В середине выступления на сцену под видом восхищений публики ринулись молодчики из охраны Громякина и завалили ее ворохами живых цветов, что заметно оживило дежурное мероприятие, тем более что в спешке дюжие мордовороты затоптали небольшой пикет демократической молодежи, скромно стоящий у входа на сцену с плакатов "Дело Ельцина живо и будет жить!"
Я вся извертелась, пытаясь привлечь к себе внимание вождя, орала "Браво, Громяка!" так, что чуть не надсадила глотку, но наконец мои старания увенчались успехом. Оратор прервался на полуслове, на эффектной фразе: "Все ограбленные граждане, коих хоронят сегодня в целлофановых мешках без тепла и электричества, однозначно" - прервался и несколько секунд разглядывал меня прищурясь, но кажется узнал: по лицу скользнула непонятная гримаса, то ли радости, то ли отвращения. В ответ я запустила на сцену галочку с запиской, один из телохранителей перехватил ее на лету и передал шефу. В записке было сказано: "Люблю. Надеюсь. Важное коммерческое сообщение. Прошу аудиенции".
Громякин кое-как закончил фразу о бедолагах, похороненных в целлофановых мешках, призвав их тоже вступать в его партию, и одновременно прочитал записку. Прочитав, пальцем ткнул себе за спину, что я расценила как приглашение. За кулисами ждала долго, но не скучала, потому что проникла в комнату, где был накрыт богатый стол, по всей видимости, для прощального фуршета. Пока вождь общался с нацией, за столом пировала челядь, причем пила и жрала на удивление нагло. Какие-то снулые мужчины средних лет, раскрашенные пожилые дамочки, несколько девиц-манекенщиц, которых Громяка повсюду таскал за собой, видимо, таким образом ненавязчиво демонстрируя свою мужскую удаль. Я взяла банан и скромно присела в сторонке у стены. Тут же ко мне присоседился один из свиты, со стаканом водки в руке. Дебилистый такой, лет сорока.
|
|
- Кто такая? - спросил с гонором. - Почему не знаю? По тону - из охраны. Охрана Громякина из всех охран, если брать знаменитых авторитетов, выделялась своей невменяемостью. Об этом я где-то читала. Или слышала по телеку, не помню.
- Меня лично пригласил Владимир Евсеевич, - гордо ответила я.
- Когда пригласил? Чего-то я не в курсе.
- Вы что, у него вроде няньки?
Замечание дебилу не понравилось, он грубо потребовал:
- Покажь документы, острячка.
Говорил громко, чего стесняться, все свои. Со стола оглядывались. Дамочка в макияже под нимфетку покачала язык: дескать, влипла, голубушка! Не споря, я отдала дебилу элегантное удостоверение "Купидона", где значилось, что я генеральный директор фирмы.
- Какой "Купидон"? - уточнил дебил, отхлебнув водку точно так же, как пьют апельсиновый сок - двумя-тремя маленькими глотками.
У меня аж в кишках скрипнуло. Я вот сколько пью водяру, а так к ней по-настоящему и не привыкла. Всегда стараюсь проглотить побыстрее и чем-нибудь заесть. У самой лучшей водки, к примеру у шведской, есть какой-то настырный рвотный привкус.
- Где стриптиз-бар, что ли?
- Сами вы стриптиз-бар, - обиделась я. - Международный экспорт. Лизинг и клиринг. Понятно?
- И чем торгуешь?
- Что же вы такие любопытные? - возмутилась я, но не забыла со значением облизнуть банан. - Какое вам, собственно, дело?
- Не горячись, девушка. Может, босс тебя и пригласил, но ежели что случись, с кого спросят? С Калистрата и спросят.
|
|
- Калистрат - это вы?
- А то сама не видишь?
- Что же может такого случиться, господин Калистрат? Съем я вашего Громяку?
- Всяко бывает. Купидоны вроде тебя попадаются шустрые. На личике не написано, что у тебя на уме. Так что придется пройти со мной.
- Куда еще?
- Неподалеку. Вон в ту дверцу.
Провожаемая сочувственными смешками, с недоеденным бананом в руке, я проследовала за Дебилом в смежную комнату, где он быстро и умело, произвел милицейский шмон. Обследовал сумочку, а также облапал всю меня сверху до низу. Я предупредила:
- Не сопи, Калистрат. Ничего не выйдет. Не про тебя ягодка.
Дебил не обиделся.
- Эх, барышня, одно баловство в голове. Хотя честно скажу, изюминка в тебе есть. Вона какие сиськи нарастила в ладонь не захватишь.
- Спасибо за комплимент.
- На здоровье. Учти и то, наш барин не жадный, иной раз и нам с его стола обламывается. Так что не зарекайся.
Едва вернулись в общий отсек, в зале вторично грянул гимн Советского Союза, и спустя минуту в комнату вбежал Громякин, со вздыбленными кудрями, распаленный, измазанный помадой. При его появлении свита в едином порыве вскочила на ноги и вытянулась по стойке "смирно". Вождь бухнулся в кресло, принял поданный услужливой рукой фужер вина и лихо, единым духом опрокинул.
- Фу-у, приморился маленько... Прошу садиться, господа. Вы же знаете, не люблю церемоний...
Вместо того чтобы последовать любезному приглашению, половину пировальщиков будто ветром сдуло: за столом осталось шесть-семь человек, включая Калистрата. К ним Громякин обратился с маленькой речью:
|
|
- Что ж, братцы-кролики, народец у нас все чудней становится. Иной раз диву даешься, до чего туп. Тупее тупого. Чего не дай, все проглотит и еще поблагодарит. Любое дерьмо. Главное, чтобы обертка нарядная. Реформу проглотил, Елкина терпел, трупом лежит у ног злодеев, а побренчи над ухом побасенкой, вскочит и заорет от радости. Не в укор говорю - с благоговением. С таким народом мы любую Европу разнесем вдребезги, только прикажи. Не везет россиянам с управителями, вот в чем беда. Ничего, мы это дело скоро поправим.
Под почтительный, негромкий гул домочадцев, жадно внимающих каждому слову, уперся в меня взглядом. Икнул, поманил пальцем.
Я приблизилась танцующим шагом, как на подиуме.
- Молчи, сам скажу, кто такая... Олькина подруга. Фирма "Купидон". Надька Марютина. Угадал?
С этим человеком могла быть только одна правильная линия поведения - глубокое и постоянное восхищение. Ничего сложного. Чеши за ухом, как пса, и он твой.
- Поразительно! - Я натурально зарделась. - У вас, Владимир Евсеевич, феноменальная память.
- Как тебе мое выступление?
- Забирает до печенок. Кончить можно невзначай.
- Смело отвечаешь, но в точку. Что про народ сказал, согласна?
Я присела на стул рядом с ним.
- Я, Владимир Евсеевич, согласна со всем, что вы говорите. И так уже семь лет подряд. Как только в возраст вошла. Вы же мой кумир.
Наши взгляды соприкасались: его, грозный, должный выражать неодолимый мужской напор, и мой, робкий, овечий. С удовлетворением вождь откинулся в кресле, протянул руку, в ней тут же оказался новый фужер с вином.
- Так что же привело тебя ко мне? Какая срочная надобность?
Я растерянно повела глазами: дескать, мы же не одни. Громякин расхохотался:
- Брось... Тут лишних ушей нет. Это все мои друзья, лопушки мои любимые...
Для подтверждения привлек к себе ближайшего лопушка, коим оказался пухленький господинчик с розовой лысинкой, ласково ущипнул за щеку. Господинчик мерзко захихикал.
- Ваши, да. Но не мои. Извините, Владимир Евсеевич, есть секреты, которые не принадлежат мне одной.
- Кому же принадлежат? Гаденышу шепелявому? Калистрат, что за девица? Не подосланная?
Калистрат, чуть не подавившись водкой, отчеканил по-военному:
- Никак нет, господин полковник. Самолично снял досмотр. Бесхитростная она, хотя лживая. Вождь глубокомысленно кивнул.
- Вечером свободная?
- Это вы мне? - уточнила я, потому что в этот момент он выковыривал ногтем соринку из фужера.
- Кому же еще? Не Калистрату. Про него я все знаю.
- Если хотите куда-то пригласить, для вас я всегда свободная, - ответила на одном дыхании.
- Особняк на Самотечной знаешь?
- С закрытыми глазами найду, если надо.
Поглядел укоризненно.
- Что-то мне, Надюха, настроение твое шутливое не нравится. Кабы после плакать не пришлось... Хорошо, будь к десяти вечера. Но без всяких сопровождающих.
От смущения я потупила очи. Над столом пронесся завистливый шепоток.
...Все складывалось примитивно, по схеме "ходки на одну ночь", но как я понимала, это было не совсем то, чего ожидали Ляка и Ганюшкин. А чего, собственно, они от меня ожидали? Чтобы Громяка "заторчал" с первого захода и ни с того ни с сего начал плясать под мою дудку? Но это же смешно. Такого не бывает. Трезво рассчитывая свои возможности, я могла надеяться, что, приложив старания, охмурю пожилого извращенца настолько, что он внесет меня в список своих утешительниц наравне с круглозадыми мальчатами, но не больше того. Что не удалось Иванцовой, не удастся никому. Она во многом меня превосходит, и, наверное, какое-то время политический громила ходил по ее указке, зато теперь ее активно сливают, и можно только молиться, чтобы не окончательно перекрыли кислород.
Я присмотрелась к Громяке. Суть в том, что он тоже измененный, причем его измененность еще страшнее, чем у других измененных, которые сначала были людьми, а потом превратились в зомби. Его измененность вместе с ним родилась, она в его природе, и главный ее признак - это отношение ко всем остальным людям, к мужчинам и женщинам, как к мусору. Они все там наверху такие, Громяка еще не самый отпетый. Их нутро пожирает ненасытный червячок-вампирик, считается, имя злобному сосуну - жажда власти, но я думаю, его зовут по-другому. Жажда власти, денег, утех и все прочее - это человеческие страсти, они свойственны многим и необязательно делают из человека чудовище. А вот то, что зудит в печенках у таких, как Громяка, и заставляет их обращаться с людьми как со скотом, глумиться, грабить и лицедействовать, стремясь к неведомой цели, - это родовая мета дьявола, если говорить языком моей бедной матушки, свихнувшейся на чтении эзотерических книжонок. Мы разные существа и живем в разных мирах. Он проглотит меня мимоходом, не заметив, что проглотил, и я даже укусить его не успею.
Из офиса дозвонилась Вагине и высказала ей эти соображения, естественно, еще более упрощенно.
- Пригласил в притон на Самотеку, - доложила я. - Хочет трахнуть в извращенной форме. Если это входит в мои обязанности, я готова. Сколько с него заломить? Или дать на халяву?
Вагиночка поздравила с почином и спросила:
- Что-то тебя еще беспокоит, прелесть моя?
- Я с ним не справлюсь. Волки не приручаются. Ей не надо разжевывать, сразу усекла, о чем речь.
- Ошибаешься, милочка. Он не волк. Раздухарившийся совок, разжиревший от зелени. Вот и все. Вспомни, как легко подмахнул контракт.
- Чем Иванцова плоха? Она с ним сто лет. Знает, как облупленного. И контракт он не мне, а ей подписал. Скоро они обвенчаются.
- Про Иванцову забудь.
- Как забудь? Она все же моя подруга. В школе вместе учились. Если вам не угодила...
- Надин, заткнись! - В голосе ледяные нотки, словно змея прошуршала в мокрой траве, - Пожалуйста, оставь свои бабские штучки. Это бизнес. Говорила тебе, время пошло. От тебя и от меня больше ничего не зависит. В одном могу успокоить: с Громякой работаешь не ты одна. Он обложен со всех сторон, никуда не денется. У тебя роль важная, но не центральная. Не заносись чересчур.
- Куда мне заноситься, не до жиру... Ляка, ты меня просто не слышишь. Я не справлюсь, понимаешь? Употребит как подстилку и выкинет вон.
- Ошибаешься, милочка. - Голос потеплел. - Повторяю, тебе помогут.
- Раздеться я сама сумею.
- Глупышка ты еще, Надин. Так и не поняла, кто у тебя за спиной. Не должна говорить, но скажу, чтобы не мандражила. Зверюге дали определенный настрой. Он натаскан на твой запах. У него заранее стоит и всегда будет стоять. Сама удивишься, какой он мягонький, пушистый, послушный медвежонок. Игрушечный, Надь. Все эти возомнившие о себе вшивые политики на самом деле разлуке лягушки из папье-маше. Вопрос лишь в том, кто раздувает. Ты, милая Надин, стеклянная трубочка, через которую в него закачают нужную информацию. Ну что, успокоилась?
- Если это так просто, почему не обойтись велосипедным насосом.
- Все, ты меня достала, дорогая. Ночевать останешься у него, утром позвонишь. Чао бамбино! - и соскочила с провода.
День прошел смутно. Приходили нищие, но их Лепехин выгнал пинками. Зинаида Андреевна принесла на подпись какие-то "сметы реконструкции", что уж вовсе отдавало чертовщиной. Какая реконструкция? Чего? Потом возник конфликт между ней и Вадюшей, который посмел появиться с накрашенными губами и подведенными глазами. Вадюша, кажется, уже забыл про Мосла и прилагал все усилия, чтобы обратить на себя внимание сменщика. Думаю, шансов у него еще меньше, чем с Мослом. По сравнению с Георгием Сидоровичем тот был настоящим мужиком, хотя и раздвоенным. А этот, ящеровидный, вообще ни с чем несообразный. То наглел, то начинал лепетать о каких-то мадагаскарских кроликах, которых некому на даче кормить. На меня больше не нарывался: угроза пожаловаться папочке подействовала сокрушительно. Зато отыгрывался на бухгалтерше и Вадюше. Сто раз на дню обещал им поломать ноги, вырвать зубы и выколоть глаза. Причем без всяких причин. Зинаида Андреевна отвечала достойно, в том смысле, что еще неизвестно, кто кому чего вырвет, а Вадюша от ужасных посулов возбуждался и трепетал. Короче, в цирк не ходи. Когда Лепехин расправился с двумя бездомными старушками, забредшими за милостынькой, я не выдержала, попеняла ему:
- Что же ты такой свирепый, Жорж? Прямо как маньяк какой-то. Ведь несчастные женщины в матери тебе годятся. Не от хорошей жизни побираются. Тебе чего, жалко рублик дать?
- У меня матери нету, - ответствовал с гордостью. - От калик перехожих вся зараза. И СПИД, и ползучий триппер, и все такое. Телек надо смотреть, гражданочка Марютина. Там люди не дурнее нас. К ним весь западный мир прислушивается.
- Что же они советуют нищих ногами бить?
- Бить не бить, а избавляться надо. - Тут он весь раздулся в непомерном умственном усилии и важно добавил:
- Это, Марютина, как прошлогодний снег. Пока не сойдет, земля не родит.
Дальше разговаривать было бессмысленно, но я спросила:
- Откуда же ты взялся такой, Георгий Сидорович? Рaз у тебя даже матери нету.
- Откуда и все, - ответил ящер. - Рыночник я. По-научному, бизнесмен.
Весь день ждала весточки от Сидоркина. Наши поцелуи ничего не значили. Мало ли кто с кем лижется по настроению. Добрый сон приснился и растаял поутру. Наверное, я не сумела ничего ему толком объяснить, только отпугнула своими клонами. Я сама в них то верила, то нет, хотя видела своими глазами. А чего ждать от секретного агента... Принял за шизу и думать обо мне забыл. "Антоша, ау! Услышь меня, милый. Если я выдумала клонов, если я шиза, то ведь "Купидон" существует на самом деле, и "Дизайн-плюс" существует, и Гай Карлович правит бал, и Громяка лезет в президенты, и людишками торгуют, как пряниками с лотка. Разве всего этого мало, чтобы привлечь ваше внимание, мистер?"
По-чудному устроено женское сердце. Я прекрасно сознавала, какая опасность мне грозит, ночное предупреждение еще саднило и горело внизу живота. Еще раз споткнусь - и за мою жизнь никто не даст ломаного гроша. И если не споткнусь, то же самое. Используют и спишут за ненадобностью, как Мосла. Зачем им амбициозная красотка с длинным языком? Или с коротким, не имеет значения. Таких, как я, в большой игре всегда списывают после первого кона. Олька Иванцова может в этом сомневаться, но не я. Я трезвая девочка и много чего повидала. В Москве жить - по-волчьи выть. Однако никакой вой не поможет, когда ты уже на мушке. И вот понимая все это, пережив ночной налет, я перестала бояться. По-настоящему меня волновало, лишь какое впечатление я произвела на секретного агента: полной идиотки или девочки с небольшим приветом?
К десяти, как ведено, явилась в особняк на Самотеке, про который всей Москве известно, что здесь Громяка устраивает партийные оргии. Про это писали в газетах, и по ночным каналам показывали срамные пленки. Отмороженные жители ближайших улиц бомбардировали жалобами инстанции, вплоть до прокуратуры, требуя закрыть притон: якобы невозможно спать по ночам из-за взрывов, пальбы праздничных фейерверков и истошных воплей истязаемых жертв. Однажды, выступая в передаче "Закон и порядок", Громяка изошел до объяснений. Сказал, что имеет полное право как ободный гражданин в свободной стране проводить на своей территории репетиции региональных выборов, и с привычным пафосом добавил, что недобитые коммуняки, клепающие смехотворные челобитные, могут ими утереться: им никогда не удастся повернуть Россию вспять. К коммунистам почему-то причислил и Чубайса с Новодворской.
В особняк я приехала в сопровождении почетного эскорта - мотоциклисты в масках и джип "Чероки": после вчерашней самоволки меня пасли плотно. Трое молодчиков даже намерились войти со мной внутрь трехэтажного здания, но их отсекли у ворот. До рукопашной, правда, не дошло. Офицерик в десантном камуфляже предупредил, что если будут наглеть, положит всех, к чертовой матери, на асфальте, и мои эскортники, поворчав, отступили.
Владимир Евсеевич принял меня в неприхотливой обстановке. Лежал на краю бассейна на полосатом матрасе, а две смазливых девчушки в бикини делали ему массаж: растирали кремом и умело пошлепывали. Громяка тихонько урчал от удовольствия. В таком виде он был похож на тюленя, с такими же статями, но, пожалуй, покрупнее. Рядом стоял столик с напитками и фруктами. Все как в лучших домах. С балкона надзирали за происходящим двое парней в плавках с автоматами в руках. Увидев меня, Громяка приподнялся на локтях, веско распорядился:
- Раздевайся - и ныряй. Поглядим, какая ты в натуральном естестве.
Он был сильно пьян, но я послушно стянула через голову платье. Стесняться нечего: цену своей фигурке я знала.
Громяка поманил меня пальцем. Я подошла и села, опустив ступни в теплую, прозрачную воду.
- Ничего, вид товарный, - заметил он одобрительно. - А что это у тебя живот синий?
- Новая мода. Говорят, возбуждает.
- Ага... Чего только не выдумают, сволочи... Так какое у тебя коммерческое предложение? Или просто для зацепки написала?
На этот вопрос ответ я приготовила заранее:
- Владимир Евсеевич, будете смеяться, но есть вещи, о которых я не могу говорить в присутствии посторонних лиц.
- Кто здесь посторонние? Вот эти, что ли? - Он ловко прихватил одну из массажисток за бочок, и та блаженно пискнула.
- Хотя бы в присутствии слуг.
- Осложняешь, Надюша... Правильно имя запомнил?
- Если бы вы знали, как мне это лестно.
- Ладно, ныряй, подмойся - тебя проводят куда надо. Без слов я соскользнула с бортика. Окунуться приятно, даже если за тобой наблюдает Громякин. Но он не наблюдал. Когда я, переплыв десятиметровый бассейн, оглянулась, его уже не было. И массажисток не было, и горилл на балконе. Побултыхавшись в одиночестве минут десять, я выбралась на сушу, растерлась большим махровым полотенцем, натянула платье на мокрые трусики. Потом выпила бокал красного вина и съела розовый персик, выкурила сигарету и уже начала думать, что обо мне забыли, но тут появилась странная фигура в смокинге (рожа знакомая, тоже мелькала на экране, из ближней свиты) и, нелюбезно буркнув:
"Следуйте за мной, сеньорита!" - отвела меня на второй этаж к дверям из мореного дуба.
- Вам сюда.
Безусловно, это была спальня вождя. Огромная, как взлетная полоса, кровать, застеленная ярчайшим покрывалом, множество зеркал, камин со встроенным баром, медвежья шкура на полу. Все предназначено для богатой, комфортной любви. Не успела толком оглядеться, появился хозяин, облаченный в бухарский халат. Хмурый, чем-то недовольный. Ноги босые и волосатые.
- Садись, чего стоишь? - подтолкнул к креслу у камина. Сам опустился в такое же напротив. - Ну? - повторил нетерпеливо. - Что за коммерческое предложение? Только без туфты.
- Владимир Евсеевич, если Иванцова узнает, она меня убьет.
- Тебе кто Иванцова? Сестра? Нянька?
- Вместе учились... Через нее я в вас и втюрилась.
- Как это? Поясни? - закурил, нервно поводил плечами, словно чесалось между лопаток.
- Обыкновенно, Владимир Евсеевич. Женщина ведь любит ушами. Олька рассказывала про вас... Какой вы велики, могучий гений. Какой изобретательный нежный любовник... Ну вот... Я и спеклась.
Громяка довольно долго, пристально меня разглядывал. Если у него был настрой, о котором говорила Вагина, самое время ему проявиться.
- Ну-ка, налей нам из той бутыли, - показал на каминную полку.
Это был бурбон. Меня от него воротило, как от водки. Но сейчас не время кочевряжиться.
- Вам со льдом или как?
- Со льдом пьют поганые америкашки. Мы выпьем по-русски, тепленькую... Значит, это вся твоя коммерция? Подставить передок?
- Не совсем... - Я смотрела на него жалостливым взором, грея в руке хрустальную рюмку. - Но суть именно в том, что пропала я, Владимир Евсеевич. Пожалейте сироту. Понимаю, вам ежедневно объясняются молоденькие поклонницы, но со мной такое впервые. Я...
Он уже выпил и поднял руку.
- Погоди тарахтеть. Расскажи сперва, как спуталась с гнидой Ганюшкиным. Это же мразь. Они Россию взнуздали, как девку продажную.
Тут я сплоховала, возможно.
- Владимир Евсеевич, вы тоже подписали с ним контракт.
Реакция была мгновенной и резкой.
- Ты со мной не равняйся, шалава. Я деньги у всех беру, в том числе и у этого подонка. Важно, не кто дает, а куда они идут. Пойди у народа спроси, кто есть кто. Народ тебе ответит. Постыдилась бы сравнивать, засранка!
Самое удивительное, он говорил искренне, проникновенно. Или это великий актер, или... Но я тоже не лыком шита.
- Я докажу, Владимир Евсеевич.
- Что докажешь?
- Свою преданность докажу.
- Каким же образом?
- У меня на Ганюшкина сведения есть. Жизнью рискну, а вам предоставлю. Только не гоните.
Вождь задумался, машинально передал рюмку, и я ее заново наполнила.
- Это интересно, коли не брешешь. Что же за сведения такие?
Я импровизировала, потому выдала несусветное:
- Все думают, он народный заступник, олигарх, а на самом деле он обыкновенный гермофродит. У него яйца отрезанные.
- Врешь?! - в изумлении вождь выкатил глаза и стал еще больше похож на тюленя. - Как отрезанные? Откуда знаешь?
- Сама видела. Правда, на фотке. Он с девочками не спит. Громяка проглотил бурбон, глаза подернулись желтизной, заискрились.
- Коли не врешь, премию получишь. В сущности, это меняет политическую карту России. Даже если врешь, хорошо. Зачем нам гермафродит? Гермафродит нам не нужен. У нас не Америка. Нам подавай нормального бисексуала, с деревянным колом. На педиков мода уходит. А кто, говоришь, ему яйца отрезал?
- Вроде от природы такой. Гомункул. Но есть другая версия. Яйца турки оторвали, с которыми хороводится.
- Конкретно этих турков знаешь?
- Откуда, Владимир Евсеевич? Когда случилось, я еще в горшочек писала. Я же молоденькая.
- Фотку сможешь достать?
- Попробую... Для вас, Владимир Евсеевич, жизни не пожалею. Но люди, у которых пленка, очень опасные. И цену, конечно, запросят ломовую.
- Ну-ка, плесни еще.
Ох, зачастил вождь, не к добру это. Налила, не жалко. Громяка задумчиво выпил.
- За ценой не постоим, стоит того Какая все-таки грязь! Вот они, Надюха, наши демократы хреновы, американосы вонючие. Яйца оторватые, туда же, лезут землю делить. Ничего, мы им скоро ручки укоротим. Какая бомба, Надя, какая бомба! Да коли получится, озолочу. Первой советчицей будешь. В свиту включу. Фавориткой сделаю.
- Ой! - смутилась я. - Как же Оленька? Неловко как-то.
- Об ей не думай, вчерашний день. Раз на откровенность пошло, скажу тебе так. Иванцову давно пора осадить. Вознеслась чересчур. Норов кажет. С вороньем пугается. Духовности ей не хватает, вот в чем беда. И тельцем ты вроде посвежее.
Что дальше было, описывать подробно не стану. Но до конца не сдюжила, совершила ошибку, которую не поправишь. И виноват во всем секретный агент, его присутствие во мне. Так хорошо все складывалось, так удачно придумала с гермафродитом... Забалдевший Громяка, я чувствовала, оттаял, потянулся наконец на манок. Хлопнул в ладоши - и в спальню влетели две обезъяны, точно такие как сидели на балконе. Но без автоматов, зато растелещенные, в одних плавках. Я сразу поняла, к чему идет. Схема известная. Громяка важно разъяснил, налив себе бурбона уже в стакан.
- Так положено, Надюха. Сперва ребятки пену снимут после я приступлю. Возражать не станешь, надеюсь?
- Как вам угодно, - пискнула я.
Да и что возражать, обычная работа, рутина, не такое проходили. Все стерпела без надлома: сопение обезьян, их яростное внедрение, немотивированную грубость (как же без капельки садизма?), но потом, когда Громяка выставил помощников за дверь, и сам навалился тюленьей тушей, жалобно похрюкивая, сплоховала. Захохотала как полоумная.
- Ты чего? - не понял Громяка. - Щекотно, что ли? Багровая рожа нависла низко - и на ней выпятилась сизая губа с капелькой бурбона. Я подняла голову, дотянулась и прокусила резиновый ошметок насквозь.
БУНТ
На другой день, прямо из дома привезли на правеж к Ганюшкину. Куда, не знаю. Везли в закрытом фургоне, голову чем-то замотали. Похоже, какой-то офис. Обычный кабинет с казенной обстановкой, не слишком богатой. Примерно такой же, как у меня в "Купидоне". Сначала со мной беседовал невесть откуда взявшийся Дилавер. Цокал языком, стыдил, укорял - я его почти не слушала. Во мне еще с ночи, когда побитую привезли домой и выкинули возле подъезда, укрепилось стойкое ощущение близкого исхода. Под стенания и всхлипывания мамочки я выпила грамм триста коньяку - и теперь не испытывала ничего, кроме кошачьей ярости. Именно кошачьей, потому что так ощеривается кошка, окруженная лающими псами.
- Ая-яй, какой непослушный, плохой госпожа! - крутил башкой турок, - Зачем все испортил? Себе испортил, людям испортил. Чего не хватало? Счет шел, деньги шел, живи радуйся. Стихи читал вслух. Душа нежный, как у розы. Зачем укусил губу человеку? Он тебе ничего плохого не делал.
- Заткнись!
Мне было так скверно, что и ругаться не хотелось. Боялась, что подохну и не увижу секретного агента, не сумею объяснить ему что-то очень важное для нас обоих.
- Хочешь сказать, меня не любишь? Тоже губу укусишь?
- Вообще все откушу, только сунься. Вонючка кривоногая.
- Ая-яй, какой стал вредный госпожа! Чужие слова говоришь, не свои слова. Зачем дразнить Дилавера. Дилавер тебя любит? Он любит чистый девочка, а не с дерьмом в башке.
Еще пришел господин в белом халате, по-видимому врач. Проверил давление, осмотрел ушибы. Хотел сделать укол тазепама, но я послала его так далеко, что он, бедняжка, выронил шприц.
Потом пожаловал сам Ганюшкин. В этот раз, подавленная но не сломленная, я с особой остротой ощутила, что этот человек несет в себе еще больше воплощений, чем Мосол. От того, кого я помнила по первой встрече, не осталось ничего, кроме подвижного носяры и тусклого, демонического блеска глаз. Цвет лица переменился со свекольного на благородно-синеватый, улыбка "добрая", как у коршуна, и движения плавные, завораживающие. Я вспомнила, что от кого-то слышала (возможно, от Ольги), что в прежние времена, до рынка, у него имя было другое, звали его Герник Самсонович, и работал он завкафедрой в секретном институте. Но также общеизвестно, что нынешний великий магнат при коммунистах томился за колючей проволокой вместе с писателем Курицыным и имел уважительную кличку Бухгалтер. Доктора он шуганул, а турок Дилавер как сидел, так и остался сидеть в кресле, все так же сокрушенно покачивая сияющей лысиной, разбрасывающей по кабинету солнечные зайчики.
- Что же ты натворила, непутевая? - ласково, как к сиротке, обратился ко мне Гай Карлович. - Испортила песню, дурашка. Какая карьера открывалась, с неба прямо в Руки золотой шар упал, и что в итоге? В итоге имеем разбитую мечту и горькие слезки. Надо тебе это было?
- Госпожа надсмеялась над чувством абрека, - трагически пожаловался Дилавер. - Не оценила бескорыстный лубовь.
Я потянулась в кресле, проверяя, слушаются ли руки ноги. Прибежавшие на крик опричники Громяки все же качественно меня отметелили и забили бы насмерть, если бы он не остановил. Почему остановил, не знаю.
- Чего молчишь, сказать нечего?
- Я старалась, но всему есть предел. Ваш Громяка садист и извращенец.
- Ах вот оно что! - Гай Карлович насмешливо сощурился, повел носярой в сторону турка. - Приятно вас удивлю, господин Дилавер. Наши московские шлюшки все исключительно голубых кровей и занимаются сексом по-благородному, как тургеневские барышни. Таков непреложный факт.
- Стихи вслух читали, - заунывно протянул турок, холящийся, похоже, в затяжном трансе.
- Хорошо, - вернулся ко мне Ганюшкин. - Допустим, я уважаю ваше редкостное целомудрие, барышня, но зачем вы изуродовали лидера партии? У него теперь заячья губа образовалась. Конечно, это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
- Я тоже спрашивал, - поддакнул турок. - Госпожа не хочет отвечать.
- Погорячилась, - признала я. - Но не жалею. Хоть кто-то наказал эту тварь за ее мерзкие штучки.
- Наказал, да, - согласился Ганюшкин. - И тебя накажут, дитя мое. Каждому, как говорится, будет воздано по заслугам... Но уж чего совсем не пойму, кто тебя надоумил про гермафродита? Представляете, господин Дилавер, эта дамочка распространяет слухи, что вы со своими побратимами лишили меня наиважнейшей части мужского естества. Каково?