Современные критики «Молота ведьм» снова и снова возвращаются к абсурдности утверждения, будто мужчин можно волшебным образом лишать пенисов. Предполагается, что такое попросту невозможно, а потому является дикой фантазией авторов книги. В действительности же не Крамер изобрел концепцию вызванной волшебством импотенции, ибо этот страх широко распространен в народных верованиях со времен античности и до наших дней. Свидетельства существования таких верований многочисленны [Bächtold-Stäubli 1934: 1014—1016; LeRoyLadurie 1981; Robbins 1997]. В английском языке существует технический термин для обозначения подобной практики — ligature, то есть «перевязывание» или «порча» (во французском — nouerl’aiguette; в немецком — Nestelknüpfen), ибо чаще всего наведение порчи осуществлялось путем завязывания узлов на веревке или шнурке, иногда сопровождавшегося произнесением различных заклинаний. Считалось, что половая сила жертвы тем самым магически «связывается» и будет оставаться в этом состоянии до тех пор, пока узлы не развяжут. В 1567 году демонолог Жан Боден записал свою беседу с женщиной в Пуатье, во время которой она рассказала, что существует больше пятидесяти способов завязать веревку узлом, чтобы вызвать импотенцию у мужчины или женщины, хотя обычно жертвой подобного заговора становился мужчина. Заклятия позволяли вызвать импотенцию, предотвратить зачатие и даже помешать мочеиспусканию. Согласно Бодену, эта пагубная практика была широко распространена в его времена даже среди маленьких детей [Bodin 1995: 98—101].
Как средневековое каноническое право, так и священники первых веков существования церкви признавали реальность порчи и предписывали средства от нее, хотя большинство и настаивало, что импотенция может иметь не только магические, но и естественные причины. Согласно каноническому праву, если имелись основания считать вызванную колдовством импотенцию постоянной, это могло стать основанием для аннулирования брака [Lea 1939, 1: 162—170]. В русле этой традиции в работах многих охотников на ведьм повторяется обвинение, будто ведьмы вызывают как у мужей, так и у жен разнообразные формы сексуальных расстройств [Lea 1939, 2: 933—936].
Чем «Молот…» отличается от большинства ученых трудов, так это тем, что в нем речь идет не только о мужской импотенции, но и о настоящем исчезновении мужского полового члена (или, точнее, иллюзии такого исчезновения). В трех приведенных Крамером случаях жертва переживает кастрацию не только метафорически, но и буквально (пусть и иллюзорно). Хотя в протоколах процессов над ведьмами аналогичные сообщения о краже пениса встречаются редко (см.: [Kieckhefer 1976: 60—61, 77].), подобные обвинения выдвигались.
Мужская импотенция — тема щекотливая, и авторы часто были вынуждены прибегать к эвфемизмам либо гиперболам, что усложняет задачу поиска сообщений о случаях именно оскопления, а потому две недавние статьи, посвященные народным верованиям в наведение порчи, называют эту практику «магической кастрацией» [LeRoyLadurie 1981] или «магическим оскоплением» [Robbins 1997], несмотря на то что в действительности речь идет об импотенции и «оскопление» является всего лишь метафорическим. Мужчине, ставшему жертвой импотенции, может быть неважно, утратил ли он лишь мужскую силу или сам детородный орган; травматично и то, и другое. Сам Крамер настаивает, что, даже если орган лишь сокрыт, а не по-настоящему отторгнут от тела, страдания жертвы столь же жестоки, как и при подлинном оскоплении.
Сходная путаница между буквальным и метафорическим оскоплением характерна для речи современных афроамериканцев, рассуждающих о вызванной колдовством импотенции. Например, многие информаторы, с которыми Гарри Хайатт беседовал о порче и других заклятиях, вызывающих импотенцию, использовали слово естество (nature) так, что его можно было понять либо буквально, либо в переносном смысле: «Я слышал о женщине, которая действительно отбирала мужское естество» [Hyatt 1978: 3971]; «…я сам таким образом потерял и вернул мужское естество» [Ibid.: 3985]. Один недавно описанный случай касается афроамериканца, обратившегося в кабинет неотложной помощи. Мужчина опасался, что его орган может втянуться в брюшную полость и в результате он умрет. Описывая этот случай, врачи предположили, что пациент ссылался на афроамериканские народные верования о колдовстве, и параллели между его словами и свидетельствами, собранными Хайаттом, это подтверждают.
Недуг, поразивший этого человека, известен врачам как «синдром генитальной ретракции» [Edwards 1984] или синдром коро [Campbell 1996: 391; Gelderetal. 1996: 179f]. С точки зрения психиатрии речь идет о «страхе или галлюцинации, будто половые органы западают в брюшную полость, с которым обычно связано убеждение, что, когда этот процесс завершится, больной умрет» [Campbell 1996: 391]. Хотя на Западе этот синдром встречается редко, он напоминает народные верования, широко распространенные в других частях света, в особенности в Юго-Восточной Азии, Китае и Западной Африке. На западе, где, как правило, не верят в существование подобного недуга, пострадавшие могут решить не обращаться за медицинской помощью, понимая, что к ним, вероятно, отнесутся скептически и свысока (как в описанном выше случае). Подобные соображения могут быть одной из причин отсутствия в Европе исторических свидетельств о краже пенисов. Подобно тому, как современные западные медицинские учреждения рассматривают синдром коро, скорее, как душевную болезнь (галлюцинацию), а не соматическое заболевание, так и автор «Молота ведьм» утверждает, что пострадавшие были «введены в заблуждение чарами». «Никогда ведьмами в действительности не отрываются эти органы, — писал Крамер, — они лишь скрываются обманом чувств от лицезрения и осязания» [Kramer, Sprenger 1971: 173]. Учитывая, что даже инквизитор проявляет скептицизм, неудивительно, что обвинения в наложении чар на половые органы отсутствуют в протоколах ведовских процессов.
В XV веке сам Крамер произвел эмпирический осмотр в исповедальне, когда молодой человек признался ему, что потерял пенис. В приведенном выше описании этого случая Крамер сообщает, что сначала не мог ему поверить, но затем добавляет: «Я убедился своими глазами, когда юноша, сняв платье, показал то место и я ничего не увидел» [Kramer, Sprenger 1971: 119]. В наши дни большинство врачей, столкнувшихся с жалобами, наводящими на мысль о коро, могут ограничиться поверхностным осмотром, поскольку с легкостью допускают, что речь идет о недуге, скорее, душевном, чем соматическом [Edwards 1984: 14—16]. Вовсе не будучи легковерным инквизитором (как можно было бы заподозрить), Крамер проявляет здесь по меньшей мере ту же степень практичности и непредвзятости, что и типичный западный врач.
Гнездо фаллосов
Несмотря на имеющиеся основания связывать рассказы Крамера о краже пенисов с народными верованиями европейского Средневековья, следующее за ними утверждение, будто ведьмы собирают множество живых пенисов и хранят их в птичьих гнездах, объяснить гораздо сложнее. Можно ли поверить в то, что поразительный, чтобы не сказать абсурдный, образ гнезда, полного живых фаллосов, был и в самом деле «повсеместно известен» (communisfamarefert), или он представлял собой лишь плод воображения инквизитора? Крамер утверждает, что многие наблюдали это явление (a multivisasunt) и что о нем много говорили. если эта идея была широко распространена в конце XV века, то где другие свидетельства ее существования?
Ключ к тайне скрыт в подборе слов. Крамер ясно дает понять, что украденные половые члены сохраняют жизнеспособность и хранятся в птичьем гнезде (nidumavium), где они едят овес или корм (velavenumvelpabulum). Иными словами, отделенные от тела, но живые пенисы описываются, как своего рода птенцы. Сколь бы странным ни представлялся этот образ, в западном фольклоре, смеховой культуре и искусстве пенисы часто ассоциируются с птицами.
Многочисленные просторечные наименования пениса в английском языке напрямую связаны с названиями распространенных птиц: петушок [6] (используется по меньшей мере с начала XVII века), птичка [7] (в Англии XIX века), канарейка [8] (Восточное побережье США) и кукушечка [9] (вариант петушка) [Baird 1981; Paros 1984: 34—35; Richter 1987: 54—55]. Иногда термин отсылает к совершаемым птицами действиям (например, долбоклюй [10] на юге США). В английском языке словосочетание dicky-bird, обычно подразумевающее любую маленькую птичку, иногда также служит сленговым выражением для обозначения полового члена [Partridge 1984: 305]. Та же самая ассоциация прослеживается в сленговых выражениях, имеющих отношение к мужской мастурбации (например, «душить цыпленка» [11]). Ассоциативные связи между мужскими гениталиями и представителями класса «птицы» существуют не только в английском языке, о чем свидетельствует испанское слово paloma («голубь или горлица»), итальянское uccello («птица») и немецкий глагол vögelin (производный от существительного «птица» (vögel) и буквально означающий «спариваться») [Paros 1984: 34—35]. В латинском языке слово passer («воробей») в просторечии означало «пенис» [Hooper 1985; Johns 1982: 70]. Английский глагол goose может также быть связан с образом птицы-пениса.
В западноевропейском искусстве птица-пенис также является распространенной темой с древности и до наших дней. Изображение крылатого фаллоса было очень распространено в Древнем Риме и появлялось на кольцах, подвесках и перстнях, которые мальчики обычно носили в качестве талисманов. Как и другие фаллические изображения, они, скорее всего, были призваны уберечь от сглаза. На некоторых рисунках пенисы одушевлены (например, пенисы с глазами, решительно атакующие изображения гигантских глаз) [Johns 1982: 62—75]. Однако существует множество других примеров, когда птицы-фаллосы появляются в откровенно эротическом и юмористическом контексте [Boardman 1992] [12].
В особенности интересен пример, относящийся к началу XV века, — близкий по времени к появлению «Молота ведьм». Это немецкая шкатулка: резьба на одном из боков изображает женщину, собирающую фаллосы с дерева, на котором множество фаллической формы «плодов» [Kohlhaussen 1928: 92]. В то время как в рассказанной Крамером истории отделенные от тел фаллосы спрятаны в гнезде на дереве, здесь они сами являются частью дерева. В эротическом искусстве с античности до наших дней существует множество параллелей образу фаллоса-плода или иного рода урожая, зачастую собираемого женщинами [Johns 1982: opp. 48; Kronhausen 1987: 39; Melville 1973: 208] [13]. Этот образ, с которым Крамер мог быть знаком, представляет собой еще одну параллель мотиву гнезда пенисов.
Изобилие крылатых фаллосов и птиц-пенисов в западноевропейском искусстве, языках и фольклоре позволяет допустить, что Крамер мог быть прав, заявляя, будто о гнезде пенисов «известно повсеместно». Оказывается, что он ничего не изобретал, а комментировал то, что существовало в народном воображении его времени (хотя он, возможно, преувеличил распространенность мотива, утверждая, будто гнездо пенисов «многие видели»).
Наконец, иные культурные факторы могли повлиять на решение Крамера повторить рассказ, в котором мужские гениталии оказываются во власти ведьм. Собирающие пенисы ведьмы относятся к своим пленникам двояко. С одной стороны, тот факт, что они накапливают множество фаллосов, а затем присматривают за этими «птичками» и кормят их, выдает обуревающее ведьм желание. В то же время из рассказа Крамера видно, что женщины обладают абсолютной властью над своими беспомощными, отделенными от тел подопечными. Более того, каждая ведьма, собирающая пенисы, тем самым должна быть ведьмой, кастрирующей своих жертв. Исторические свидетельства показывают, что фаллосы собирают не женщины, а мужчины, которые обычно оскопляют врагов во время военных действий [Panati 1998: 483— 484] [14]. Но в «Молоте…», как и в наше время при синдроме коро, страх кастрации связывается с женщинами: ведьмами, опасными лисами-оборотнями или мстительными духами женщин, умерших в родах. поскольку «Молот…» был первым сочинением, в котором колдовство определялось как именно женское преступление, сексуальные страхи и враждебность, являющаяся неотъемлемой частью идеи о женщине, волшебным образом кастрирующей мужчину, не могли не привлечь внимания Крамера. Итак, рассказ о гнезде пенисов вовсе не является необъяснимой странностью: его можно рассматривать, с одной стороны, как отражение простонародных представлений, связывающих пенисы с птицами, а с другой, — как парадигмальное выражение мизогинной сексуальной динамики, бывшей фоном европейской охоты на ведьм.