Зеки и Фрэнсис Крик, присоединившийся к нам при визуальном исследовании мозга мистера И., отметили, что эти миниатюрные тела весьма активны метаболически и потому, вполне вероятно, чрезвычайно чувствительны даже к временному уменьшению кислорода в крови. Крик, с которым я детально обсуждал результаты наших исследований, предположил, что мистер И. мог отравиться угарным газом, который, как известно, ухудшает цветовое восприятие, влияя, по всей вероятности, на степень насыщения кислородом зон V1, V2 и V4. По словам Крика, угарный газ мог поступить в салон автомобиля, а, возможно, утечка случилась раньше, став причиной аварии.[25]
Впрочем, наши исследования мистеру И. не помогали. Прошло три месяца после происшедшего с ним несчастного случая, а цветовая слепота оставалась, как прежде, полной. К тому же он продолжал испытывать неудобства от слабой контрастности зрительных ощущений.[26]
Вернется ли к мистеру И. прежнее зрение, мы сказать не могли. В некоторых случаях приобретенная церебральная ахроматопсия постепенно сдает позиции, в других случаях — нет. Не смогли мы точно определить и первичную причину цветовой слепоты. Варианты были различными: отравление угарным газом, сотрясение головного мозга, недостаточное кровоснабжение зрительных зон.
И все же мы смогли оказать мистеру И. некоторую практическую помощь. Исходя из того, что он во время испытаний на мондриане наиболее четко видел границы полосок при использовании средневолнового фильтра, Зеки рекомендовал снабдить мистера И. солнечными очками с зелеными стеклами. Такие очки были сделаны на заказ и вручены нашему пациенту. Мистер И. остался доволен: очки увеличили контрастность зрительных восприятий и помогли лучше различать формы предметов, границы которых теперь уже «не размазывались». Он даже стал смотреть цветной телевизор — очки с зелеными стеклами придавали изображению монохроматический вид. Правда, цветной телевизор мистер И. смотрел лишь вместе с женой. Находясь в одиночестве, он отдавал предпочтение черно-белому телевизору.
Потеря цветового зрения ошеломила мистера И., и это неудивительно. Восприятие цвета обогащает зрение человека, цвет помогает воображению, запечатлеваясь в памяти, помогает человеку познать окружающий мир, соприкоснуться с искусством. Ощущение разобщенности с внешним миром отмечалось врачами при описании каждого случая цветовой слепоты. Джордж Уилсон из Эдинбурга, потерявший цветовое восприятие в результате падения с лошади, перенес и душевное потрясение, оказавшись в своем саду и увидев, что его цветы утратили свою красоту. Для мистера И. все обернулось хуже. Его не только тяготила неестественность окружающего мира, его угнетало и то, что он не может работать, как прежде. В первые недели после того, как мистер И. поднялся с постели, он пребывал в подавленном состоянии, испытывая отчужденность внешнего мира.[27]
И в самом деле, для мистера И. мир изменился и порой вызывал у него отвращение. Такие чувства испытывали многие люди, оказавшись в его положении. Джордж Уилсон после падения с лошади назвал свое зрение «искаженным», а один из пациентов Дамазио с горечью сообщил, что окружающий его мир стал «грязным». Можно задаться вопросом: почему люди, страдающие церебральной ахроматопсией, выражают свои чувства подобными словами, почему таким людям их зрительные ощущения кажутся ненормальными? У мистера И. не пострадала сетчатка, клетки зоны V1 не потеряли чувствительности к длине волны, но у него перестала функционировать зона V4, служащая для восприятия цвета. Работу зоны V1 люди с нормальным зрением не ощущают, ибо ее сигналы передаются на более высокий уровень — в зону V4, ответственную за восприятие цвета. Для мистера И. положение изменилось. Полученное им повреждение мозга ввергло его зрительные ощущения в сферу влияния зоны У в мир «доцветовых» ощущений, который нельзя назвать ни цветным, ни бесцветным.[28]
Мистер И. с его эстетическими чувствами нашел эти изменения поистине нестерпимыми. К сожалению, мало известно о том, как эмоции и эстетические воззрения влияют на восприятие цвета. Это предмет специального исследования.[29]
Цвет для мистера И. был не только частью его прежних зрительных ощущений, но и частью его эстетических чувств, его эстетического воззрения, частью мира, в котором он прежде жил и плодотворно работал. После происшедшего с ним несчастного случая цвет не только исчез из его зрительных ощущений, но и оставил воображение, выветрился из памяти, что временами доводило мистера И. до исступления, ибо глядя, к примеру, на апельсин, он не мог представить себе его настоящего цвета. Он часами сидел на лужайке около своего дома, стараясь представить ее зеленой. Впустую! Лужайка даже в воображении оставалась лишь темно-серой. Потеряв цветовое восприятие, мистер И. оказался не только в «изменившемся» мире, но и в мире враждебном. Эти чувства и настроения отразились в его первых картинах, написанных им после того, как он поднялся с постели.
Однако вскоре после того как мистер И. нарисовал «Ядерный восход солнца», он стал переосмысливать свое положение, стремясь к самосовершенствованию в новых условиях. Он даже занялся тренингом — упражнениями для начинающих художников. Но изменения в его жизни в лучшую сторону происходили и на уровне невральных процессов, напрямую недоступных сознанию и контролю. Мистер И. начал осознавать, что случилось с ним, на физиологическом, психологическом и эстетическом уровнях, и с этим осознанием наступила переоценка того положения, в котором он очутился, — окружающий мир перестал казаться ему ужасным и приобрел в глазах мистера И. «странную» привлекательность.
В течение года после происшедшего с ним несчастного случая мистер И. продолжал утверждать, что «знает» о цвете все и не утратил этой способности, хотя не только потерял цветовое восприятие, но и «цветное» воображение. Однако постепенно его уверенность в своем знании цвета — «внутреннего» знания, как он выражался — стала ослабевать. В конце концов у мистера И. создалось впечатление, что его полихроматическое прошлое стерлось, изгладилось, а его «внутреннее» знание цвета исчезло, почти ничего не оставив в памяти. Такая потеря памяти, происходящая на физиологическом и психологическом уровнях, в большей или меньшей степени может произойти и у ослепших людей вне зависимости от причины потери зрения (поражения зрительной коры головного мозга или сетчатки).[30]
Обретя некоторое спокойствие и с удовлетворением сообщив, что окружающий мир перестал казаться ему ужасным, мистер И. заметил, что он с цветом «в разводе», но замечание это было сделано вскользь, словно он говорил о предмете, знание о котором безвозвратно утратил.
Нордби пишет:
«Хотя я знаком с физикой цвета и с физиологией его восприятия цветовыми рецепторами, его истинную природу я понять так и не смог».[31]
То, что недоступно для Нордби, стало недоступным и для мистера И., в какой-то степени ставшего походить на человека с врожденной цветовой слепотой, хотя он и прожил в цветном мире шестьдесят пять лет.
Забыв о цвете и отрешившись от своих прежних привычек, мистер И. спустя год после происшедшего с ним несчастного случая ощутил, что он чувствует себя гораздо свободнее в полумраке. Слишком яркий свет ослеплял его, и мистер И. счел лучшим временем суток вечер и ночь, которые, как он выразился, специально созданы для него, окружая его черно-белым миром.
По словам мистера И., он стал «ночным человеком» и ездил в другие города только ночью. Приехав, к примеру, в Балтимор или Бостон, он бродил по ночному городу, заходил в маленькие кафе. «Ночью в кафе все выглядит по-другому, — пояснял мистер И., — даже если в помещении горит яркий свет, в нем царствует темнота, пришедшая с улицы». «Ночью мир необычайно просторен, — продолжал мистер И., — на улице тебя не стискивает толпа, ты независим, свободен. Мне нравится ночь. Это поистине новый мир».
Мистера И. можно было понять. Ночью его недостаток не проявлялся. Он ощущал себя равным среди людей, а по остроте зрения даже превосходил их. «Я могу различить номерной знак машины за двести и даже за триста ярдов, — уверял мистер И. — У человека с нормальным зрением этого не получится».[32]
Можно спросить, почему для мистера И. ночное зрение со временем стало главным, компенсировав отсутствие восприятия цвета. Кстати, со слов мистера И., можно было понять, что у него обострилась пространственная чувствительность, чему он не находил объяснения. Ответ на все это неочевиден, но можно предположить, что эти «странные» изменения произошли от повышения зависимости зрительных восприятий от М-системы, оставшейся целой и невредимой.[33]
Однако интереснее всего то, что со временем мистер И. перестал ощущать ущербность своего положения, расстался с теми ужасными переживаниями, которые преследовали его в первые месяцы после несчастного случая. Конечно, он не забывал о своем недостатке, но в то же время, казалось, с удовлетворением говорил, что зрение его стало «рафинированным», очищенным от цветных наслоений.[34]
Мистер И. ощущал, что он живет в «новом» мире, который недоступен для обычных людей с нормальным цветовым ощущением. Пришло время, и он перестал думать о цвете, перестал горевать о своей потере. Он стал рассматривать цветовую слепоту как «странный» дар, ввергший его в новое мировосприятие, в новое бытие. Его ощущения схожи с ощущениями Джона Холла, который на второй или третий год после того, как ослеп, перестал считать себя инвалидом, признав, что слепота — «парадоксальный дар, позволяющий человеку мобилизовать скрытые силы и обрести новое бытие».
Через три года после несчастного случая мистеру И. сделали интересное предложение, инициатором которого стал Израэль Розенфилд. Исходя из того, что у мистера И. оказалась поврежденной только зона V4 коры головного мозга, Розенфилд посчитал, что возможно, по крайней мере теоретически, стимулировать другую зону коры, с тем чтобы эта новая зона стала выполнять функцию коррелятора Лэнда. В случае успеха такая стимуляция могла бы восстановить мистеру И. хотя бы частично цветовое зрение. Однако самым удивительным стало то, что, выслушав предложение Розенфилда, мистер И. подумал и отказался. Он пояснил, что непременно принял бы предложение в первые месяцы после несчастного случая, а теперь, когда он обрел новый мир, ставший для него привычным и полноценным, предложение Розенфилда ему кажется неприемлемым. Мистер И. добавил, что успел потерять цветовые ассоциации, потерял «чувство цвета» и не может себе представить, как воспримет возврат потерянных ощущений. Он полагал, что снова утратит душевное равновесие, окажется во власти противоречивых, сумбурных чувств, а новый устоявшийся, ставший привычным мир потеряет. По словам мистера И., он уже побывал в аду и не хочет возвращаться в пекло эмоций, оставив завоеванный мир, к которому он притерся на неврологическом и психологическом уровнях.
Обретя новый мир, мистер И. добился и успеха в работе, выйдя на прежний уровень исполнительского мастерства. Разница заключалась лишь в том, что картины его стали черно-белыми. Но и они сослужили службу. Знатоки в один голос заговорили о новом этапе в творчестве мастера. Мало кто знал, что понудило мистера И. отказаться от красок.
Хотя при обследовании мистера И. удалось найти очаг поражения в коре головного мозга, приведший его к утрате цветового зрения, определить «более высокие» изменения в функционировании мозга мы не сумели, а ведь наш пациент лишился не только цветового восприятия, но и цветного воображения и наконец утратил даже память о цвете, что говорит и об изменении его умственных представлений. Постепенно утрачивая память о цвете, мистер И. в конце концов стал походить на людей с врожденной полной цветовой слепотой. Однако, в отличие от этих людей, мистеру И. пришлось адаптироваться к новым условиям жизни и прежде всего к новым зрительным ощущениям.[35]
Упомяну еще раз, что одновременно с поражением зоны V4 у мистера И., по нашему заключению, произошли и «более высокие» изменения в функционировании головного мозга. Нейронауки не дают ответа на то, какие церебральные механизмы эти изменения вызывают. В то же время физиологические исследования остановились на том, что восприятие цвета осуществляется за счет взаимодействия клеток зоны V1 с цветокодирующими клетками зоны V4. Но зона V4 не конечная, а промежуточная станция, посылающая полученные и обработанные импульсы дальше, на более высокие уровни — предположительно, гиппокампу (хранителю памяти), лимбической системе, миндалевидному телу да и другим частям головного мозга. Прекращение поступления информации из зоны V4 в гиппокамп вполне могло стать причиной того, что мистер И. потерял память о цвете.
Научные исследования, проведенные в последнее десятилетие, установили необыкновенную пластичность коры головного мозга и выявили, что ощущения тела, принимаемые теменной долей коры, используются для определения ею полезности или бесполезности отдельных частей коры. К примеру, известно, что при постоянном использовании одного и того же пальца при чтении шрифта Брайля по выпуклым точкам связь этого пальца с корой головного мозга гипертрофически увеличивается. У глухонемых, использующих язык жестов, слуховая кора может быть переориентирована на зрительные восприятия. Вполне вероятно, что и у мистера И. в коре головного мозга произошла «переоценка ценностей», позволившая ему адаптироваться к новым условиям жизни.
Завершая рассказ о мистере И. и памятуя о том, что при изложении этой истории поднималась проблема восприятия цветовых ощущений, не могу не отметить, что проблема эта не решена до сих пор. Не найдено удовлетворительного ответа на, казалось, простой вопрос: почему определенный предмет воспринимается человеком, положим, как красный. Ньютон, проведя ошеломляющий опыт с линзой и получив видимый спектр, названный им «феноменом цвета», все же не рискнул предложить даже гипотезу о способе, «с помощью которого свет создает в разуме человека иллюзию цвета». С тех пор прошло более трех столетий, но и поныне не существует такой гипотезы, и, вероятно, этот вопрос навсегда останется без ответа.
2. Последний хиппи
Так долго отсутствовать…
И так мало быть там.
Роберт Хантер. Box of Rain
Грег Ф. вырос в пятидесятые годы XX века в Куинсе.[37] Он был красивым и довольно талантливым мальчиком, которому, как его отцу, казалось, уготован карьерный рост, например, в сочинении песен, к чему он явил талант уже в раннем возрасте. Однако Грег рос упрямым и беспокойным ребенком, интересуясь различными аспектами жизни, — как почти что каждый подросток второй половины шестидесятых. Постепенно он начал ненавидеть обыденность жизни своих родителей и соседей и циничное милитаристски настроенное правительство. Его жажда бунта, равно как и поиски идеала, лидера и наставника, прояснились во время Лета любви[38] в 1967 году. Он ездил в Гринвич-Виллидж[39] и слушал Аллена Гинзберга,[40] выступавшего перед публикой всю ночь напролет. Он обожал рок-музыку, особенно эйсид-рок,[41] а из музыкальных ансамблей отдавал предпочтение группе «Грейтфул Дэд».
Постепенно Грег все более отдалялся от своих родителей и учителей: с одними был агрессивен, с другими замкнут. В 1968 году, когда Тимоти Лири[42] призывал американскую молодежь «включаться, настраиваться и отпадать», Грег отрастил волосы и бросил школу, где считался хорошим учеником. Он ушел из дому и переехал в Гринвич-Виллидж, где приобщился к наркокультуре Ист-Виллиджа[43] в поисках, как и многие его сверстники, утопии, внутренней свободы и «высшего сознания».
Но «включение» не удовлетворило Грега, искавшего более систематическую доктрину и другой образ жизни. В 1969 году он примкнул, как и многие наркоманы, принимавшие ЛСД, к свами Бхактиведанте и его Международному обществу сознания Кришны на Второй авеню. Под влиянием свами Грег перестал принимать ЛСД, найдя в религиозной экзальтации замену прежним пристрастиям. («Единственное радикальное средство от дипсомании, — сказал однажды Уильям Джеймс, — есть чрезмерная набожность».) Философия, общение, песнопения, ритуалы, суровая и харизматичная фигура самого свами стали откровением для Грега, и он почти сразу стал пылким новообращенным.[44] В первые недели обращения Грег ходил по Ист-Виллиджу, одетый в оранжевый балахон, распевая славословия Кришне, а в начале 1970 года он переехал в главный храм в Бруклине. Его родители сначала возражали, затем смирились. «Вдруг это ему поможет, — философски заметил его отец. — Кто знает, может, это тот путь, которым ему следует идти».
Первый год жизни Грега в храме прошел хорошо: он был послушен, наивен, верен и свят. «Он — святой, — сказал свами, — он — один из нас». В начале 1971 года уже глубоко верующего Грега перевели в храм Нового Орлеана. Раньше родители иногда могли видеть его в бруклинском храме, а теперь связь практически прекратилась.
На втором году пребывания Грега в обществе Кришны он стал жаловаться на зрение, которое начало туманиться. Но жалоба была воспринята свами и его окружением как проблема духовного зрения. «Ты просветлен, — сказали ему. — В тебе растет внутренний свет». Духовное объяснение Грега полностью успокоило, и хотя зрение все ухудшалось, он больше не жаловался. И в самом деле казалось, что день ото дня он становится все более «просветленным», более безмятежным. Его часто находили в каком-то оцепенении, со странной (некоторые говорили «трансцендентальной») улыбкой на лице. «Это блаженство, — сказал свами, — он становится святым». И все же в храме решили, что его надо оберегать: он не выходил из храма без сопровождающего, не делал чего-либо без наблюдателя; контакты с внешним миром были оборваны.
Хотя родители Грега не могли повидаться с сыном, к ним все же долетали редкие новости из храма — новости, где все больше было слов о «духовном продвижении», «просветлении» и все меньше о жизни Грега. Информация была весьма туманной, и родители начали беспокоиться. Однажды они даже написали самому свами, но получили в ответ успокаивающее, утешительное послание.
Прошло еще три года, прежде чем родители Грега решили, что должны увидеть сына собственными глазами. К тому времени здоровье его отца пошатнулось, и он боялся, что если будет ждать дальше, то не увидит своего «потерянного» сына никогда. Свами разрешил родителям Грега приехать. В 1975 году, после четырехлетней разлуки, они смогли наконец навестить его в Новом Орлеане.
То, что они увидели при встрече, привело их в ужас: их худой лохматый сын стал толстым и лысым; на его лице жила постоянная «глупая» улыбка (так по крайней мере описал ее отец). Грег внезапно начинал петь псалмы, читал мантры, сопровождая их «идиотскими» комментариями, но глубоких эмоций не выражал. («Словно его вычерпали напрочь, пустой внутри», — сообщил отец). Грег потерял всякий интерес к современности, был дезориентирован и полностью слеп. В храме, что удивительно, не противились его уходу — видно, почувствовали, что его духовное восхождение зашло слишком далеко, и начали беспокоиться, видя его состояние.
Грега положили в больницу, обследовали и перевели в отделение нейрохирургии. Томография выявила огромную опухоль мозга, разрушающую гипофиз и прилегающий зрительный перекрест, охватывающую обе лобные доли мозга и растущую далее. Опухоль распространилась до височных долей и вниз до промежуточного мозга. Во время операции выяснилось, что опухоль доброкачественная — менингиома, но выросла она до размера небольшого грейпфрута или апельсина. И хотя хирурги смогли удалить опухоль почти полностью, им не удалось отвратить урон, нанесенный мозгу в процессе операции.
Грег стал не только слепым, но и серьезно покалеченным, неврологически и умственно. Произошла катастрофа, которую можно было избежать, если бы к его жалобам на ухудшающееся зрение прислушались раньше и показали врачу. Улучшения состояния Грега не ожидалось, и его перевели в Уильямсбридж, госпиталь для хронических больных. Тогда Грегу было всего двадцать пять. По приговору врачей, он был безнадежен.
Я впервые увидел Грега в апреле 1977 года, приехав в Уильямсбриджский госпиталь. Волосы на лице его отсутствовали, он вел себя как ребенок и выглядел младше своих двадцати пяти. Грег был толстым, похожим на Будду, с отсутствующим выражением на доброжелательном лице. Его слепые глаза бессмысленно ворочались в своих орбитах, когда он, не двигаясь, сидел в кресле-каталке. Ему не хватало естественности, он не инициировал контакта, а когда я с ним заговаривал, в ответ зачастую неслись ассоциативные потоки слов или отрывки стихов и песен. Между вопросами возникала глубокая тишина, если я не заполнял паузу; но если молчание затягивалось на минуту, он мог начать возносить Кришну или мягко бубнить мантры. Он все еще, как он сам сказал, был «абсолютно верующим, верным доктринам и целям своей общины».
Я не услышал от него ни одной связной истории — он даже не понимал, почему он в больнице, и давал тому разные объяснения. В первый раз он сказал: «Потому что мне не хватает ума», позже: «Потому что в прошлом я принимал наркотики». Он знал, что был в главном храме Кришны («Большой красный дом, дом 439 на Генри-стрит в Бруклине»), но не помнил, что после жил в храме Нового Орлеана. Он также не помнил, что именно там началась его болезнь и — в первую очередь — потеря зрения. Он и в самом деле, казалось, не понимал, что слеп, что не может ходить, что болен вообще.
Он казался отсутствующим, мягким, лишенным всех чувств — это была та неестественная безмятежность, которую его братья-кришнаиты расценили как «блаженство». Однажды Грег даже сам воспользовался этим определением. На мой вопрос «Как ты себя чувствуешь?» он ответил: «Я чувствую себя блаженно. Боюсь вернуться в материальный мир». Когда он попал в больницу, многие из его друзей-кришнаитов приходили его навестить, я часто видел их оранжевые одежды в коридорах. Они приходили, чтобы навестить бедного слепого, не от мира сего Грега, толпились вокруг него. Они видели в нем достигшего «отрешенности» Просветленного.
Разговаривая с Грегом о текущих событиях и расспрашивая о людях, имена которых были у всех на слуху, я выяснил, что он ничего не знает о них. Когда я спросил у него, кто сейчас президент страны, Грег ответил «Линдон», затем, подумав, «поправился», сказав: «Тот, кого застрелили». Когда я подсказал «Джими…», он обрадованно ответил «Джими Хендрикс». Услышав мой смех и сообразив, что ошибся, Грег сказал, что было бы хорошо, если бы президентом стал человек, разбирающийся в рок-музыке.[45] Ответы, полученные от Грега, убедили меня, что он ничего не помнит или не знает о событиях, происшедших в стране и мире после 1970 года. Казалось, он остановился в своем развитии еще в шестидесятые годы.
Когда в 1976 году Грегу делали операцию, его опухоль имела значительные размеры, но до этого она росла медленно и только в самом конце затронула височную долю мозга, отвечающую за накопление памяти (регистрацию происходящих событий). Но Грег плохо помнил и прошлое — события конца шестидесятых годов, происходившие за несколько лет до болезни. Из разговора с Грегом я выяснил, что события, происходившие в 1966-м и 1967-м годах, он помнил достаточно хорошо, события 1968-го и 1969-го годов помнил плохо, а о событиях, имевших место, начиная с 1970 года, не имел никакого понятия. Стало ясно, что у Грега наряду с расстройством кратковременной памяти наблюдается и ретроградная амнезия — амнезия на события, происходившие до болезни.
Грег утратил способность запоминать и только что полученную информацию. Однажды я дал ему список слов и попросил их запомнить. Через минуту он не смог вспомнить ни одного слова. Бывало, я рассказывал ему какую-нибудь историю, а затем просил повторить рассказ. Он пересказывал его в весьма искаженном виде, вплетая в его канву мало совместимые с ним подробности. Но если я через пять минут просил повторить рассказ, он уже ничего не помнил. Однажды я рассказал ему сказку о льве и мыши. В изложении Грега мышь обрела чудовищные размеры и попыталась съесть миниатюрного льва. Когда я выразил удивление такой странной метаморфозе, Грег пояснил, что мышь и лев стали мутантами, а затем, подумав, добавил, что, вероятно, эти животные привиделись ему такими во сне, в котором мышь фигурировала как владычица джунглей. Однако через пять минут, как обычно, рассказ из головы Грега полностью выветрился.
Общаясь с Грегом, я узнал, что он любитель рок-музыки. В его палате я увидел гитару и стойку пластинок. Когда я заговорил с Грегом о его увлечении, он, к моему немалому удивлению, внезапно преобразился, с большим энтузиазмом заговорив о своих любимых музыкальных ансамблях, а с наибольшим жаром — о группе «Грейтфул Дэд».
«Я слушал эту группу в Центральном парке и в „Филлмор Исте“», — сообщил он. Грег помнил весь репертуар этой группы, назвав самой любимой песней «Tobacco Road». Он даже спел эту песню с большим воодушевлением, выказав чувства, которые давно не испытывал. Когда он пел, то не казался больным — передо мной был совсем другой человек. «Когда ты в последний раз слышал группу „Грейтфул Дэд“ в Центральном парке?» — спросил я у Грега. «Около года назад», — подумав, ответил он. На самом деле эта группа в последний раз выступала в Центральном парке в 1969 году. Грег ошибся на восемь лет. «Филлмор Ист», театр, где выступали рок-музыканты, закрыли в начале семидесятых годов.
Грег рассказал мне также о том, что в колледже Хантера[46] бывал на выступлениях Джими Хендрикса и ансамбля «Крим», сумев перечислить участников этой группы: Джека Брюса (бас-гитара), Эрика Клэптона (соло-гитара) и Джинджера Бейкера (ударные инструменты). Вспомнив о Джими Хендриксе, Грег поинтересовался, чем сейчас занимается этот певец, пояснив, что давно не слышал о нем. В тот раз мы также поговорили о творчестве «Роллинг стоунз» и «Битлз». Грег похвалил их, но своим любимым ансамблем назвал «Грейтфул Дэд». «С этой группой никто не сравнится, — пояснил он. — Джерри Гарсия — святой, гуру, гений. Микки Харт и Билл Кройцман — великолепные барабанщики. Под стать им и другие: Пигпен, Боб Уир, Фил Леш».
Этот разговор с Грегом помог мне установить степень его амнезии. Он хорошо помнил песни 1964–1968 годов. Он помнил первый состав группы «Грейтфул Дэд», но он не знал, что Джими Хендрикс и Пигпен умерли. Грег остановился в своем развитии в конце шестидесятых годов. Он выглядел ископаемым, последним хиппи.
При обследовании Грега я обнаружил, что его конечности очень слабы, особенно левые, а более всего — ноги. Самостоятельно стоять он не мог. Его глаза были полностью атрофированы. Однако казалось, что Грег не знает о своей слепоте. Когда я показал ему часы и расческу, он сообщил мне, что видит авторучку и мяч. При этом Грег «не посмотрел» на показанные предметы, более того, он даже не повернул головы в мою сторону. Когда я поинтересовался состоянием его зрения, Грег ответил, что видит плохо, но тем не менее любит смотреть телевизор. Как я выяснил позже, Грег, когда «смотрел» телевизор, внимательно слушал звуковое сопровождение передачи и дополнял впечатление от происходившего на экране своим мысленным взором, воображением, при этом он мог даже не смотреть на экран. Вероятно, он даже не понимал, что значит видеть по-настоящему — случай достаточно редкий для человека, долгие годы видевшего нормально, и говоривший о том, что у Грега существенно изменился процесс познания, изменилось сознание и даже произошла трансформация личности.[47]
Общаясь с Грегом, я понял, что он живет лишь настоящим, точнее — сиюминутным. О прошлом, которое не выветрилось из памяти, он по собственному почину не вспоминал. О будущем он не думал и даже не задумывался над тем, чем станет заниматься в самое ближайшее время. У Грега не было ни стремлений, ни планов на будущее, ни, тем более, цели жизни. Он казался замурованным в кокон, время для него не существовало. Для нормальных людей настоящее подпитывается опытом прошлого и ожиданием будущего, для Грега настоящее было статичным и составляло всю полноту его жизни. И вот это существование было расценено кришнаитами как проявление святости, сверхсознание.
Оказавшись в Уильямсбридже, Грег, еще совсем молодой человек, не проявлял ни досады, ни раздражения на судьбу. Попав в тихую заводь, он относился к своему положению со смирением, а скорее — с апатией, безразличием. Когда я поинтересовался, нравится ли ему в госпитале, он ответил: «У меня нет выбора». В душе я с ним согласился: ответ был точен и даже философичен, но философия эта проистекала от безразличия ко всему, вызванного повреждением мозга.
Родители Грега, уделявшие сыну мало внимания, когда он жил вместе с ними, теперь часто навещали его. Когда они приходили, он оживлялся, но если они не появлялись несколько дней, он этого даже не замечал.
Время для Грега проходило однообразно: он слушал пластинки со своими любимыми песнями, играл на гитаре или, сидя в кресле-каталке, перебирал четки, бессмысленно улыбаясь. Естественно, он проходил и медицинские процедуры: физиотерапию, трудотерапию, музыкотерапию. Через некоторое время после операции Грега перевели в отделение, где содержались одни молодые люди. Его приняли хорошо: тихий нрав, добродушие и игра на гитаре сделали свое дело. Казалось, и Грегу понравилось его новое окружение. Он даже сошелся с двумя пациентами, не подружился (сказать об этом нельзя), но время, свободное от занятий и процедур, нередко проводил вместе с ними. Его мать рассказывала: «Одним из них был Эдди, страдавший рассеянным склерозом. Они оба любили музыку и жили в смежных палатах. Другой была Джуди, она страдала церебральным параличом. Джуди нередко часами сидела в палате Грега». Однако прошло время, и Эдди умер, а Джуди перевели в другую больницу. По словам миссис Ф., Грег ни разу не поинтересовался, куда они делись, хотя, как она сочла, он стал грустнее, печальнее, ему не с кем стало поговорить, не с кем послушать музыку.