– Неважно, – возразила Таньчунь, – псевдоним все равно нужен.
– Инчунь живет на острове Водяных каштанов, так что будем называть ее Властительницей острова Водяных каштанов, – предложила Баочай. – А Сичунь, которая живет в павильоне Благоухающего лотоса, – Обитательницей павильона Благоухающего лотоса.
– Вот и хорошо, – произнесла Ли Вань. – Я старше вас всех, и вы должны меня слушаться. Нас в обществе семь человек, но я, вторая барышня и четвертая барышня не умеем сочинять стихов, так что придется вам сделать нас распорядительницами.
– У всех теперь есть псевдонимы, а ты по-прежнему называешь их барышнями, – с улыбкой заметила Таньчунь. – Давайте уговоримся за это штрафовать. А то, выходит, мы напрасно старались?
– Когда окончательно обо всем договоримся, тогда и составим уложение о штрафах, – согласилась Ли Вань и сказала: – Собираться будем у меня, у меня просторно. И если вы, поэты, не гнушаетесь простыми, невежественными людьми, которые не умеют сочинять стихов, позвольте мне распоряжаться устройством угощений. Может быть, общаясь с вами, обладающими тонким поэтическим вкусом, я тоже научусь сочинять стихи. Мне хотелось бы стать во главе общества, но одна я не справлюсь, нужны две помощницы. Желательно, чтобы это были Властительница острова Водяных каштанов и Обитательница павильона Благоухающего лотоса. Первая будет назначать темы для стихов и задавать рифмы, вторая – вести необходимые записи и следить за порядком. Это не значит, что нам возбраняется сочинять стихи. Если тема несложная и легкие рифмы, мы, пожалуй, тоже сочиним несколько строк. Остальным же сочинять стихи обязательно. Таково мое предложение, если вы со мной не согласны, я не смею настаивать.
Инчунь и Сичунь были равнодушны к стихам, к тому же они робели при таких талантах, как Сюэ Баочай и Линь Дайюй, и поэтому с радостью согласились с Ли Вань, сказав:
– Ты права!
Таньчунь и остальные девушки догадались, в чем дело, и возражать не стали.
– Ладно, – сказала напоследок Таньчунь. – Только забавно, что создать общество придумала я, а вы будете мною распоряжаться!
– Давайте сходим в деревушку Благоухающего риса, – предложил Баоюй.
– Вечно ты торопишься! – с укором сказала Ли Вань. – Надо раньше договориться, а уж потом я вас приглашу.
– А как часто мы будем собираться? – спросила Баочай.
– Раза два-три в месяц вполне достаточно, – заметила Таньчунь. – Чаще неинтересно.
– Верно, – поддержала ее Баочай. – Только являться все должны обязательно, в любую погоду. Если же на кого-нибудь вдруг найдет вдохновение, можно об этом сказать и пригласить всех к себе, не дожидаясь намеченного дня. Это будет даже интересно!
– Очень интересно, – согласились все.
– Поскольку мне первой пришла в голову мысль создать общество, то и право первой устроить угощение принадлежит мне, – заявила Таньчунь.
– В таком случае открытие общества назначаем на завтра, – предложила Ли Вань и обратилась к Таньчунь:
– Согласна?
– Давайте это сделаем прямо сейчас, – сказала Таньчунь. – Ты задашь тему для стихов, Властительница острова Водяных каштанов задаст рифмы, а Обитательница павильона Благоухающего лотоса будет следить за порядком.
– А по-моему, несправедливо, чтобы задавал тему и рифмы кто-нибудь один, – заметила Инчунь. – Лучше всего тянуть жребий.
– По дороге сюда я видела, как в сад принесли два горшка с очень красивой белой бегонией, – сказала Ли Вань. – Почему бы нам не сочинить о ней стихи?
– Так ведь ее никто не видел! – запротестовала Инчунь.
– Все знают, какая она, белая бегония, – возразила Баочай. – Зачем же на нее смотреть? Древние слагали стихи в минуты вдохновения и не всегда писали о том, что видели в данный момент. Иначе у нас не было бы так много замечательных стихов.
– В таком случае я задам рифмы, – уступила Инчунь.
Она взяла с полки томик стихов, раскрыла наугад, показала всем четверостишие с семисловной строкой и заявила, что все должны писать такие стихи. Затем она обратилась к одной из служанок:
– Назови первое пришедшее тебе в голову слово.
Девушка стояла, прислонившись к дверям, и не задумываясь выпалила: «У дверей».
– Итак, первое понятие – «дверь», – сказала Инчунь. – Оно по своему звучанию попадает в тринадцатый раздел. В наших стихах дверь должна быть упомянута в первой строке.
Она потребовала шкатулку с карточками рифм, извлекла из нее тринадцатый ящичек…
– Попались слова, которые очень трудно сочетаются, – заметил Баоюй.
Тем временем Шишу приготовила четыре кисти и четыре листа бумаги и подала каждому. Все стали сочинять стихи, одна лишь Дайюй как ни в чем не бывало играла листьями утуна, любовалась осенним пейзажем и шутила со служанками.
Одной из служанок Таньчунь приказала возжечь благовонную палочку «аромат сладостного сна». Эта палочка, длиной в три цуня и толщиной с обыкновенный фитиль, сгорала довольно быстро, и за это время нужно было написать стихотворение; кто не успеет, того штрафуют.
Таньчунь сочинила первая, записала, подправила и передала Инчунь.
– Царевна Душистых трав, у тебя готово? – спросила она у Баочай.
– Готово-то готово, но, кажется, плохо получилось, – откликнулась та.
Баоюй, заложив руки за спину, медленно прохаживался по террасе. Вдруг он обратился к Дайюй:
– Слышала? У них уже готово!
– Обо мне не беспокойся, – отозвалась Дайюй.
Баоюй заметил, что Баочай успела начисто переписать свои стихи, и воскликнул:
– Вот беда! От благовонной палочки остался всего цунь, а у меня лишь четыре строки!
И он снова обратился к Дайюй:
– Палочка вот-вот истлеет! Поторопись!
Дайюй пропустила его слова мимо ушей.
– Ладно, не буду тебя ждать, – сказал наконец Баоюй. – Надо записать, посмотрю, что получилось.
Он подошел к столу, взял кисть и принялся писать.
– Приступаем к чтению! – объявила Ли Вань. – Кто не успел, кончайте, не то оштрафуем.
– Крестьянка из деревушки Благоухающего риса не умеет писать стихов, зато она хорошо их читает, – заметил Баоюй, – к тому же она самая справедливая из нас, поэтому давайте договоримся принимать все ее замечания.
Девушки закивали в знак согласия.
Первыми Ли Вань прочла стихи Таньчунь.
Воспеваю белую бегонию
Тяжелая, захлопнутая дверь.
Холодная трава, вечерний луч погас.
У лестницы дворца зеленым мхом
Бока покрыты в ряд стоящих ваз.
Что есть нефрит? Чистейшая душа.
Нет ничего прозрачнее нефрита.
А снег – что это?
[263]
Это феи лик,
У ней, растаяв, вся душа открыта.
А сердца аромат? Пылинка в пустоте.
А гордость, красота? Им сила не дана…
…Уж в третьей страже ночь. Причудливая тень.
Бегония цветет, и светит ей луна…
Не надо говорить, что может вознестись
Святая в скромном белом одеянье, —
О том она поет, как луч вечерний гас
И как потухло дня последнее сиянье.
Стихи Таньчунь всем очень понравились, и Ли Вань стала читать написанное Баочай.
Как будто за закрытыми дверями
Сокровища хранишь и аромат.
Возьму кувшин, чтобы наполнить вазу
Живительною влагой до краев.
Тень осени я со ступеней смою, —
Тебя румяна, пудра не прельстят.
Твоя душа как из росинок слита,
Ты – холодность, ты – белизна снегов…
Ты – бледность. Но таинственная бледность,
Что не бывает у других цветов.
Да, ты грустна, но грусть твоя такая,
Которая не затемнит нефрит.
Пусть Чистоту наш Белый император
[264]
Приемлет в дар как лучший из даров!
…Прелестна и печальна ты, как солнце,
Что на закате грустный свет струит.
– Ведь и вправду Царевна Душистых трав! – воскликнула Ли Вань и взяла стихотворение Баоюя.
Окрасила ласково двери
Осенняя бледность и свежесть,
Встряхнулась седьмая из веток
[265]
,
И вазу наполнила снежность.
Тай-чжэнь из бассейна выходит…
А ты – ее тень ледяная.
Душа твоя, словно у Си-цзы,
Трепещет, нефритом сияя.
Нет, ветер под утро не сдунул
Печали столикой и тяжкой,
Следы твоих слез безутешных
Дождь, видно, умножил вчерашний,
И я, опершись на перила,
Предчувствием смутным объятый,
И звуки валька различаю
И флейту в минуты заката…
– Лучше всех сочинила Таньчунь! – заявил Баоюй, когда Ли Вань кончила читать. Однако Ли Вань отдала предпочтение Баочай.
– Стихи сестры Баочай самые выразительные, – сказала она и стала торопить Дайюй.
– Разве все уже окончили? – спросила Дайюй.
– Все.
Дайюй взяла кисть, единым духом написала стихотворение и бросила на стол. Ли Вань принялась читать:
Сянцзянский полог
[266]
не задернут,
Проход в двери полуоткрыт,
Разбитый лед – земле убранство,
А вазу красит лишь нефрит.
Едва Ли Вань закончила, как Баоюй не выдержал и стал громко выражать свое восхищение:
– И как только она сумела так придумать!
Ли Вань продолжала:
Возьму тайком бутончик груши, —
Бегонии в ней белой – треть,
Зато в душе у дикой сливы
Возможно всю ее узреть!
[267]
– Сколько глубокого чувства в этих строках! – закричали все. – Замечательно!
Святыми лунных дебрей, видно,
Рукав твой белый был расшит,
Ты – дева грустная в покоях,
Что, вся в слезах, одна скорбит…
Нежна, застенчива… Кому же
Хотя бы слово скажешь вслух?
Ты к западным ветрам склонилась
[268]
.
Уж скоро ночь. Закат потух.
– Это стихотворение самое лучшее! – в один голос заявили все.
– Если говорить об утонченности и оригинальности, не возражаю, – сказала Ли Вань, – что же касается глубины мысли, оно несомненно уступает стихотворению Царевны Душистых трав.
– Суждение вполне справедливое, – согласилась Таньчунь. – Фее реки Сяосян присуждается второе место.
– Самое неудачное – это стихотворение Княжича, Наслаждающегося пурпуром, – заявила Ли Вань. – Вы согласны?
– Ты совершенно права, – подтвердил Баоюй. – Стихи мои никуда не годятся. А вот стихи Царевны Душистых трав и Феи реки Сяосян следовало бы еще раз обсудить.
– Не вмешивайся, будет так, как я решила, – оборвала его Ли Вань, – а если еще кто-нибудь об этом заведет разговор, оштрафуем.
Баоюю ничего не оставалось, как замолчать.
– Собираться будем второго и шестнадцатого числа каждого месяца, – продолжала Ли Вань. – Задавать темы и рифмы позвольте мне. Можно устраивать и дополнительные собрания, хоть каждый день, если на кого-нибудь вдруг снизойдет вдохновение, я возражать не стану. Но второго и шестнадцатого все должны непременно являться.
– А название какое будет у общества? – спохватившись, спросил Баоюй.
– Слишком простое – неоригинально, – заметила Таньчунь, – слишком вычурное тоже нехорошо. Лучше всего назвать его «Бегония». Ведь именно о ней наши первые стихи! Быть может, название несколько примитивно, зато соответствует действительности.
Никто не стал возражать. Поболтав еще немного, они выпили вина, полакомились фруктами и разошлись кто домой, кто к матушке Цзя и госпоже Ван. Но об этом мы рассказывать не будем.
А сейчас вернемся к Сижэнь. Она никак не могла догадаться, что за письмо получил Баоюй и куда ушел вместе с Цуймо. Вдобавок появились женщины с двумя горшками бегонии. Сижэнь еще больше изумилась, стала расспрашивать, откуда цветы, и ей рассказали.
Сижэнь велела оставить цветы, попросила подождать в передней, а сама пошла во внутренние покои. Там она отвесила шесть цяней серебра, взяла три сотни медных монет и, когда вернулась, вручила все женщинам, наказав:
– Серебро отдайте слугам, которые принесли цветы, а медные монеты возьмите себе на вино.
Те встали и, улыбаясь, поблагодарили Сижэнь, но деньги взяли лишь после настоятельных уговоров.
– Дежурят ли у ворот вместе с вами мальчишки? – спросила Сижэнь.
– Дежурят, их четверо, – ответила одна из женщин. – Это на случай, если кто-нибудь из них понадобится господам. Может быть, у вас будут какие-нибудь приказания, барышня? Скажите, мы передадим слугам.
– У меня? Приказания? – улыбнулась Сижэнь. – Тут второй господин Баоюй хотел послать подарки барышне Ши Сянъюнь. Так что вы пришли кстати. Передайте слугам, чтобы наняли коляску, и возвращайтесь за деньгами. Только сюда слуг не присылайте – незачем.
– Слушаемся! – почтительно ответили женщины и удалились.
Сижэнь вернулась в комнату и хотела сложить на блюдо подарки для Сянъюнь, но каково же было ее удивление, когда она увидела, что блюдо исчезло.
– Вы не знаете, куда подевалось агатовое блюдо? – спросила Сижэнь у служанок, занятых вышиваньем.
Служанки изумленно переглянулись.
– Кажется, на нем отнесли плоды личжи третьей барышне Таньчунь, – промолвила наконец после длительного молчания Цинвэнь, – не знаю только, где оно сейчас.
– Разве мало в доме всевозможных блюд, – недовольным тоном заметила Сижэнь, – зачем было брать именно это?!
– Я тоже так говорила, – сказала Цинвэнь, – но уж очень красиво выглядели на этом блюде сложенные горкой личжи. Третьей барышне, видимо, так понравилось, что она вместе с фруктами оставила у себя и блюдо. Поэтому нечего беспокоиться! Кстати, две вазы, которые взяли недавно, тоже еще не принесли! Они стояли вон там, наверху.
– Ах, – воскликнула Цювэнь. – С этими вазами связана весьма забавная история. Наш господин, уж если вздумает выказать родителям уважение, непременно перестарается. Однажды, когда распустились цветы корицы, он сломал две ветки и хотел поставить в вазу, но тут вдруг подумал, что недостоин первым наслаждаться цветами, которые распускаются в саду, налил воды в обе вазы, в каждую поставил по ветке, одну вазу велел взять мне, вторую взял сам, сказав при этом, что цветы надо отнести матушке Цзя и госпоже. Я даже не представляла, что благодаря чувству сыновней почтительности, которое вдруг появилось у нашего господина, мне так повезет! Старая госпожа обрадовалась цветам и говорит своим служанкам: «Вот как Баоюй почитает меня, вспомнил, что я люблю цветы! А меня упрекают в том, что я его балую!» Вы же знаете, старая госпожа не очень-то меня жалует, но в тот раз растрогалась, велела дать мне денег, сказала, что жалеет меня, потому что я такая хилая и несчастная! В общем, привалило мне счастье! Деньги – что, главное, я удостоилась такой чести!.. Когда мы пришли к госпоже, вторая госпожа Фэнцзе и наложница Чжао рылись у нее в сундуке с платьями. Госпожа решила раздать служанкам все, что носила в молодости. Едва мы вошли, все залюбовались цветами. А вторая госпожа Фэнцзе принялась восхвалять почтительность Баоюя, его ум и находчивость – наговорила и что есть, и чего нет. Просто ей хотелось польстить госпоже и посрамить ее завистниц. Госпожа осталась очень довольна и подарила мне два почти новых платья. Но не в этом дело, платья мы получаем каждый год, гораздо важнее, что я удостоилась милости госпожи.
– Тьфу! – плюнула с досады Цинвэнь. – Глупая! Ничего ты не смыслишь! Все лучшее отдали другим, а тебе сунули обноски! Есть чем гордиться!
– Пусть обноски! – вспыхнула Цювэнь. – Но мне подарила их госпожа!
– На твоем месте я ни за что не взяла бы это старье! – решительно заявила Цинвэнь. – Пусть бы нас всех собрали, чтобы раздать платья, тогда дело другое – что достанется, то достанется, по крайней мере справедливо. А брать остатки, после того как все лучшее раздарили, я не стала бы, пусть даже пришлось бы нагрубить госпоже!
– А разве еще кому-нибудь из наших дали платья? – поинтересовалась Цювэнь. – Я болела и на несколько дней ездила домой, поэтому ничего не слышала. Расскажи мне, сестра!
– Ну, расскажу я тебе, так ты что, платье вернешь госпоже?! – спросила Цинвэнь.
– Глупости! – воскликнула Цювэнь. – Мне просто интересно. А подаренные платья – это милость госпожи, пусть даже их сшили бы из тряпья, годного лишь на подстилку собакам!
– Здорово сказано! – засмеялись служанки. – Ведь платье-то как раз и дали нашей собачонке.
– Ах вы болтушки! – смущенно рассмеялась Сижэнь, – Вам бы только надо мной потешаться! Дождетесь, пересчитаю вам зубы! Попомните мое слово! Плохо кончите!
– Значит, это ты, сестра, получила подарок? – смеясь, воскликнула Цинвэнь. – А я и не знала! Ты уж извини!
– Нечего ухмыляться! – погрозила ей пальцем Сижэнь. – Давайте решим, кто пойдет за блюдом!
– И вазы надо бы заодно прихватить, – вставила Шэюэ. – Не беда, если они у старой госпожи. А если у госпожи, лучше забрать. Ее служанки нас терпеть не могут и назло нам могут вазы разбить! Госпожа на их проделки смотрит сквозь пальцы!
– Давайте я схожу, – предложила Цинвэнь, откладывая вышиванье.
– Ты отправляйся за блюдом, а за вазами я пойду, – возразила Цювэнь.
– Дайте мне хоть разок сходить! – насмешливо воскликнула Цинвэнь. – Такой случай представляется редко! Тем более что вы уже получили подарки!
– Цювэнь платье досталось случайно, – возразила Шэюэ, не уловившая в словах Цинвэнь иронии. – Неужели ты думаешь, они до сих пор разбирают одежду?
– Понятия не имею, но может статься, госпожа заметит мою старательность и выделит мне тоже два ляна серебра в месяц! Нечего со мной хитрить, я все знаю, – рассмеялась она.
С этими словами Цинвэнь выбежала из комнаты. Цювэнь вышла следом и отправилась к Таньчунь за блюдом.
Сижэнь тем временем собрала подарки для Сянъюнь, позвала няню Сун и сказала:
– Пойди хорошенько умойся и причешись, да надень выходное платье. Потом вернешься сюда, возьмешь подарки и поедешь к барышне Ши Сянъюнь.
– Лучше сразу давайте подарки и скажите, что нужно передать на словах, – промолвила старуха. – Зачем без толку ходить взад-вперед?
Сижэнь принесла две небольшие, обтянутые шелком коробки, в одну положила водяные каштаны и плоды эвриолы, в другую поставила блюдо с каштанами, засахаренными с корицей, и сказала:
– Это фрукты нового урожая из нашего сада. Второй господин посылает их барышне Ши Сянъюнь. Барышня говорила, что ей очень нравится это агатовое блюдо – она может оставить его себе. В свертке работа, которую барышня просила для нее сделать, пусть не взыщет, если вышло грубо. Скажи барышне, что второй господин Баоюй велел справиться о ее здоровье, а от нас передай привет.
– Вы, барышня, спросили бы у второго господина, не желает ли он еще что-нибудь передать барышне Сянъюнь, – попросила няня Сун, – а то ведь он потом скажет, что я забыла.
Сижэнь кивнула и обратилась к Цювэнь:
– Он все еще там, у третьей барышни?!
– Да, у нее, – ответила Цювэнь. – Они что-то там обсуждают, хотят создать какое-то поэтическое общество и сочинять стихи. Думаю, никаких поручений у второго господина не будет, так что можно ехать.
Няня Сун собрала вещи и отправилась переодеваться.
– Выйдешь через задние ворота сада, – напутствовала ее Сижэнь, – там тебя будет ждать мальчик-слуга с коляской.
О том, как няня Сун ездила к Ши Сянъюнь, рассказывать нет надобности.
Вскоре возвратился Баоюй. Он полюбовался бегонией, а затем рассказал Сижэнь о поэтическом обществе. Сижэнь в свою очередь ему сообщила, что послала няню Сун с подарками к Ши Сянъюнь.
– И как это мы о ней забыли! – всплеснул руками Баоюй. – То-то я чувствую, кого-то не хватает. Как хорошо, что ты напомнила, – надо пригласить Сянъюнь. Без нее в нашем обществе будет неинтересно.
– Ничего не получится! – заметила Сижэнь. – Ведь барышня Сянъюнь не может распоряжаться собой, не то что вы все. Ты пригласишь, а ее не отпустят из дома, она только расстроится.
– Попробуем, – стоял на своем Баоюй. – Я попрошу бабушку за ней послать.
В это время возвратилась няня Сун. Она передала Баоюю «благодарность за внимание», Сижэнь – «благодарность за труды» и сказала:
– Барышня справлялась, что делает второй господин, я ей ответила, что они с барышнями устроили какое-то общество и сочиняют стихи. Барышня Ши Сянъюнь очень огорчилась, что ее не позвали.
Баоюй тотчас же отправился к матушке Цзя и попросил послать за Сянъюнь.
– Сейчас уже поздно, – заметила матушка Цзя, – а утром непременно пошлю.
Баоюй опечаленный возвратился к себе.
На следующее утро он снова пошел к матушке Цзя, поторопить ее. Сянъюнь приехала лишь после полудня, тогда Баоюй наконец успокоился и подробно рассказал ей обо всем, что произошло после ее отъезда. Он хотел прочесть ей стихи, но Ли Вань запротестовала:
– Не надо читать, назови только рифмы. Сянъюнь опоздала, и ее следует оштрафовать – пусть напишет стихи. Сочинит хорошие, примем ее в общество, плохие – еще оштрафуем: пусть тогда устраивает для нас угощение.
– Это я должна оштрафовать вас за то, что забыли меня пригласить! – улыбнулась Сянъюнь. – Ладно, давайте рифмы! Талантами я не отличаюсь, но постараться могу. Я готова подметать для вас пол и воскуривать благовония, только примите меня в свое общество.
Слова Сянъюнь всем понравились, и они принялись укорять друг друга:
– И как это мы забыли ее пригласить!
Тут на Сянъюнь нашло вдохновение, единым духом она сочинила два стихотворения и переписала начисто, взяв первую попавшуюся под руку кисть.
– Вот вам мои стихи на заданные рифмы, – улыбнулась она. – Хорошо ли, плохо ли, не знаю, но приказание ваше я выполнила.
– Мы написали четыре стихотворения и думали, что тема исчерпана, – признались девушки, принимая листок со стихами. – А ты придумала сразу два! Неужели у тебя появились новые оригинальные мысли? Скорее всего ты повторила нас.
И они стали читать стихи.
Стихотворения на тему «Воспеваю белую бегонию»
Все небожители святые
К столичным снизошли вратам;
Нефритом наполняя вазу,
Полям ланьтяньским
[269]
честь отдам!
Ты – Шуанъэ
[270]
, а этой фее
Прохладу суждено любить,
И все ж Циннюй
[271]
тебе не пара,
Твой дух стремится вольным быть!
Откуда, право, снегу взяться,
Когда пора осенней мглы?
…Дождь все сильней, и за окошком
Следы лишь ливни сберегли.
Хотя и так, – поэту рады, —
Стихи читать не устает,
С ним не грустим, рассвет встречая
И видя солнечный заход!
Духэн душистый, ирис и лиана
Здесь, у дверей, во всей красе цветут,
Они – и у стены, и у ступеней,
Где для цветов стоит большой сосуд.
Вся радость у цветов – их непорочность,
Себе подобных трудно им найти,
А люди так терзаются в печалях,
Что быстро могут душу извести!
Нефритовой свечи засохли слезы,
Людские ж с ветром смешаны давно,
Пробившееся через тонкий полог,
Вдруг засветилось лунное пятно.
Излить в душе упрятанные чувства
Самой Чанъэ
[272]
ты в этот миг могла,
Но тут в пустой, безлюдной галерее
Луны сиянье мгла заволокла…
Каждая строка прерывалась восхищенными возгласами, а когда чтение было окончено, все хором заявили:
– Эти стихи так же хороши, как воспетая в них бегония. Так что лучшего названия, чем «Бегония», не придумать.
– Вы говорили, что хотите меня оштрафовать. В таком случае позвольте мне завтра же собрать общество, – сказала Сянъюнь.
Все согласились, воскликнув:
– Прекрасно!
Затем перечли написанные накануне стихи и сделали замечания.
Вечером Баочай пригласила Сянъюнь к себе во двор Душистых трав. При свете лампы девушки обсуждали темы для будущих стихов, а также предстоящее угощение. Сянъюнь без умолку болтала, но все не по делу, и Баочай в конце концов ее прервала:
– Угощение – это не самое главное, оно скорее для забавы, но надо считаться с возможностями и в то же время стараться никого не обидеть. Нескольких связок монет, которые ты дома получаешь на месяц, тебе, разумеется, не хватает. И если ты все истратишь сейчас, твоя тетя рассердится. Да и все равно этих денег не хватит. Значит, придется тебе ехать домой или занимать у кого-нибудь здесь.
Выслушав все это, Сянъюнь заколебалась.
– У меня есть свой план, – продолжала между тем Баочай. – Приказчики из нашей лавки где-то достают замечательных крабов, недавно прислали мне несколько штук. У нас в доме все, начиная от старой госпожи и кончая слугами, любят крабов. Тут как-то тетушка говорила, что собирается пригласить старую госпожу в сад полюбоваться коричными цветами и отведать крабов, но, видно, что-то ей помешало. Ты пока ничего не говори о нашем обществе, просто пригласи всех на угощение. А когда старшие разойдутся, мы сможем сочинять стихи, сколько нам угодно. Я попрошу брата достать пару корзинок самых жирных и мясистых крабов, взять в лавке несколько кувшинов лучшего вина и два-три блюда фруктов. Видишь, как все просто!
Сянъюнь была растрогана добротой Баочай.
– Как хорошо ты придумала! – воскликнула она.
– Я говорю это от всей души, можешь не сомневаться, – с улыбкой сказала Баочай. – Только не думай, что я делаю это из снисхождения или отношусь к тебе свысока. Недаром же мы подружились! Если мой план тебе нравится, я распоряжусь, чтобы все было устроено.
– Милая сестра! – улыбнулась Сянъюнь. – Я понимаю твои добрые чувства, несмотря на то что глупа. Иначе не была бы достойна считаться человеком! Не относись я к тебе, как к родной сестре, неужели стала бы рассказывать о своей нелегкой жизни?
Баочай позвала служанку и приказала:
– Пойди к старшему господину Сюэ Паню, скажи, пусть достанет несколько корзин крупных крабов, каких нам недавно присылали, мы собираемся завтра после обеда пригласить бабушку и тетушку в сад полюбоваться коричными цветами. И предупреди, чтобы не подвел.
Служанка ушла. И больше мы о ней рассказывать не будем.
Затем Баочай обратилась к Сянъюнь:
– Темы для стихов не обязательно должны быть замысловатые. Вспомни: ни вычурности, ни трудных рифм у древних поэтов не встретишь. Если тема замысловатая, а рифмы трудные, вряд ли получатся хорошие стихи, скорее – жалкие и беспомощные. Конечно, надо избегать обыденных слов и примитивных выражений, однако гнаться за новыми и оригинальными тоже не стоит. Новой и оригинальной и вместе с тем ясной должна быть мысль, тогда ни слова, ни выражения не покажутся банальными. Впрочем, все это для нас не имеет никакого значения – наше дело прясть да вышивать, а в свободное время прочесть несколько страниц из книги, которая, как говорится, полезна для тела и души.
Сянъюнь кивнула и промолвила:
– Поскольку вчера вы сочиняли стихи о бегонии, быть может, следовало бы теперь написать о хризантеме? Что ты на это скажешь?
– Да, сейчас самое время воспеть хризантему, – согласилась Баочай, – но о ней так много стихов у древних!
– Мне тоже это пришло в голову, – призналась Сянъюнь, – как бы не впасть в подражание.
Баочай подумала и воскликнула:
– Есть выход! Хризантему поставить на второй план, а на первый человека. Мы придумаем несколько заголовков из двух слов, первое слово будет служить пояснением, второе – обозначать предмет, который мы собираемся воспевать, то есть хризантему, а пояснение можно найти из числа общеупотребительных слов. Если даже мы будем писать стихи о хризантеме в той же манере, что и древние, это не будет подражанием. Описывать пейзаж и вместе с тем воспевать какой-то предмет – это уже что-то новое!
– Очень хорошо, – сказала Сянъюнь. – Но все же какими должны быть заголовки? Придумай хоть один, а я – уже все остальные.
– Пожалуй, неплохо «Сон о хризантеме», – подумав, произнесла Баочай.
– Прекрасно! – воскликнула Сянъюнь. – А «Тень хризантемы» годится?
– Вполне, – ответила Баочай, – хотя, кажется, это было. Впрочем, неважно, чем больше мы придумаем заголовков, тем лучше. Могу предложить еще один.
– Какой? Говори скорее! – нетерпеливо сказала Сянъюнь.
– «Вопрошаю хризантему». Подходит?
Сянъюнь хлопнула рукой по столику в знак одобрения и в свою очередь проговорила:
– «Ищу хризантему»! Нравится?
– Неплохо! – согласилась Баочай. – Давай придумаем с десяток, а потом запишем.
Она растерла тушь, обмакнула кисть и приготовилась писать. Сянъюнь выхватила у нее кисть и велела продиктовать заголовки. Вскоре десять названий были готовы. Сянъюнь прочла и улыбнулась:
– Десять заголовков мало, надо двенадцать. Тогда будет как в живописном альбоме.
Баочай подумала, сочинила еще два и предложила:
– А теперь расположим их по порядку.
– Верно, – согласилась Сянъюнь, – хризантемы следует описать подробно и в строгой последовательности.
– Итак, первое стихотворение назовем «Вспоминаю хризантему», – начала Баочай. – А раз я о ней мечтаю, значит, должна ее разыскать, таким образом, второму стихотворению дадим название – «Ищу хризантему». Третье – «Сажаю хризантему», ведь, разыскав, надо ее посадить. А посадив – радоваться и любоваться ею. Итак, четвертое стихотворение пусть называется «Любуюсь хризантемой». Налюбовавшись, мы ее срываем и ставим в вазу. Итак, пятое назовем «Застолье с хризантемами». Но если не воспеть хризантему в стихах, она потеряет свою прелесть, поэтому шестое стихотворение будет называться «Воспеваю хризантему». И тут, естественно, нельзя не взяться за кисть и за тушь, так что седьмое стихотворение озаглавим «Рисую хризантему». Но нарисовать мало – никто не поймет, в чем ее прелесть, поэтому восьмое стихотворение следует назвать «Вопрошаю хризантему». Умей хризантема говорить, она рассказала бы все о себе, и тогда у нас появилось бы желание украсить себя ею, поэтому девятое стихотворение надо назвать «Прикалываю к волосам хризантему». Вот, пожалуй, все чувства, которые вызывает у нас хризантема. Потому десятое и одиннадцатое стихотворения можно назвать «Тень хризантемы» и «Сон о хризантеме». Последнее стихотворение как бы подытожит все, что было в предыдущих, и будет называться «Увядшая хризантема». Таким образом, наши стихи запечатлеют все самое интересное, что можно сказать о хризантеме за три месяца ее цветения.