— Несподручно, отче, одного парнишку в дороге-то бросать, — осмелился сказать бородач, в то время как другие возчики старались побыстрее и бесшумнее покинуть избу.
— Как я сказал, так тому и быть! — снова стукнул старец посохом. — Не потерплю глумца в обозе монастырском!
Старец всем телом, медленно, как чёлн на тихой воде, повернулся и выплыл из избы.
В горнице остались трое — Петруха, Лука и бородач.
— Мальцу-то в город Колядец надобно, — доверительно сказал Лука бородачу. — Там у него родичи.
— Довезём до Бельцов, авось старец не углядит, — усмехнулся бородач. — Пусть на моём возу едет. Укроем холстиной — как у бога за пазухой поедет.
— А от Бельцов тебе всё равно с нами не по пути, — взъерошил Петрухе вихры Лука. — Там тебе через Острожец — примечай, богомаз! — потом через Путятин прямо на Колядец. Уразумел?
— От Бельцов через Острожец и Путятин, — повторил Петруха. — Как не понять, это не молитва.
— Самый ближний путь, — подтвердил бородач. — Ну, пора.
Они простились с хозяином-бобылём, вышли из избы. Вокруг возов суетились возчики, слышалось лошадиное ржание, крики.
Бородач отвязал угол холстины, прикрывавшей воз, откинул его, как полог:
— Лезь быстрее, богомаз!
Петруха юркнул в щель между мешками, затаился. Холст опустился. На воз со стороны посмотреть — ничего не приметишь. Разве одним мешком больше стало!
Бородатый взял вожжи, сел так, чтобы Петрухе теплее было, прикрыл его полами зипуна.
Сани дёрнулись. Обоз пополз по дороге.
На следующем возу сидел Лука и, вроде бы разговаривая сам с собой, давал Петрухе советы:
— А ежели холодно будет, ты то место потри посильнее. И шевелись, шевелись, ходуном ходи… Хлеба я тебе захватил у хозяев. Захочешь есть — кликнешь… В Бельцах иди в кружало — там у меня кум. Заночуешь…
|
|
В полумраке, под холстом, головки Воеводы и Скомороха доверчиво смотрели на Петруху угольками глаз, и это так веселило его, что даже злой обозный старец казался ему лишь смешной куклой.
«Если бы его в рост вылепить, с животом! Сколько бы на него хлебного мякиша пошло? — весело подумал Петька. — Полвоза, не меньше!»
Лошадь побежала быстрее. Комья от копыт мягко ударялись о сани.
Снег похрустывал под полозьями, как поджаристая корочка на свежем хлебе.
Белицкое кружало
Не всегда вор крадёт, а всегда его берегись.
(Старая поговорка)
В Бельцы обоз пришёл незадолго до захода солнца.
— Слава богу, дотемна поспели! — обрадовался Лука.
Порядком продрогшего Петруху бородач и Лука сразу повели в кружало — к куму.
Кружало оказалось заполнено нищими. Оборванные, в лоскутьях, некоторые босиком, они сидели, стояли, лежали.
Кое-кто из нищих спал, некоторые играли в зернь: бросали на пол костяные кубики, раскрашенные в чёрный и белый цвет. Загадывали: какой стороной упадёт? Кто отгадывал, щёлкал проигравшего по лбу.
Длинные столы — простые доски, положенные на колоды, — пустовали: у нищих не было денег, чтобы купить какую-нибудь еду.
Хозяин кружала, кум Луки, мужик с небольшой светлой бородкой и редкими, словно прозрачными, волосами на голове, обрадовался возчикам: наконец пришли настоящие посетители.
Лука показал Петрухе на высокого, в коротком, не по росту, зипуне, мохнатоголового мужчину, который бросал кости.
— Это нищих атаман! — прошептал Лука. — Они ведь артелями ходят. Я его прежде встречал — лютый мужик. Да не тебе их бояться, чего с тебя взять!
|
|
Но возчики не успели сесть за стол, как в кружало втиснулся обозный старец.
Петруха спрятался за широкой спиной бородатого возчика.
Старец, как увидел нищих, в лице переменился, молвил вошедшим за ним обозным:
— К вечеру успеем до Засолья доехать. Десять вёрст всего, там и заночуем.
Не обращая внимания на почтительные поклоны хозяина, старец повернул к выходу:
— По возам, мужичьё!
— Зря ты, отче, нас убоялся! — хрипло произнёс атаман нищих. — Мы же не бродяги, а калики перехожие, по святым местам ходим, духовные песни поём.
— Знаю я вас, воры! — ругнулся старец, вылезая в дверь.
— В одежде и пень барин! — засмеялся атаман, подбросил кости в воздух, ловко в одну ладонь поймал их.
— Вот, Петрушка, что получается, — развёл руками Лука. — Поехали, значит.
— Ты, кум, — сказал бородатый возчик хозяину, — парню помоги до Острожца добраться. Наш Петрушка-богомаз не так прост, как кажется: кукольную комедь представлять может. С ним от скуки не заснёшь.
— Присмотри за парнем, кум, — попросил и Лука. — Он к родичам добирается, в Колядец.
Возчики простились, ушли.
Погрустневший Петруха уселся на лавку, возле стола. Уж сколько раз за последние дни ему приходилось терять так счастливо найденных товарищей!
С улицы слышны были ржание лошадей, скрип полозьев, крики возчиков, — обоз уходил.
Солнце ещё не зашло, но в кружале стало темно.
Хозяин поставил на стол зажжённую лучину. Взглянув на печального Петруху, подбодрил парнишку, по голове даже погладил:
|
|
— Завтра, Петруша, поутру тебя в Острожец отправлю. Беспременно случится какая-нибудь оказия. Тут место бойкое.
Первое время Петруха сидел неподвижно, наслаждаясь ощущением тепла, всё глубже и глубже проникающего в промёрзшее тело. Потом вынул из-за пазухи головки Скомороха и Воеводы, положил их на липкую доску стола.
Достал слежавшийся мякиш, помял его пальцами — крошится.
Головки кукол уже потрескались, вот-вот развалятся.
Эх, если бы глины достать! Помнится, скоморохи-кукольники всегда лепили кукольные головы из глины. Да ещё раскрашивали их!
Хозяин, почёсывая свою светлую бородёнку, подошёл к Петрухе, почти лёг животом на стол, спросил:
— Сам лепил? Али помогал кто?
— Сам.
— А у меня глинка есть, — сказал хозяин. — Печь намедни обмазывали. Дымила очень, прохудилась чуток.
У Петрухи загорелись глаза:
— Дяденька, родимый, дай глинцы, а?
Подошёл мохнатоголовый атаман нищих, посмотрел на кукольные головы, прохрипел:
— Дай ему, хозяин, глинцы… И кудели поболе. Да клюквы горстку…
Хозяин опасливо покосился на атамана и пошёл в примыкающую к кружалу избу.
Несмотря на угрожающий вид и хриплый голос, атаман оказался разговорчивым и добрым человеком. Он тут же подозвал какого-то старика, выгреб у него из кармана пригоршню мелких, как крупка, разноцветных камешков.
У другого нищего, который, к большому удивлению Петрухи, оказался старухой, атаман взял несколько ветхих, но ещё сохранивших цвет лоскутов.
— Будем куклы мастерить, — сипло сказал атаман и по-приятельски обнял Петруху. — Видел я, как скоморохи их делают, но самому не приходилось. Ну да мы тут не в чистом поле, не одни, братия нам поможет! — Атаман весело оглядел нищих. — Экая артель!
— В артели и каша гуще! — откликнулся, подбираясь к столу, за которым сидели атаман и Петруха, одноногий мужик с костылём.
— Тебе бы не каши, а ржаного молока! — крикнула старуха нищенка. — На хлебное вино костыль променять готов!
— А тебе, старой карге, только на помеле летать… — начал было одноногий.
Но атаман хлопнул ладонью по столу:
— Тихо, убогие!
Пришёл хозяин, принёс пригоршню мочёной клюквы, комок кудели, большой кус глины.
Подошли, подползли нищие, окружили Петруху, молча смотрели, как его ловкие пальцы тискают, разминают глину.
Мастерить куклы помогали Петрухе атаман и одноногий нищий.
Атаман достал нож и ловко вырезал из лоскутьев рубаху для Скомороха, кафтан для Воеводы.
— У кого есть чёрный лоскут, убогие? — спросил атаман у нищей своей братии. — Попа будем одевать!
Петруха слепил из глины головы Воеводы, Скомороха, Попа.
— Стражника забыл, — сказал атаман.
Вылепили толстомясого Стражника.
Вместо волос налепили кудели, щёки выкрасили клюквой в алый цвет.
Скоморох и Воевода почти повторяли тех кукол, которые Петька вчера сделал из хлебного мякиша. А Поп получился очень похожим на сердитого обозного старца.
Первым это сходство приметил атаман и долго хрипло смеялся.
Куклы получились настоящие — с одеждой, с шапками.
— Пусть сохнут, — сказал хозяин и утащил глиняные головы на печку.
— Ты нас, Петрушка, хоть этим потешь. — Атаман кивнул на старые мякишевые головки Скомороха и Воеводы.
Петруха посмотрел на вчерашние, готовые вот-вот рассыпаться мякишные головки. Теперь, когда у него уже были новые куклы, эти казались жалкими, постаревшими.
Ждущие глаза были устремлены на Петруху со всех сторон. Когда нищие последний раз видели скоморохов? Какие ещё развлечения, кроме ковша браги, купленного на собранную милостыню, или игры в зернь, ждали этих людей?
На голову Воеводы Петруха надел приготовленную для Попа шапку и сказал:
— Расскажу я вам потеху про игумена монастырского и скомороха алатырского. Дело, значит, в Алатыре было после масленицы, в великий пост, вот как сейчас. Скомороху в великий пост делать нечего — зубы на полку, хоть в лес иди, грызи ёлку. Ну и нанялся он в работники к игумену беспечального монастыря. Игумен скупой был, сам-то ел-пил, а работника голодом морил…
Петруха показал страдания голодного Скомороха, а кто-то из нищих сочувственно проговорил:
— Что с ярмом голодно да холодно, что без ярма… Так уж лучше по-нашему — сам себе барин!
События в кукольной потехе развивались так: игумен со скоморохом-работником поехали в соседний приход. Конечно, скупой игумен ничего с собой из еды не взял: дескать, меня, игумена беспечального монастыря, в каждой избе накормят да ещё с собой дадут!
Остаётся на ночлег игумен с работником в избе. Игумену неудобно у хозяев еды просить, так он посылает скомороха:
— Скажи мужику, что игумен, мол, есть очень хочет. Как я в избу приду да охну — пусть на стол подают. Как я второй раз охну — пусть меня за стол сажают. А третий раз охну — пусть со стола убирают, меня спать укладывают.
А работник, на то он и скоморох, сказал хозяевам так:
— Наш игумен беспечального монастыря — старец совестливый, жизни монашеской. Сам никогда ничего не попросит. Потому знайте: как он войдёт в избу да охнет — так ему давайте ковш студёной воды. Как второй раз охнет — сухарь, а третий раз охнет — спать кладите.
Так всё и пошло: охнул игумен первый раз — ковш воды получил. Второй раз охнул — корку хлебную. Сколько ни охал, а спать голодным лёг.
…Петруха начал сказывать и забыл о том, что у него всего две куклы. Поэтому, когда он дошёл до разговора скомороха с мужиком о ночлеге, то растерялся и замолк.
Атаман нищих понял его замешательство, снял с куклы, которая изображала Игумена, поповскую скуфейку и надел шапчонку, сделанную из кудели. Шапка, правда, больше походила на птичье гнездо, но все прекрасно поняли, что теперь эта кукла — Мужик.
А потом кудельная шапчонка перекочевала на голову Скомороха, и уже он как Мужик разговаривал с охающим Игуменом…
— Так дармоеду и надо! — сказал одноногий нищий, когда Петруха начал показывать муки голодающего Игумена. — Пусть порастрясёт чуток брюхо-то!
— Работник, а работник, — жалобно заскулил Игумен. — Хоть бы поесть чего… Там вроде квашня стоит — дай теста похлебать.
Скоморох ткнул свой длинный нос в квашню (хозяин кружала быстро подсунул Петрухе пустую чарку), вытер его рукавом:
— Полный нос теста, чихать буду пирогами! — пропищал он.
Игумен нахлебался теста, потом сказал:
— Работник, работник, пальцы не шевелятся, где бы руки помыть?
— А вон бадейка с водой стоит, поди сполосни, — проверещал Скоморох.
Игумен подошёл к бадейке-чарке, сунул в неё обе руки сразу, а вытащить не может. Тянет-потянет — бадейка рук не выпускает.
— Помоги, работник! — заскулил Игумен. — Руки добыть не могу!
— Поди стукни бадейкой о лавку — она и соскочит, — посоветовал Скоморох.
В темноте-то Игумен не разобрал, что на лавке спит хозяин избы, и ударил по нему бадейкой.
Мужик заорал на всю деревню:
— Воры! Убивают! Спасите!..
До смерти перепуганный Игумен выбежал на улицу.
Тут уж Петруха снова почувствовал себя спокойнее: кукол больше переодевать не нужно — Игумен и Скоморох остались вдвоём.
— Ты, отец игумен, вижу я, не шибко умён, — сказал Скоморох пронзительно писклявым голосом. — Мужика убил, а живот не набил. Теперь нам в избах ночевать не гоже — изловят тебя, не поможет и боже. Пойдём назад, в беспечальный монастырь.
Игумен обнял Скомороха, Скоморох — Игумена, и куклы так стукнулись лбами, что обе мякишевые головы раскололись.
Петруха растерялся, даже не закончил сказки.
— Ай да Петрушка, — сказал с восторгом атаман нищих, — здорово скоморошничаешь! Пойдём с нашей ватагой — большие дела творить будем!
— Он к родичам добирается, — вмешался хозяин, — ты его в свою шайку не сманивай.
— Молчи, а то от твоего кружала одни щепки останутся! — грозно прохрипел атаман.
— Мне в Колядец нужно, — сказал Петруха. — Ждут меня там.
Атаман вынул из зипуна кости, подбросил их в воздухе и поймал в одну ладонь:
— Не пожалел бы после…
— Не стращай парня, — похлопал Петруху по плечу хозяин. — Пойдём, кукольник, вечерять.
— Да я ж так, шутейно, — улыбнулся атаман. — Вольному — воля. Мы не насильничаем. Кому что по нраву. Дай-ка нам браги, мы с Петрушкой выпьем за встречу нашу.
— Я браги не пью, — испугался Петруха. Он вспомнил, как Потихоня и Рыжий, сами большие любители браги, ему никогда не разрешали её пить.
— Ты ж большой парень! — удивился атаман.
Нищие поддержали своего старшого:
— Не грех выпить, когда угощают!
— Заработано небось!
— Петрушка, хватит в мальцах ходить!
Петруха умоляюще посмотрел на хозяина, тот ласково улыбался, теребил свою светлую, еле заметную бородёнку.
Хозяин прикидывал: сколько выпьют нищие? Ему очень хотелось продать браги побольше, и он боялся, что если Петруха откажется пить, то и атаман пить не станет, а вместе с ним и вся братия откажется.
— Выпей, Петруша! — заискивающе произнёс он. — Отчего не выпить, раз угощают хорошие люди!
— Давай сюда брагу, да поболе, — скомандовал хозяину атаман. — Чего на месте топчешься?
Хозяин бросился за питием.
Первый ковш Петруха выпил залпом, и в голове сразу помутнело — полный ковш, да натощак.
— Молодчина! Знатным скоморохом будешь! — обнимая Петруху, кричал атаман. — Вольная кровь! Люблю таких!
Петруху заставили выпить ещё ковш, и он уже ни о чём, кроме сна, думать не мог.
Словно в тумане перед ним мелькали мохнатоголовый атаман, хрипло поющий песни, нищие, ласковый хозяин кружала, старуха нищенка. Кто-то просил его щеглом щёлкать, петухом кричать, совой ухать. Щеглом щёлкал, петухом кричал…
Потом всё провалилось в тёмную, глубокую пропасть.
…Из пропасти его вытащил хозяин кружала.
Было уже светло, хозяин трепал Петруху за плечо и приговаривал:
— Петруша, Петруша, да раздери глаза-то!.. Мужик приехал из Острожца. Назад скоро поедет. Тебя захватит, я сговорился.
Петруха сел, огляделся. Нищих уже не было. В кружале сидели двое мужиков, ели кашу, запивали квасом.
Голова болела. Петруха потряс ею, вспоминая вчерашнее.
— Куклы мои где? — спросил он.
— Тут, тут, Петруша. — Хозяин снял с печки холщовый лоскут, развернул его, и Петруха увидел кукол — красивых, разноцветных.
Воевода надул алые щёки, словно играл на гудке.
Поп с постным, хитрым лицом смотрел на Стражника.
Стражник выпученными, как у лягушки, глазами смотрел на Попа.
А длинноносый Скоморох в остроконечном колпачке смотрел прямо на Петруху.
— Вот родичи-то обрадуются, — сказал хозяин, — не с пустыми руками приедешь…
— Родичи, — машинально повторил Петруха. — Обрадуются… Да…
Он всё время ощущал какое-то странное беспокойство, но мутная от вчерашней браги голова мешала ему понять, в чем же дело.
И вдруг он понял. Это было настолько страшно, что Петруха вскочил на ноги и закричал от ужаса. Хозяин отшатнулся от него, а испуганные мужики выскочили из-за стола, опрокидывая ковши с квасом. Пояс с деньгами-выкупом пропал.
Огород на голом камне
…А ты, вор, провались в смолу кипучую, в золу горячую, в тину болотную, в пропасть бездонную; будь прибит к земле колом осиновым, иссушен, заморожен, в грязи обмазан, людьми проклят…
(Из старого проклятья)
Страшный крик Петрухин всполошил не только немногочисленных посетителей кружала, но и крестьян, находившихся на улице. Несколько мужчин и женщин вбежали в кружало, замерли. Потом бросились с вопросами к хозяину и Петрухе.
Малец словно в забытьё впал. Его пересадили с пола на лавку, он закрыл лицо ладонями, замолк и не откликался даже на самые хорошие слова.
Ничего не узнав толком, крестьяне и хозяин принялись строить догадки.
По всему выходило, что украли у парня подарок, который он вёз родичам в Колядец. И подарок, видно, дорогой был.
— То ещё не горе, — сказала одна из крестьянок, у которой из-под платка виднелись лишь бойкие глаза. — А вот когда на правёж ставят, чтобы недоимку сыскать, да батогами потчуют, а в доме и крошки не сыщешь, а дети есть просят — вот то горе.
Худые, угрюмые, в рваных зипунах и овчинных старых тулупах крестьяне, всем сердцем сочувствуя в эти минуты чужому горю, не могли не думать и о своих бедах.
И начался разговор о том, что бродят по миру, побираясь с кошелём по чужим деревням и сёлам, большинство мужиков; что секли намедни на конюшне нещадно Силантия хромого за то, что утку боярскую зашиб ненароком; что приказчик обобрал село подчисту́ю, дабы отправить боярину очередной обоз.
— Ладно, прикусите язык, больно заболтались! — прикрикнул хозяин. — Чего не видели? Как парень убивается?
Хозяин заботливо завернул куклы в большой лоскут холстины, положил свёрток рядом с Петрухой, всё так же безмолвно сидящим на лавке возле стола.
Потом принёс ковш кваса и ломоть хлеба с луковицей:
— Поешь, Петруша, чай, дорога-то не близкая!
— Что-то ты больно ласковый, — проговорил один из мужиков, наблюдая за хозяином.
— Это моего кума товарищ, — ответил хозяин и погладил Петруху по вихрам.
— Да у тебя, почитай, всё наше село кумовья, — продолжал мужик, — а попробуй у такого кума, как ты, выпроси чарку!
— Есть деньги — бери чего желаешь! — рассердился хозяин. — А нет — проваливай!
— Вот я и говорю, — не сдавался мужик, — ты мне тоже кумом приходишься, а не поднесёшь кваску-то! А тут парню, без году неделя знакомому, даже на луковицу расщедрился!..
Крестьяне вышли на улицу, в кружале остались только приезжие мужики, которые и прежде за столом сидели.
— Вот так, хе-хе, — нервно теребя свою прозрачную бородку, произнёс, ни к кому не обращаясь, хозяин, — то нищих набьётся полный двор, то свои шельмуют… Охо-хо… Пойду погляжу, вдруг что и у меня пропало за ночь… От бродяг чего хочешь ждать можно!
— Постой! — остановил хозяина один из мужиков. — Твой парень едет в Острожец? А то у меня лошадь застоялась, больше ждать не могу…
— Петруша, Петруша… — затеребил хозяин Петруху. — Оказия есть, сейчас поедешь. Слышь, а?
Мужики неторопливо доели остывшую кашу, допили квас, расплатились с хозяином, вышли на улицу.
Через некоторое время один из них вернулся и подошёл к Петрухе:
— Эй, малец, как тебя кличут? Петрушкой, что ли? Пошли ко мне на сани!
Он осторожно взял свёрток с куклами, захватил хлеб с луковицей, до которых Петруха и не притронулся, поддел парня локтем:
— Слезами горю не поможешь. Слышь, малец?
Петруха отнял ладони от лица.
Глаза его были сухими. Только губа закушена крепко — до сини.
— Свидимся, даст бог, Петруша! — сказал ему вслед хозяин. — Не поминай лихом!
— Не помянет, не тревожь себе душу! — ответил мужик уже с порога.
Как во сне себя чувствовал Петруха: усадили на сани словно его, а словно и не его… Кулём каким-то загородили — от ветра… Тулупом прикрыли…
— К вечеру в Острожце будем! — сказал возница. — А завтра — день весёлый, базарный! Не горюй, малец!
«А зачем мне теперь Острожец? — подумал Петруха, собираясь с мыслями. — Зачем мне в Колядец? Что я скажу боярину? Выкуп, мол, сгинул, отпустите, Христа ради, дедов на волю? А как я Потихоне, Рыжему, Греку в глаза взгляну? Не уберёг выкупа, долга и слова своего не исполнил… Зачем мне в Острожец? Назад надо, искать ватагу… Потихоня что-нибудь придумает… найдёт выход…»
И Петруха, больше уже ни о чём не думая (только свидеться бы скорее с ватагой, поделиться горем!), закинул ноги через сани и выпрыгнул на дорогу.
Возница услышал шум прыжка, обернулся, крикнул «стой!» и натянул вожжи.
Лошадь послушно стала.
Петруха побежал назад, к виднеющимся вдали дымкам села Бельцы.
Скинув овчинный тулуп, возница быстро догнал Петруху и схватил его в охапку.
— Тю, скаженный! Куда побёг? — удивлённо произнёс мужик. — Вот довезу тебя до Острожца — там на все четыре стороны беги… Ты ж ещё не в себе, малец! Даже про куклы свои забыл… Эх, горемыка!..
Петруха как-то сразу вдруг ослаб, покорно пошёл к саням.
На этот раз возница усадил его рядом с собой.
Лошадь потрусила по сверкающей на солнце снежной дороге.
Щурясь от искрящегося снега, возница сказал:
— Бедняку, Петрушка, в отчаянье быть не след. Как ни плохо, всегда может ещё хуже быть. Беды не бойся, пусть она тебя боится. Про огород на голом камне побасенку слыхивал? Во время потопа это было. Ну, потоп, половодье весеннее, залило всё окрест. Остался сухим на всю округу один камень. И на том камне спаслись барин с мужиком. Ни крохи при них хлебной, ни зерна крупяного. Ложись да помирай! Барин так и сделал — подождал, подождал, подмоги нету, он и ноги протянул. А мужик, тот соображать стал, что к чему. Потоп неизвестно когда кончится, а пить-есть надобно. Камень, конечно, голый, но и в деревне не слаще жилось — есть там тоже было нечего, а хозяев — не счесть. А тут, на камне, мужик сам себе боярин — что пожелает, то и сотворит. Ну, сколько ещё потоп был, доподлинно неизвестно, только осенью приплывает к голому камню струг. В том стругу сидят цари, бояре, воеводы — все, кто жив остался. Смотрят: на голом камне стоит избушка, вокруг избушки огород, а мужик лежит на печке да песенки поёт. Подивилися цари, бояре да воеводы, спрашивают: «Как ты, мужичок, на голом камне жив остался и даже хозяйством обзавёлся? Ведь у тебя ничего не было, даже боярин твой с голоду помер!» Мужик им отвечает: «У барина, верно, ничего с собой не было. А у меня всё при себе: руки, ноги да голова». Вот, Петрушу и смекай: у тебя, малец, всё при себе. Бедняк силён выдумкой. Кабы не смётка мужичья — не прожить нам никому нипочём. А так — голый камень и тот нам послужить может.
Лошадь разошлась, бежала во всю прыть.
«Бедняк силён выдумкой, — повторил про себя Петруха, — смёткой мужицкой, смекалкой…»
И лихая мысль обожгла вдруг голову: неужели скоморошьей выдумки не хватит на то, чтоб с боярином Безобразовым справиться? С деньгами, конечно, оно было бы легче, да ведь, с одной стороны, деньги дело наживное. А с другой — можно и без них попытаться дедов выручить! Ведь сейчас от него, Петрухи, зависит жизнь пленных скоморохов! От него одного! И он должен освободить их во что бы то ни стало! Только тогда он сможет смело смотреть в глаза друзьям!..
Возница, который время от времени испытующе поглядывал на Петруху, заметил, что глаза парня повеселели. Только небольшой синяк — закус, темневший на нижней, ещё по-мальчишески припухлой губе, напоминал о случившемся.
Старый знакомец
Веселее скомороха друга не сыщешь.
(Старая поговорка)
Невеликие стены города Острожца были грязного цвета, во многих местах покрыты оледеневшим снегом. Купола церкви тускло сверкали на солнце. Избы посада, разбросанные там и тут, напоминали стаю собак, выбежавших из городских ворот.
Окружающие посад надолбы — деревянные столбы — тесно, в два ряда, притороченные друг к другу, местами были разрушены.
Сани миновали надолбы, посадские постройки и по мосткам через заваленный снегом ров въехали в городские ворота.
Низенькие курные избы с чёрными деревянными кровлями, виднеющимися сквозь проталины на крышах, набегали со всех сторон на Петруху, словно хотели сжать его, раздавить, — такой показалась ему городская улица после сверкающего простора полей.
На ночлег возчик и Петруха остановились в сарае, таком широком, словно его кто-то ударил по крыше и расплющил.
Ранним утром возчик простился с Петрухой:
— Не забывай, малец, про голый камень! Помни — всё при тебе!
И уехал на рынок, чтобы занять место получше.
Петруха ещё полежал немного у остывающей печи, потом проверил, не пострадали ли за ночь куклы, снова аккуратно завернул их и вышел в город.
Сани, возки, волокуши — всё двигалось к рынку.
Туда же шли горожане, мужики, нищие.
Целые своры собак, голодных и худых, рыскали по улице в поисках еды.
Голос торжища был слышен издали — крики, звон, грохот, ржание сливались в один монотонный шум. Но чем ближе подходил к рынку Петруха, тем отчётливее различались отдельные звуки.
Вот крики торговца рыбой, вот звон чугунов и топоров, вот ссорятся купец и мужик, вот заунывно кричит нищий, вот подковывают лошадь, вот дерутся собаки…
Петруха пошёл по торговым рядам. Колёса, ободья, дуги, бочки, скамьи, ложки — ряд деревянный.
Ряд скобяной — топоры, пилы, чугуны, жбаны, крюки, ножи.
Съестной — мясо, рыба, соль, крупы всякие, тут же овёс, мука, отруби…
А это уже не ряды — тут торгует кто чем горазд.
Разноцветная гора сундуков — алых, синих, зелёных, жёлтых.
Старик и трое парней — сыновья, наверное, похожи и друг на друга, и на старика — бойко расторговывают, распродают свой товар. Особенно ходко идут небольшие яркие сундуки, которые можно унести одной рукой.
Одни торгуются, а другие стоят смотрят на игру красок.
— Вон, гляди, с золотом — ну чисто из боярского терема!
— Сколько стоит тот, который подешевле?
— Эх, одного гроша не хватает, а то бы все сразу купил!
— Купи, Игошка, сундук. Спасибо скажешь!
— А что мне с ним делать?
— Одежду свою будешь в него складывать.
— А самому голым ходить? У меня вся одежда на мне, вторых штанов нету!
Вокруг сундуков расположились нищие, какие-то старухи, ребятишки.
Даже два пса, вывалив яркие дымящиеся языки, присели возле, прикидывая, видно, съедобен ли самый маленький, цвета свежего мяса, сундук? Тот самый, который старик держит возле себя и куда кладёт кошель с вырученными от продажи деньгами?
— Есть ли, купцы-молодцы, такой сундук, у которого крышка музыку играет? Откроешь — спляшешь, закроешь — споёшь. Куплю, за ценой не постою!
«Где я слышал этот голос? — тряхнул головой Петруха. — Недавно, кажется…»
И тут он увидел возле старика купца своего старого знакомого — скомороха-вора.
Петруха сразу узнал его по бегающим наглым глазам. На воре был ярко-жёлтый зипун, разноцветные лапти и колпак с бубенцом на конце.
Вор крутился вокруг денежного сундучка, как крыса вокруг сала.
Петруха до боли закусил губу — будь на то его воля, всех воров на земле он предал бы мучительной смерти.
— Эй, купец, — крикнул Петруха, — сиди да посматривай, не ровен час в убытке останешься!
Все обернулись к Петрухе. Старик, его сыновья, вор-скоморох.
— А-а, старый друг лучше новых двух, — отходя от заветного сундука, сказал как ни в чём не бывало скоморох-вор. — Ты чего тут потерял?
И, не дав Петрухе слова сказать, подтолкнул его в сторону, прошептал зло:
— Каждому своё, не мешай мне, Петрушка, хуже будет. Что примолк?
— Лучше молчать, нежели врать… Камень продал и во всё новое обрядился? — с горечью произнёс Петруха. — Не пойдут тебе во здравие воровские деньги.
— Пристукнул бы я тебя тут, — спокойно проговорил скоморох-вор, — да жалко. И в яму не хочется попадать. Да и ватага наша тут — слышишь? — уже работать надо!
Петруха прислушался. Действительно, в рыночном шуме можно было различить звуки гудка и бубна.
Скоморох-вор исчез в толпе.
Петруха вместе с горожанами, нищими, ребятишками, мужиками пошёл смотреть скоморошину.
В нескольких шагах мелькнуло знакомое лицо возчика, он встретился глазами с Петрухой, крикнул:
— Сейчас посмотрим потеху!
Петруха хотел пробраться к нему, но не сумел: толпа стала гуще, музыка — громче, слышны были только отдельные выкрики скоморохов.
Поднявшись на носки, Петруха увидел, как скоморох-вор в шапке из дубовой коры, важный, надутый, ходит по площадке.
«Барин-боярин!» — догадался Петруха.
В их ватаге любили эту скоморошину. Кто-нибудь, чаще всего сам Потихоня, был барином-боярином. Все остальные скоморохи приходили к нему с дарами-посулами. Кто с песком, кто с лопухом, кто с веником берёзовым, кто с камнем.
Просители низко кланялись, просили у барина-боярина различные милости. Барин-боярин каждому говорил что-нибудь обидное, обзывал их оборванцами, мужичьём вонючим. Кончалась скоморошина тем, что все набрасывались на барина-боярина и били его, а он старался спастись, но обычно барину-боярину это не удавалось.