Товарищи из 16–й армии не забывали меня, так что я постоянно находился в курсе событий и чувствовал биение пульса армии. Настоящая боевая дружба, основанная на взаимном уважении, оказалась в нашем коллективе прочной. И я по товарищам просто скучал. Не дождавшись окончательного выздоровления, решил, что долечусь там, на фронте, и в мае отправился к себе.
Штаб армии уже убыл из Сухиничей. Командный пункт Малинин оборудовал в лесу.
Армия отбросила немцев за Жиздру, и временно бои прекратились. Потери за два месяца частных наступательных операций оказались довольно значительными. В числе раненых был полковник П. А. Еремин, командир 328–й дивизии, которая за боевые отличия была представлена к гвардейскому званию. Убит был командир 324–й стрелковой дивизии Герой Советского Союза И. Я. Кравченко...
Приехав, я сразу окунулся в боевые дела – по директиве фронта нам предстояло вместе с М. М. Поповым провести еще одну наступательную операцию.
На усиление к нам прибыл танковый корпус. Мы у себя создали стрелковый корпус из трех дивизий, располагавшихся на правом фланге, что значительно облегчило управление войсками. Его командиром был назначен генерал Н. А. Орлов. (Корпусная система существовала в Красной Армии давно. Тяжелые оборонительные сражения сорок первого года вынудили временно ее ликвидировать. При малейшей возможности корпуса опять восстанавливались.)
Выехали с В. И. Казаковым в 61–ю армию для отработки взаимодействия. Командарм М. М. Попов встретил нас тепло, и в дружеской беседе мы всесторонне обговорили [119] действия обеих армий, наносивших удар на смежных флангах.
Его армия, как и наша, крайне нуждалась в людях. К предстоявшему бою подобрали все, что было можно. Из госпиталей вернули в строй всех излечившихся бойцов и командиров, подчистили армейские тылы, как и тылы соединений. Но это была капля в море.
|
|
Ни я, ни генерал М. М. Попов не могли создать достаточно сильный кулак для прорыва и развития успеха за счет ослабления обороны на других участках. Немцы сами к этому времени начали проявлять активность. О наступательных действиях по всему фронту армий не могло быть и речи. Удар ограничивался небольшим рубежом неприятельской обороны, что давало противнику возможность использовать для противодействия силы с других участков.
В конце мая операция началась. Войска армии скрытно, в ночное время, заняли исходное положение. Малочисленность пехоты вынудила строить боевой порядок дивизий в один эшелон при небольшом резерве у комдивов. Зато во второй эшелон армии был выделен танковый корпус. Его мы предназначали для развития прорыва в глубину. Стрелковые дивизии получили примерно по 12– 15 танков непосредственной поддержки.
Артиллерия своевременно пристреляла отдельными орудиями цели и заняла позиции, в том числе и для стрельбы прямой наводкой. На этот раз мы смогли сосредоточить от 30 до 40 орудий на километр фронта, где наносился главный удар.
М. С. Малинин, как бывший танкист, попросил поручить ему отработку ввода в бой танкового корпуса. Я согласился, зная его пунктуальность в любом деле. Действительно, он с командиром танкистов тщательно все расписал по часам и минутам, и меня обеспокоило лишь то, что исходное положение корпуса намечено далеко – в двадцати километрах. Не запоздают ли танкисты по какой–либо причине? Товарищи убедили, что все предусмотрено, а удаление корпуса даст полную внезапность, так как немцы не услышат шума моторов. Что ж, пришлось согласиться.
|
|
С наблюдательного пункта я имел возможность видеть все этапы боя от начала и до конца. Несколько лучше стало с боеприпасами, и мы начали наступление тридцатиминутной [120] артподготовкой: это был предел наших возможностей.
Как только кончилась артподготовка, пехота с танками быстро двинулась на вражеские позиции. Батареи противника открыли не очень сильный огонь. Заговорили немецкие пулеметы, но их тут же подавляли танки сопровождения и орудия прямой наводки.
На наших глазах пехота ворвалась в траншеи первой позиции, быстро преодолела их, двинулась дальше. Часть танков очищала первую траншею, а остальные устремились вперед, ведя огонь преимущественно из пушек, хотя отступавшая пехота была более выгодной целью для пулеметов. (Вообще приходилось не только в этом бою наблюдать, что наши танкисты почти не применяли пулеметного огня, предпочитая вести пушечный, где надо и даже где не надо.)
На всем участке пехота с криком «ура!» атаковала вторую позицию. Танки были уже там и стреляли по врагу с места. Несколько из них пылало.
В траншеях шел бой. Но уже то в одном, то в другом месте стрелки и отдельные танки преодолели вторую позицию и преследовали врага.
Настала пора ввести танковый корпус. Но его не оказалось там, где он должен был находиться по плану. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги...» – гласит пословица. На пути движения корпуса протекала небольшая речушка с заболоченными торфянистыми берегами. Там и застрял наш корпус. Разрабатывая план ввода, забыли разведать и проверить проходимость. Такое упущение, конечно, отразилось на исходе удачно начатого боя. Этот печальный случай послужил всем нам хорошим уроком на будущее.
|
|
Два часа потребовалось, чтобы вытянуть корпус к месту ввода в бой. Эти два часа немцы не потеряли зря. Они подтянули силы из глубины и с разных направлений. Против правофланговой дивизии нашей ударной группы появились части, находившиеся перед участком 10–й армии, против центра – части мотодивизии из района Брянска. Несмотря на все это, наша пехота, ломая сопротивление врага, шла вперед. Она продвинулась в глубину до десяти километров. И в этот момент стал развертываться в боевой порядок танковый корпус. [121]
Тогда мы еще были уверены, что прорвем вражескую оборону и овладеем Жиздрой, открыв дорогу на Брянск. Об этом же, видимо, думало и командование противной стороны. Стремясь выиграть время для подброски войск, враг использовал авиацию.
Над полем боя образовали круг сорок пикирующих бомбардировщиков. В первую очередь они набросились на головную танковую бригаду, которая, красиво развернувшись, проходила высоту в двух–трех километрах сзади нашей наступавшей пехоты. И тут произошло что–то: невероятное: вместо того чтобы рвануться вперед, бригада остановилась. Она стояла на голой высоте, а «юнкерсы» сыпали на нее бомбы. В воздухе показалась новая армада самолетов – до тридцати бомбардировщиков в сопровождении истребителей.
Наблюдая эту картину, я не мог оставаться на месте. Приказал командиру корпуса ускорить движение главных сил и выполнять поставленную задачу. С комиссаром корпуса Латышевым, с Орлом и несколькими офицерами штаба мы на машинах бросились к стоявшей под бомбежкой танковой бригаде. Полковник Орел подбежал к танку и стал камнем стучать по башне, вызывая командира. То же делал Латышев, и мне пришлось этим заняться, остерегаясь, как бы не попасть под гусеницу, если водитель вздумает развернуться. Одним словом, наше положение было не из веселых. К счастью, все обошлось благополучно, бригаду мы все же заставили сдвинуться с места и помочь пехоте, которой уже было тяжело.
А время шло. К полю боя подходили новые и новые силы врага. На его стороне вступили в дело танки и штурмовые орудия. Часть бомбардировщиков наносила удары по пехоте. Положение резко ухудшилось.
Паша пехота залегла и еле сдерживала контратаки. Танковый корпус под бомбежкой топтался на месте, рассыпавшись по всему полю. Надо было принимать меры, чтобы удержаться на достигнутом наступавшими войсками рубеже. Я отдал приказ закрепиться и перейти временно к обороне. Часть танков встала в боевые порядки пехоты, а главные силы корпуса были оставлены в моем резерве.
Когда над полем боя появилась неприятельская авиация, мы попросили фронт поддержать нас хотя бы истребителями. Просьба была. удовлетворена. Вскоре в небе [122] показались группы наших самолетов. Но они не смогли облегчить участь пехоты: их было мало.
И все же гитлеровцам не удалось вернуть захваченное нами пространство. Несколько дней шли здесь оборонительные бои. У соседа слева тоже был незначительный успех, и он тоже перешел к обороне. В целом задачу мы не выполнили, но противника потрепали и напугали здорово. Не зря немцы бросили на столь небольшой участок такие крупные воздушные силы.
Разобрались в поведении танковой бригады. Большинство танкистов впервые попало в бой. Неистовая бомбежка их ошеломила. В дальнейшем бригада выправилась, дралась неплохо. Она помогла стрелковым частям удержать позиции и отразить атаки немецких танков.
На войне бывает всякое. Так получилось с этой бригадой, да и с корпусом в целом. Но что удивительнее всего – танковые экипажи отделались, в сущности, испугом. Были моменты, когда пламя, дым и пыль от разрывов авиабомб совершенно закрывали танки от наблюдения. Казалось, там останется лишь груда искореженного металла. На самом же деле за все время было повреждено лишь два танка. Но не всегда так бывает, и об этом знают танкисты.
В июне 1942 года войска 16–й армии еще раз пытались наступать, опять же на брянском направлении. По приказу фронта привлекалось несколько больше сил, но все равно бои носили местный характер.
Сам командующий фронтом прибыл для наблюдения за ходом боев, а с ним и командующий военно–воздушными силами.
Соседи наши – 10–я и 61–я армии – должны были только сковать активными действиями противника.
Артиллерийская плотность оказалась несколько меньшей, чем в мае, так как фронт наступления был шире. Танков имелось меньше. По мнению Г. К. Жукова, это возмещалось авиацией, значительные силы которой на этот раз участвовали в бою.
Проверив готовность войск армии, командующий остался доволен, он согласился с доложенным планом и разрешил наступать, как было намечено, с рассветом следующего дня.
Накануне было отработано взаимодействие авиации с [123] пехотой, установлены сигналы обозначения переднего края.
Непродолжительная артподготовка. Бомбардировщики наши ударили по целям, расположенным в глубине, а штурмовики обрабатывали позиции вражеской пехоты.
Мой НП располагался на высоте, откуда прекрасно просматривалось все, что происходило впереди и по сторонам. Окопы маскировались мелким кустарником. Здесь с нами был и командующий фронтом.
Стрелковые части дружно поднялись и устремились вместе с танками вперед. Мы видели, как была захвачена первая траншея. Наши двинулись дальше, а затем произошла заминка. Противник контратаковал большим числом танков и густыми цепями пехоты.
Впервые в этом бою наша штурмовая авиация применяла реактивные снаряды, которые оказались довольно эффективным средством.
А бой затянулся, и, несмотря на все усилия войск и большую помощь нашей авиации, продвинуться вперед не удалось. К полудню противник ввел столько сил, что вынудил наши части отойти в исходное положение. Вражеская авиация добилась господства в воздухе.
На этом наступательные действия 16–й армии закончились. По приказу фронта она перешла к обороне.
Я до сих пор считаю, что зимние наступления как Западного, так и Калининского фронтов не дали тех результатов, на которые были рассчитаны. Операции оказались незавершенными. Выталкивая противника, мы подчас сами оказывались в невыгодном положении, растягивая линию фронта, которая местами образовывала невероятные вензеля. Враг нередко срезал их.
Всякая военная операция должна основываться на всестороннем и тщательном подсчете сил, средств и возможностей – как своих, так и противника.
* * *
В начале июля меня вызвал к ВЧ Г. К. Жуков. Он спросил, справится ли с должностью командарма Малинин. Недоумевая, я ответил утвердительно. Тогда Жуков сказал, что Ставка намерена назначить меня командующим Брянским фронтом.
– Предупреди Малинина и, как получишь распоряжение Ставки, срочно выезжай в Москву. [124]
Все это меня озадачило. Войсками такого масштаба, как армия, я управлял уверенно и чувствовал себя на месте. Но командовать фронтом?.. Я намекнул было, нельзя ли остаться на армии, но встретил категорический отказ.
Что ж, нужно перебороть свою нерешительность.
Тяжело было расставаться с 16–й армией, с дружным, крепким коллективом. Мы вместе переносили и горе поражений и радость побед. Я знал войска и их командиров, а они знали меня. На войне это имеет большое значение.
Но как ни тяжело, а расставаться пришлось. Я уезжал с мыслью, что и на новом месте люди будут не хуже. От меня самого зависит завоевать их доверив и уважение.
Вечером распоряжение было уже получено. Михаил Сергеевич Малинин откровенно заявил, что его пугает ответственность, которая лежит на плечах командующего армией. Он просил оставить его начальником штаба. Жуков согласился, и на 16–ю армию был назначен генерал И. X. Баграмян. В хорошие руки попадала наша армия, и это радовало меня.
В Ставке я был тепло принят Верховным Главнокомандующим. Он в общих чертах познакомил меня с положением на воронежском, направлении, а после этого сказал, что если у меня имеются на примете дельные работники, то он поможет мне их заполучить для укомплектования штаба и управления Брянского фронта. В то время часть войск и аппарата управления Брянского фронта передавалась новому – Воронежскому фронту, который должен был встать между Брянским и Юго–Западным. Я назвал М. С. Малинина, В. И. Казакова, Г. Н. Орла и П. Я. Максименко.
Сталин тут же отдал командующему Западным фронтом распоряжение откомандировать этих товарищей. Он пожелал мне успеха на новой должности, велел не задерживаться долго в Генеральном штабе, а быстрее отправляться на место, потому что обстановка под Воронежем сложилась весьма серьезная.
На воронежском направлении и южнее развертывались большие события, и мне в них предстояло участвовать. Я сознавал, что нужно напрячь силы и скорее освоиться с делами нового – крупного масштаба, оправдать [125] доверие партии и правительства. Подробно об этом не расскажешь, но мне крепко запомнился один эпизод. Незадолго до Воронежской операции снова пришлось быть в Москве на докладе у Верховного Главнокомандующего. Кончив дела, я хотел подняться, по Сталин сказал:
– Подождите, посидите.
Он позвонил Поскребышеву и попросил пригласить к нему генерала, только что отстраненного от командования фронтом. И далее произошел такой диалог:
– Вы жалуетесь, что мы несправедливо вас наказали?
– Да. Дело в том, что мне мешал командовать представитель центра.
– Чем же он вам мешал?
– Он вмешивался в мои распоряжения, устраивал совещания, когда нужно было действовать, а не совещаться, давал противоречивые указания... Вообще подменял командующего.
– Так. Значит, он вам мешал. Но командовали фронтом вы?
– Да, я...
– Это вам партия и правительство доверили фронт... ВЧ у вас было?
– Было.
– Почему же не доложили хотя бы раз, что вам мешают командовать?
– Не осмелился жаловаться на вашего представителя.
– Вот за то, что не осмелились снять трубку и позвонить, а в результате провалили операцию, мы вас и наказали...
Я вышел из кабинета Верховного Главнокомандующего с мыслью, что мне, человеку, недавно принявшему фронт, был дан предметный урок.
Поверьте, я постарался его усвоить. [126]
Брянский фронт
Начальника Генерального штаба А. М. Василевского я не застал: он убыл в район Воронежа, где шли тогда жаркие бои. По данным, имевшимся в Генштабе, можно было сделать вывод, что там сложилась тяжелая обстановка. Оправившись после поражения под Москвой, немецко–фашистское командование к лету 1942 года смогло пополнить свои войска людьми и техникой. Отсутствие второго фронта давало ему возможность перебрасывать на восток свежие дивизии из Франции и Бельгии. Сосредоточив крупные силы на южном крыле советско–германского фронта, гитлеровцы воспользовались неудачами наших войск в весенних операциях в Крыму и под Харьковом и 28 июня перешли в наступление на воронежском направлении. Удар наносился на стыке Брянского и Юго–Западного фронтов. Противник прорвал здесь оборону наших войск и стал быстро продвигаться на юго–восток. Инициатива снова перешла в его руки.
Трудности усугублялись тем, что зимние бои отняли у нас много сил и средств и мы из–за этого не смогли накопить к летней кампании крупные стратегические резервы.
Штаб Брянского фронта размещался в деревне Нижний Ольшанец, в 15 километрах восточнее Ельца. Возглавлял его генерал М. И. Казаков. Знакомиться пришлось уже в ходе боев. Михаил Ильич произвел на меня очень хорошее впечатление. Как начальник штаба фронта, он был на месте. Очень быстро ввел меня в курс событий, дал ясную и правильную оценку состояния и возможностей войск.
В Брянский фронт входили армии: 3–я П. П. Корзуна, 48–я Г. А. Халюзина, 13–я Н. П. Пухова, 38–я Н. Е. Чибисова (находилась в стадии формирования), 5–я танковая [127] А. И. Лизюкова, 1–й и 16–й танковые корпуса и кавкорпус.
Мне пришлось, как говорится, с ходу включаться в дело. Шли упорные бои. Противнику к этому времени уже удалось выйти к Дону. Сосредоточив основное внимание на юго–востоке, он частью сил наносил удар вдоль западного берега реки на север, стремясь расширить прорыв. Этому намерению противодействовали войска левого крыла нашего Брянского фронта – 13–я и 15–я танковая армии. Сейчас они оборонялись. Незадолго перед этим Ставка пыталась нанести контрудар по вражеским войскам, прорвавшимся в стыке двух наших фронтов. 5–я танковая армия должна была перехватить коммуникации группировки противника, двигавшейся к Дону, атаковать ее с тыла и тем самым не дать ей захватить Воронеж.
Казалось бы, что организацию и осуществление этой смелой и многообещающей операции лучше всего было возложить на командующего Брянским фронтом, который смог бы привлечь для решения задачи не только 5–ю танковую армию, но и другие свои соединения. Однако получилось иначе. Контрудар решили нанести с другого направления.
Плохо организованная и нерешительно проведенная операция успеха не имела. Кончилось тем, что противник перешел в наступление и на этом направлении. Сейчас здесь шли напряженные бои. Правда, врагу пришлось привлечь сюда значительные силы, несколько ослабив этим свою основную группировку. Но это мало облегчало наше положение. События тех дней с исчерпывающей полнотой и объективностью описаны генералом армии М. И. Казаковым в его книге «Над картой былых сражений». Поэтому я не буду вдаваться в подробности.
На участке, где вели бои части 5–й танковой армии, обстановка все ухудшалась: противник продолжал продвигаться. Необходимо было в срочном порядке подтянуть сюда новые силы. Решили выдвинуть из фронтового резерва 7–й танковый корпус под командованием генерала П. А. Ротмистрова.
Находясь на наблюдательном пункте в районе, где развертывались события, можно было видеть весь ход сражения. Равнинная, открытая местность способствовала этому. Отчетливо наблюдался бой наших отходивших частей и наседавшего на них противника. Впереди небольшими [128] группами на широком фронте действовали вражеские танки, ведя пушечный огонь, преимущественно с остановок. Немецкая пехота двигалась за ними, залегая время от времени и ведя непрерывный автоматный огонь. Вдали, на горизонте, сквозь густые облака пыли наблюдалось движение новых колонн танков и автомашин.
По наступавшим танкам противника довольно метко била наша противотанковая артиллерия. Где поорудийно, где побатарейно, она меняла позиции и тут же открывала огонь, замедляя продвижение врага и прикрывая нашу отходившую пехоту, которая тоже отбивалась пулеметным и минометным огнем. Отход пока носил организованный характер. Но по всему было видно, что, введя в бой свои главные силы, подходившие из глубины, противник легко сомнет наши части.
Однако к этому времени подоспели части 7–го танкового корпуса. На наших глазах корпус развернулся и решительно двинулся навстречу главным танковым силам врага. Ударили по ним и все наши батареи, в том числе и артиллерия танкового корпуса. Особенно эффективными были залпы «катюш».
Поле сражения заволокло тучами пыли. Сквозь них тускло просвечивали вспышки выстрелов и снарядных разрывов. Во многих местах взвились столбы черного дыма от загоревшихся вражеских машин.
Наша пехота воспрянула и вместе с танками бросилась на врага. Этой дружной и стремительной атаки противник не выдержал. С большими потерями он откатился назад.
Вражеская авиация, за исключением отдельных самолетов, почти не принимала участия в бою. Не было и нашей авиации.
Все наши попытки развить достигнутый успех на этом участке не дали результатов. Но наступление противника было отражено.
В этих боях погиб командующий 5–й танковой армией генерал Лизюков. Он двигался в боевых порядках одного из своих соединений. Чтобы воодушевить танкистов, генерал бросился на своем танке КВ вперед, ворвался в расположение противника и там сложил голову.
Мне было искренне жаль его. Мы познакомились с ним еще на ярцевском рубеже. Боевой, храбрый танкист. Он был хорошим командиром танковой бригады, мог бы [129] быть неплохим командиром корпуса. Но опыта командования столь крупными силами, как танковая армия, он пока не имел. Объединение же было новое, наспех сформированное, к тому же у нас еще не было и опыта применения такой массы танков. Армия впервые участвовала в бою, да еще в столь сложной обстановке. Конечно, все это не могло не отразиться на ее действиях...
Вскоре после этого боя управление и штаб 5–й танковой вывели в резерв Ставки, а корпуса непосредственно подчинили фронту. В то время, пожалуй, это было правильное решение. Ни обстановка, ни возможности наши еще не позволяли тогда создавать такие крупные танковые объединения.
Отразив все попытки противника продвинуться вдоль Дона к северу, войска Брянского фронта перешли к обороне и на этом участке. У соседа слева в районе Воронежа, частично захваченного противником, еще некоторое время шли бои местного значения, но и они стали затухать. Основные события развертывались южнее и юго–западнее. Противник, отбросив за Дон соединения вновь образованного Воронежского фронта, которым теперь командовал Н. Ф. Ватутин, продолжал развивать наступление по западному берегу реки к югу.
По приказу Ставки мы приступили к созданию прочной обороны на своем участке. Пользуясь передышкой в боевых действиях, я с группой работников штаба и политуправления фронта объехал войска. На нашем правом фланге бои затихли еще в июне. Части 3–й армии за это время прочно закрепились на своем рубеже и продолжали совершенствовать оборону. Армией командовал генерал П. П. Корзун, бывший кавалерист, ставший неплохим общевойсковым начальником. Командиры здесь подобрались опытные, способные умело и твердо руководить вверенными им войсками. Остался я доволен и 48–й армией, которой командовал генерал Халюзин. Правда, в обеих армиях ощущался большой некомплект в личном составе и недостаток вооружения, особенно автоматического. Но в то время это была общая беда.
Командиры ревниво следили, чтобы раненые и больные после выздоровления возвращались в свои части. А наши героические медики со своей стороны прилагали все усилия к тому, чтобы лучше лечить и быстрее ставить [130] на ноги пострадавших бойцов и командиров. И нужно признать: они преуспевали в этом.
На участке нашего соседа справа – Западного фронта тоже наступило затишье. К нему перешла от нас 61–я армия, которой продолжал командовать генерал М. М. Попов. На стыке с ней мы и приступили к отработке взаимодействия обоих фронтов.
На нашем левом фланге войска 13–й армии генерала Пухова и 38–й генерала Чибисова усиленными темпами создавали прочную глубоко эшелонированную оборону. Боевые действия здесь сводились к действиям разведки и коротким артиллерийским и минометным перестрелкам.
Командарм Н. П. Пухов – энергичный и предприимчивый генерал, обладающий хорошей военной подготовкой и богатым практическим опытом. Эти его качества ярко проявились в недавних боях, проходивших в очень сложных условиях. Армейский руководящий аппарат был хорошо сколочен и в боях тоже действовал уверенно и инициативно.
Генерал Н. Е. Чибисов в командование войсками 38–й армии вступил недавно, до этого он был заместителем командующего Брянским фронтом. По своим данным он безусловно был на месте, армией командовал безупречно. Немного смущала меня его неторопливость, пожалуй, даже флегматичность. Хотелось бы, чтобы командарм быстрее на все реагировал. Но это уж характер человека, его не так–то просто переделать.
Невольно вспоминаю случай во время горячих боев под Воронежем. Находясь в расположении 38–й армии, я узнал, что противник внезапной атакой потеснил наши части на одном ив участков. Это меня крайне обеспокоило и вынудило отправиться на армейский КП. Командарма я застал за столом, на котором весело пел самовар. Чибисов был в весьма благодушном настроении. На мой вопрос, известно ли ему о положении у него на фланге, командарм спокойно ответил: он еще не выяснял обстановку, но уверен, что там ничего особенного не приключилось. И пригласил меня попить чайку.
Это поистине олимпийское спокойствие в столь тревожной обстановке возмутило меня до глубины души и вынудило повести разговор в резкой форме. Подействовало. Командарм энергично принялся за дело. На угрожаемый [131] участок немедленно были выдвинуты войска. Противник был отброшен. Правда, и мне пришлось помочь Чибисову, выделить средства усиления из фронтового резерва.
В августе к нам на пополнение прибыла стрелковая бригада, сформированная из людей, осужденных за различные уголовные преступления. Вчерашние заключенные добровольно вызвались идти на фронт, чтобы ратными делами искупить свою вину. Правительство поверило чистосердечности их порыва. Так и появилась эта бригада у нас на фронте. Бойцы ее быстро освоились с боевой обстановкой; мы убедились, что им можно доверять серьезные задания. Чаще всего бригаду использовали для разведки боем. Дралась она напористо и заставляла противника раскрывать всю его огневую систему. В бригаде появились отличные снайперы. Как заправские охотники, они часами подкарауливали гитлеровцев и редко выпускали их живыми.
«Беспокойная» бригада воевала неплохо. За доблесть в боях с большинства ее бойцов судимость была снята, а у многих появились на груди ордена и медали.
Жизнь убедила меня, что можно верить даже тем, кто в свое время по каким–то причинам допустил нарушение закона. Дайте такому человеку возможность искупить свою вину – и увидите, что хорошее возьмет в нем верх. Любовь к Родине, к своему народу, стремление во что бы то ни стало вернуть их доверие сделают его отважным бойцом.
О событиях, происходивших в это время на участке Юго–Западного фронта, нам было мало что известно. Из общей сводки мы знали, что там идут бои, но подробной информации не получали.
Во второй половине августа меня внезапно вызвали в Ставку. У Сталина я застал и Н. Ф. Ватутина. Рассматривался вопрос об освобождении Воронежа. Ватутин предлагал наступать всеми силами Воронежского фронта непосредственно на город. Мы должны были помочь ему, сковывая противника на западном берегу Дона активными действиями левофланговой 38–й армии. Я знал, что Ватутин уже не раз пытался взять Воронеж лобовой атакой. Но ничего не получалось. Противник прочно укрепился, а нашим войскам, наступавшим с востока, прежде чем штурмовать город, надо было форсировать реки Дон [132] и Воронеж. Я предложил иной вариант решения задачи: основной удар нанести не с восточного, а с западного берега Дона, используя удачное положение 38–й армии, которая нависает над противником севернее Воронежа. Для этого надо только подтянуть сюда побольше сил, причем; по возможности скрытно. При таком варианте удар по воронежской группировке наносился бы во фланг и выводил наши войска в тыл противнику, занимавшему город. I Кроме того, этот удар неизбежно вынудил бы противника, ослабить свои силы, наступавшие против Юго–Западного фронта. В той обстановке такой вариант, по моему глубокому убеждению, был наиболее правильным.
Но Ватутин упорно отстаивал свой план, а мои доводы, по–видимому, оказались недостаточно убедительными. Не подействовало и обещание, что, если будет принят мой вариант, Брянский фронт выделит в распоряжение соседа все войска, которые сможем собрать без ущерба для своей обороны. Сталин утвердил предложение Ватутина, обещав при этом усилить Воронежский фронт дополнительными соединениями из резерва Ставки, а также гвардейскими минометными полками, вооруженными реактивными установками М–31.
На этом визит у Сталина закончился. Выйдя в соседнюю комнату, мы с Ватутиным оговорили все вопросы, связанные с действиями 38–й армии, которая на время операции переподчинялась Воронежскому фронту, и разъехались каждый к себе.
Обстановка на участке Брянского фронта продолжала оставаться спокойной. Противник вел себя смирно, особых изменений в составе его войск не наблюдалось. 38–я армия подготовилась к наступлению и ждала только сигнала из штаба Воронежского фронта.
Наш штаб пополнялся командным составом. Несколько товарищей прибыли из 16–й армии. В частности, вместо М. И. Казакова, убывшего на Воронежский фронт, начальником штаба стал М. С. Малинин, на должность начальника артиллерии фронта прибыл В. И. Казаков, начальником связи стал П. Я. Максименко – старые сослуживцы, с которыми мы давно сработались. Начальником тыла оказался энергичный, хорошо знающий дело генерал Н. А. Антипенко. Моим заместителем по формированиям был генерал П. И. Батов, старый боевой командир, прекрасный строевик, с хорошими организаторскими [133] способностями. С первого же дня знакомства с ним я заметил, что он тяготится своей должностью. Человеку с такой кипучей натурой трудно было усидеть в штабе.