Оправдание медицинской метафоры
Отечественная история – одна из главных национальных святынь любой страны – превратилась в России в предмет ожесточенных споров и конфликтов, нередко связанных с противоположными оценками прошлых событий, как давнишних, так и последнего двадцатилетия. Когда в напряженной атмосфере взаимной раздраженности оппонентов (чтобы не сказать – глубокого взаимного отчуждения, вплоть до презрения и ненависти) прибегаешь к терминам болезни, диагноза, синдрома, этиологии, то рискуешь получить обвинения в кощунстве, причем со всех сторон.
Вполне осознавая эту опасность, начну с обоснования используемой в данной работе медицинской метафоры. Для этого прежде всего укажу на наличие в противостоящих позициях ряда скрытых общих посылок. Обычно не вызывают споров и даже сомнений следующие утверждения:
– в российской истории были как высокие взлеты, так и досадные падения и провалы, тормозившие развитие;
– было немало неоправданных поражений, страданий и массовых трагических жертв;
– Россия и граждане России имеют громадный потенциал (природный, человеческий, культурный, духовный и т.д.), который по каким-то причинам не удается полностью реализовать.
Теперь остается только условно назвать “здоровьем” полноценную реализацию общенационального потенциала, устойчивый рост и развитие общества без провалов, торможений, неоправданных народных страданий и массовых жертв, т.е. всех “болезненных состояний”. Самой “болезнью” в этом случае будет некий загадочный внутренний механизм, систематически порождающий подобные нежелательные состояния.
Так понятое “социально-политическое здоровье России” как раз и может претендовать на роль общей для спорящих сторон ценности, если угодно, общенациональной идеи. Тогда спор из безысходного антагонизма превратится в предметный и конструктивный спор врачей, у которых тоже могут быть противоположные мнения: чем вызваны, например, головные боли, бессонница, утомляемость и раздражительность пациента – слишком высоким давлением или слишком низким? Врачам легче – они вооружены добротными научными знаниями и основанными на них диагностическими приборами. Социальные и политические науки по своему познавательному инструментарию весьма уступают наукам биологическим и медицинским, но ситуация отнюдь не безнадежна.
Как сказано выше, медицинская терминология здесь привлекается лишь в качестве поясняющей метафоры (отчасти аналогии). В основе же предлагаемого подхода лежит общефилософская установка: повторяющиеся явления порождаются некой скрытой общей причиной. Чтобы существенно изменить эти явления, нужно выявить их причину и соответствующим образом ее модифицировать. При подобном угле зрения медицинская метафора оказывается не столь уж далекой и чуждой – со времен Гиппократа медицина, только-только отпочковавшаяся тогда от философии, именно так и действует.
Какие же систематически повторяющиеся явления в истории России могут выступать в роли исходного эмпирического материала? Конечно же, речь пойдет о знаменитой цикличности российской социально-политической истории.
Долгие и короткие циклы в истории России
Схемы и концепции российских циклов настолько многочисленны, что их трудно не только проанализировать, но и просто перечислить. Поэтому упомяну лишь современных отечественных авторов. Описывали различные по характеру и длительности циклы А.Ахиезер, Р.Вишневский, Д.Драгунский, А.Зубов, В.Лапкин, Э.Кульпин, С.Нефедов, В.Пантин, В.Пастухов, Ю.Пивоваров, А.Фурсов, В.Цимбурский, А.Янов и многие другие.
Чтобы не умножать и так уже чрезмерно разросшиеся схемы циклов, сформулирую лишь критерии выбора моделей:
– трезвый научный анализ при минимизации идеологических оценок;
– уважение к историческим реалиям и отказ от подверстывания их под априорные схемы;
– четкое выделение переменной, меняющейся в ходе циклических изменений;
– понимание того, что циклы порождаются разнообразными и изменчивыми факторами объективного и субъективного свойства;
– учет комплексного характера внешних (прежде всего геополитических) и внутренних (социально-экономических, политических, культурных и поколенческих) аспектов.
При введении этих критериев достаточно легко отбрасываются мистические, религиозные, моралистические, органицистские и нумерологические схемы. Из оставшихся лучше всего отвечают заданным критериям две группы моделей.
1. Почти совпадающие между собой “революции служилого класса” по Р.Хелли [Hellie 2005] и “долгие циклы модернизации” по Р.Вишневскому [Вишневский 1997][1]. Циклически меняющаяся переменная агрегирует здесь уровень военно-государственной и технологической мобилизации, геополитического могущества и престижа при социальной стабильности и легитимности власти.
Первой “революцией служилого класса” стала военная реформа середины XVI в., вводившая службу “по отечеству” (для боярских, дворянских и сокольнических детей) и службу “по прибору” (для низших сословий, из которых набиралось стрелецкое войско). Этой “революцией сверху” начинается “грозненский цикл” (середина XVI – конец XVII в.), в ходе которого были подчинены и присоединены Новгород, Поволжье, Сибирь, Дальний Восток, Аляска и Украина.
Вторая “революция служилого класса” связана с серией государственных реформ Петра I, приведших к появлению единого служилого дворянского сословия и упорядочению военной и чиновничьей иерархии через Табель о рангах. Соответствующий “петровский цикл” (XVIII – начало XX в.) ознаменовался подъемом военной промышленности, образования, науки, присоединением Прибалтики, Финляндии, Крыма, Кавказа, Польши, Средней Азии, Манчжурии.
“Третья революция служилого класса” – это сталинский “крутой поворот” к полному огосударствлению экономики и других сфер жизнедеятельности общества на основе массовой централизованной партии и подчиненных ей силовых, советских, профсоюзных, комсомольских и прочих структур. “Сталинский цикл” (1927 – 1985 гг.) включает в себя принудительную мобилизацию ресурсов (в форме коллективизации и индустриализации), триумф 1945 г., установление контроля над Центральной Европой, возвращение Сахалина и Южных Курил, поддержку прокоммунистических режимов в отдаленных частях планеты, превращение в мировую сверхдержаву, мощные научные, военно-технические и космические программы.
2. Краткие циклы реформ-контрреформ по А.Янову [Янов 1997], В.Пантину и В.Лапкину [Пантин 1997; Пантин, Лапкин 1998; Лапкин, Пантин 2004]. В данном случае циклически меняющаяся переменная агрегирует уровень реальной защиты политических и экономических свобод, уровень защиты собственности, уровень ограничения власти законами, уровень участия граждан в управлении. Соответственно, реформы понимаются как целенаправленная либерализация в политической, правовой, экономической и культурной сферах. Напротив, контрреформы – это целенаправленное движение в сторону более авторитарной политики, огосударствления экономики, большего контроля над идеологией, религией и культурой. (Sic! При такой трактовке Петр I проводил не реформы, а контрреформы.)
За последние 200 лет главными “пиками” либерализации были: ранние реформы Александра I (1801 – 1811 гг.), реформы Александра II (1859 – 1874 гг.), Октябрьский манифест (1905 г.), Февральская революция (1917 г.), НЭП (1922 – 1927 гг.), оттепель (1956 – 1968 гг.), перестройка и постперестройка (1986 – 1998 гг.). Основные “пики” авторитаризма и репрессивных режимов: контрреформы Александра I и николаевщина (1814 – 1854 гг.), реакция при Александре III (1881 – 1894 гг.), военный коммунизм (1919 – 1922 гг.), сталинский режим (1927 – 1953 гг.), “заморозки” и “застой” 1970-х – начала 1980-х годов.
Воспользовавшись положением общей теории систем, согласно которому циклы разной длительности обычно сосуществуют и накладываются друг на друга, я буду рассматривать в политической истории России как долгие, так и короткие циклы. Не углубляясь в детали согласования-рассогласования циклов разного типа, зафиксирую главные результаты их сопоставления.
· Каждый долгий цикл модернизации начинался как контрреформа (ограничение или подавление свобод, огосударствление экономики), поддерживаемая расширяющимся кругом нового “служилого класса”.
· Каждый созданный контрреформами мобилизационный режим проходил через несколько коротких циклов реформ-контрреформ, что свидетельствует о неспособности таких режимов к естественному самовоспроизводству и саморазвитию.
· Ни одна либеральная реформа не была результатом широких общественных движений, все они начинались “сверху”, чаще всего как реакция на геополитический провал (поражения в северной, крымской, русско-японской, афганской войнах) либо на требования государственного класса ослабить репрессивный характер режима (отсюда, например, хрущевская “оттепель”).
· Ни одна либеральная реформа в России не привела к долговременному общепризнанному успеху; всякий раз за ней следовали острые конфликты, недовольство многих групп и слоев населения вплоть до бунтов и терроризма, сепаратистские движения в провинциях, что в скором времени приводило к восстановлению власти консервативных политических сил и контрреформам.
· Несмотря на три успешные контрреформы (“революции служилого класса”, положившие начало долгим модернизационным циклам), многие контрреформы либо оказывались “фальстартами” (попытки “наведения порядка” Петром III и Павлом I, репрессивная политика Столыпина, военный коммунизм, репрессивно-мобилизационный курс Андропова, ГКЧП), либо “замораживали” общественно-политическую ситуацию на одно-два десятилетия с обязательными последующими провалами (реакция при Александре III, неосталинизм и “застой” при Брежневе).
· Наиболее драматические провалы – распады государства (Смута, революция и гражданская война, коллапс СССР) – хотя и имели множество разнородных накапливавшихся причин (обычно связанных с поколенческой деградацией элит и разложением мобилизационного режима), непосредственно обусловливались фатальным сочетанием острого межэлитного конфликта (между западническими и консервативными партиями) с военными поражениями и делегитимацией власти.