Ты женщина – а это ветер вольности,
рассеянный в печали и любви...
Ю. Кузнецов
Явление Капитана славному городу Тюму оказалось задачей нешуточной и хитромудрой. Объявить его амазонкой не было возможности – точнее, не было для него доспехов. В своем обычном наряде он показаться бы не смог – уверенно можно предсказать, что был бы принят то ли за подозрительного бродягу, которому не место в компании рыцаря с оруженосцем и в приличном трактире, то ли... (когда Капитан узнал, что мог быть сочтен мужчиной легкого поведения, прибившимся к странствующему рыцарю, выражение его лица описанию не поддавалось). В любом случае – обильная пища для пересудов и сплетен. Пришлось изрядно поломать головы. Выход в конце концов нашелся – Капитана обрядили в подходящие по размеру джинсы, найденные во вьюке одного из Дьяволят, и там же отысканную великолепную алую рубашку с золотыми застежками. В этом же вьюке отыскалось драгоценное ожерелье (судя по всему, покойный Дьяволенок собирался показать себя в Тюме и пофорсить). Ожерелье Капитан не хотел было надевать – но Анастасия с Ольгой растолковали ему в конце концов, что это и есть знак несомненной принадлежности к сильному полу. На пояс ему повесили два кинжала, через плечо – перевязь с рогом. Критически обозрели труды рук своих и остались довольны. То, что нужно. На взгляд непосвященного – рослый и сильный женоподобный слуга, то ли ловчий, то ли псарь. Такие иногда попадаются среди мужчин. Решили, что псарь. Капитан не протестовал. Его вещи тщательно укрыли во вьюке.
– Теперь – как себя вести, – наставляла Ольга. Анастасия стояла тут же и посмеивалась. – На мужчин нужно смотреть немножко свысока.
|
|
– Это‑то я смогу, – пообещал Капитан. – На ваших‑то хомяков...
– С женщинами держись на равных. Ухаживать за собой не позволяй. Не позволяй вольностей.
– Это каких? – поинтересовался он.
– Ну, хлопнет тебя какая‑нибудь по заду и скажет, как ты ей нравишься. – Она звонко расхохоталась – Капитана вновь перекосило. – В этом случае – держаться без тени смущения.
– Боюсь, это у меня прекрасно получится – без тени, – заверю! Капитан. – А мне ей ответить такой же любезностью можно?
Они переглянулись, и Ольга кивнула:
– Вообще‑то можно. Только учти – не перегибай палку! Ты во многом, согласно роли, равен женщинам, но ты все‑таки не женщина, так что держись поскромнее. А лучше всего – пореже нос из комнаты высовывай.
Ольга без нужды поправила ему ожерелье и, не сдержавшись, одарила столь откровенным взглядом, что Анастасия ощутила легкий сердечный укол. Но Капитан большого внимания на этот взгляд не обратил – слишком возбужден был и раздосадован процедурой подыскивания ему должной роли, и у Анастасии отлегло от сердца, но рассердиться на себя за эти мысли она, понятно, не забыла – увы, это на сей раз было отмечено печатью чего‑то устоявшегося, привычного и потому потерявшего толику неподдельной серьезности. Скорее поднадоевший обряд – сердиться на себя...
– Девочки, – сказал Капитан едва ли не жалобно, – а нельзя ли нам будет побыстрее из города убраться?
– Конечно, постараемся, – сказала Анастасия. – Закупим припасы – и больше нам там делать нечего.
В Тюм въехали мирно, без всяких недоразумений выполнив в воротах традиционный ритуал ответов на вопросы стражи (теперь Анастасии он казался невыносимо глупым).
|
|
Капитана в городе занимало решительно все, это ведь был первый увиденный им город нынешнего мира. Он пялился на окружающих так, что Анастасия тихонько его попрекнула – могут принять за деревенщину, в жизни не видевшего города, а для рыцаря иметь такого слугу не очень‑то почетно. Капитан сказал, что в этом городе ему тоже не больно‑то хочется выглядеть деревенщиной, и стал держать себя сдержаннее. Зато подмигнул смазливой пекарю, стоявшей перед своей лавкой. Заметив неудовольствие на лице Анастасии, осведомился, не роняет ли и сей поступок достоинство слуги странствующего рыцаря и самого рыцаря. Анастасия сухо ответила: ничуть. Капитан принялся насвистывать с непроницаемым выражением лица. Правда, оно у него заметно изменилось, когда Капитан узрел пять звезд, сиявших над храмом Великого Бре, – он выразился кратко, неизвестными Анастасии словами. Судя по тону, к украшению языка Древних они принадлежать никак не могли.
Остановились в «Голубом драконе», где каждый, понятно, получил комнату соответственно своему сословию. Комнаты Ольги и Капитана были рядом, а лучшие покои для рыцарей оказались в другом крыле, чему Анастасия не обрадовалась – предпочла б иметь Капитана на глазах. То, что он будет на глазах у Ольги, ее не вполне успокаивало и устраивало.
Что и как ему предстоит врать насчет своей службы, жительства и всего прочего, они с Ольгой дотошно объяснили. Вопреки ожиданиям Анастасии, решившей, что он засядет в комнате, он вел себя с военным нахрапом, совершенно по‑свойски – сразу после обустройства и завтрака преспокойно замешался в толпу незнатных постояльцев, оруженосцев, конюших и ловчих, бивших баклуши во дворе, в ожидании Приказов своих рыцарей. Там он, как легко было предположить, оказался единственным мужчиной, но ничуть этим не смутился. Анастасия долго не усидела в своей комнате и вскоре стояла на галерее, притворяясь, будто не обращает никакого внимания на шумный двор. Она видела, как Капитан быстренько обыграл в орлянку двух конюших, а выигрыш тут же употребил на пиво для всей честной компании – к шумному восторгу болтавшихся во дворе. Притащили несколько пенившихся кувшинов, появились глиняные кружки. Капитан устроился на низком бочонке у распахнутых настежь ворот (Анастасия поджала губы, видя, что Ольга уселась рядом), взял у кого‑то гитару и затянул странную песенку:
|
|
Вдоль обрыва, по‑над пропастью,
по самому по краю я коней своих нагайкою
стегаю‑погоняю – что‑то воздуху мне мало,
ветер пью, туман глотаю.
Чую с гибельным восторгом – пропадаю!
Пропадаю!
Видно было, что играть и петь он умеет. Ольга завороженно слушала его, подперев подбородок сжатыми кулаками, окружившие их притихли, а Капитан склонив голову набок, с грустным и отрешенным видом перебирал струны:
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам кнут и плеть...
У Анастасии странно защипало в глазах, она ощутила непонятное стеснение в груди и невольно шагнула было назад, в глубину галереи, но тут же придвинулась к перилам, внимательно слушала. Отвлеклась на стук копыт.
По улице проезжала шагом блестящая кавалькада – яркие рубашки, синие с красным, желтые с белым, зеленые, розовые. Анастасия фыркнула и поморщилась. Княжна Тюма Ирина имела среди рыцарей самую скверную репутацию – к ней относились со смесью насмешки и тихого презрения. Прежде всего, она была прямо‑таки вызывающе мужественна – хрупкая фигурка, руки не способны удержать даже шпагу, не говоря уже о боевом мече. И потому она в жизни не помышляла о рыцарских шпорах, что опять‑таки вызывающе подчеркивала. И свиту подобрала себе под стать – вечно окружена тоненькими красавицами из знатных семей, чьи пальчики прямо‑таки унизаны перстнями с огромными самоцветами; все увешаны золотыми цепочками, браслетами, даже на головы присобачили (точнее не скажешь, презрительно подумала Анастасия) золотые обручи. Зато слуги, доезжачие, ловчие – мужчины, как на подбор, крепкие и сильные. Об этом странном княжеском дворе, где мужчины и женщины противоестественно поменялись ролями, сплетничали столько, что пересуды в конце концов наскучили и почти сошли на нет. (Одно время болтали даже, что Ирина раздобыла где‑то единственный уцелевший манускрипт с рисунками древних платьев, велела их сшить и устраивает ночные оргии, где в этих платьях щеголяет.) И это – пограничное княжество, рубеж и оплот, которому сам Великий Бре велел вести жизнь еще более строгую и суровую, чем в серединных! Или это какой‑нибудь вредный ветер дует с закатной стороны, что означает: там, на закате, все же... Тьфу, что за мысли!
Естественно, рыцарство в княжестве Тюм переживало упадок – чего иного ожидать при такой княжне? Поговаривали, что и в императорском дворце положением дел в Тюме весьма недовольны. Втихомолку ждали громов и молний, именного Постановления – указа о немилости с большой императорской печатью. Счастье еще, что Серый Кардинал Тюма была женщиной властной и энергичной. На ней, похоже, княжество и держалось, ее стараниями карающий гром Постановления пока что не грянул.
Сейчас вся эта попирающая законы естества компания медленно приближалась к распахнутым настежь тяжелым воротам «Голубого дракона». Ярко одетые, увешанные драгоценностями женщины и мужчины под стать Капитану впрочем, эти тоже не пренебрегали драгоценностями и пышными одеждами. Даже собаки у них были – не крупные боевые псы, а поджарые изящные борзые в золотых ошейниках. «Скорее всего, и насчет платьев не врут», – подумала Анастасия. Она, конечно, презирала Ирину, но интересно все же – какие они, платья? Просто любопытно. В целях познания. Женщин на улицах древних городов, которые показал волшебник‑ничтожество, она не успела рассмотреть толком, и их нарядов тоже.
Ирина остановила своего чалого напротив ворот. Собравшаяся вокруг Капитана компания особой почтительности не проявила – поклонились небрежно, далеко не все. Подлинного рыцаря это привело бы в справедливую ярость, и он не преминул бы отходить их плеткой, но мыслимо ли ожидать такого от белокурой притчи во языцех? Конечно же, Ирина Даже не почувствовала себя уязвленной. Сидела на коне, поигрывала тройной цепочкой на груди и бесстыже пялилась Капитана, а тот, сердито отметила Анастасия, разглядывал ее вполне благожелательно. Анастасия невольно сжала рукоять меча. Впрочем, этой белобрысой кошке – и глаза‑то зеленые, кошачьи – хватило бы доброй оплеухи...
– Это новый менестрель? – промурлыкала Ирина. – Почему же я о нем не знаю? Любезный, ты, скорее всего, не знал, что при нашем дворе умеют ценить подлинное искусство?
Капитан прижал струны ладонью и учтиво поклонился:
– Простите невежду, ваше великолепие. Мы люди темные, право, не слыхали про ваши вернисажи...
Будь на месте Ирины кто‑то другой, столь наглый ответ, да еще сдобренный непонятными словами, мог бы Капитану дорого стоить (Анастасия охнула про себя, потом мысленно же хлопнула себя по лбу – знать бы заранее, что он умеет играть и петь, менестрелем его и следовало объявить! Тогда любая промашка сойдет за чудачество, у менестрелей вполне обычное и, в общем, прощавшееся). Правда, рослый усач двинул было коня к Капитану, но Ирина воспрещающе подняла звенящую браслетами, сверкающую самоцветами перстней руку.
– Назад! Милый мой, менестрели – народ не от мира сего, и относиться к ним следует снисходительно. – Вновь обернулась к Капитану: – Ты как‑то странно изъясняешься, менестрель. Кто ты и откуда?
Капитан блеснул великолепными зубами:
– А и есть я, княгинюшка светлая, менестрель Майкл Джексон прозвищем, а и бреду‑то я из больших Дерунов, в волости Ганделоповой. Не доводилось бывать в тех краях, милостивица?
– Эти местности мне неизвестны, – сказала Ирина. – Но они должны быть весьма привлекательны, если рождают столь даровитых и красноречивых менестрелей. Хочешь поступить ко мне на службу? Могу тебя заверить, меня не зря называют ценителем и покровителем искусств...
– Обмозгуем, светлая княгинюшка, – поклонился Капитан. – В искусствах мы обучены. Бывало, какой малый ребятенок у нас в деревне произрастет, из люльки едва выскочит, сразу канючит – мамка, отдай искусствам обучаться...
Капитан был человек осторожный, и то, что он сейчас балагурил столь рискованно, могло означать одно – он успел уже наслушаться от своей компании сплетен о княжне Тюма. Не перегнул бы палку, встревожилась Анастасия. На счастье, Ирина, похоже, куда‑то спешила. Она благосклонно улыбнулась Капитану:
– Когда надумаешь, приходи в мой горком. Башни его видны отовсюду, дорогу всякий покажет.
И тронула коня. Кавалькада потянулась мимо ворот – девушки по примеру хозяйки одаривали Капитана ослепительными улыбками, мужчины поглядывали дружелюбно, как на своего. Только усач нахохлился. Проводив их взглядом, Капитан ударил по струнам:
За окошком свету мало,
белый снег кругом валит,
а мне мама, а мне мама
целоваться не велит...
– Ольга! – крикнула Анастасия, перегнувшись через перила. – А ну‑ка быстренько сюда, оба! Капитан с Ольгой неохотно поплелись к крыльцу. Толпа проводила их разочарованньм гулом и сгрудилась вокруг кувшинов с пивом.
Анастасия молча прошла впереди них в свою комнату, обернулась резко:
– Дорогие мои, вы не забыли, что нам здесь засиживаться не след? Капитан, не ты ли жаждал побыстрее отсюда убраться? А вы оба будто нарочно внимание привлекаете... Они посерьезнели.
– Знаешь, развеяться захотелось, – сказал Капитан. – Дорожка, что б ей... А в горкоме я ни разу под гитару не пел, жутко интересно было бы попробовать...
– Я понимаю, – сказала Анастасия. – Самой развеяться хочется. Но... Серый Кардинал здесь, между прочим, та еще баба. И хозяйка в княжестве, строго говоря, она, а не эта кошка белобрысая. А парочка соглядатаев на любом постоялом дворе всегда болтается. Пока что за нас еще не брались, однако – – как знать? Не стоит рисковать. Поэтому, Олька, отправляйтесь‑ка вы на базар, и немедленно. Что покупать, сама знаешь.
Когда за ними захлопнулась дверь, Анастасия присела у стола и показала язык своему отражению в зеркале. Она ничуть не кривила душой, говоря о возможных неприятностях. Тюм в самом деле следовало покинуть как можно быстрее, и все же, положа руку на сердце... Кошка белобрысая, пялится, как на купленное!
Точить меч Анастасии входило в обязанности Ольги, но Анастасия тем не менее сама спустилась в оружейную (имевшуюся при каждом постоялом дворе) и принялась за дело сама – чтобы занять чем‑то руки, не сидеть наедине с мыслями. Возившиеся с оружием и доспехами своих хозяев оруженосцы косились на нее удивленно, но спрашивать, почему она сама точит меч, понятно, не посмели – этикет не позволяет. Мало ли какие обеты налагают на себя рыцари...
Ольга и Капитан вернулись, нагруженные всем необходимым, принялись увязывать вьюки. Анастасия отправилась к себе, ждала, когда они управятся с делом и придут. За окном помаленьку смеркалось, огромная багровая Луна выползала из‑за крыш. Анастасия пожалела, что бинокль упрятан далеко – можно было бы досыта налюбоваться Луной. Почему Капитан иногда как‑то странно поглядывает на Луну? Словно бы со смутной тревогой что‑то вспомнить пытается?
Дверь распахнулась. Ольга выкрикнула с порога:
– Капитан пропал! Анастасия встрепенулась:
– Что?!
– Пошел напиться в трапезную. Сказал, что тут же вернется. И не вернулся. Нет его нигде...
– Может, по нужде пошел?
– Да нет его нигде! Анастасия, мне это не нравится! Анастасии это тоже не нравилось. И даже более того, встревожило не на шутку. Капитан ни за что не отправился бы один в город – просто так, на ночь глядя, не предупредив.
– А если они начали брать нас по одному? – спросила Ольга тревожно.
– Случается вообще‑то, – сказала Анастасия. – Но что‑то я плохо верю. Катерина явно не ставила в известность местных... Нас могли взять сразу и всех. Людей знатнее нас хватали открыто, средь бела дня, тем более мы здесь чужие, а Серый Кардинал тут не из пугливых... Они переглянулись.
– Кошка белобрысая... – зло сказала Анастасия сквозь зубы.
– Думаешь? Даже от нее трудно ожидать...
– Пошли. – Анастасия решительно поднялась. – Все‑таки мы в городе, не в лесу, всегда найдется кто‑то, что‑то видевший...
Они вышли в полутемный двор, где никого уже не было. Ольга показала на боковое крыльцо в трапезную:
– Он вошел туда. Оттуда он мог выйти в жилое крыло или вернуться той же дорогой. Но в комнаты он не проходил, я спрашивала. Его бы заметили, сейчас только о нем и говорят. Выходит, он вернулся во двор. К тому времени двор был пуст, а я зашла в конюшню и не могла оттуда видеть двора...
Анастасию почтительно тронули за рукав. Она обернулась так порывисто, что рослая девица‑конюх испуганно отскочила, но тут же придвинулась ближе, оглянулась:
– Да простит мне мою дерзость светлая княжна... Но не ищет ли она какой пропажи?
– Ищу, – сказала Анастасия, пытаясь рассмотреть в полумраке ее широкое лицо. – Своего псаря.
– Того, что так складно и красиво пел?
– Того самого.
– Боюсь, светлая княжна, ему вдруг предложили лучшее место...
– Говори!
– Тс‑с! – Девица с широкой и конопатой плутовской рожей приложила палец к губам. – Вы уедете, светла княжна, а мне тут жить...
Анастасия рванула из кармана джинсов кожаный тяжелый мешочек, дернула завязку. Не раздумывая, высыпала все золото в ладонь и сунула конопатой:
– Говори!
Конопатая попробовала одну монету на зуб, удовлетворенно хмыкнула и почти беззвучно ссыпала золото в карман. Увлекла их в густую тень к створке ворот:
– Я стояла вон там, светлая княжна. Там темно, от ворот меня не было видно. Твой псарь вышел из трапезной, и тут появляется этот усатый. Из тех, здоровенных, как бабы, которые в свите состоят у.... Поняла?
– Дальше!
– Попросил твоего псаря отойти к воротам. Что‑то по секрету обещал сказать. Он и пошел. Ну, тут подскакивают сзади еще двое и шух! – на него мешок. Узкий такой. Раз – и сразу до пят запаковали. В таком мешке не побрыкаешься, человек как связанный...
– Знаю, – сказала Анастасия. – Так снимают часовых. Дальше!
– И все. Мешок поперек седла – и только подковы замелькали.
– Все?
– Все, клянусь улыбкой Великого Бре! Анастасия молча выхватила у Ольги кошелек и, не развязывая, запихала в карман конопатой. Та колебалась:
– Страшно... Ну ладно уж... В горком к ней его бы не повезли, она опасается чересчур уж выдрючиваться. Кардинал рядом. А есть у нее охотничий домик – на седьмой версте свернуть в лес, влево, и тропа приведет прямиком... Бывало такое...
– Ему что‑нибудь грозит? Конопатая прыснула:
– Жизни его, точно, ничего не грозит. А вот добродетели... Тут ручаться никак нельзя. – Даже в темноте можно было разглядеть ее широкую ухмылку. Анастасия в ярости махнула рукой:
– Прочь!
Девица шмыгнула в темноту, к дверям конюшни.
– Седлай коней! – Анастасия схватила Ольгу за рукав.
– А может, подождем до утра? Смотришь, сам объявится...
– Седлай коней! И нечего зубы скалить!
– Слушаю, госпожа моя, – сказала Ольга с непонятной интонацией, повернулась на каблуках и побежала к конюшне.
Вскоре они выехали из ворот и понеслись вскачь по мощеным и немощеным улочкам, по косым полосам падавшего из окон бледного света масляных ламп. Люди шарахались, вслед летели проклятья, а два раза – и пустые горшки, звонко разлетевшиеся позади. Хорошо еще, конные стражники не попались.
Однако у городских ворот везение кончилось. Ворота были заперты на огромный засов‑брус, вытесанный из цельного ствола высокого дерева, на концах его – кованные ушки, и в них продеты запертые замки, наглухо соединившие брус с оковкой ворот. Да еще цепь, протянутая чуть пониже бруса, продетая в четыре ушка на створках ворот и схваченная на концах замками. Конечно, этого следовало ожидать, во всех городах Счастливой Империи было так. Анастасия сгоряча об этом совершенно забыла – долгое путешествие тому виной. Окошко прилепившейся к стене караульной избы было темным. Анастасия подъехала и постучала в него рукоятью меча. Стучала долго. Наконец в темноте за мутным стеклом забелело лицо:
– Кого там Хру носит?
– Рыцари, – сказала Анастасия. – Нам нужно...
– Приказ, – сказали за окном, отчаянно зевая. – если нет горкомовского пропуска – нельзя. Ворота заперты до первых петухов.
Анастасия позвенела в ладони золотом, потом попробовала помочь делу бессвязными угрозами, но за окном, зевая, посулили затрубить тревогу и поднять шум на весь город, отчего сюда, как два пальца, сбежится весь гарнизон и особенно Красные Дьяволята, чья казарма ближе других.
Спорить более Анастасия не пыталась. Повесив голову, отъехала прочь. На постоялый двор возвращались шагом. Анастасия цыкнула на Ольгу, собравшуюся было лезть с увещеваниями, сухо приказала держать коней в стойлах, не расседлывая, и ушла к себе.
Сначала она металась по комнате, как пойманный дом княжеского зверинца лесной ящер мечется в клетке на потеху дворне. Потом немного угомонилась, села, поставив меч меж колен. На душе скребли кошки. Она злилась из‑за случившегося, злилась самой этой злости, то взвинчивая себя, то впадая в тупое безразличие. Все‑таки распутала на совесть зашнурованный вьюк, расшвыряла по комнате лежавшие сверху вещи, достала бинокль, яростно дунула на светильник и с ногами устроилась на широком подоконнике. Смотрела на Луну долго‑долго, стараясь волшебным зрелищем заглушить печаль, и вдруг Луна стала туманной, расплылась перед глазами. Анастасия недоумевающе осмотрела бинокль. С ним все в порядке. И небо ясное, и облачка.
Оказалось, что это глаза у нее мокрые – событие небывалое для рыцаря. Слеза ползла по щеке, Анастасия слизнула ее, и внезапно произошло вовсе уж невообразимо позорное – Анастасия упала на постель и заревела в подушку, изо всех сил прижимаясь к ней лицом, чтобы кто‑то, страдавший бессонницей, не услышал эти звуки, способные навсегда опозорить ее в глазах рыцарства, если разойдется молва. И плакала долго.
К ее несказанному удивлению, обнаружилось, что после этого стало легче. Определенно легче. Даже стыда за малодушие поубавилось – словно сбросила с плеч тяжелый груз.
...Небо уже посерело, звезды были едва различимы, когда они подъезжали к воротам. Снова застучали в дребезжащее стекло рукоятями мечей. Снова после долгого молчания за стеклом забелела заспанная физиономия и стала бубнить, До первых петухов еще далеко, а до казарм гораздо ближе. Тут, на посрамление стражника и к радости Анастасии, на ближнем подворье заорал петух – самоуверенно, звонко. Довод был неопровержимый, а золото его подкрепило. Стражник зевая, выбралась на крыльцо и поплелась отмыкать цепь.
Анастасия взбежала по шатким ступенькам в караульню и с размаху швырнула внутрь горсть монет, что было лучшей побудкой, и в подметки не годившейся военному рогу. Вскоре уже восемь отчаянно зевавших и потягивавшихся стражников выталкивали брус из огромных скоб. Упираясь обеими руками, налегли на правую створку ворот, и она с тягучим скрипом распахнулась наружу.
Анастасия пустила Росинанта галопом. Она была без кольчуги и шлема, волосы разметались, рассветный холодок выстудил рубашку, заползал в рукава и в распахнутый ворот. Меч колотил по бедру. Кони, разозленные проведенной под седлом ночью, в понуканиях не нуждались – они едва не проскочили нужный поворот.
Двухэтажный охотничий домик из толстых бревен стоял посреди большой поляны. Все окна закрыты ставнями, и в щелях не видно света, В конюшне, чуя чужих коней, забеспокоились лошади. Забрехала собака, из конюшни выскочила заспанная сторож, но Анастасия так прикрикнула на нее, что та ни жива ни мертва просунулась внутрь и захлопнула дверь – быть может, она решила, что это очередной набег т кровной мести. Анастасия привстала на стременах и что есть силы затрубила в рог. Хриплый тревожный рев далеко разнесся по лесу. Анастасия трубила и трубила, пока не скрипнула дверь. На галерею вышел тот рослый усач. Держась за перила, моргая, стал разглядывать Анастасию так, словно она была происходящим от неумеренного пития видением.
– Подойди сюда! – сказала Анастасия. – Живо! Он лениво подошел, скребя в затылке. Тут же Анастасия, перевесившись с седла, одной рукой схватила его за волосы, а другой приложила к подбородку кинжал, лезвием плашмя. Медленно, внятно, чеканя слова, сказала:
– Я – княжна Анастасия. Не слышал? Если ко мне сейчас же не выйдет мой псарь... Вас тут много, но вы все – барахло, лоботрясы свиты, потешники. Я войду в дом, и вы будете в окна прыгать, вынося на себе рамы и ставни...
– Ну понял, понял, – пробурчал усач. – Я‑то при чем? Так и передам.
– Ты уж постарайся, – грозно‑ласково попросила Анастасия и не сразу убрала кинжал.
Он удалился внутрь, оглядываясь и хмыкая. Какое‑то время внутри было тихо, потом в щелях заблистал колышущийся свет, забубнили мужские и женские голоса, кто‑то капризно возмущался, кто‑то уныло уговаривал, гомона и света становилось все больше. Анастасия вновь затрубила. Наконец из дверей появился Капитан. К тому времени уже рассвело, и видно было, что он являет собой примечательную и забавную смесь смущения, облегчения и попыток сохранить невозмутимость: За спиной Анастасии фыркнула Ольга.
– Влезай на коня, – хмуро бросила ему Анастасия, подъезжая вплотную к крыльцу.
Он одним прыжком оказался на крупе Росинанта за ее спиной, и Анастасия, не дожидаясь, пока он устроится поудобнее, поехала прочь. Капитан пошатнулся, схватил ее за талию. От него крепко припахивало вином и ненавистными духами.
– Руки, – сухо сказала Анастасия.
– А за что же тогда... Ага, вот. – Он ухватился за высокое седло. – Слушай, ну чистенько они меня упаковали...
– Вояка, – хмыкнула Анастасия.
– Кто ж думал, что прямо в городе? Ну компания, я тебе скажу...
– Подробности меня не интересуют, – сказала Анастасия, чуя щекой его горячее дыхание, и тут ее прорвало: – Нет, я не понимаю! Ну ладно, сунули в мешок, спутали, но потом‑то, потом?! Здоровенный, умелый, может голыми руками толпу разбросать, жерди он рукой рубит, топор усатый... Мог их по стенам размазать и уйти, так нет, приглянулась компания... И кто?! Кошка белобрысая...
Капитан смущенно покряхтывал за ее спиной, подпрыгивая не в такт размашистой рыси Росинанта. Анастасия уже чувствовала себя победителем, а его стертым в порошок и сгоревшим со стыда, когда он наклонился и шепнул ей на ухо:
– Настенька, а у вас пословица про собаку на сене в ходу?
Пословица была в ходу. Весь оставшийся до городских ворот путь Анастасия молчала.
Верстовой столб 12.
Все краски заката
Полон воздух забытой отравы...
Ю. Кузнецов
Лошади осторожно перебирали ногами, входя на крашенные темной краской (чтобы не так пугались норовистые кони) доски парома. Старшина перевозчиков протяжно крикнула, перевозчики вцепились в канат, уперлись грубыми башмаками в настил, и паром поплыл в сизой дымке утреннего тумана, заскользил поперек реки Тюм, отделявшей Счастливую Империю от неизведанных ничьих земель. Анастасия стояла у перил и смотрела в мутную воду. Временами из нее высовывали хищные зубастые пасти караси, вцеплялись в толстые бревна, откусывая щепки, пытались вцепиться когтистыми передними лапами, вскарабкаться, но срывались и плюхались назад в серые волны.
– Эх, де‑ти‑ну‑шка, ухнем! – протяжно вскрикивали перевозчики на старинный манер. – Эх, бе‑де‑ная, сама пойдет!
– Мириться будем, Настя? – бесшумно подошел Капитан, уже в своей обычной одежде и кирасе. Перевозчики с любопытством косились на него, но в распросы пускаться не осмелились.
– Мы и не ссорились, – ответила Анастасия, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно равнодушнее. Ольга держалась поодаль, присматривая за конями: – Я эту белобрысую кошку слишком презираю, чтобы...
– Ну, затащили. Ну, не сдержался. Заменим смертную казнь испытательным сроком? – Его веселость, как и ее равнодушие, была чуточку наигранной. – Настя...
– Хватит, – сказала Анастасия и отвернулась. – Я тебе не нянька. А если тебе взбрели в голову какие‑то глупости, то советую помнить, что это и есть глупости. Я рыцарь, а не кошка в перстнях. Все. Мы снова в дороге.
Капитан пожал плечами, отошел, напевая:
Как на черный ерик,
как на черный ерик
бросили казаки
сорок тысяч лошадей...
Приближался берег – точно такой, как покинутый ими, та же трава, те же деревья, то же солнце. Но берег был чужой. Раньше они всего лишь отклонялись от Тракта и в любой момент могли свернуть к наезженной дороге, знакомым землям. Теперь же впереди была полная неизвестность. Если хоть одна десятая страшных рассказов хронистов правдива...
– Господи, – сказал Капитан. – Пивка бы выпить, Булгакова бы толстый том в руки взять, видик бы посмотреть...
– Видик я смотрела, – не удержалась Анастасия.
– Что? – Он сразу забыл о размолвке и об их взглядах, старательно избегавших пересечения. – Как так?
– У нас эта церемония тоже есть, – сказала Анастасия.
– Не может быть! – Он заинтересованно придвинулся.
– Достигших совершеннолетия дворянских дочерей, готовящихся стать рыцарями, ведут в подвал. Там старший в роду снимает покрывало, и открывается стеклянный шар. В него нужно смотреть. Предание гласит, что тот, кто отмечен богами, увидит внутри шара диковинные картины. – Анастасия грустно вздохнула. – Я не видела, жаль. И не слышала, чтобы кто‑нибудь видел. У вас церемония с видиком обстояла иначе?
Капитан вместо ответа захохотал так, что кони встрепенулись и грохнули подковами по доскам настила. Ольга повисла на уздечках. Анастасия сердито отвернулась. Ясно, она попала впросак. У Древних эта церемония, надо думать, проходила совсем по‑другому.
Смешно было бы думать, что чудовища и воины неизвестных народов набросятся на них, едва они окажутся на ничейной земле чужого берега. Ничего не случилось. Они ехали, минуя перелески, ехали без дорог, потому что дорог не было. Капитан при помощи компаса выверял направление и ворчал, что заложил бы душу джиннам за хорошую карту; громко недоумевал, как же, черт возьми, ухитрялась без компаса и карты находить дорогу и попадать в нужное место вся эта компания – Квентин Дорвард, Айвенго и остальные. Анастасия поинтересовалась, знакомые ли это его или известные своими подвигами славные рыцари Древних. На этот раз он не смеялся, но Анастасия все же сообразила, что снова сморозила глупость и зареклась на будущее.
Вскоре Горн повел себя странно. Он метался, внюхиваясь в землю, рычал, скалил зубы и наконец так стал жаться к ногам коней, что чудом только не угодил под копыта. Капитан, давно уже посерьезневший, перевесил автомат на грудь и спросил:
– Понимаете что‑нибудь?
– Как бы не звери, – сказала Анастасия, и они с Ольгой наложили стрелы на тетиву.
Горн повизгивал, держась у ног лошадей. Капитан навел бинокль на ближайшую рощицу, довольно‑таки густую, сплюнул и сообщил:
– А ведь там, господа мои, что‑то виднеется. И нужно нам эту зеленку проверить...
Они пустили коней шагом. Кони прядали ушами, всхрапывали. Горн переместился в арьергард и поскуливал жалобно. Дома, в Империи, он не боялся лесных ящеров...
– Вот оно! – вскрикнул Капитан и прицелился. Тут же опустил автомат, растерянно оглянулся, пожал плечами: – Что‑то это как бы того... Ольга завизжала. Кони попятились.
Хрустя ветками, на открытое место выбралось огромное двуногое существо, выше самого рослого человека, все заросшее редким курчавым волосом, сквозь который просвечивает розовая кожа. Бедра обмотаны куском сурового полотна. Шагало оно довольно косолапо, ногти на босых ступнях были длинные, а в передних, столь же когтистых лапах оно удерживало лежащую на плече дубину, кончавшуюся огромным комлем. Физиономия – неописуемая смесь человеческого лица со звериной мордой – вытянута вперед, торчат клыки, но взгляд, как ни странно, осмысленный. Оно встало, покачиваясь, глухо взрыкивая. Горн залился истерическим лаем.
– Стрелять? – спросил Капитан то ли Анастасию, то ли самого себя. – Что‑то тут... На кого ж это похоже?
Страха Анастасия отчего‑то не чувствовала. Она просто смотрела во все глаза, поглаживая по шее пятившегося Росинанта.
– Слышали у вас про таких? – спросил Капитан, сторожа движения чужака стволом автомата.
– Нет, – сказала Анастасия, и Ольга крикнула сзади, что ни о чем подобном...
Воцарилось странное, неуклюжее замешательство. Для боя необходим был повод, какой‑то крик, толчок, угрожающий жест, но ничего подобного они не дождались. Чудище стояло, как вкопанное. Наконец Капитан не выдержал и крикнул:
– Эй, дядя, ты тут шлагбаумом работаешь, или как? Чудище разинуло пасть и хрипло спросило:
– Сахар есть?
Вот тут Анастасия от неожиданности едва не спустила тетиву. Капитан тоже готов был выстрелить, но сдержался и ответил как ни в чем не бывало:
– Сахар есть.
– Сахар давать – не драться, драться – сахар не давать.
– Логично, – сказал Капитан. – Моя драться не хочет, моя будет твоя бабай сахар давать. Идет?
Чудище небрежно сбросило дубину с мохнатого плеча – она грянулась оземь так, что гул пошел – и безбоязненно двинулось к путешественникам. Самое поразительное – лошади храпели и приплясывали, но вели себя, в общем, спокойно. А чудище вытянуло лапу и прохрипело:
– Сахар давать.
Капитан, не оборачиваясь, протянул назад левую руку. Торопливо распутав ремни переметной сумы с едой, Анастасия вытащила угловатый кулек с сахаром и сунула Капитану в руку. Два больших куска перекочевали к чудищу. Оно сунуло сахар в пасть и смачно захрустело. Потом плюхнулось в траву, так неожиданно, словно ему подрубили ноги, уселось и похлопало лапой по земле:
– И вы сидеть.
Анастасия колебалась, но Капитан спокойно спросил:
– Кто на карауле останется?
– Знаете, мне на коне спокойнее, – сказала Ольга.
– Вот и сиди, да по сторонам гляди. – Сам он спрыгнул с седла, устроился не так уж близко, не так уж далеко от чудища, зажег сигарету и спросил: – Сторожишь тут, Финогеныч?
– Мой тут жить, – сообщило чудище. – Баба жить, детка жить. Хлебца сеять, мясо ловить.
Анастасия тоже решилась – подошла и остановилась поодаль.
– Хитрый, – сказало чудище Капитану. – Мой один баба жить, твой за собой таскать один баба и один баба.
– Девочки, можно, я ему не буду объяснять разные сложные вещи?
– Да ладно уж, – сказала Анастасия. – Вы... ты... – она решительно не знала, как к нему обращаться. – Кто ты такой?
– Мой человек, – с интонацией, которую при желании можно было считать и гордостью, сообщило чудище. – Мой умный.
Из дальнейшей беседы выяснилось (с домыслением) следующее. Давным‑давно прадедушки чудища были глупые и ходили на четырех лапах, но потом с неба посыпались куски горящего воздуха, и прадедушки до того испугались, что разбежались на задних лапах, да так и стали ходить. И стали умные.
– Тьфу, черт! – сплюнул Капитан. – То‑то ты мне, Финогеныч, кого‑то напоминаешь... Мишка косолапый, вот кто ты.
– А это кто? – спросила Анастасия.
– У вас что, медведей нет?
– Медведь – это мифологический зверь, – сказала Анастасия. – Крылатый и двухголовый. Летучий.
– Вот он, медведь, – сказал Капитан. – На дыбки встал и поумнел, надо же...
– Мой умный, – подтвердило чудище. – И сосед умный, и еще сосед, и еще сосед. Все умный.
Местность эту, как выяснилось, заселяли сородичи чудища. Правда, путников больше интересовали похожие на них самих существа. Здесь чудище мало чем могло помочь. Оно четко выделяло две разновидности живших где‑то в отдалении «безволосый люди» – одни не дерутся и делятся сахаром, даже научили сажать хлеб, зато другие охотятся на «человеков», и «человеки» после этого бесследно исчезают. Особо подчеркивалось, что ролями эти две разновидности никогда не меняются.