Воспоминания человека-рыбы




 

В конце концов Зигрид заснула. Когда она проснулась, Кобан был около нее, совсем рядом. В смущении, Зигрид хотела отодвинуться, но алмоанец наклонился, облизал губы языком и коснулся своими губами губ девушки, словно в странном поцелуе.

На этот раз было не так больно. Образы были мягче.

 

Она видела белый спокойный город, построенный на приличном расстоянии от океана превращений. Его окружал лес, где было полно цветов и животных. Жившие здесь держались подальше от песчаного берега. Люди не боялись моря, нет, просто знали, на что оно способно, и оберегали себя от него, но без чрезмерного страха. В их стараниях избежать моря не было тревоги. Зачем бояться воды, ведь никто не заставляет их ее трогать?

«Но иногда какой-нибудь потерявший надежду человек покидал город, — объяснял голос Кобана, звучавший в голове девушки. — Он выходил за крепостную стену, пересекал лес и шел на морской берег. Никто не пытался его задержать. Все знали, что вместо самоубийства он бросится в волны, выбирая вечность небытия. Он не станет резать себе вены, не повесится на дереве, как в таком случае делаете вы, земляне. На планете Алмоа не совершают таких странных поступков. Да и зачем, если достаточно добраться до моря, чтобы покончить с человеческой жизнью?»

Зигрид увидела в лесу незнакомца. Он был один и шел повесив голову. Уставший, страдающий человек. Вдруг тень перелеска сменил солнечный свет, босые ноги уже ступали по песку. Незнакомец шел к голубой воде, и его лодыжки покрывались чешуей, едва на них попадала пена.

«У нас, если хочешь, — говорил с помощью телепатии Кобан, — можно сменить, так сказать, кожу. Отчаявшиеся, разочарованные делали свой выбор и превращались в рыб, чтобы забыть обо всем, чтобы начать новую жизнь. Они знали, что животное состояние сотрет все их воспоминания, их несчастную любовь. Самоубийство для алмоанцев — это возможность пребывать в тупом блаженстве животных».

Зигрид кивнула.

 

«Отупение, — прошептал Кобан. — Тупое бессмертие».

За грядой деревьев Зигрид различила песчаный берег, казавшийся столь солнечным после полутьмы леса. Она глядела на все глазами Кобана, шла в его теле. Песок скрипел под ее ногами.

Молодой алмоанец всегда приходил сюда после шторма в поисках крупных рыб, которых разъярившееся море выбросило на берег. И находил их, вернее, уже людей — голых, дрожащих от холода, растерянных. Оказавшись без воды, они снова принимали человеческий облик, но сохраняли рыбий разум.

Кобан наклонялся к ним, делал успокаивающие движения, чтобы не напугать. Несчастные смотрели него широко раскрытыми глазами, полными ужаса. Морская пена и соль высохли на их коже, окутывая запахом свежей рыбы. Они больше ничего не помнили, ни своего имени, ни почему они очутились здесь. Оказавшись на берегу и пережив обратное превращение, они утрачивали даже инстинкт броситься в море, чтобы вновь принять форму морских животных.

«Пустой мозг, — прошептал голос Кобана. — Я думаю, можно так назвать это явление. Старики-младенцы, которых снова надо учить всему. Мужчины, женщины, а в голове лишь мозг животного, в котором человеческое стерто ластиком забвения».

Он подбирал их, пытался обучить жизни на суше, дать им желание жить в человеческой оболочке и быть ею довольным. Но почти всегда в конце концов они уходили на песчаный берег и ныряли в море. Они не хотели думать и размышлять, они хотели лишь одного: забыть о волнениях и тревогах, испытывать простые ощущения — качаться на волнах, спать на водорослях, плавать… хотели радоваться тому, что их тело совершенно и не знает усталости, не бояться болезни, смерти…

Стать рыбой означало, что больше нет никаких обязательств, не существует общественных законов. Стать рыбой означало, что живешь только для себя, без любви и гордости, без семьи, без друзей, эгоистически упиваясь головокружением от глубины. Стать рыбой значило погрузиться в бесконечное хмельное упоение.

 

«Рыбы живут в одиночестве, — объяснял Кобан. — Собираются в стайку лишь для того, чтобы поиграть, погоняться друг за другом. Но они недолго остаются вместе».

Зигрид вдруг почувствовала шелковистую, струящуюся воду на своих боках. Как торпеда, поднималась она на поверхность, пробивая волны, и падала в гейзер из брызг, словно дельфин. Восторг, радость от того, что тело отзывается на самые сумасшедшие запросы, не останавливаемое никакими физическими ограничениями, затуманивали ей разум. В этом было нечто божественное… Как же, должно быть, стесненно потом в человеческом теле, когда познал такую свободу! Нет, даже больше: чувствуешь себя инвалидом!

«Да, — согласился Кобан. — Вот поэтому те, кого я пытался спасти, все время и хотели вернуться в море».

Страдания, отчаяние Кобана причиняли боль и Зигрид. Мужчины, женщины, дети — все уходили от него одним прекрасным утром. Напрасно он давал им имя, учил радостям братства, нежности отношений, напрасно старался развить их вкус, их любопытство. Они уходили, поскольку все это имело для них слишком малую ценность по сравнению с зовом морских глубин.

«Хочу объяснить тебе… — зазвучало в голове Зигрид. — Ты должна понять, кем мы были. Выпустив торпеды по алмоанскому острову, твое командование уничтожило наш род, поскольку не существует больше такого куска суши, где бы мы могли обжиться и вернуться в первоначальное состояние. Алмоа теперь лишь жидкий сгусток, парящий в космосе. Океан является каторгой, где каждая рыба — потерявший память заключенный. Мы не можем ни восстать, ни жаловаться, потому что почти все мы забыли, кем являлись! Вы создали счастливую тюрьму, где мы отбываем вечный срок…»

 

Зигрид стала отбиваться. Но Кобан схватил ее за плечи. Дозорной не хватало сил, чтобы бороться с ним. Ей показалось, что многочисленная информация пригвоздила ее к полу. Она подняла руки, пытаясь защититься хоть таким нелепым образом от бомбардировки образами, истрепавшей ей нервы. Целая жизнь, чужая жизнь протекала в ней, со своими воспоминаниями, болью, надеждами. Ее разум разрывался, две личности сосуществовали в ней. Кобан устроился в ее голове, как переселяются жить к подруге. Зигрид едва его знала, и вдруг он был здесь, у нее в доме, наваливая книги и одежду на ее полки. Алмоанец был везде, но не как гость, а как хозяин. Он наполнил ее пространство своими откровениями, наводнил его своими воспоминаниями.

Девушка закричала. По крайней мере — попыталась. Но молодой человек снова прикоснулся к ее губам, которые превратились в передатчик, и каждая живая клетка несла сотни единиц информации, ощущений. Зигрид застонала, ее голова стала слишком тесной, забитой жизнью чужестранца, появившегося без предупреждения. Кобан был в ее мозгу, занял все отсеки, каждое пустовавшее место. Он был повсюду разом. И вдруг Зигрид поняла: алмоанец знает ее лучше, чем кто бы то ни было. Знает о ней все, самые секретные подробности ее жизни. Словно прочитал ее дневник, словно провел свою жизнь, сидя у нее на плече и наблюдая за ее действиями.

«Не бойся, — прошептал в уме голос Кобана, — это временное явление. Переданная информация постепенно сотрется, и ты снова останешься „одна“ у себя дома. Физические ощущения всегда угасают первыми. Остается лишь информация. Бесплотная. Так лучше, потому что иначе тебе начнет казаться, что у тебя в голове сосуществуют несколько человек, и ты можешь сойти с ума. В том-то и опасность такого способа передачи информации».

Зигрид знала, что голос молодого человека вымышленный — ее разум создавал его, чтобы открыть доступ к информации, накопленной нейронами ее мозга. Голос был искусственный, нужный для того, чтобы сделать выносимым нашествие, жертвой которого она стала. Но присутствие посторонней мысли, гудевшей в ней, было ужасно неприятным.

Вскоре девушка узнала, что Кобан был специалистом общения через кожу. У него даже имелась мастерская на песчаном пляже, где он изготовлял кремы для подобной передачи информации, бальзамы и лосьоны, которые могли бы передавать ощущения и мысли.

«Я создал крем-поэму, — объяснял голос Кобана, — кремы для красоты, которые улучшают также и душу, а не только кожу. Немножко моего бальзама, нанесенного на лоб, легкое втирание, и тотчас же ощущения радости, эйфории и надежды наполняют разум».

У Зигрид, тонущей под грузом разного рода откровений, уже не было сил классифицировать информацию. Кобан хотел дать ей прикоснуться к реальности исчезнувшего мира, разрушенной земли и путано, торопясь, рассказывал о своей цивилизации. Но образы перемешивались, словно лавина разноцветных камней, катящихся по склону холма.

«Постарайся воспринять эту информацию, — говорил алмоанец. — Через час у тебя появится ощущение, что ты все вычитала в книге. Не бойся, я скоро уйду из твоего разума».

Однако Зигрид уже не была уверена, что хотела, чтобы странное общение закончилось. Она не испытывала такого взаимопонимания ни с кем. Никогда не чувствовала себя столь близкой кому-либо, столь неразрывно связанной. Сейчас они с Кобаном были… соединены. Девушка не находила другого слова. Соединены, как две краски, что смешивают кисточкой. А может, это любовь? Может, она влюбилась в странного юношу, который еще час назад был рыбой?

«У земли, что вы разрушили, — продолжал Кобан, — были необыкновенные особенности. Среда адаптирует к себе тело, понимаешь? Мы, алмоанцы, — легко приспосабливаемый род. В этом одновременно наша сила и наша слабость. На земле мы люди, в воде рыбы, а воздухе…»

Зигрид сглотнула. В воздухе?

Она внезапно вспомнила странное приключение, пережитое ею на плавучем ковчеге. И капитана Таннера с голубым пером на шее…

«Нашим телом управляют три элемента, — рассказывал голос, — земля, воздух и океан. Мы непостоянны. Достаточно нам поменять среду, как наше тело начинает превращаться».

В воздухе?

Зигрид увидела подростка, стоявшего на вершине холма. Вцепившись в огромного змея, он старался оторваться от земли. Вдруг порыв ветра поднял его, понес в небо. Мальчик начал парить среди воздушных потоков. И его тело изменилось — кожа покрылась перьями, нос превратился в клюв…

«Нам достаточно подняться на определенную высоту, чтобы превратиться в птиц, — мысленно прошептал Кобан. — Пространство, окружающее наше тело, вызывает мутацию, аналогичную той, что действует в океане. Если удается покинуть землю на достаточно долгий срок, то становишься орлом, соколом. А потом, когда ступаешь на землю, возвращается облик человека. Однако проще оставаться рыбой, потому что никакая птица не может летать вечно. Всегда наступает момент, когда она должна найти хотя бы ветку, чтобы устроиться на ночь, а значит, вернуться туда, где превращаешься в человека».

Многие алмоанские подростки уступали искушению полета, но эти причуды считались менее опасными, чем подводное погружение. В отличие от того, что происходило в воде, мутация в птицу не длилась так долго и не стирала все воспоминания.

«Полет — лекарство от скуки, — мысленно уточнил Кобан. — Увлечение, не имеющее последствий».

«Я так и знала, — подумала Зигрид. — Знала с тех пор, как побывала на плавучих садах, но предпочитала убеждать себя, что мне все тогда приснилось».

Да, дозорная должна была признать: потеряв равновесие на дереве и падая в пустоту в тот день, она превратилась в птицу.

— Хватит! — простонала Зигрид. — Я знаю, что ты говоришь правду. Со мной такое уже случалось.

«Полет не принес тебе вреда. Это было временное опьянение, — прошептал голос алмоанца. — Когда оказываешься в вышине, то не забываешь, кто ты. Меняешь оболочку, но не разум. Увы, некоторым хотелось большего, поэтому океан был более привлекательным для них. Он превращал их на долгий срок, давал ощущение бесконечного счастья. Молодежь вскоре прекратила летать и начала плавать. Сначала привязывали к ногам трос и плавали вдоль берега, а на берегу ждал друг, держа конец веревки и готовый вытащить рыбу на берег в обговоренный заранее час. Со временем перестали так делать, перестали плавать „на привязи“. Думали, что разума достаточно, чтобы определить самому, когда пора возвращаться».

Да, они начали плавать свободно. Это так пьянило! Стали рассекать волны все быстрее и быстрее, чтобы заплывать все дальше и дальше, пока остров не становился крохотной точкой на горизонте. Но магия моря была очень могущественной, затуманивала умы. Тогда сознание мутнело и больше ничто не имело смысла, кроме плавания, плавания, плавания… Зачем возвращаться назад? Зачем плыть к берегу? Ведь так хорошо, так хорошо!

«Остров начал пустеть, — объяснял Кобан. — Когда приплыли вы, земляне, нас оставалось лишь несколько тысяч человек, живших в полупустом городе. Океан поглотил половину населения. В основном уходила молодежь, покидала семьи, отделываясь от всякой ответственности».

— А почему вы не пытались их удержать? — спросила, заикаясь, Зигрид.

«Потому что мы не являемся народом, у которого много законов и запретов, как у вас, людей с планеты Земля. У нас каждый может выбирать свою форму. Кто сказал, что человеческая телесная оболочка стоит выше остальных? Некоторые даже думают, что люди — лишь переходное состояние и что настоящий пик развития разумного существа происходит в океане. Мы никогда не пытались задержать тех, кто уходил на песчаный берег, против их воли».

Зигрид вспомнила одну из картин, показанных ей Кобаном. Вот он на следующий день после шторма идет по берегу, чтобы спасти пловцов, выброшенных волнами. Некоторые женщины, лежа наполовину в воде, до бедер еще оставались рыбами и выглядели странными, потерявшими сознание русалками, сломленными под ударами водяных пощечин. Кобан хватал их под руки и вытаскивал на сушу, чтобы они приняли человеческую форму с головы до ног. Как только солнце высушивало воду на их коже, происходило обратное превращение — чешуя исчезала, хвостовой плавник делился на две части, и появлялись ноги.

«Затем я ждал, пока они откроют глаза, — рассказывал тогда юноша. — По одному взгляду я мог сразу понять, поглотила ли рыбья оболочка все их воспоминания. Я обнимал их, как тебя, чтобы поддержать, передать им чувство доверия, чтобы они поняли, что не одни. Потом долго массировал их тело, таким образом внедряя в них основную информацию, которую проведенное в водных глубинах время стерло из их бедных голов. За сколькими выброшенными на берег я ухаживал! Некоторые называли меня „рыбьим доктором“, но благодаря мне они вновь становились людьми. Я делился с ними своими воспоминаниями, всем, что знал, я давал им возможность обкрадывать меня, копаться в закоулках моей памяти. И у кого-то из них возникало желание остаться на земле. И они вновь учились человеческой жизни. Эти люди, уже взрослые, были похожи на усталых младенцев, едва стоящих на ногах. Ну да, им ведь трудно было ходить. Знаешь, я думаю, что многие, кто потом вновь приходил на песчаный берег, поступали так из-за веса собственного тела. Из-за земного тяготения и трудности оставаться прямостоячим. Лишь на земле чувствуешь и осознаешь тяжесть своего тела. В воде оно никогда не тянет тебя вниз».

В этот момент Зигрид почувствовала страшную усталость. Тотчас же передача информации прекратилась. Но за те две-три секунды, пока падала в темный колодец беспамятства, девушка испытала ужасное чувство одиночества.

«Вернись! — попыталась закричать она. — Кобан, вернись… Я не могу больше жить без тебя!»

 

Глава 22



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-07-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: