности и затруднениях рационализма он так писал (в книге «О вечных истинах»): «никакого выхода из рационализма не может существовать внутри самого рационализма». Будучи строгим защитником Гегеля в теории научного знания,[1092] Страхов отказывается от рационализма в оценке культуры, увлекается идеями Ап. Григорьева, становится в ряды «почвенников» с их. воспеванием «бессознательного» момента в историческом процессе. В эпоху увлечения Толстым Страхов настолько далеко заходит в иррационализме, что пишет Толстому: «я уже отрекся от Гегеля»;[1093] он переходит к метафизическому волюнтаризму Шопенгауэра, которого уже настолько воспринимает вне рациональной его стороны, что даже пишет (Толстому): «я научился понимать религию только у Шопенгауэра».[1094]
Правда, он признавался, что, когда писал книгу «Мир, как целое», то был тогда «пантеистом», и тут же добавляет (вое это в письме к Толстому):[1095] «нам неизвестна другая наука, кроме науки пантеистической». Эта религиозная окраска науки не давала еще, очевидно, понимания религии, — ее принес Шопенгауэр; однако, религиозное сознание Страхова в сущности проникается мистическими идеями Толстого. Насколько они близки ему. видно например из таких слов: «всякая жизнь, — читаем в одном его письме, к Толстому, — происходит от Бога… В нашем сознании сознает себя то вечное духовное начало, в котором — корень всякого бытия. Все от Бога исходит и к Богу ведет и в Боге завершается».[1096] «Я теперь отрицаю, — читаем в другом письме,[1097] — что ум руководит историей, что она есть развитие идеи». Это уже чистый историософский иррационализм; в духе толстовского имперсонализма вырываются у Страхова слова о «непонятности» и «дикости» личного бессмертия.[1098]
Если западная культура есть «торжество рационализма», то отвержение рационализма лишь усилило культ русской самобытности у Страхова. Он становится горячим и страстным защитником идей Н. Я. Данилевского (в книге последнего «Россия и Европа») о различии культурно-исторических типов, его теперь уже «возмущают» разговоры «о могучем развитии европейской науки». Почвенничество у Страхова завершается в борьбе против всего строя западного секуляризма и в безоговорочном следовании религиозно мистическому пониманию культуры у Толстого.
“Время”, литературно-политический журнал патриотического направления, выходил в Петербурге в 1861-1863. Издатель М.М. Достоевский, при ближайшем участии Ф.М. Достоевского. Считался органом “почвенничества”, близкого славянофильству. Выступал за реформы и прогресс, но не на западной, а на национальной русской основе, опираясь на исторические традиции русского народа (статьи Ф.М. Достоевского, Н.Н. Страхова, А.А. Григорьева). Журнал вел борьбу против нигилистов.
Аполлон Григорьев в своей статье: "Развитие идеи народности в нашей литературе" — считал или хотел считать два враждебные лагеря западников и славянофилов прекратившими свое существование или, по крайней мере, потерявшими свое значение. Поэтому журналу нужно было заботиться о примирении не этих двух направлений, а лишь "о примирении цивилизации с народным началом".
Сменив несколько журналов и не найдя там постоянной поддержки, критик в 1850-е становится сотрудником издания «Время». Именно тогда окончательно оформляется его концепция так называемой «органической критики».
«Органические» и «деланные» произведения
В работе «Критический взгляд на основы, значение и приёмы современной критики искусства» (1857) автор делит литературные произведения на:
● «органические» (обусловленные самой жизнью)
● и «деланные» (созданные в результате сознательных писательских усилий и восходящие к уже сформированной художественной модели).
По его мнению, цель критики – возведение «деланных» произведений к первоисточнику, оценка «органических» согласно художественному восприятию критика и поиск сочетания историчности и идеальности в литературе.