Удивительно оказался наш народ способным к бизнесу. Шутка ли? Страна, которая ничего не производит, занимает первое место в мире по количеству бирж. Это вторая величайшая наглость нашего народа после Октябрьской революции.
– Скажите, Ваше акционерное общество торгует с Западом. Что же Запад у нас покупает?
– То, что мы производим лучше, чем они, – металлическую стружку, древесные опилки, стеклянные осколки.
Такой прыти и находчивости от наших людей никто в мире не ожидал. Не разрешают продавать на Запад алюминий как сырье – догадались продавать солдатский алюминиевые ложки. А раз еще и запрет на вывоз леса, упаковать каждую ложку в деревянный ящичек размером с гробик.
Не хватает бутылок для пива, – додумались наливать пиво в полиэтиленовые пакеты. Двойная польза. Раньше – напьются мужики пивка и друг другу бутылками голову прошибают. Теперь пару пакетиков выпьют, надуют их, похлопают друг дружку по лбу и мирно разойдутся. Без травм и синяков.
Что только не считали в мире восьмым чудом света: и Эйфелеву башню, и Нотр-Дам, и Венецию… Теперь общепризнанно: восьмое чудо света – это русский бизнес!
Одно совместное предприятие даже умудрилось продать в Панаму наши теплые одеяла. Причем сами панамцы до сих пор не могут понять, зачем им понадобились теплые одеяла, если у них даже ночью курицы несутся вкрутую.
Непонятно, кто начал разговоры о вырождении нашего народа?
Лет десять назад по телевизору какой-то начальник из УВД выступал. Говорит: «Неправда, что в России талантов нет. Есть. Много. Но они все сидят». Потом мужика показали – он в тюрьме изобрел, как деньги печатать. Семь лет, пока сидел, не могли у него аппарат найти. Уже уходил когда, спросили. Оказалось, он его в двери камеры смастерил. Открыл дверь – из косяка червонец выпал. Закрыл – четвертак. Хлопнул со злостью – стольник выскочил. Это же гений! Все признали. Поздравили. И еще пять лет добавили!
В этом и суть всплеска нашего бизнеса. Таланты хлынули из тюрем куда? В структуры и бизнес. Кто сидел десять лет – тот президент, кто пять – тот вице-президент. Больше, чем из тюрем, в бизнес пришло народу только из ЦК. Так что кто у нас теперь коммерсанты? ЦК и зк!
А иностранцы понять не могут, откуда у русских всего за два-три года появились деловые люди в начищенных туфлях и галстуках, похожих на рваное собачье ухо, и с партийным лицом точь-в-точь с плаката «Ты записался водителем троллейбуса?» При этом любой из них без всякого компьютера, в уме или в крайнем случае на счетах может прикинуть секунд за восемь, какая у него будет чистая прибыль, если он продаст в Китае две баржи с калошами в обмен на кирпичную линию, которую установит в купленном колхозе на ссуду, взятую в банке за взятку в размере проданного в Лувр лучшего полотна бывшего обкома в духе соцреализма под названием «Буденный у постели больного Горького со своей конницей».
Идет собрание в ЦК. Горбачев:
- Товарищи, настали тяжелые времена - вынужден сообщить вам, что в 90 году у нас не будет мясных продуктов. Что вы будете делать?
Зал молчит. Тут встает один мужик и говорит:
- Будем работать десять часов в сутки!
Горбачев:
- Ладно. В 91 году у нас не будет молочных продуктов. Что будем делать?
Опять тишина, потом встает тот же мужик:
- Будем работать шестнадцать часов в сутки!
Горбачев:
- А в 92 году у нас не будет хлеба! Что будем делать, товарищи?
Опять встает тот же мужик:
- Будем работать круглосуточно!
Горбачев:
- Молодец, товарищ! Так держать! А можно ли узнать, где вы работаете?
- В крематории, Михаил Сергеич!!!
Народ и Правительство
Встретились тут Народ и Правительство. А тоже давно не виделись. Если бы не столкнулись, не узнали бы друг друга. На вокзале столкнулись случайно.
Народ проморгался – ну надо же! Мимо кого чуть не просвистел. Товарищи же детства, вместе чего вытворяли, сейчас вспомнить стыдно.
Правительство тоже было без очков. А у него зрение плюс девять – вдаль, в перспективу очень хорошо видит, лучше всех правительств. Те так, чуть вперед, на полгода, а это аж до двухтысячного видит! Что вблизи творится, не различает, конечно.
Тоже бы мимо прошло, но оно носом узнало. В нос ему шибануло вдруг, думает: «Что-то дух какой знакомый. Не Народ ли?» Ну и точно, он.
– Ой!
– Ой!
– Каво вижу!
– А я кого вижу!
– Ты ли это, дышло тебе под хвост?!
– Я это!.. Референдум тебе на голову.
Стоят радые, улыбаются до ушей, а поговорить вроде и не об чем.
– Да, брат.
– Да, брат.
– Как там дядя Митяй?
– Ништо. Што ему?.. Твои как?.. Тетка Маргарет?
– Да тоже ничего, спасибо.
– Да, брат.
– Да, брат. Сам что?.. Здоровье как?
– Како здоровье? Быват, прихватит, хоть из дома беги.
– А в какой области болит?
– Во всех. В Тульской болит, в Рязанской болит. Ты-то ничего, гладкий.
– Не-ет, одна видимость. Нервы расшатаны. Чуть где неприятность – сразу замру, ни рукой, ни ногой не могу пошевелить.
– Да, брат.
– Да, брат.
– Такие дела.
– Такие дела. Женился?
– Ты што?!
– А что?
– Хто за меня?.. Без порток хожу.
– Ну а как же ты?
– Чего?
– Ну…
– Чего?
– Да ладно, ничего.
– А-а! Хожу тут к одной. Да как сказать… обирает до последнего. Знаш ты ее. Лотерея зовут. За деньги чего не пообещат, а дашь – ни с чем и останешься. Ловкая зараза. Ты-то поженился?
– Давно.
– Не знаю я ее, случаем?
– Может, и знаешь. Диктатура.
– Не. Это из чьих же?
– Пролетариата.
– Не… что-то и не вспомню.
– И не вспоминай, никто не знает. Более с первого дня. Сидит в уголке, молчит. Одно название. Сам за нее все делаю. Все сам!
– Да, брат.
– Да, брат.
– Такие дела.
– Такие дела.
– Вот, брат.
– Да, брат.
Самое бы время по сто граммов пропустить, да где достанешь? Все позакрывали в связи с борьбой.
И достанешь, закусить нечем – кругом шаром покати. И накрапывать стало… И Правительство еще кого-то встречало, а Народ на электричку опаздывал. Так толком и не поговорили.
Да и то сказать, у каждого своя жизнь началась.
Кто мы? Где мы?
Три часа живу без Родины. Не дай бог кому! Не дай бог!.. Память отшибло.
Стою на улице, голова ясная, но кто я? Где я?! Речь понимаю, сам говорю свободно, на каком языке, не знаю. Спросить боюсь, неизвестно, что за режим у власти.
Стал вычислять. «Посмотрю, – думаю, – вокруг. Если много зданий древних, величественных, если кругом памятники, статуи, фонтаны, то я в Италии, итальянец сам. Если все в стиле модерн, огромные площади, широкие проспекты, много света, воздуха, то я в Бразилии».
Посмотрел вокруг – первое впечатление… строили или с похмелья, или вообще не просыхая, потому что криво даже по горизонтали. Точно это не Италия и не Бразилия. Тогда где я, кто я?
И тут меня осенило. Просто же узнать – прислушаться к людям. Если говорят исключительно о возлюбленных, то я в Испании. Если сплошь о любовницах, то во Франции.
Прислушался… Говорят только о матери. "Вхожу в министерство «твою мать», секретарша «ее мать» на месте, а самого «его мать» нету. Жду «мою мать», идет «его мать» – был в Президиуме «их мать», на приеме королевы «Ее Величества мать». Говорит: «Твою мать!.. И отца… и сына, и святага духа… и пролетариев всех стран их гегемона мать».
Я понял: нету такой страны, чтобы так уважали мать. Тогда кто я, где я?
А уже у меня ностальгия по Родине, тоска смертная. И тут озарение: "Что я гадаю со страной? Для начала определю хотя бы регион, где нахожусь. Зайду в первый попавшийся магазин. Если на прилавках мяса – бери – не хочу, а фрукты не всех времен года, то я в Центральной Европе. Если фруктов завались, мясо через шаг, а рыба на каждом, то я в Японии.
Захожу в первый попавшийся магазин… захожу во второй попавшийся магазин… Да в любой магазин! Из еды – ничего и лотерейные билеты.
Первое ощущение, что еду можно выиграть только по лотерейному билету.
Два национальных продукта – маргарин и соль.
Я понял, что память отшибло навсегда. Где так могут любить маргарин, мне ни за что не вспомнить.
И тут меня осенило по-настоящему. Даже не осенило, а были мне голоса. Сказали: «Что ты мучаешься с регионами? Определи сперва, в развитой ты стране или в неразвитой. Если развитая страна, то любая женщина там – гений чистой красоты. Если государство недоразвитое, то женщина там – друг, товарищ и брат».
Перекрестился, огляделся вокруг – твою мать! Вообще где тут кто? Кто женщина, кто мужчина? Потом смотрю – ага, ага! – женщина помельче, но когда все из одной очереди в другую рысью, то у нее рысь покрупнее. Но конечно, даже с такой рысью она не гений… и даже не друг, товарищ и брат.
Где я? Кто я? Душа разрывается.
И тут еще ото всех бед включился будильник Кашпировского, кинулся в туалет – твою мать! – надо платить – значит, вокруг капитализм.
Ну хоть систему определил! Зашел – там распивают на троих, значит, социализм.
Где я, господи?! Кто я?! За что мне такая доля?
Родина милая, я тебя все равно люблю! Я горжусь тобой!
Погоди, мы вывернемся, только вот у меня с горя опять… с головой что-то.
Репортаж
К о р р е с п о н д е н т. Добрый вечер, товарищи телезрители. С праздником вас! Здоровья вам, удачи, любви, успехов в труде, всего, всего самого лучшего! А в первую очередь, конечно, большого личного счастья!.. Вот эта утопающая в вечерних лучах солнца местность – старинное русское село Мясоедово. Многое повидало оно на своем веку: хазары, печенеги, татаро-монголы. Сегодня здесь мы. Дедушка, здравствуйте.
Д е д. Здравствуй.
К о р р е с п о н д е н т. С праздником вас! Скажите, сейчас лучше стало жить?
Д е д. Чем когда?
К о р р е с п о н д е н т. Чем раньше… Ну, хоть лет тридцать тому назад.
Д е д. Тридцать?.. Тридцать лет назад мы же ничего не имели. Никита же все отобрал.
К о р р е с п о н д е н т. Значит, сейчас лучше стало жить?
Д е д. Чем когда?
К о р р е с п о н д е н т. Чем тридцать лет назад.
Д е д. А чем лучше?
К о р р е с п о н д е н т. Не имели тогда ничего.
Д е д. Так мы и щас ничего не имеем.
К о р р е с п о н д е н т. Сейчас, дедушка, вы имеете гласность. Это – очень много. Можно открыто говорить обо всем, что наболело, обо всем, что у нас плохо. Раньше об этом и подумать было нельзя.
Д е д. Почему?.. И раньше думали, что у нас все плохо.
К о р р е с п о н д е н т. Не помню, товарищи, говорил я вам или нет: вот эта утопающая в последних лучах солнца местность – старинное русское село Мясоедово. А вас, дедушка, я хотел спросить: ведь лучше стало жить?
Д е д. Чем когда?
К о р р е с п о н д е н т. Чем сорок лет назад.
Д е д. Сорок?.. Это после войны… В магазин придешь – и деньги есть, а купить нечего. Карточки ввели на продукты, талоны были на масло там, на сыр.
К о р р е с п о н д е н т. Дедушка, а пятьдесят лет назад что было?
Д е д. Пятьдесят?.. Преследовали почем зря.
К о р р е с п о н д е н т. Как они выглядели, эти изверги?
Д е д. Да как?.. Люди как люди, как сейчас все выглядят.
К о р р е с п о н д е н т. Спасибо, дедушка, у нас к вам остался только один вопрос. Что было шестьдесят лет назад?
Д е д. Шестьдесят?.. Тогда от голода много умерло. Жуткое дело.
К о р р е с п о н д е н т. А сейчас от голода не умирают.
Д е д. Щас нет… Щас от радиации.
К о р р е с п о н д е н т. Дед!
Д е д. Что?
К о р р е с п о н д е н т. Вот эта местность – старинное русское село Мясоедово, а я тебя последний раз спрашиваю: лучше стало жить?!
Д е д. Чем когда?
К о р р е с п о н д е н т. Чем при хазарах!
Д е д. При хазарах?.. Тогда предали все огню и пожарам.
К о р р е с п о н д е н т. Значит, сейчас лучше стало жить?!
Д е д. А чем лучше?
К о р р е с п о н д е н т. Пожаров нет.
Д е д. Так гореть нечему.
К о р р е с п о н д е н т. Дедушка… сгинь к чертовой матери! Лучше бы я делал передачу не из села, а из города.
Д е д. А чем лучше-то?
К о р р е с п о н д е н т. Еще раз вас с праздником, товарищи телезрители, до свидания. Всего, всего вам самого хорошего: здоровья, удачи, счастья, чтобы дом полной чашей! В общем, что-бы все было… как до хазар.
У пивного ларька
К длинной очереди у пивного ларька подошли трое военных с автоматами и повязками на руках. Устало, недобро оглядели толпу.
Один из военных, постарше и понебритее, спросил:
– Коммунисты есть?
Очередь замерла, сжалась, сделалась небольшой и жалкой, как в развитых странах.
– Началось, – пролетело от головы к хвосту очереди.
– Отлавливают.
– Погуляли, хватит.
– Иван, ты что не выходишь?
– Кто Иван?!. Обознались вы.
Никто не вышел, не шевельнулся.
– Жаль, – сказал тот же военный, – жаль.
Другой военный, помоложе и помладше званием, пояснил:
– Нашли обложку от партбилета, в ней семьсот рублей.
Не успел он договорить, алкаши захлопали себя по пустым брюкам и пиджакам в поисках партбилета. Зазвенели голоса:
– Народ и партия – все едино!
– Где что-нибудь, там и они.
– Ум, честь и все такое.
– Иван, ты-то куда?
– Дура, не Иван, а Иван Петрович. Распустили дармоедов!
Очередь дрогнула раз, другой, третий, заколебалась, целиком оторвалась от пивного ларька и двинулась навстречу автоматам.
– Все коммунисты?! – удивился плоховыбритый.
– Все! – хором сказали алкаши.
– Жаль, – бросил военный, – жаль.
Другой военный, помоложе и помладше званием, пояснил:
– Семьсот рублей… все фальшивые. Чьи вот они, откуда?
Толпа немного помолчала, потом помялась, потом попятилась. Заговорили все разом:
– Болеет партия.
– А что ж ты хочешь? То она тебе в авангарде, то черт ее знает где.
– Заболеешь – на словах одно, на деле другое.
– Запутались, заврались. Так, что ли, Иван?
– А кто тут Иван? Тут Иванов нет.
Военные постояли еще немного и ушли.
Последние отблески солнца осветили чистое, голубое небо. Народ принялся пить пиво.