РЕКОГНОСЦИРОВКА НА МЕСТНОСТИ




 

Июль устоялся жаркий, без дождей. Хосписный дворик парил, как плывущий по волнам "Летучий Голландец". Иванцов в беседке поджидал писателя Курицына, с которым сговорились за завтраком поиграть в плевки на интерес. Кто дальше плюнет, тот выигрывает: дает полновесный щелбан. Анатолий Викторович легко переигрывал натужного, амбициозного пузана, но самолюбие не позволяло писателю признать поражение. Накануне доигрались до того, что на лбу Курицына от множества щелбанов выросли два пунцовых рога, но он опять намеревался взять реванш.

В беседку заглянула блондинка с желтыми волосами, с глазами как два зеленых леденца. Он помнил ее смутно. Кажется, ее звали Надин, и кажется, между ними что-то было, какая-то связь. Точнее не мог сказать. Лечение привело к тому, что впечатления, события, давние и близкие, лица, родные и чужие, смешались в одну кучу, при этом сны и реальность часто менялись местами, было почти невозможно отличить одно от другого. Он все больше ощущал себя участником праздничного телевизионного шоу и в ожидании сказочного приза, который непременно выпадет на его долю, наслаждался каждой текущей минутой. И ничуть не удивился, когда главный врач хосписа, блистательный Герасим Остапович Гнус, сообщил по секрету, что его личная программа выздоровления близка к завершению и, возможно, скоро он станет отцом-основателем колонии россиянчиков-интеллектуалов. Говоря это, Гнус поощрительно Улыбался, и от какого-то возвышенного умиления Иванцов Упал на колени и поцеловал доктору руку.

Блондинка тоже его узнала, но уточнила:

- Вы ли это, Анатолий Викторович?

- Кому же еще быть? - Иванцов на всякий случай оглянулся себе за спину. - Я и есть.

- Можно посижу с вами минутку?

- Отчего же, пожалуйста. Места не купленные. Даже рад. Блондинка впорхнула в беседку и уселась напротив, развратно расставив ноги, нагнувшись, уперев руки в колени. Поза соблазнительная, ничего не скажешь... Иванцов старательно пытался вспомнить, что же такое связывало его с этой девицей. Были ли они любовники или нет? Скорее всего, нет. Его постоянная сожительница мойщица Макела обладала необузданным эфиопским нравом и вряд ли позволила бы им сойтись. Из ревности она свою лучшую подругу, тоже мойщицу, Настю чуть не забила до смерти. Но полностью исключать вариант любовной связи с зеленоглазой наядой нельзя. Не случайно она держится так вольно. В хосписе поощрялись абсолютно раскрепощенные отношения между полами. Все здешние женщины были легкодоступны, не корчили из себя недотрог, а мужчины по мере сил и возможностей старались им угодить. Тон, конечно, задавал неутомимый Чубайс как стопроцентный янки, но и другие от него не отставали. Да что там, даже старенький писатель Курицын однажды у всех на виду, чифирнув за ужином, изнасиловал официантку Раю. Правда, после этого его поднимали с пола с помощью пожарного брандспойта.

- Никак не получается? - усмехнулась девица.

- Что? - не понял Иванцов. - Что не получается? У меня все получается, - и некстати добавил:

- Я ведь господина Курицына дожидаюсь, но он, однако, запаздывает.

- Он не придет.

- Как не придет? - возмутился Иванцов. - Мы договаривались, у нас матч. Как можно не прийти?

- Его увезли на промывание. Уважаемый классик прокрался на кухню и слопал чугунок гуляша. При его-то желудке...

- А что за гуляш? Нам вроде не давали гуляша...

- Гуляш хороший, к празднику приготовили. Натуральный "Чаппи". Из отборных сортов крысиного мяса. Но чересчур много скушал, пожадничал.

- К какому празднику?

- К всенародному. Ко Дню Конституции... Анатолий Викторович, вы притворяетесь или действительно все забыли?

Грудью, глазами, желтыми прядями потянулась к нему - и перед Иванцовым вдруг возникло забавное видение: будто они с этой аппетитной блондинкой, взявшись за руки, в годом виде стоят перед ответственной правительственной комиссией. Комиссию возглавляет чуть ли не сам Герник Самсонорич, чего на самом деле не могло быть. Герник Самсонович, известный в хосписе под фамилией Ганюшкин, почитался за полубога, ему молились, приносили субботние дары, с его именем на устах ложились под нож, если возникала необходимость радикальной коррекции. Зачем небожителю опускаться до мирской суеты? Скорее всего, промелькнувшая картинка относилась к виртуальном ряду. От этого она не становилась менее значимой, но ею нельзя поделиться с девицей. Она не поймет. У каждого обитателя хосписа свой, наглухо заблокированный сопредельный мир, в зависимости от того, к какой группе перевоплощенных он принадлежит. Но даже в том случае, если он, Иванцов, и блондинка Надин из одной группы, общие воспоминания исключены. Это вопрос этики. Делиться воспоминаниями считалось неприличным, примерно как в прежнем, убогом мире, который он покинул, было зазорно мочиться на глазах у всех. Его обеспокоило, что блондинка словно подталкивает его именно к этим ощущениям. Он осторожно поинтересовался, очарованный ее взглядом:

- Что я должен помнить, Надин? Вас ведь так, кажется, зовут?

В ее леденцовых глазах отразилось разочарование. Нервным движением раскурила сигарету.

- Значит, не успела... Анатолий Викторович, а что, если я приглашу вас прогуляться? Пойдемте со мной?

Иванцов растерялся. Отказаться нельзя, могут принять за импотента, импотенция в хосписе каралась строго, вплоть до внеплановой лоботомии, но бежать сломя голову за явно расшалившейся девицей тоже неудобно. Макела узнает, да мало ли что...

- Прогуляться в парк? - уточнил он.

- Я знаю одно укромное местечко. - Она лукаво подмигнула, не оставляя сомнений в своих намерениях. - За крематорием полянка. Там нам никто не помешает.

"И не услышит", - подумал Иванцов, сам испугавшись этой мысли. Откуда-то он знал, что это единственное место на территории хосписа, которое не просушивается и не просматривается. Помнил и то, что подобная информация не входила в программную установку. Ответил уклончиво:

- Прогуляться можно, а вдруг господина Курицына отпустят раньше времени? Я дал слово. Он имеет право на реванш. Смешно, конечно. Он слишком стар, чтобы меня переплюнуть. Но ведь это дело чести.

Надин рассмеялась:

- Бросьте, Анатолий Викторович. Никто его до вечера не отпустит. После промывки желудка ему еще сделают укорот. Неужто вы боитесь молоденьких давалок?

Иванцов покраснел.

- Чего мне бояться? Я мужчина кондиционный. Если угодно знать... - На этом прикусил язычок. Излишняя похвальба была неуместна.

Блондинка подхватила его под руку и повела через парк. Просторный, насквозь прожаренный солнцем, он был наполнен людьми. Прогулка до обеда была обязательной, режимной, как и процедуры. Как обычно, на волейбольной площадке рубились две команды, делали подачи, вопили при удачном приеме, хотя играли без мяча. Точно так же вели себя игроки в настольный теннис, веселые, оживленные, человек семь за столом, но с одной ракеткой на всех. Тут и там прохаживались санитары, зорко наблюдая, нет ли где-нибудь сбоя. У железных ворот курили два незнакомых омоновца. Чубайс выволок из кустов на веревке упирающуюся, захлебывающуюся в истеричном блеянии козу. Все естественно, привычно, мирно, как в любом другом санатории. Иванцов затормозил возле шахматистов, узнав обоих: правозащитник Ковальчук и лидер фракции Госдумы, либерал-патриот Жирик. Оба угрюмые, сосредоточенные. Жирик, помолодевший в сравнении с собой прежним лет на двадцать, но легко узнаваемый по бирке на груди, где так и было написано: "Я - Жирик. Однозначно". На доске не было фигур, но Иванцов на тонком уровне уловил, что победа склоняется в сторону либерала. Когда проходили мимо, тот насмешливо бросал правозащитнику:

- Ну что, сдаешься, козел?! Здесь тебе не в бункере у Басаева.

Иванцову хотелось досмотреть партию, но девица дернула его за руку, увлекла дальше. Из пограничной зоны на них с ревом выпрыгнул здоровенный овчар, но немного не дотянулся, лязгнул пастью вхолостую. Некий проблеск сознания ослепил Иванцова:

- Фокс, дурашка, не узнаешь?!

Пес зарычал, дернулся еще разок: цепь не пускала.

- Анатолий Викторович, ну что вы как маленький! Дался вам этот песик.

- Но мы знакомы, я вспомнил. Я его приручил.

- Не вы, - шепнула Надин, прильнув к его боку и жарко обняв. - Тот был другой человек.

- Наверное, - согласился Иванцов. - Но вот что странно. Я - другой, а собачка та же самая.

Обогнули часовенку-крематорий и внезапно очутились словно в другом измерении. Тихая полянка, укрытая деревьями, как шатром. Все звуки долетали сюда приглушенными, смазанными, и даже автоматная очередь (видно, озорники омоновцы пустили свинцовый веер над головами волейболистов, они частенько так развлекались) воспринималась как стрекот кузнечиков. Лишь черный дым из трубы крематория оседал в ноздрях зловонной гарью. Похоже, сегодня обрабатывали "нулевой" контингент: забракованных бомжей, бродячих пенсионеров.

Надин присела на пенек, Иванцов - на другой. Протянула пачку сигарет. Иванцов сигарету взял, послушно прикурил от поднесенной зажигалки, но был в недоумении. Девица не спешила раздеваться. Может, хотела, чтобы он начал первый?

- Чего ждем? - спросил игриво и потянулся к молнии на боку ее комбинезона.

Надин отстранила его руку.

- Анатолий Викторович, хватит валять дурака. Я сегодня ухожу.

- Уходишь? Куда? Неужто на выездной семинар? Он недавно слышал про эти семинары, куда отправляли самых отличившихся пациентов, самых выздоровевших, самых перспективных. В груди шевельнулась зависть. У Надин задрожали губы:

- Анатолий Викторович, миленький, ну пожалуйста! Сделайте что-нибудь. Придите в себя хоть на минутку. Я же не могу вас оставить одного.

Не столько слова, сколько плачущий голос и гримаса отчаяния что-то сдвинули в его рассудке. Он понял, чего она ждет. Заторопился.

- Ага, я сейчас!.. - Скинул армейский ботинок и за черную головку вытянул из подошвы длинную блестящую титановую иглу - бесценный подарок Макелы. Примерился и вонзил ее в нервное сплетение под коленной чашечкой.

Острейшая боль, хлынув через рецепторы позвоночника в мозг, мгновенно привела его в чувство, сорвала черную пульсирующую повязку с глаз. Из глубины естества, как из подземных недр, высунулась испуганная мордочка прежнего, не до конца аннигилированного человека, заполошного специалиста по социальным конфликтам, доктора, прости господи, каких-то наук. Внешне это никак на выразилось. Иванцов закашлялся, затушил сигарету, скользнул по сторонам пробужденным, прозревшим (интересно, надолго ли?) взглядом. Отрезал категорично:

- Я никуда не побегу. Мне некуда бежать.

- Как некуда, Анатолий Викторович? У вас жена, дети. Сын и дочь. Сын - бизнесмен, дочь - вся в политике. А вы говорите "некуда".

Воспоминание, более острое, чем игла, кольнуло его в сердце. Возникли из небытия красавица Оленька, нежнейший цветочек, пушинка родная, и сосредоточенный, вечно нахмуренный супермен Виталик, и за ними, словно в прозрачной дымке, заплаканное, осунувшееся, драгоценное лицо Машеньки, незабвенной супруги; по памяти, как по паркету, прокатился гомон черноголовых детишек, которые.. приходили к ней на уроки.

- Их никого уже нету, - сказал он.

- Как нету? Опомнитесь, Анатолий Викторович! Оленькой я виделась совсем недавно. Она жива-здорова. Работает у Громяки советником.

- Нет, - уперся Иванцов. - Ты ничего не знаешь Надя... Кажется, вы вместе с Олей учились?.. Их никого больше нет: ни Оли, ни Виталика, ни Марии Семеновны Их еще раньше изменили. Они меня сюда и сплавили переделку.

Надин погладила его по руке:

- Не правда... Никто вас сюда не сплавлял. Оленька по прежнему любит, и жена ждет. За Витальку не ручаюсь, он всегда был деревянный. Это все терапия, Анатолий Викторович. Они вас залечили. Вы проходите по важной программе переработка интеллигенции на пользу Европе. У них по программе все время сбои, а с вами получается. Поэтому держат так долго. Иначе давно отправили бы в отстойник.

- Интересно знать, - Иванцов ей не верил, вдобавок чувствовал, что понимание, обретенное через боль, вот-вот исчерпает себя, - почему ты такая умная? Тебя тоже лечат, а рассуждаешь, как будто одна из них.

- Ах вот в чем дело... - Надин улыбалась невесело, - Я же классная шлюха. Умею себя подать. На меня япошка глаз положил. Да и сам Гнус не прочь побаловаться. Оба хотят иметь меня в натуральном виде. Поэтому дали отсрочку... Анатолий Викторович, решайтесь. Сегодня мы должны уйти. Шанс очень хороший.

- Мы уже уходили один раз, - напомнил Иванцов. Надин задумалась, сказать или нет? Намекнула:

- Нам помогут. Анатолий Викторович, другого шанса не будет.

Иванцов заговорил как-то отстранение, словно прислушиваясь к самому себе:

- Спасибо, Наденька, но не хочу. Не хочу возвращаться туда, где был. Сказать по правде, я благодарен этим подонкам. Лекарствами или еще как-то, они вернули мне первобытное состояние покоя. Теперь я знаю, что такое быть частью природы, растением. Больше мне ничего не надо... Ты зовешь обратно в люди, да? Но ведь я стану не просто человеком, а интеллигентом. Господи помилуй.. Нет ничего подлее и омерзительнее этих странных существ, мнящих себя выше других по той единственной причине, что умеют связывать слова в длинные предложения... Опять видеть кривляющиеся, глумливые, паскудные рожи на экране и сознавать, что ты один из них? Наденька! Да по мне лучше сдохнуть прямо здесь и сейчас.

Надин поразила тихая бессмысленная ярость человека, которого когда-то боготворила.

- Стыдно, Анатолий Викторович. Вас просто сломали, превратили в животное - и вы радуетесь этому. Стыдно! Вы ли это?

На секунду Иванцов смутился, но не успел ответить. В голове что-то громко щелкнуло, потекла блаженная истома, и былой человечек, осколок минувшего века, высунувшийся ненадолго, поспешил укрыться в поджелудочной железе. Иванцов бодро ухватил девушку за бочок.

- Детка, чего медлим? Пли пришли языком трепать? Надин чуть не заревела, но самообладание ей не изменило.

- Погоди, миленький, сейчас, сейчас... - отобрала у него иглу, нагнулась и аккуратно ввела ее в углубление в подошве.

Иванцов воспользовался моментом и повалил ее на траву. "Лишь бы Макела не засекла, - подумал он с опаской, - Хорошая женщина, но некультурная. Изувечит обоих..."

 

* * *

 

Сидоркин попадал в разные переделки, иногда ему казалось, что прожил уже две жизни, а не одну даром что молод, но поганее места, чем хоспис "Надежда", не встречал. Рекомендация у него была надежная из надежных, от Пакулы Сипатого, ближайшего сподвижники Ганюшкина, проверить ее ничего не стоило, поэтому в хосписе его приняли хорошо и сразу без всякой волокиты поставили на ответственную работу - истопником в крематории. Истопник - это по фене, на самом деле работа заключалась в том, что Сидоркин, как белый человек, сидел за современным компьютерным пультом управления и следил за режимом в топках, по необходимости добавляя или убавляя напряжение. Конечно, за ним неусыпно следили, и конечно, ему предстояло пройти общепринятую коррекцию личности, о чем его предупредил Клим Падучий, директор крематория, но Сидоркин и не рассчитывал задерживаться здесь надолго. Оперативная задача простая: законтачить с Марютиной и вызволить ее отсюда, как обещал. То, что он попал в крематорий, было и хорошо и плохо. Хорошо, потому что можно спокойно разобраться в обстановке, а плохо, потому что оказался отрезанным от основного здания и от всей проходящей там жизни. Крематорий полноценно функционировал по ночам, днем Клим Падучий запирал его в каморке с маленьким зарешеченным окном и железной койкой, застеленной солдатским ватным матрацем. Оправляться тоже приходилось прямо здесь, в помойное ведро. На второй день Сидоркин взбунтовался и потребовал, чтобы его выводили на прогулку.

- Я вольнонаемный, а не зэк, - сказал он. - И здесь вроде не тюряга. Что за дела вообще?

Клим Падучий, которому он высказал свои претензии, искренне удивился:

- При чем тут вольнонаемный или нет? Порядок для всех один. Лучше, парень, не шебуршись. До тебя тоже один туг сидел и шебуршился. Знаешь, где он теперь?

- В топке? - догадался Сидоркин.

- Почти.

- Но ты сам свободно передвигаешься. Уходишь когда хочешь.

- Со мной не равняйся, - насупился начальник. - Я второй год на программе, а ты неизвестно откуда взялся. Даже на дезинфекции не был. Кто тебя прислал, тому и жалуйся.

- Тогда у меня заявление.

- Чего?

- Передай начальству, без прогулок я не согласен. Пусть увольняют.

- Шутник, - хмыкнул Падучий. - Ладно, чего-нибудь придумаем, парень ты вроде неплохой. По какой статье парился?

- По семьдесят второй, - наугад ответил Сидоркин. - Политический я.

С Климом Падучим вся ясно: он не опасен, но и помощи от него ждать не приходится. Скорее всего, попал сюда либо из какой-нибудь московской группировки, либо из префектуры. У него на лбу написано, что невменяемый, но готов исполнять, что прикажут. Похоже, даже не перевоплощенный, а такой как есть от природы. Возможно, помыкался и в бизнесе. Хорошо известный тип исполнителя, но не без тайной думки в душе. Без заветной мечты о халявном миллионе, общей и единой для всех новых русских. Кроме него в крематории крутилось еще одно существо по имени Зяма, полуживотное, получеловек, мускулистый мужичок, словно отлитый из нержавейки, без проблеска света в очах. С ним хорошо было молча покурить в прозекторской. Зяма выполнял всю черную работу: загружал топку, чистил котлы, мыл полы... Сидоркин попытался вступить с ним в контакт, но на все вопросы получал в ответ невнятное мычание, хотя без всякой примеси угрозы. Низшая ступень, продукт полной переработки человеческого сырца. В каком-то смысле воплощенный идеал будущего трудолюбивого, покорного, доброжелательного россиянина. Сидоркин поинтересовался у Падучего, кто такой Зяма и понимает ли он человеческую речь.

- Понимает все, что надо, - с заметным испугом ответил начальник. - Не лезь не в свое дело, парень. Уши отрежут.

Вопрос с прогулками на другой день решился положительно. Падучий вручил ему ключ от входной двери:

- Час перед обедом, час перед ужином, - объявил он торжественно. - Благодарить не надо. Отстегнешь от зарплаты десять процентов. Если она у тебя будет.

Предупредил также об опасностях: охрана стреляет без предупреждения, собаки рвут в клочья, лучше ни с кем не разговаривать. Но если попадется приличная самочка из местных, включая обслугу, можно затащить в кусты и трахнуть - это не возбраняется.

Самое большое потрясение Сидоркин испытал, когда встретил на дорожке своего любимого телеведущего Леню Якубовича. Столкнулся с ним нос к носу. Якубовича он любил за то, что тот дарил и получал много подарков, никогда не унывал и бесшабашным идиотизмом превосходил всех участников "Поля чудес". Напяливал на жирную тушу все, что приносили, натужно зубоскалил, пил вино, чуть ли не сверкал членом, ухал филином - и своим озорным простодушием выгодно отличался от многих других блистательных и любимых народом телеведущих американского замеса. Впрочем, их всех, от самых ироничных, как Дима Дибров, до безупречно глубокомысленных, как Кисель, роднило изредка наползающее на лица выражение внезапного потустороннего страха, будто перед неизбежным арестом. Когда Сидоркин опытным глазом подмечал эту серую, могильную тень, ему хотелось пожалеть, утешить забубенных, удачливых представителей победившей творческой элиты, сказать им ласково: "Не горюйте, ребята, авось и пронесет!"

Оправившись от изумления, Сидоркин радостно поздоровался и попросил автограф, однако Якубович хотя и остановился, но смотрел куда-то мимо и словно не понял просьбы.

- Вы ли это, Леонид? - уточнил Сидоркин. - Я не обознался?

Все так же глядя поверх забора, телеведущий с достоинством ответил:

- Приз - полтора миллиона. Крути колесо.

- Приз вам или мне? - не понял Сидоркин.

- Лорд Гамильтон даст полтора миллиона, а сэр Генри Поуп еще больше. Но я еще поторгуюсь. Прочь с дороги, смерд!

Сидоркин уже догадался, что хотя это Якубович, но совсем не тот, которого показывают по телевизору, а чрезвычайно на него похожий. Та же циничная ухмылка, тот же сальный блеск в глазах, но без лошадиного гогота и бесовсих ужимок. Более очеловеченный. Значит, не соврал доктор Варягин: "Дизайн" клепал двойников на продажу. Ноу хау.

На прогулке встретил еще много знакомых, уважаемых и любимых россиянами людей, но уже не вздрагивал, как при столкновении с Якубовичем. Словно весь светский бомонд околачивался в парке хосписа, но его это не волновало. У него были крепкие нервы. Он лишь посетовал, что его самого, Сидоркина, вряд ли кому-то придет в голову размножать. Рылом не вышел. "Дизайну" он может пригодиться разве что для донорских органов.

Марютину обнаружил в затишке за павильоном "Пиво-воды", где, естественно, никто ничем не торговал, зато убойного вида санитар в белом маскхалате раздавал бесплатно нарядные книжечки Камасутры. Сидоркин на всякий случай взял сразу три и получил от санитара поощрительный жетон "Отличник сексуальной подготовки". Надин сидела на скамеечке рядом с тучным, импозантным господином в синем комбинезоне, удивительно похожим на Гаврюху Попова, одного из лидеров либеральных реформ, бывшего мэра, узаконившего взятку как высокоморальную норму демократии, ныне, к сожалению, полузабытого. "Интересно, - подумал Сидоркин, - по какой цене идет двойник великого реформатора на международном рынке?" Когда Сидоркин подошел, Гаврюха как раз произносил следующую фразу: "Никакие инвестиции, голубушка, не спасут эту страну, помимо частной собственности на землю. Поверьте стреляному воробью..."

Надин слушала внимательно. За несколько дней, прошедших с их встречи, она не изменилась, разве что немного осунулась и пудра плохо скрывала кровоподтек, спускающийся со скулы на шею. Серый комбинезон с бретельками и кокетливым зашитым кармашком на груди был ей очень к лицу.

- Прикурить не найдется? - глухо обратился к ней СиДоркин.

Надин подняла голову - и глаза их встретились. Это был ответственный момент, если учесть, что за ними следили. Девушка выдержала испытание с честью. Лишь глубоко вздохнула да дрогнули реснички - вот и все. Небрежным жестом, не вставая, протянула зажигалку, и Сидоркин прикурив и буркнув: "Спасибо, красотка!" - прижал к ее ладони клочок бумажки с запиской. Конечно, огромный риск, но другого выхода не было: время работало против них. В записке ничего не было, кроме даты и времени: через два дня, четверг, три часа ночи. Записка вместе с зажигалкой исчезла у нее в рукаве. Нельзя было задерживаться ни на секунду, но бес толкал его в бок, и он никак не мог оторваться от ее глаз, которые вдруг начали фосфоресцировать леденцовым светом.

- Профессор, у тебя на роже горчица, - пошутил он и наконец неловко зашаркал прочь.

- Хамло! - донеслось вдогонку, - Уверяю, голубушка, самый гуманный способ избавиться от плебса - глобальная стерилизация.

Еще успел услышать игривый смешок Надин. Дошел до гаража, откуда навстречу вывернулся дюжий охранник с автоматом наизготовку. Наставив дуло, предупредил:

- Проваливай. Запретная зона.

- Покурить не желаешь, братан? - улыбнулся Сидоркин. - Имеется натуральная махра.

- Ты что, подсиненный? - Детина свирепо выкатил желтые бельма. - Или выездной?

- Я прогуливаюсь, - обиженно пояснил Сидоркин. - С разрешения начальства. Никакой не подсиненный. Такой же трефовый, как и ты.

Из-за спины охранника, в открытом проеме железных ворот разглядел три тачки - джип, "Фольксваген" и фары какого-то неведомого лимузина с рылом, как у "Форда". В глубине копошился мастеровой, что-то ладил на верстаке. Запор на воротах обычный, с японской начинкой. Сверху - стеклянный глаз телескопа.

- Откуда взялся такой шустрый? - поинтересовался охранник.

- От Падучего, из крематория. Туда приставлен.

- Что же он тебе не объяснил, где можно шляться, а где нет? Ведь тебе, сучонку, повезло. Не Марик на смене. Он балабонить с вашим братом не любит. Сразу всадил бы блямбу между глаз - и не шукай вечерами.

- За что?

- За серое пальто... Нервы у него, понял? Все, канай отсюда! Кому сказал?

Охранник сделал вид, что дергает спуск на автомате, но Сидоркин видел, что настоящей злобы в нем нет. Испытывать его терпение, конечно, не следовало, но он решил проверить, действуют ли на территории хосписа обыкновенные рыночные законы. Отступил на шаг, слезливо забормотал:

- Не сердитесь, господин офицер, я все объясню. У меня сызмалу большая приверженность к тачкам, а своей никогда не имел. Вот и тянет хоть на чужие полюбоваться. Сейчас укапаю, не сердитесь. Дозвольте еще один вопрос задать?

- Чего тебе?

- У меня какая мечта-то? Хоть разок на иноземной прокатиться. А как сделать, не знаю. Все гонят, проклинают. Не могли бы вы поспособствовать, господин офицер?

- Ты что, поганка, совсем опупел?

- Не задаром, конечно. Деньжат-то я подкопил. Заплатить готов. Но хотелось бы, конечно, в такую усесться, как энта, с красными фарами. Охранник огляделся, опустил автомат.

- И скоко, говоришь, подкопил бабок?

- Врать не стану, а сотни полторы зеленых наскресть могу, - с гордостью объявил Сидоркин.

- Давай сюда! - Охранник протянул лапу, которая неожиданно вытянулась на полтора метра вперед. Сидоркин хихикнул.

- Извиняйте, господин офицер, но я же не лох. Такие башли с собой не ношу.

- Не доверяешь, что ли? - Детина скрипнул зубами и снова вскинул автомат.

Сидоркину показалось, на самом деле готов пальнуть. Поспешил оправдаться:

- Что вы, господин офицер, я в людях разбираюсь. Вы честный человек, видно. Принесу, когда скажете.

- Ладно, давай поближе к ночи. Когда стемнеет.

- Сегодня никак не смогу, работы невпроворот. Вы когда в другой раз на смене?

Детина пожевал толстыми губищами, какая-то мысль в Нем бродила. Понятно какая.

- Через двое суток, в четверг.

Сидоркин совпадению обрадовался, кое-какой план замерцал в голове. По всей видимости, разговор записывали но вряд ли кто-то придаст значение бредовой болтовне.

- Мне ведь только в салоне посидеть да кнопками пощелкать. Охота душой воспарить.

- Воспаришь, поганка, не сомневайся. Токо бабки не забудь. Зашибу насмерть.

- Это мы понимаем. Извините, вас как звать-величать?

- Зови вашим благородием, не ошибешься. Сидоркин подобострастно захрюкал:

- У меня в мелких купюрах, ничего?

- Ничего, сосчитаем.

- Разрешите идти, ваше благородие?

- Ступай отсюда, пес.

Насчет работы как в воду глядел. Ночка выдалась недреманная, беспросветная. Суточный объем материала равнялся месячной норме. Им троим, пришлось отдуваться за чье-то разгильдяйство и недосмотр. Одновременно подъехали три "Газели" с отбраковкой из московских клиник, за ними, уже после полуночи, подкатил огромный рефрижератор: оказалось, городские власти проводили чистку вокзалов и свалок (в русле месячника "Экологию - в каждый дом") и по контракту с "Дизайном-плюс" все излишки переправили в хоспис, где был якобы единственный на всю Москву исправно работающий коммерческий крематорий.

- Так всегда с этой гребаной пересортицей, - объяснил майору Падучий. - Они там напортачат, а мы горб ломаем.

Пропускная способность у двух печей была небольшая, рассчитанная на нужды лишь самого хосписа, и ближе к утру японские чудо-сковородки раскалились добела. Сидоркин вопил, что котлы вот-вот взорвутся, стрелки приборов шкалило на красном, но Падучий даже не отвечал. Как простой оператор, напялив на голое туловище кожаный фартук, помогая Зяме на загрузке, а когда выдыхался, подменял Сидоркина на пульте, и тот бросался на бесконечный поток трупаков, аки коршун на добычу. При этом, естественно, поставщики не удосужились толком проверить, доведен ли груз до кондиции: некоторые доходяги оказывались живыми, от огня приходили в себя, начинали качать права, отчего процесс кремации сопровождался истошными воплями и матерными проклятиями.

Казалось, адовой работе не будет конца. Поутру явится инспектор из администрации, и если обнаружит неоприходованный материал или хотя бы кровяные лужи на полу, наказание последует незамедлительно. Всей безалаберной команде грозила та же самая печь.

- А тебе это надо? - пошутил взмыленный Падучий, и Сидоркин сказал, что не надо.

Он был тертый калач: десять лет при Елкине, сбросившем страну в неолит, провел на оперативной работе, смутить его дух было трудно, - но ничего ужаснее и противоестественнее этой ночи вспомнить не мог. Воочию довелось убедиться, как будет выглядеть подлунный мир, когда планы россиянских реформаторов окончательно воплотятся в жизнь. Если бы не двужильный Зяма, им с Падучим нипочем не справиться. От непосильной работы Зяма раздулся, как шар, морда посинела и чуток обуглилась, но на ней можно было прочитать нечто похожее на то упоение, какое его прародители-люди когда-то испытывали в бою. Он беспрерывно глухо рычал и, улучив момент, жадно слизывал с рук дымящуюся кровь.

Под утро, когда все кончилось и горы горячего пепла упаковали в пластиковые мешки с изящной маркировкой фирмы "Дизайн-плюс", Клим Падучий выставил на стол литровую бутыль медицинского спирта.

- Садись, пацаны, отбой. Надобно освежиться. Мы это заслужили.

Собственноручно разлил спирт по алюминиевым кружкам, другой посуды в крематории не водилось.

- Помыться бы сперва, - выразил желание Сидоркин, чувствуя, что перетруженные жилы гудят, как провода.

- Сразу нельзя, - урезонил Падучий. - Вода не возьмет, испарится. Надо жар изнутри уравновесить. Тогда безопасно.

Зяма застенчиво пристроился на краешке табуретки, оценил, какая ему оказана честь. Кружку принял с благодарным блеянием.

Сидоркин спросил у начальника:

- Он откуда в натуре такой? Какой-то странный немного.

- Не нравится? - усмехнулся Падучий. - Гляди, сам таким не стань. Вообще случай поучительный. Из него хотели полевого командира сделать. Ну, типа Хаттаба. По заказу одного мультяшки из Канзаса. И вон что вышло. Хотя ручаться не могу. От знакомого санитара слышал. Может, врет.

Дрожащими руками, с трудом клоня голову, осушили кружки. Зяма сладко зачмокал, будто выпил компоту, обвел нас счастливым поросячьим взглядом и медленно повалился с табуретки на пол.

- Пить совсем не умеет, - прокомментировал Падучий. - Но как работник - сам видел. Главное, крови не боится. Многие из переделанных почему-то крови боятся. Повторим?

- Можно.

Первая кружка подействовала на Сидоркина как удар колуном по затылку, но уж лучше это, чем оглядка на пережитую ночь. Падучий наполнил кружки, но пить не спешили, каждый уткнулся в свою посудину - отдыхали.

- Почему боятся? - полюбопытствовал Сидоркин. - Может, побочный эффект?

- Феня говорит - санитара Феней зовут, он из бывшей профессуры, - он говорит, кодом предусмотрено, чтобы боялись. Чтобы хозяевам не навредили. Говорит, раньше переделанные иной раз в буйство впадали. Кусались, за перо хватались. Всяко бывало. Приходилось усыплять, а денежки-то тю-тю.

- Давно хотел спросить, господин Падучий, вы ведь тоже вроде переделанный?

Ожидал, что директор взбрыкнет, но ничуть не бывало. Трудная ночь и спиртяга в кружках их породнили.

- Не-е, не переделанный. Я на электроде, во-о, гляди. - Падучий нагнул голову, разгреб волосы на макушке - и показал лиловый бугорок, из которого торчал крошечный штырек антенны. - Можешь потрогать, не ударит.

Сидоркин уважительно прикоснулся к антенне кончиком указательного пальца.

- А что лучше, переделанный или на электроде?

- И то и другое хорошо, смотря по направлению. - От спирта Падучий впал в благодушную словоохотливость. - Смотря куда нацелили. Для умственной работы, как у нас, переделанные не годятся. В сущности, они все дебилы, хотя об этом не принято говорить. У них болевой порог низкий. Землю копать или в рудниках - это пожалуйста. Феня говорит, большинство россиян, кого не купят на вывоз, туда и направят, в рудники. Ты в армии служил?

- Доводилось, - признался Сидоркин.

- Тогда поймешь. Электрод - это вроде ефрейторской лычки. Не завидуй, тебе такой же впарят. По моей рекомендации.

- Когда?

- Недельки через две. После полного обследования. Ну что, поехали?

После второй кружки бодрствовали недолго, может, минут пять. Задымили "Примой", но так и улеглись на полу рядом с Зямой с горящими чинариками в зубах. Сморило.

Утром инспектор из администрации еле-еле поднял троих пинками.

 

НА ВОЛЮ

 

К четвергу все было готово к побегу, да и тянуть дальше опасно. К Сидоркину, не соврал Клим Падучий, уже подбирались медики. Накануне взяли все анализы, включая мозговую пункцию, сняли энцефалограмму и просканиро-вали на аппарате "Сигма". Как раз утром в четверг за ним прибежал посыльный и отвел в центральное здание на третий этаж, к кабинету, на котором висела табличка "Личный представитель". Его принял маленький, гибкий, с хищным оскалом и немигающими желатиновыми глазками японец по имени Су Линь. Разговор был короткий, но содержательный. Су Линь поздравил его с удачным началом карьеры и сообщил, что рекомендации проверены и не вызывают сомнений. Потом спросил; кем он был раньше, до того как попал в хоспис.

- Никем, - отозвался Сидоркин. - Болтался, как говно в проруби.

- Я имею в виду профессию.

- Какая там профессия... Обыкновенный был совок, пока свободу не дали. А уж там, конечно, пробовал бизнесом заняться, но не очень получилось. Мозги-то ржавые.

Су Линь пронизывал его насквозь желатиновыми лучами.

- Откуда вы знаете господина Сипатого? Сидоркин скромно потупился:

- Просто посчастливилось. Оказал ему небольшую услугу.

- В качестве киллера?

- Что-то вроде того. Убрал одного субчика, который у него путался под ногами.

- Может быть, вы и Гаю Карловичу оказывали услуги? Сидоркин разгадал ловушку, поставленную в восточном духе.

- Ни в коем разе, господин Су. Мы свое место знаем. Выше головы не прыгнешь.

Японец удовлетворенно хмыкнул.

- Кам вам наша лечебница?

- Как в раю, - сказал Сидоркин.

- Работа нравится?

- Врать не буду, работа хорошая, чистая. Но хотелось бы продвинуться чуток повыше.

- Мечтаете о собственной иномарке? - улыбнулся Су Линь.

Сидоркин порозовел.

- Кто нынче не мечтает? Да не всякому везет.

- Образование какое?

- Какое там образование при коммуняках... Школу окончил с грехом пополам. Дорожные знаки различаю. В стройбате, опять же, честно скажу, был на хорошем счету. Имею значок "Отличника боевой и политической подготовки". По пьянке потерял, поверьте на слово.

- Выпить, значит, не дурак?

- Как любой россиянин. Но меру знаю. Не больше литра в день.

По доброму оттенку презрительной улыбки Су Линя было видно, что чем-то бойкий собеседник ему приглянулся.

- Что ж, солдатик, не так часто к нам попадают добровольцы, - пооткровенничал он. - Обычно набираем сотрудников по принудительной вербовке. Тем больше у вас шансов продвинуться. Пожалуй, будем готовить по методу Шабдурасулова, по третьей категории. Не возражаешь, любезный?

Сидоркин, которому так и не предложили присесть, вытянулся в струнку.

- Премного благодарен, - выпалил он, как на плацу. - Коли кто к нам добром, мы завсегда отслужим.

- Ступай, ступай, красавец... Ишь, глотка луженая...

Тянуть нельзя, да и незачем. При последней встрече в парке с Надин она едва заметно прикрыла глаза: дескать, все поняла, не подкачаю. Мысленно Сидоркин ее приободрил: держись, кроха, это все не больше чем игра. Как и вся наша жизнь.

Двух ночей и трех дней ему вполне хватило, чтобы основательно сообразоваться на местности. Действовать предстояло внаглую, на арапа, что было противно его дисциплинированной офицерской натуре, но время и обстановка не оставляли выбора. Или уложится в десять - пятнадцать минут, или...

В четверг, как по заказу, смена выдалась легкая, можно сказать, никакая. До часу ночи кремировали всего двоих: садовника Абрамыча (неизвестно чем провинился) и двойника налогового фельдмаршала Починка. Сидоркин уже поднабрался кое-какого опыта и сам, без подсказки Падучего, догадался, в чем де



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-01-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: