Минчанин Василий Иванович Петрученя к своему письму приложил снимок обелиска с красной звездочкой, поставленного в селе Жаулки в память 512 односельчан, сожженных, расстрелянных, загубленных фашистами 5 февраля 1943 года. Километрах в двух от Жаулок его родная деревня Кудиновичи. Ей тоже грозила такая же участь, если не найдутся «добровольцы».
«По решению односельчан, – пишет Василий Петрученя, – дабы всех не постигла судьба Жаулок, все, кто получил повестки, 4 марта явились в район; а там нас загнали в вагоны, в которых накануне перевозили лошадей…» Так действовал приказ Заукеля: «В целях ускорения отправки и «вербовки» рабочей силы разрешается применять все средства и методы».
На заседании Нюрнбергского трибунала представитель обвинения от США Т. Додд зачитал секретный приказ по войскам СС, датированный 19 марта 1943 года: «…если есть необходимость, следует сжигать деревни, все население должно быть предоставлено в распоряжение начальника по набору рабочей силы».
В этом месте стенограмма зафиксировала реплику председателя трибунала:
– Не думаете ли Вы прочитать четвертый абзац?
«Додд: Читаю четвертый абзац: «Как правило, детей не надо больше расстреливать…»
Анна Васильевна Демина, г. Сочи:
«Я родом из села Васютенцы – тогда оно было в Полтавской, а сейчас в Черкасской области. Когда село оккупировали, мне шел 13‑й год, сестре – 15‑й. Отец был на фронте. И вот старшую сестру «назначили» в Германию.
Перед отправкой проходили медкомиссию. Здоровым вручали белый талон, а больным – синий. Моей сестре повезло. Ей сунули синий талон. Нет, она не была больной. Просто в комиссии оказалась женщина‑врач, которая, рискуя своей жизнью, спасала ребят, устанавливая вымышленный диагноз. У моей сестры она «нашла» трахому, хотя зрение у нее было прекрасное.
Казалось, беда миновала. Но вскоре нам опять принесли повестку, а в ней – угроза «расстрела за неявку». И мама начала собирать сестру в дорогу. Но те сборы не завершились. Вдруг мама вытерла слезы, выпрямилась и, широко раскрыв свои голубые глаза, решительно сказала: «Нет, ни за что и никогда добровольно не отдам своего ребенка палачам. Пусть лучше меня расстреляют. Будем прятаться».
Спрятались мы в соседнем сарае. Ночью услышали немецкий разговор. Потом какой‑то стук, грохот и в нашем доме сверкнул фонарик. Никого не обнаружив, ночные гости ушли.
После той страшной ночи мы перекочевали на болото. Там много таких скрывалось, как мы. Худые и обессиленные люди по утрам отрывали примерзшую ко льду одежду. Большие костры не разжигали. Лишь угольки тлели то там, то здесь. Беглецы варили скудную еду, грелись. Наступал день, и вместе с ним приходил страх.
И все же мы выстояли, фашистам так и не удалось увезти нас на каторгу. Мне – за 60. А я и сейчас помню, как трогательно и нежно благодарил ее отец за то, что спасла себя и дочерей. Он умер после войны от ран. Выросли мои дочери – его внучки – и у них уже растут свои дети. Пусть они никогда не испытают того ужаса, который пережили мы».
Анастасия Чернова, г. Чебоксары:
«Когда началась война, папу, Василия Васильевича, взяли на фронт. Мама, Марфа Митрофановна, осталась с дочерями: Марией, 1923 года рождения, Антониной (1929), Раей (1931) и мной, Настей (1938). Жили мы в совхозе «Новый Донбасс», недалеко от города Снежного Сталинской, ныне Донецкой области.
Немцы, заняв поселок, выгнали нас из барака, и мы ютились еще с одной семьей в погребе. Старшей сестре Марии шел девятнадцатый год, немцы ее приметили и стали приставать к ней. Мама защищала сестру как могла, и один немец чуть ее не застрелил. Мы все маму обняли вокруг юбки и очень плакали. Он пожалел ее из‑за нас. Потом всех молодых стали забирать на работу в Германию, и нашу Марию тоже. Помню, когда провожали сестру, всюду был сильный иней, я плакала и держала Машу за подол, а она меня уговаривала и обещала привезти мне большую куклу из Германии».
В мае 1943 года из Свердловска, нынешнего Екатеринбурга, на Юго‑Западный фронт выехала театральная бригада. И вместе с бойцами попала в окружение. «Положение очень серьезное, мы в окружении, – говорил гостям командир части, – но попытаемся помочь вам, товарищи артисты, вырваться». Вырваться никому не удалось. «Раненый командир части подымается во весь свой богатырский рост и выкрикивает проклятья подступающим гитлеровцам – автоматная очередь прекращает его мученья».
О последних минутах советского офицера рассказывает в своих записках актриса Елена Вишневская – отрывки из них подготовил к печати Михаил Любимов, а опубликовал в третьем номере за 2003 год журнал «Источник». Это потрясающий документ, и я к нему еще не раз вернусь, а пока только несколько строк об окружении и плене.
Сзади раздается: «Хальт!» «Меня нет, есть только моя спина. Понимаю, что надо повернуться… Сейчас я увижу немцев, – проносится в мозгу…».
Впереди у Вишневской был поселок Фарель близ города Ольденбурга, рабочий лагерь моторного завода.
Георгий Иванович Кондаков:
«Во Франкфурт‑на‑Майне мы прибыли ночью. Станция была ярко освещена. На перроне и на путях стояла охрана с автоматами и десятки собак исходили истошным лаем. Раздавались команды: «Лос, лос, бистро, бистро». Нас сбили в колонну и повели через пути, под мост, а затем вверх на гору, как выяснилось потом, в лагерь. Густая колючая проволока, огромные двустворчатые ворота. Ослепительно яркие прожектора, направленные прямо в глаза – вот что я запомнил. Послышалась немецкая речь и крики переводчиков: «Заходите в бараки!» В деревянных бараках не было ни нар, ни столов, ни стульев. Мы упали прямо на пол в забытьи.
Рассвет высветил тысячи надписей, которые сплошь покрывали стены и даже виднелись кое‑где на потолке. Писали русские, украинцы, белорусы, поляки: «Я, такой‑то, оттуда‑то, был здесь тогда‑то». На чужбине эти краткие слова воспринимались как сгустки боли. За каждой строкой слышался прощальный крик души, гонимой в неведомое. Некоторые надписи потрясали своей обреченностью. Помню, например, строки, выведенные химическим карандашом некой Оксаной с Полтавщины: «Передайте моей родной мати, що я николи не побачу ни ее, ни всех моих дорогих братиков».
В шесть утра раздался гонг. Нас выгнали на плац. Сразу же куда‑то увели семейных. Потом отделили женщин. Мужчин построили и отобрали стариков – их также увели. Затем вызвали добровольцами для работы на заводах Германии тех, кто имел рабочие профессии – токарей, фрезеровщиков и т. д. Вышла жиденькая кучка. Стоявший до этого истуканом офицер в черном, что‑то пролаял и хлыстом указал в сторону близлежащего барака. Окна угрюмого здания были густо переплетены колючей проволокой, за которой виднелись страшные из‑за своей худобы и синюшной бледности, стриженые наголо головы десятков, если не сотен людей. Они протягивали сквозь нагромождение колючей проволоки руки – такие худые, что казалось, будто они вот‑вот рассыпятся, и сиплыми, тусклыми голосами тянули: «Киньте хлебушка! Что‑нибудь поесть дайте!» Картина потрясала. А переводчик между тем кричал: «Кто скроет свою специальность, того отошлют на шахты Бельгии и с ним будет то же, что и с этими, которые там работали!» Это была наглядная агитация высокой степени действенности! Еще несколько человек сделали шаг вперед, среди них и мой земляк Николай Анохин.
Был ли я тогда патриотом и ненавистником фашизма? В полном смысле этих слов, наверное, нет. Но я не вышел из строя, хотя имел на руках официальный документ токаря третьего разряда. Не покинули строя и другие мои товарищи по ремесленному училищу, которые, как выяснилось потом, тоже попали в этот эшелон. Назову их имена: Рослов Владимир, Пантюхин Николай, Колганов Иван, Фамшин Павел. Может, был и еще кто‑то».
Среди тех, кто мог загреметь в Германию, был и мой давний товарищ Саша Капто. Познакомились и подружились мы в Киеве, когда вместе работали в газете «Комсомольское знамя» в середине 60‑х годов. Потом Александр Семенович пошел по комсомольской и партийной линии, был первым секретарем ЦК комсомола Украины, секретарем ЦК компартии республики, заведовал идеологическим отделом ЦК КПСС, представлял как Чрезвычайный и Полномочный посол Советский Союз на Кубе и в КНДР, написал немало интересных книг… В общем, как говорят сейчас в рекламных роликах, жизнь удалась.
А могла оборваться на десятом году его жизни, когда в их хату в селе Грушевка пожаловал незваный гость в черной форме. На его эмблемах были скрещенные кости. Эсэсовец, которого сопровождал полицейский из своих же односельчан, кивнул Сашиной маме: «Киндер!» и показал пальцем на дверь. В те дни по всему Приднепровью немцы собирали детей для отправки в Германию.
Только после войны стал известен один из документов такого рода – меморандум Розенберга:
«Группа армий «Центр» намеревается захватить 40–50 тысяч подростков в возрасте от 10 до 14 лет… и направить их в Рейх.
Это мероприятие первоначально было предложено 9‑й армией. Предполагается использовать этих подростков на немецких предприятиях в качестве подмастерьев и учеников. Эта акция широко приветствуется представителями германских ремесел, поскольку позволит решительно устранить нехватку подмастерьев и учеников. Эта мера направлена не только на предотвращение прямого пополнения численности армий противника, но и на сокращение его биологического потенциала».
…Эсэсовец недовольно поторапливал испуганного мальчугана. Басил полицай, отправивший свою дочь в Германию:
– Культурным человеком там станешь!
Александр Семенович Капто, г. Москва:
«Мать, припадая к ногам непрошенных гостей, умоляла, показывая девять пальцев, давая понять о моем возрасте. А в это время стоящий рядом со мной эсэсовец демонстративно наступил своим кованым сапогом на мою ногу. Боль, ей‑богу, до сих пор чувствую. И все же вскоре я был на площади, а там все мои ровесники‑односельчане. Предполагалась в самое ближайшее время отправка на железнодорожный вокзал, а потом – Германия. И вдруг, словно сам бог смилостивился. Одна бабушка, выбрав удобный момент (нас охраняли солдаты, стоявшие в разных концах), накрыла меня своей «спидницей», длинной и очень широкой юбкой, и начала потихоньку отделяться от толпы, подталкивая и меня, находящегося под таким прикрытием. «Отконвоировала» она меня к огороду, после чего я по замерзшей реке ушел на окраину села и залез в кручу. Так называют на Украине крутые, с углублениями, впадины у речных берегов. Оттуда на следующий день меня с отмерзшими ушами забрала мать.
Вспоминаю об этом с неугасающей болью: из всех ровесников, собранных тогда на сельской площади, в живых я остался один. Остальных же немцы отправили на вокзал, и следы их пропали. Высказывались различные предположения: или во время переезда в Германию эшелон подвергся бомбардировке, или, как позже сообщалось об аналогичных случаях, детей увезли для проведения медицинских экспериментов, для откачки их крови. Как бы там ни было – ни одной весточки ни от них, ни о них в тихое село Грушевку за все послевоенные годы так и не пришло».
В рабстве
Из города Вознесенска в Николаевской области пришел пакет с двумя фотоснимками. Прислал их Владимир Степанович Зинский, остарбайтер с августа 1943 года по май 1945‑го.
Два снимка разделены одним лишь годом. В обычной жизни, в обычное время разница едва ли была бы заметна. А здесь – словно два разных человека. На первой фотографии – полукруглое мальчишеское лицо. Полноватые губы. Под роскошным чубом, сводившим с ума всех девчат в округе, испуганные глаза: что теперь будет?
«Нас привезли на работу в порт города Бремен. Тянули лямку там в две смены по 12 часов. Кормили один раз в сутки – ломтик хлеба и пустая похлебка. А когда порт разбомбили, нас перевезли в Любек. Здесь во время налета, когда расколошматили контору лагеря, я случайно нашел свою «арбайт‑карту» и содрал с нее карточку, сделанную в Любеке».
Только глаза можно узнать на изможденном лице. Старческие складки пролегли к губам восемнадцатилетнего юноши. Тоненькой шее просторно в воротнике… Таким Володю сделал год рабства.
А кто был рабовладельцем? Кому передавал Заукель рабов? Прежде всего – германским промышленникам, угольным, стальным, оружейным баронам. Дармовую рабсилу, как заметил американский юрист Д. Шпрехер, они считали неодушевленным сырьем.
На свои 80 с лишним заводов Крупп купил 277 966 рабочих. И сверх этого эксплуатировал еще примерно сто тысяч. В опубликованных документах нет данных о самом старшем по возрасту из невольников. Впрочем, ясно, что стариков сюда не завозили: не богадельня же. Нижняя планка установлена документально. Сначала – семнадцать лет (в сорок третьем году загребали родившихся в 1926‑м); потом начали брать четырнадцатилетних, двенадцатилетних; поданным, приведенным на Нюрнбергском процессе, заставляли работать даже шестилеток. «Здесь только для немецких детей привилегии, – говорилось в одном из писем, переправленных в октябре 1942 года из Германии в Киевскую область, – а наши украинские мучаются. А за что? Здесь есть три украинских хлопчика, самому маленькому 6 лет, и он уже работает по 10 часов. Только подумать: поднимать ребенка в 4 часа утра. Он каждый день недоедает. Это вырастут не люди, а скелеты».
Густая сыпь лагерей окружала главное управление крупповского концерна в Эссене: Зейманштрассе, Шлагетершуле, Кремерплатц, Дехенгулле – всего 55 концлагерей. И среди них лагерь Бушмансгоф, куда свозили младенцев, родившихся у рабынь – за два‑три месяца до конца войны малышей уничтожили.
Империя рабства охватывала собственно Германию. И протекторат Богемию и Моравию, Австрию, Польшу, Бельгию, Норвегию…
Чешский краевед Карел Велек составил подробную опись расположения лагерей и лагерных пунктов в районов Соколов (во время оккупации Фалькенау). Это один из промышленно развитых регионов Западной Чехии, в полусотне километров от всемирно известного курорта Карловы Вары, – для немцев до сих пор Карлсбад. Они называют эти гористые места, примыкающие к Германии, Судетами. В довоенной Чехословакии в западном и северном пограничье жила значительная часть трехмиллионного немецкого населения страны. В 1938 году в Мюнхене премьер‑министр Англии Чемберлен и премьер‑министр Франции Даладье уступили натиску Гитлера и согласились с передачей районов, занятых преимущественно немецким населением, Германии. Эта позорная сделка вошла в историю как «мюнхенский сговор». Оккупировав ряд чешских областей, гитлеровцы изгнали чехов с родных мест. То, что случилось в 90‑е годы прошлого века в Косово с сербами, было опробовано в 30‑е годы с чехами. Затем настала очередь и всей Чехословакии. На территории Чехии был создан протекторат Богемия и Моравия, которым управляли берлинские эмиссары, в Словакии – марионеточный режим.
Перед Второй мировой войной Чехословакия вышла на второе место в мире по экспорту вооружений. Авиамоторы, танки, тяжелые орудия, стрелковое вооружение с маркой «Сделано в Чехословакии» было известно во многих странах. Ряд артиллерийских систем в середине 30‑х годов собирался заказать Советский Союз.
Конечно же, вермахт рассчитывал на этот потенциал. На одном из закрытых совещаний в Праге гитлеровский наместник Рейнгард Гейдрих откровенно поучал свою свору: «Во время войны необходимо поддержать спокойствие и дать чешским рабочим столько жратвы, чтобы они могли делать свою работу». «Окончательное решение чешского вопроса» он откладывал на время после войны: «Попытаемся онемечить чешскую ветвь, а остальных ликвидировать… Это пространство должно стать немецким, чеху в конце концов здесь нечего делать». Точно так же высказывался в Варшаве генерал‑губернатор, имперский министр Франк: «Если мы выиграем войну, то тогда, по моему мнению, поляков и украинцев и все то, что околачивается вокруг генерал‑губернаторства, можно пустить хоть на фарш».
…На карте района Соколов Карел Велек пометил 43 концлагеря и лагерных пункта при шахтах, заводах, фабриках. Давайте вместе с ним посмотрим на эту карту.
По его подсчетам, в районе Соколов работали до 10 тысяч советских военнопленных и остарбайтеров. Кроме них было немало французов и поляков, занятых в основном в сельском хозяйстве. Лагеря примыкали к предприятиям. Подчинялись они организации «Шталаг XII.В.», расположенной в городе Вейден, Бавария. Обозначались аббревиатурой АК (Arbeitskomando) и номером.
«1. Горни Славков (Шлаггенвальд).
АК. 3291. 25 французских пленных.
АК. 10 431. 69 советских пленных.
АК. 10 471. Количество пленников и страна неизвестны.
Заключенные работали в свинцовых и вольфрамовых рудниках и на фарфоровых заводах.
На кладбище в Горном Славкове есть братская могила тринадцати советских военнопленных. Возможно, среди них были и товарищи из А К. 10 409 в Тепличце. О них вспоминает железнодорожный служащий Антонин Бранда:
«Пленные работали на ремонте железной дороги, а жили на старой фабрике в Тепличце. Помню московского учителя Василия Алексенко. Мы с ним говорили по‑чешски. Иногда случалось подбросить пленным кусочек хлеба или картошку. Охранял их Иоганн Вейдель, наказывал и бил за малейшую провинность. Среди охранников был и один баварец. Он настолько был возмущен действиями Вейделя, что однажды пригрозил ему пистолетом».
2. Красно (Шенфельд).
АК. 3883. 15 французских пленных. Работали на свинцовом и вольфрамовом руднике.
3. Локет над Огрже (Эльбоген).
АК. 10 459. 87 пленных, вначале бельгийских, позже советских – работали на фарфоровых заводах. Сохранились свидетельства о добром отношении немецких работниц к своим напарникам. Так, например, Анну Гутман, 1907 года рождения, допрашивали за то, что дала русскому пленному кусочек хлеба. А Лидию Эберле за помощь советскому пленному приговорили к одному году тюрьмы.
4. Ходов (Ходау).
АК. 7024. 34 советских пленных.
АК. 7162. 11 французских пленных.
АК. 10 422. 80 французских пленных.
АК. 10 450 101 французский пленный.
Термина Тилк работала на фарфоровом заводе с советским офицером Николаем Конякиным. Узнав о том, что он собирается бежать, передала ему карту Судет и компас. Ее задержали и судили в Берлине.
5. Лоучки (Грюнлас).
АК. 10 496. 26 советских пленных. Работали на местном фарфоровом заводе.
6. Ялови Двур (Кальтенхоф).
АК. 10 472. 16 советских пленных. Работали на местном фарфоровом заводе.
7. Нове Седло (Нейшаттль).
АК. 7113. 74 советских пленных работали на шахте «Анна».
АК. 10 429 118 пленных из СССР, Бельгии и Франции работали на стекольном заводе.
На кладбище в Новем Седле установлена гранитная глыба с пятиконечной звездой. Она обозначила место, где были похоронены пленные. Сколько человек там нашли свой последний приют, как их звали, сегодня никто уже не знает.
8. Гранишов (Гранешау).
АК. 3549. 14 французских пленных работали на шахте «Конкордия». На этой же шахте за какой‑то незначительный проступок немцы убили советского пленного.
9. Краслице (Граслитц).
АК. 304. 73 польских пленных.
10. Шинделова (Шиндельвальд).
Концлагерь у металлургического завода – 120 французских, позже и итальянских пленных и интернированных лиц.
11. Ротава (Ротгау).
АК. 7 093 150 советских пленных.
АК. 7 063 313 советских пленных. Работали на металлургическом заводе.
12. Пржебуз (Друбусс).
Концлагерь размещался в болотистой местности. До двух тысяч английских, французских и советских пленных работали на шахте и на заводе. Перед отступлением немцы затопили шахту. Она стала братской могилой для многих узников.
13. Киншпери (Кёнигсберг).
АК. 3275‑а. 16 французских пленных.
АК. 3275. 18 французских пленных.
АК. 7165. 66 советских пленных.
АК. 927. 29 бельгийских пленных. Работали на шахтах и на железной дороге.
14. Олови (Блейштадт).
АК. 7079. 25 советских пленных работали на стекольном заводе, здесь же и жили. Двое пленных умерли в больнице. Одного – Дмитрия Ковригина – застрелил охранник. На местном кладбище Ковригину поставлен памятник.
15. Либавеке Удоли (Лейбаутхаль).
80 французских пленных работали на подшипниковом заводе.
16. Даснице (Дасснитц).
50 французских и советских пленных ремонтировали железнодорожные стрелки.
17. Хабартов (Хаберсбирк).
Примерно 100 советских пленных работали на шахте «Либик».
18. Букованы (Буква) и соседние поселки.
АК. 7150. 50 пленных, в основном советских.
АК. 7 154 135 советских пленных.
АК. 7153. 71 советских и французских пленных.
Один из чешских рабочих Иозеф Эгер вспоминает:
– В Букованах было три концлагеря. Однажды пленные узнали, что за дворами – склад картошки. Голод принудил их украсть по несколько картофелин на брата. Хозяин пожаловался в полицию, и склад обтянули колючей проволокой под напряжением. Четыре русских осгарбайтера, которые не знали этого и пытались пролезть под проволокой, погибли на месте. Возле нынешней лаборатории шахты «Дукла» узникам выдавали суп. Один русский спрятался на крыше, надеясь позже убежать. Его схватили и расстреляли перед строем. Имя его неизвестно.
19. Дол ни Рихнов (Унтер Райхенау).
Заключенные – точное их количество неизвестно – работали на шахтах.
20. Исчезнувший населенный пункт Лискова (Хасельбах).
АК. 7151. 82 советских пленных работали на шахтах «Анежка» и «Фелициан».
21. Рудолец (Рудитцгрум).
АК. 7 163 150 советских пленных.
АК. 7 097 100 советских пленных.
АК. 7 161 100 советских пленных. Все работали на шахте «Сильвестр».
22. Исчезнувший населенный пункт Лвов (Лёвенхоф).
80 советских пленных работали на фирме О. Шахта.
23. Исчезнувший населенный пункт Иеглична (Грассет).
70 англичан и американцев работали на шахте «Мария».
24. Краловске Поржичи (Кёнигшверт).
50 французских пленных работали на шахте «Богемия».
25. Сватава (Звозау).
Советские пленные работали на заводе шарикоподшипников. Точное их количество в концлагере неизвестно.
26. Соколов (Фалькенау).
АК. 7 069 300–500 советских пленных работали на химзаводе и на подшипниковом заводе.
В книге учета похороненных на городском кладбище за 21 апреля 1945 года помечено: повешены двое русских. Здесь же похоронены.
17 апреля советских остарбайтеров пригнали разбирать завалы после бомбардировок. Двое из них нашли в развалинах кусок колбасы. Это была последняя закуска в их жизни. По приказу гестаповца Россмаля обоих повесили у костела св. Якуба. На стене костела после войны укрепили памятную табличку.
Руководство фирмы «Шталаг», стараясь сохранить рабочую силу, открыло в Соколове лазарет. До 6 мая 1945 года в нем умерли 2002 человека. Их хоронили в братских могилах. В свидетельствах о смерти помечали фамилию и номер. А в графе «преступная деятельность», как у Дмитрия Бахрина и многих других, писали: «Советский Русский».
Покойниками занималась похоронная контора города. Сохранились расчеты: переноска трупов – четыре марки за одного, доставка на кладбище – пять, могильщику – шесть, мешок – 1,2 марки. Похороны одного узника обходились в 16,2 марки. Со временем мешков стало не хватать – трупы сбрасывали в братские могилы без них. Марку и 20 пфеннигов «Шталаг» сэкономил. Теперь отправка на тот свет обходилась всего в 15 марок.
Эта беглая картинка лагерей всего в одном районе третьего рейха. Можете спроецировать ее на всю Германию, на все оккупированные страны, где из пленных, остарбайтеров выжимали последние соки. Прав немецкий историк К. Штрайт, писавший, что места пребывания «восточных рабочих» в Германии не поддаются точному фиксированию. «Значительная часть из них погибла – могилы «восточных рабочих» встречаются почти во всех германских городах. Тысячи их бежали или, получив травмы и став увечными, отправлялись на родину. Многие тысячи, даже за самые мелкие проступки, были брошены в концлагеря».
Александра Сергеевна Касьянова, Краснодарский край:
«До войны я жила в Ростове‑на‑Дону. Училась в новой, красивой школе № 52. Участвовала в школьной самодеятельности. С шестого класса была пионервожатой. Родители мои были простые рабочие, старшая сестра работала бухгалтером, погибла в бомбежку. Сразу после захвата Ростова фашисты убили отца. Расстреляли, как мишень, с пожарной вышки. Мы остались вдвоем с мамой.
11 октября 1942 г. меня, шестнадцатилетнюю, угнали в Германию.
Ночь надвигается, вагон качается,
Ко мне спускается тревожный сон,
Страна любимая не улыбается,
Идет в Германию наш эшелон.
Ночь надвигается, вагон качается,
Ко мне спускается чудесный сон,
Страна любимая мне улыбается.
Идет на Родину наш эшелон.
Поселили нас в бараках, обнесенных колючей проволокой. Повесили номер на веревочке. Как скоту… Я вспоминаю, а в душе все дрожит.
В цехе за нами приглядывал пожилой немец.
Он любил бахвалиться документом на вечное пользование землей на Украине. Когда надсмотрщик отлучался, раздавалась команда: быстрее, девчонки! Мы старались не заливать взрывчатку. Отправляли порожние гильзы. Но уже через 18 дней начались аресты. Два месяца продержали в тюрьме, потом отправили нас в Освенцим. Мне выкололи № 28 735.
После работы мы уносили трупы. Помню, шла в первом ряду другой колонны, а женщина на носилках еще живая, подняла голову, вся избитая, а капо как ударит ее палкой по лицу, кровь так и брызнула на меня. Нам перевели разговор между охраной. «Неужели вам не жалко, ведь это же люди?» – спросил один охранник. Второй ответил: «Если бы я хоть на минуту представил, что эго люди, я бы с ума сошел»».
Насколько же надо было изуродовать сознание человека, чтобы видеть в себе подобных не людей, а животных. Себя они относили к «расе господ», все остальные были холопами, даже хуже – «унтерменшами», недочеловеками. Казалось, человечество вернулось на сотни лет назад. Для «господ» существовал свой мир, своя жизнь, другим в ней места не было – только в качестве рабов, скота, быдла, дикарей. В немецких документах, а потом и в массовом обиходе появилось слово Steppenvolk. Буквально: народ степей. Первобытная, неграмотная орда, далекая от Европы и цивилизации. Кличка рассчитывалась не только на то, чтобы унизить «восточных рабочих» и военнопленных, среди которых было немало людей с высшим и средним образованием, специалистов самых разных профессий. Одновременно она поднимала в своих глазах немецкого обывателя, представителя Herrevolk – народа, призванного править всем миром.
И он воспринимал «восточных рабочих» как положенную свыше дармовую рабочую силу. Бессловесную скотину, с которой можно обходиться без слов. «Я со своим русским разговариваю только ногами», – бахвалился некий немецкий хозяйчик. Эта унижающая человека боль жжет и через годы. «Я неделями, месяцами не слышала родного слова, – вспоминала псковитянка Вера Леонтьева. – Только, когда добиралась до нар в бараке, сама себе что‑то шептала, думала, не разучиться бы говорить».
Но кому в Неметчине были нужны переживания рабов?! Везут, заставляют вкалывать, значит, так нужно фюреру, так нужно Германии и ее военному производству, чтобы победить, чтобы править миром.
Система ненависти закабалила миллионы людей. Но она же растлевала и «господ», лишая их всего человеческого.
Приведу несколько писем из Германии. Они были найдены на местах боев и тогда же процитированы в сводках Совинформбюро, в комментариях прессы.
«Моя соседка приобрела себе работницу. Она внесла в кассу деньги, и ей предоставили возможность выбирать по вкусу любую из только что пригнанных сюда женщин».
«У нас пятнадцать человек взяли на завод. Папа не очень доволен, потому что мы получаем сорок русских, они такие тощие. Ну, ничего, им это не вредно…»
«Вчера днем к нам прибежала Анна Лиза Ростерт, – писали из местечка Люгде на Восточный фронт обер‑ефрейтору Рудольфу Ламмермайеру. – Она была сильно озлоблена. У них в свинарнике повесилась русская девка. Наши работницы‑польки говорили, что фрау Ростерт все била, ругала русскую. Покончила та с собой, вероятно, в минуту отчаяния. Мы утешали фрау Ростерт, можно ведь за недорогую цену приобрести новую русскую работницу».
Нам никогда не узнать имени этой безвестной русской девушки. Для хозяев она была просто «русской девкой», «русской работницей», которую, будто вещь, можно купить по дешевке. Имена рабов и рабынь рассеяны по кладбищам Третьего рейха, по страницам газет, издававшихся для «восточных рабочих». Из еженедельника «Украинець» я выписал скорбные строки:
«Рабочие‑украинцы г. Карлсруэ сообщают о смерти своего 17‑летнего друга Дитюка Миколы Наумовича из села Юстимовки на Киевщине».
Рядом строки о смерти донбасских ребят – Ивана Белокопыльского, Василия Батюка, Миколы Кравцова – семнадцать, двадцать, семнадцать лет…