Это все было неправдой – уж точно не с тем количеством еды, которую моя двоюродная бабушка Люсинда выставляла на стол, – но я редко получала посылки. Я вовсе не винила в этом отца или Сьюзан; у них имелось еще пятеро детей, о которых нужно было заботиться. Но глядя на носки и вязаные шарфы Колина, я ощущала возвращение старой горечи, которую я сложила и упаковала, прикрыв толстым слоем отрицания и долгих лет отсутствия. А еще я ощущала злость из‑за того, что он мог пренебрегать заботой и любовью своей мамы.
Арабелла снизила скорость и, не включая поворотника, свернула на мощеную дорожку между железными воротами и внушительным многоэтажным зданием из песчаника времен Эдуардов с множеством входов. Очаровательные карнизы окантовывали линию крыши, как глазурь на торте. Высматривая место для парковки, Арабелла пробормотала:
– Обычно Колин занимает парковочное место бабушки, так как у нее нет машины. Но он сказал, что оставит его сегодня мне. – Она побарабанила длинным красным ногтем по рулю. – Нужно только вспомнить, где оно.
Я взяла рюкзак и выглянула наружу.
– Красивое здание.
Арабелла кивнула.
– Его называют Домом Харли, – произнесла она, повернув слишком резко и ударив бордюр. – Его построили в тысяча девятьсот третьем для ирландских слуг, которые работали в больших домах поблизости. – Она переместила машину подальше от бордюра. На тротуаре на безопасном расстоянии от нас остановился мужчина с собакой. – Забавно, да? Через несколько десятилетий он стал домом для многих ВИП‑персон – вроде киношников, писателей. Кит Ричардс и Мик Джаггер однажды тут жили. И Джоан Коллинз, актриса. – Она ударила по тормозам, остановившись прямо перед черным «Ягуаром», выезжавшим с парковочного места, и мне пришлось прикусить губу. – Теперь он в основном заселен американскими эмигрантами и залетными русскими олигархами. – Она начала сдавать задом на парковочное место вдоль бордюра, едва протискиваясь между двух других машин. Я затаила дыхание, словно это могло помочь подруге. – Я очень надеюсь, что место правильное – не уверена, что смогу повторить такое еще раз.
|
|
Удовлетворенная тем, как припарковалась, она заглушила двигатель и повернулась, чтобы потрепать Джорджа за ушами.
– Тетя Прешес раньше жила в этой квартире, в начале тридцатых, до войны – уверена, она тебе расскажет. Мэрилебон тогда считался не таким фешенебельным районом, но он всегда имел идеальное расположение – близко к магазинам и ресторанам. И к Риджентс‑Парку, естественно.
Арабелла отстегнула ремень безопасности.
– Прешес? – спросила я. – Судя по генеалогическому древу моей сестры, ее зовут Жанна Дюбо.
– Ой, извини, я думала, что уже объяснила. Прешес – прозвище мисс Дюбо. Ее настоящее имя Жанна. Рассказывают, что, когда она родилась, медсестра взглянула на нее и сказала, что она прелестна [4]. С тех пор ее все так и называли. Мне кажется, это довольно мило.
– Для ребенка – да, но я представить себе не могу, что буду называть старую женщину Прешес.
– Ты только не…
– …Называй ее старой, – закончила я. – Я помню. Просто будет сложно употреблять ее прозвище. Хотя, если подумать, я росла с Милашкой и Вонючкой, так что может быть, это будет не так сложно, как показалось поначалу.
Арабелла искоса взглянула на меня. Достав чемодан из багажника, я проследовала за ней и Джорджем ко второму входу и поднялась по широкому лестничному пролету, ведущему к двум полированным застекленным дверям темного дерева. Они располагались под широкой аркой между двух ионических колонн из крапчатого мрамора. Когда мы подошли ближе, из дверей вышел высокий мужчина.
|
|
Джордж громко взвизгнул и бросился вперед, выдернув поводок из руки Арабеллы и едва не опрокинув мужчину. Лапы легли мужчине на плечи, а огромный язык принялся вылизывать ему лицо. Я захлопала глазами, узнав эти рыжевато‑белокурые волосы, которые грозили завиться в кудри, будь они чуть длиннее. И темно‑голубые глаза, которые внимательно изучали меня, словно он не мог до конца поверить в то, что видит перед собой. Краткая вспышка удивления быстро сменилась знакомой настороженностью.
– Привет, Колин, – сухо произнесла я. – Давно не виделись.
Когда он не ответил, в разговор вмешалась Арабелла:
– Ты помнишь Мэдди Уорнер, да? Мы вместе учились в Оксфорде.
Настороженность никуда не делась, пока мы рассматривали друг друга. Его глаза казались еще голубее из‑за загара, он выглядел по‑прежнему худощавым и мускулистым. Я припомнила, что он занимался греблей во время учебы в Оксфорде; похоже, он продолжал это делать. Еще я вспомнила, как он любил собак и «Звездные войны». А еще был ярым приверженцем безопасности и всегда проверял, все ли пристегнули ремни, когда он за рулем. Хотя я никогда не показывала ему, что замечала все это.
– Мэдисон, – коротко проговорил он. – Конечно, я тебя помню. Смутно. Ты любила ледяное пиво, и у тебя был целый словарик необычных фраз, которые никто никогда не понимал. Ты вбрасывала их, как бомбы, в разговоры. Тебе нравились ребячьи проказы, как, например, насыпать соли в сахарницу. И, видимо, не очень склонна прощаться, поэтому ты этого и не сделала. – Он наклонился, чтобы почесать Джорджа за ушами, и его пристальный взгляд скользнул на Арабеллу. – Полагаю, она и есть журналистка, которая пишет статью о бабушке? – проговорил он тоном, прозвучавшим где‑то посередине между притворной вежливостью и диким раздражением.
|
|
– Разве не чудесно? Получается что‑то вроде мини‑встречи школьных друзей. Я хотела сохранить все в секрете, чтобы удивить вас.
Он поднялся, взяв поводок Джорджа.
– Ну хорошо, я удивился. Хотя остается только догадываться, почему ты не позвала ее в то время, пока я был на каникулах. В квартире будет довольно людно, ты так не считаешь?
– Не говори глупостей, Колин. Там куча места. И когда я упомянула, что тут остановится журналистка, ты не возражал.
Его взгляд мельком скользнул по мне.
– Ну да, это потому, что я не был полностью осведомлен. Я рад, что решил поработать сегодня утром из дома, так что избавился от шока, если бы вернулся домой после тяжелого дня и увидел Мэдисон в моей квартире. – Он протянул мне руку, словно хотел, чтобы я пожала ее, и произнес:
– Позволишь?
Я смущенно глядела на него, пока Арабелла не вырвала у меня из рук чемодан и не передала его Колину.
– Ему все уши прожужжат, если его мама или тетя узнают, что он позволил тебе нести собственный чемодан, – сказала она.
Прежде чем я смогла что‑то возразить, Колин открыл одну из входных дверей и стал ждать, пока мы пройдем мимо него в вестибюль.
В фойе нас встретили высокие потолки, большая бронзовая люстра и недействующий камин, обрамленный темным деревом. Перед нами возник старомодный подъемник – или «лифт», поправила я себя; когда ты в Риме [5]и все такое, – за маленьким прямоугольным оконцем наружной двери просматривалась пустая шахта.
Колин нажал кнопку вызова, и мы несколько минут ждали, прислушиваясь к кряхтенью и стонам древнего аппарата. Когда лифт, наконец, прибыл, Колин открыл дверь, затем оттянул в стороны черные металлические складные ворота и жестом показал нам входить в отделанную деревянными панелями кабину. К задней стене крепилось обтянутое кожей сиденье. Когда подъемник, трясясь, ожил, я мысленно понадеялась, что скамейка тут не для того чтобы вздремнуть, пока нас вручную тянут на верхние этажи. Мы двигались, как улитки сквозь кормовую патоку зимой.
– А почему мы не пошли пешком? – спросила я, вспомнив лестницу в вестибюле: один пролет слева от подъемника вел вверх, второй справа – вниз.
Колин сунул руки в карманы.
– Я думал, что американцы не любят напрягаться физически, и мне показалось, что лучше вызвать лифт.
– Ты же знаешь, что нужно делать, когда кажется, да?
– Прекратите оба! – произнесла Арабелла, встав между нами. – Мне не доставляет удовольствия изображать из себя няньку, так что буду признательна, если станете вести себя как взрослые люди.
Лифт тренькнул, хотя сквозь перекладины ворот было видно, что мы еще не доехали. Мы молча слушали, как древний подъемник старчески скрипел и охал. Лязгнув, он каким‑то чудом сумел остановиться на третьем этаже.
– Прекрасно, – проговорила Арабелла в ожидании, пока Колин откроет дверь в середине короткого коридора с черно‑белыми квадратами на полу, расположенными в шахматном порядке. Две массивные двери темного дерева с веерообразными витражными стеклами возвышались в обоих концах коридора. Арабелла прошла налево к двери с золоченым номером 64 в центре. – Запомните, – сказала она, повернувшись, чтобы посмотреть на Колина и меня, – ведите себя как следует. – Она нажала кнопку звонка. – Я по‑честному предупредила, – добавила она, опуская руку.
Следом за собачьим лаем из‑за двери раздался звук приближающихся шагов. Дверь распахнулась, и перед нами возникла симпатичная немолодая брюнетка в очках в черепаховой оправе и с сияющей белозубой улыбкой.
Небольшая пушистая серо‑белая собачонка сомнительной родословной и с ушками, похожими на антенны, выбежала из‑за ее ног и принялась с серьезным видом обнюхивать наши ноги, а Джордж стал рваться с поводка, повизгивая от радости.
– Оскар, – проворчала женщина, – они не принесли тебе еду.
С почти слышным вздохом собачка успокоилась и уселась у ног женщины.
– Лаура, – приветливо произнес Колин. – И, конечно же, Оскар.
Он присел на корточки и улыбнулся с теплотой, которой сегодня я еще не наблюдала по отношению к себе. Собачка запрыгнула ему на руки, словно они были старыми друзьями. Они улыбнулись друг другу с взаимным обожанием, и мне пришлось признать, что эта картина на самую малую толику улучшила мое мнение о Колине.
– Лаура, я бы хотела познакомить тебя с Мэдисон Уорнер, она журналистка, о которой я тебе рассказывала, – произнесла Арабелла, пройдя вперед, чтобы по‑дружески поприветствовать Лауру. – Она приехала, чтобы взять интервью у Прешес.
Лаура кивнула.
– Приятно с тобой познакомиться. Гостевая комната уже готова. Прешес сегодня немного ворчливая, но я знаю, что она ждет не дождется встречи с тобой.
Арабелла махнула рукой.
– Ой, не беспокойся, Мэдди моментом улучшит ее самочувствие. Все любят Мэдди.
Я выбрала именно этот момент, чтобы погладить Оскара, который влюбленно пялился на Колина и лизал ему подбородок. Собака дернула головой и огрызнулась на меня.
– Не принимай на свой счет, – сказала Лаура. – Оскар любит Колина. Он, наверное, думает, что ты пытаешься их разлучить. Она протянула мне ладонь. – Я – Лаура Аллен, сиделка мисс Дюбо, хотя она предпочитает называть меня своим спутником, потому что от слова «сиделка» чувствует себя старой.
Она приветливо улыбнулась, и я подумала, что если бы мне потребовались друзья, то я хотела бы видеть ее среди них. Я пожала протянутую руку.
– Мэдди Уорнер, – сказала я. – Ты американка?
– Боюсь, что да. Такое ощущение, что мы везде. Я приехала, чтобы ухаживать за бабушкой Колина Софией в ее последние годы. Когда она умерла, Пенелопа попросила меня остаться присмотреть за мисс Дюбо. Хотя – сама увидишь – за ней не особенно‑то и нужно присматривать, даже учитывая ее недавнюю госпитализацию и ухудшающееся здоровье. Так что не нужно ее спрашивать, как она себя чувствует.
– Поняла.
Я подавила зевоту, прикрыв рот рукой.
– Ты, должно быть, вымоталась, – проговорила Лаура, взяв меня под руку и проводив в квартиру. – Я как раз собиралась приготовить чай мисс Дюбо. Давай и для тебя тоже.
Мы прошли в большое фойе, в котором господствовал отделанный красным деревом камин – похоже, уже неработающий. Высокие потолки и вычурная лепка заставили меня вспомнить дом в стиле греческого Возрождения, в котором росли моя мама и тетя Кэсси. Тщательно отполированный паркет отражал свет бронзовой люстры, свисающей с потолочного медальона тонкой работы. Мой взгляд привлекло закрытое витражными стеклами углубление в стене, в котором приютился один‑единственный стул и стол с дисковым телефоном.
Квартира была, несомненно, роскошная – так я себе и представляла лондонское жилье времен Эдуардов. На поверхностях не виднелось ни пылинки, и если бы я подошла поближе к сияющей бронзовой фурнитуре на дверях и светильникам, то, наверное, увидела бы в них отражение своего уставшего лица и темных кругов под глазами. И все же… Я оборвала поток своих мыслей, задаваясь вопросом, что же заставило меня думать о тех странных днях после смерти мамы, когда день и ночь смешались воедино в окутавший всех нас серый туман.
Да, вот оно. Атмосфера задержанного дыхания, предчувствие, похожее на миг перед тем, как включить свет в темной комнате. И старинная мебель, и телефон, казалось, ждали, что вот‑вот что‑то случится, кто‑то появится. Позвонит. Кто‑то войдет во входную дверь после долгого отсутствия.
Я почувствовала неясное напряжение в глазах, удивительно похожее на подступающие слезы. Но тут же вспомнила, насколько измотана и как от усталости мое воображение начинает скакать как табун диких лошадей – мама когда‑то рассказывала мне, что, когда я была маленькой, ей из‑за этого приходилось лежать со мной, пока я не усну.
– Ты в порядке? – спросил Колин, удивив меня прозвучавшим в его голосе искренним беспокойством.
– Просто акклиматизация. Мне действительно требуется кофеин. Или прилечь, как предложила Арабелла.
– В новом часовом поясе лучше оставаться на ногах до конца дня, – сказала Лаура. – Прешес так не терпится тебя увидеть. Уверена, ты оживешь, как только мы вольем в тебя немного кофеина. – Она указала в угол фойе. – Можешь оставить чемодан прямо там – Колин позже перенесет его к тебе в комнату, – и пойдем за мной.
Лаура отвела нас и собак в светлую кухню с высокими окнами, черно‑белым плиточным полом и прелестным дубовым столом на козлах посередине комнаты. Холодильник, едва ли больше холодильничков в общежитиях, стоял рядом с раковиной, а в углу аккуратно приютились две синие подстилки для собак: большая и маленькая.
– Всем чай? – спросила Лаура, наполняя чайник. Она, должно быть, заметила разочарование у меня в глазах. – У меня есть холодный чай для мисс Дюбо, если тебе он больше нравится, Мэдди.
Я почувствовала себя так, словно меня обняли.
– С удовольствием. Он сладкий?
– О да, – произнесла Лаура, утвердительно кивнув. – Я всегда кладу две чайные ложки сахара в холодный чай мисс Дюбо, чтобы он был достаточно сладким, но можешь сама себе насыпать.
– Я… – Я замолчала, не желая показаться грубой. Ни один уроженец Юга не станет подслащивать чай, кидая сахар в стакан с холодным чаем. По правилу чай нужно было заваривать с сахаром. Я знала, что с возрастом вкус слабеет, и именно поэтому Прешес не возмущалась и не требовала сделать все по правилам. Или ее южные корни сделали ее слишком вежливой, чтобы сказать что‑то, способное оскорбить чувства Лауры. Именно по этой причине я улыбнулась и сказала: – Да, прекрасно… спасибо.
Болтая с Арабеллой и Колином, она добавила заварки в разрисованный розами чайник и налила кипятка. И Колин, и Арабелла кивнули, когда она выставила перед собой небольшой кувшин, а затем налила довольно много молока в две пустые чашки. Ожидая, пока настоится чай, она достала из холодильника холодный чай.
– Лимон? – спросила она.
– Конечно, – ответила я, размышляя, как же выпью целый стакан обычного чая с плавающими кристалликами нерастворенного сахара.
– Идемте? – спросила Лаура, ставя тарелку печенья «МакВитиз» на поднос рядом с нашими разнообразными чашками и стаканами. – Хорошо, что ты здесь, Колин. Твое присутствие всегда поднимает настроение Прешес. Ты так много работаешь, что для нее праздник, когда она видится с тобой днем.
Колин поднял поднос.
– Она в своей гостиной?
– Да. Я открою дверь.
Лаура раздала собакам угощенья и оставила их на кухне. Мы двинулись за ней через створчатую дверь, ведущую из фойе в длинный коридор с дверями по обеим сторонам. Стены коридора оказались увешанными фотографиями в рамках. Я задержалась у одной, которая была больше других: черно‑белый снимок фото с автомобилем, по всей видимости, тридцатых или сороковых годов с правым рулем. Элегантный стройный мужчина в смокинге и с зализанными назад темными волосами стоял возле задней двери машины, из которой выходила женщина в вечернем платье. Сосредоточившись на даме, он отвернулся от фотографа, тем самым скрыв свое лицо. Он протягивал ей руку; на ее длинном, стройном запястье не виднелось ни единого украшения. Одна изящная ножка в туфельке на высоком каблуке высовывалась из автомобиля, можно было разглядеть лишь тонкую лодыжку и бледное лицо над тяжелым меховым воротником. Но что это было за лицо! Меня покорила не его красота. Моя мачеха, Сьюзан, была профессиональным фотографом. Она учила меня, что делать фотографии так, чтобы большинство людей захотели посмотреть на них, не вдумываясь, несложно. Секрет профессионализма заключен в том, чтобы найти спрятанное под очевидной красотой и вычислить, что же именно притягивает взгляд зрителя.
Блестящие волосы и светлые глаза лучились энергией; постановка плеч и груди показывала уверенность, которой я обычно не замечала у столь молодых женщин. Но заставило меня остановиться и подойти ближе именно выражение ее лица. Рот был приоткрыт, словно она что‑то говорила, и я непроизвольно подалась вперед, будто хотела расслышать ее слова. Приглядевшись к ее глазам, я подумала, что все же смогла расслышать: Помогите.
– Мэдди? Ты идешь? – обернулась Арабелла.
– Извини. Загляделась на фотографии.
Прежде чем отвернуться, я отметила изящную сумочку в форме коробки в правой руке женщины и бледность пальцев на фоне темной ткани.
– У тебя еще будет время полюбоваться ими. Ты видела дедушку и бабушку Колина на их свадьбе? Это происходило перед войной, его дед был в армейской форме, хотя, я уверена, он не служил. Но выглядел он довольно стильно. Колин, помнишь, как мы раньше играли в переодевания, и ты щеголял в этой самой форме?
– Хватит, Белла.
Колин обернулся и пристально посмотрел на свою двоюродную сестру.
Я двинулась за ними по коридору – мимо большой фотографии в золотой овальной рамке с невестой в белом и женихом в мундире. Они казались совершенными в своей красоте и невинности и выглядели такими молодыми и преисполненными надежд, что на них было почти больно смотреть. Жених держал головной убор в руке, демонстрируя густые темные волосы. Он склонился к своей невесте, словно не мог находиться вдали от нее. Ее маленькая кисть покоилась на сгибе его руки, прижатой к ее боку.
Я поспешила за Арабеллой.
– Он пережил войну?
И тут же пожалела, что спросила; если он не пережил, я не хотела слышать об этом.
– Дэвид? Ой, да. Слава Богу. У него и Софии был один‑единственный ребенок, Джеймс – отец Колина, но все говорят, что они прожили долгую и счастливую жизнь.
– Это радует. – Моя радость выглядела чрезмерной, учитывая, что я никого из них не знала. И все же одна из причин моей любви к старым фото – истории, незримо присутствующие за ними.
Арабелла вошла вслед за Колином и придержала дверь для меня. Зайдя в комнату, я остановилась, моргая и стараясь привыкнуть к сумраку. Казалось, все было окутано темно‑персиковым цветом, от шелковых обоев до тяжелых штор на высоких окнах. Даже толстый ковер был тех же мягких тонов, напомнивших мне дом моей младшей сестры Барби.
– Прешес говорит, что эти оттенки больше идут к цвету ее лица.
– Я, знаешь ли, прекрасно тебя слышу. – От тахты с мягкой обивкой под большим эркерным окном раздался мягкий голос с южным акцентом. Слова сочились, словно тающее масло; от знакомого акцента екнуло сердце и нахлынула тоска по дому.
Лаура распахнула шторы, открыв перила небольшого балкончика за застекленными дверями и осветив открытый проем в смежную спальню за тахтой. Колин поставил поднос на небольшой столик, а Лаура удалилась.
Я постаралась не пялиться на женщину на тахте, но затем решила, что она привыкла быть центром притяжения любой комнаты. Она была одета в длинный шелковый халат персикового цвета с покачивающимися перьями у шеи; на изящных скрещенных ступнях – персиковые атласные туфли с небольшими каблучками. Густые белокурые волосы идеальными волнами покоились на ее плечах, заставив меня задуматься, носит ли она парик, как моя тетя Люсинда, которая каждую ночь надевала свой на пластиковую голову, стоящую на комоде, или нет.
У нее были такие высокие скулы, как и у женщины на фотографии в коридоре, тот же аристократический нос и челюсть, хотя линии ее лица казались словно сглаженными шпателем. Еще она была худее, словно отдавала долг каждому прожитому году излишней кожей и тканями, превращаясь в женщину, которая на первый взгляд казалась изнуренной.
Или нет. Быть может, если бы я увидела ее с закрытыми веками, я бы в это поверила. Но ее светло‑голубые глаза не выглядели глазами старухи, приближающейся к смерти. Они были как у кошки, взгромоздившейся на карниз и решающей: то ли подойти к незнакомцу, то ли раствориться в воздухе.
– Доброе утро, тетя Прешес, – произнесла Арабелла, наклонившись, чтобы поцеловать старую женщину в левую щеку.
Это определенно была та женщина, которая выбиралась из автомобиля на фотографии. Даже в ее годы черты лица и осанка, удлиненные конечности и изысканной лепки шея, почти безупречная белоснежная кожа все еще делали ее красивой женщиной. Я вспомнила книгу, которую читала на уроке литературы в старших классах, – о мужчине, который продал свою душу дьяволу, чтобы оставаться вечно молодым. Я всегда знала, что такого не бывает. Но сейчас, глядя в эти глаза, я почти поверила, что это возможно.
– Привет, бабушка!
Колин наклонился поцеловать подставленную щеку, и когда он выпрямился, Прешес взяла его за руку и крепко сжала.
– Сядь со мной, – проговорила она. – Чтобы я могла получше тебя разглядеть.
– Конечно, – ответил он. – Но позволь мне сначала представить тебе журналистку, которая будет брать у тебя интервью для статьи в «Вог».
– Я – Мэдисон Уорнер, – сказала я. – Друзья зовут меня Мэдди.
Я протянула руку, и она отпустила ладонь Колина, чтобы подать мне кончики пальцев, как в моих представлениях делала королева на встречах.
Прешес внимательно изучала меня. Интересно, она не носила очков из тщеславия или потому, что в них нет необходимости?
– Очень приятно, – протянула она, растягивая голосом слоги там, где этого не требовалось.
Я хотела выпустить ее руку, но она все смотрела на меня.
– Арабелла говорит, что мы родственники.
Она не предложила мне сесть, а Колин не сел бы, пока я и Арабелла не сделали этого, поэтому мы продолжали смущенно стоять.
– Да, родственники. Мы с Арабеллой случайно узнали об этом, когда учились в Оксфорде. Моя сестра прислала мне копию нашего генеалогического древа, а Арабелла увидела его и узнала ваше имя. Так я и выяснила, что вы были моделью до и после войны.
Она продолжала пристально изучать меня, и мне пришлось сдержаться, чтобы не заерзать на месте. Стоя так близко, я могла разглядеть пепельную бледность ее лица под макияжем, почувствовать хрупкие, как у птиц, косточки ее кисти. Это слишком сильно напоминало мне о маме, и мне захотелось отдернуть руку. Но она продолжала крепко держать ее, а глаза продолжали изучать мое лицо.
Наконец она отпустила мою руку.
– Я очень хорошо вижу людей, и, если бы меня спросили, я бы сказала, что у тебя самой есть что рассказать. Я это вижу в твоих глазах. – Прешес не стала дожидаться ответа. – Я передумала. Мэдди, сядь, пожалуйста, рядом. Колин, почему бы вам с Арабеллой не попить чай в гостиной, пока я познакомлюсь с Мэдди поближе?
Она не стала утруждать себя интонацией в конце предложения – это был не вопрос.
– Конечно, – весело произнесла Арабелла. – Мне все равно пора возвращаться на работу. Телефон уже дымится от сообщений. – Она наклонилась и чмокнула Прешес в щеку. Колин переставил стаканы с холодным чаем на стол, а затем взял поднос. Бросив мимолетный взгляд в моем направлении, он вышел из комнаты вслед за Арабеллой.
Внезапно я почувствовала себя так, словно меня выбросили из лодки без спасательного круга. Я задела столик, когда просовывала ноги под него, а когда задела еще и тахту, вовсе ощутила себя Алисой в Стране чудес. Интересно, как бы Колин с этим справился.
– Я рада, что ты приехала сюда, чтобы написать об одежде, а не обо мне. Не люблю говорить о своем прошлом, – произнесла Прешес без предисловий. Она потянулась слегка дрожащей рукой за стаканом с холодным чаем. Каким‑то образом я поняла, что от помощи лучше воздержаться. – Хотя, наверное, дело во времени. Все говорят мне, что я умираю, поэтому я решила, что лучше прислушаться и рассказать свою историю кому‑нибудь, пока не стало слишком поздно. Может, я просто ждала подходящего человека, которому я бы поведала ее.
Она наклонилась ко мне и пристально посмотрела на меня.
– Я действительно вижу семейное сходство. – Она скорее выдыхала слова, чем произносила, в ее голосе ощущалась тоска. Словно бы она желала, чтобы ее слова оказались правдой. Прешес откинулась назад. – Наверное, поэтому Арабелла и решила, что мы могли бы поладить, как бисквит и сироп.
Я смотрела, как она поднесла стакан к губам и сделала маленький глоток. Я подняла свой стакан и сделала то же самое, стараясь не сморщиться от пресного вкуса и не проглотить комочек нерастворенного сахара. Мы встретились взглядами в молчаливом понимании. Прешес смотрела в свой стакан на комочки сахара, плавающие по поверхности, словно маленькие айсберги.
– Бедная Лаура, она так любезна, что делает мне сладкий чай, но у меня не хватает духу сказать ей, что она делает его неправильно.
Поморщившись, она вернула стакан на стол. В ее глазах читалось облегчение: то ли из‑за того, что смогла сделать глоток, то ли потому, что не уронила стакан.
– Ты должна кое‑что обо мне знать – я очень хорошо подмечаю разные мелочи в людях. Почему Колин назвал тебя Мэдисон, если твои друзья называют тебя Мэдди?
Я собралась было уклониться от правдивого ответа, но помнила, что от ее острого взгляда ничто не скроется. Если я хотела от нее откровенности и открытости, мне следовало поступать так же.
– Потому что на самом деле мы не друзья.
Она приподняла свою изящную бровь.
– И почему же?
Я снова ощутила на себе ее проницательный взгляд, способный разглядеть правду за моей улыбкой. Я сделала глубокий вдох.
– Потому что я встречалась с некоторыми из его друзей.
Она нахмурилась.
– А Колин ни разу тебя не приглашал на свидание?
– Если честно, приглашал. Мы даже однажды ходили с ним на свидание.
Она промолчала, но продолжила смотреть на меня так, словно ждала от меня большего. Я вздохнула, решив оставаться искренней.
– Мы отлично провели время. Именно тогда я поняла, что Колин из тех парней, которых девушка может по‑настоящему полюбить. Надолго. Поэтому я больше не ходила с ним на свидания, хоть он и просил. И не раз. А с его друзьями я не боялась появления чего‑то постоянного.
Несколько секунд она не произносила ни слова – полагаю, переваривала мой ответ.
– А сейчас? – спросила она. – Ты все еще встречаешься с непостоянными мужчинами?
Я встретилась с ней взглядом.
– Да.
– В мое время было одно слово для девушек вроде тебя.
Я сглотнула ком в горле.
– Ну, если вас это смущает, то, уверена, Арабелла сможет найти другого журналиста.
Я стала подниматься с маленькой тахты и снова задела столик – на этот раз так, что пролила немного чая.
– Подожди, – проговорила она с напором, удивившим нас обеих. – Не уходи. Я – последний человек в мире, кто имеет право осуждать тебя.
Я остановилась и взглянула на нее, стараясь расшифровать эмоции, промелькнувшие на ее лице.
– Ты когда‑нибудь теряла человека, которого любила? – спросила Прешес, и я поняла, что она говорит не о людях, в которых я ошиблась или которых оставила в прошлом. А еще задалась вопросом, не одна ли это из тех мелочей, которые она обычно подмечает?
– Да, – проговорила я. – Много лет назад.
Она кивнула.
– Тот, кто утверждает, что время лечит, – лжец. Горе – как призрак, не правда ли? Всегда следует за нами.
У меня защипало глаза.
– Извините, – произнесла я еще раз и встала, придерживая столик. – Я пойду. Было приятно с вами познакомиться.
– До свидания, Мэдди. Будь любезна, захвати чай и скажи всем, что я немного отдохну. Мы снова поговорим завтра после обеда. Тогда мы сможем поговорить об одежде. И как она изменила мой мир.
– Но…
Я остановилась. Прешес закрыла глаза, и, несмотря на то, что она не могла, пожалуй, так быстро заснуть, мне стало ясно, что с разговорами закончено.
Поняв, что освободилась, я подошла к двери, затем обернулась и снова взглянула на нее, восхищаясь прекрасными чертами ее лица и изумляясь историям, которые, я знала, прятались за этими закрытыми глазами. Горе – как призрак.
Да, там было множество историй. И я надеялась, что у меня будет время услышать их все.
– До завтра, мисс Дюбо, – сказала я ее неподвижной фигуре, а затем тихо закрыла за собой дверь.
Глава 3
Лондон
февраль 1939 года