Попробую представить социально-политические изменения в российской политической истории в двух главных измерениях, использованных в моделях долгих циклов принудительной модернизации и кратких циклов реформ-контрреформ.
Первое измерение (“ось X” в декартовой системе координат) условно назову “геополитическим успехом при социальной стабильности”. Повышение значений этой переменной (“движение вправо”) связано с военными победами и присоединением территорий, расширением могущества и влияния державы, ростом престижа на международной арене, высокой легитимностью власти и политического режима, широким принятием населением государственной или общенациональной религии или идеологии. Соответственно, снижение значений “успеха” (“движение влево”) происходит при военных поражениях и геополитических провалах, падении внешнего престижа державы и внутренней легитимности власти, росте социальных волнений вплоть до бунтов, мятежей и революций (смута), массовой дискредитации общенациональной религии или идеологии.
Четыре главные области значений (“слева направо”) по данному измерению можно обозначить как КРИЗИС, ВЫЗОВ, КОМФОРТ и ВЕЛИЧИЕ (рис 1.). Замечу, что высокие значения по параметру “успеха” (ВЕЛИЧИЕ) не обязательно предполагают общее довольство и благополучие. При Петре I, Екатерине II, Александре I, Николае I и Сталине крестьянам (сперва крепостным, а потом колхозникам) жилось вовсе не сладко, но стабильность принудительного порядка оставалась весьма прочной, редкие бунты жестоко и эффективно подавлялись, что до поры до времени только укрепляло легитимность власти и величие державы.
Рис. 1. Основные зоны в пространстве политической динамики по параметру "геополитический успех при социальной стабильности"
Второе измерение (“ось Y”) условно может быть названо “уровнем свободы” (см. рис. 2). Повышение значений данной переменной (“движение вверх”) определяется расширением прав и свобод граждан и ростом их защищенности, развитием конституционализма (реальным ограничением власти законами, принятыми коллегиальным представительным органом, появлением автономных по отношению к исполнительной власти судов) и институтов гражданского общества (независимых СМИ, общественных объединений и движений), защитой частной собственности и т.д. Соответственно, сокращение прав и свобод, закрепощение, политические и этнические репрессии, разгон выборных представительных органов или лишение их реальной власти, огосударствление СМИ, подчинение судов давлению администрации, экспроприация собственности или ослабление ее защиты приводят к снижению “уровня свободы” (“движение вниз”).
Рис. 2. Зонирование пространства политической динамики по параметру свободы-несвободы
Прежде чем приступать к анализу движения российского общества в данном параметрическом пространстве, кратко опишу главные методологические сложности, которые возникают при использовании предложенной модели. Читатели, равнодушные к вопросам научной методологии и валидности и желающие быстрее узнать о механизме, порождающем российские циклы, могут пропустить следующий раздел.
Проблема объективности и эмпирической обоснованности параметров “успех” и “свобода”
Как “свобода”, так и “успех” являются ценностно нагруженными понятиями, поэтому высока опасность субъективных произвольных оценок. Более того, могут возникнуть подозрения, что за наукообразными “агрегированными параметрами” кроются личные предпочтения, не имеющие под собой никакой объективной основы (нравится мне Петр или Ленин – по-ставлю оценки повыше, не нравится Анна Иоанновна или Павел – поставлю пониже, и т.п.). Ответом на подобного рода законные претензии должно быть указание на искомую объективную основу.
Для параметра “успех” она состоит в наличии у социальной системы таких свойств, как “могущество и престиж на внешней арене”, “внутренняя социальная стабильность” и “легитимность власти”, которые не зависят от субъективных предпочтений наблюдателя и могут быть измерены разными экспертами с помощью специальных шкал и методик[3].
Не означает ли это, что вместо субъективной и произвольной оценки одного наблюдателя по обобщенному параметру мы получим множественные, но столь же субъективно-произвольные оценки группы “экспертов” по совокупности более узких показателей? Подобная опасность всегда существует, но она преодолевается грамотно построенными шкалами и четкими инструкциями относительно сопоставления этих шкал с известным всем участвующим экспертам корпусом исторических документов. К примеру, продвижение по шкале геополитического влияния и престижа может начинаться со ступени “при заключении международных договоров и решениях о внешнеполитических действиях ни одна другая страна не принимает во внимание позицию и интересы данной державы” и заканчиваться ступенью “ни один международный договор между странами данной зоны не заключается, ни одно внешнеполитическое действие других стран не предпринимается без консультаций и одобрения со стороны руководства данной державы” при трех-четырех промежуточных. Такая шкала уже поддается прямому сопоставлению с имеющимися историческими документами и свидетельствами, причем динамика изменений престижа и влияния державы (например, Российской империи и СССР) может быть прослежена за каждые 5, 10, 30 или 50 лет. Результаты, полученные разными экспертами, либо усредняются, либо – при больших расхождениях – содержательно обсуждаются в целях выявления причин рассогласования и внесения необходимых корректив в шкалы или инструкции по кодированию.
Примерно так же дело обстоит и с параметром “свобода”. Здесь положение даже лучше, поскольку используемая в данной работе трактовка свободы весьма близка к той, из которой исходит “Freedom House”, вот уже не-сколько десятков лет осуществляющий мониторинг соответствующих подпараметров-показателей почти во всех странах мира[4]. Применение этих показателей при исследовании исторического прошлого сопряжено с определенными методическими трудностями, но они вполне преодолимы. Что такое личная свобода и закрепощение, зависимая и не зависимая от правительства газета, есть ли полнота самодержавия или воля монарха ограничена законами, люди хорошо понимали уже в XVIII в., и потому в своих заключениях эксперты могут опираться на документы, содержащие сведения о реальной политической и юридической практике.
Итак, объективность измерений исторической динамики подтверждается возможностью построения шкал для компонентных показателей “успеха” и “свободы” и использования интерсубъективных методик шкалирования релевантных свойств системы на основе исторических документов. Относительно легко поддаются решению и две другие методологические проблемы – внутренней противоречивости показателей и учета социального расслоения.
Внутренняя противоречивость показателей. Екатерина II эффективно развивала местное самоуправление, но преследовала политических фрондеров (Новикова, Радищева и др.). При дипломатических неудачах на европейской арене в 1880-х годах (из-за хитроумия Бисмарка) Россия военным путем обрела обширные территории в Азии. П.Столыпин освобождал крестьян от власти общины, но при этом жестоко карал за бунты (“столыпинские галстуки”).
Внутренняя противоречивость компонентных показателей нередко имеет место, но это вовсе не отменяет законности и значимости обобщающих агрегатных параметров. Простейший способ преодоления трудностей – формализовать значения агрегатных параметров как сумму значений компонентных показателей (возможно, с коэффициентами). В этом случае разнонаправленные движения будут отчасти нейтрализовать друг друга, но при сохранении общего тренда. В случае российских циклов такого рода внутренняя противоречивость характерна для промежуточных неустойчивых периодов (“подготовки к реформам” или “подготовки к контрреформам”, в терминологии В.Пантина). Сами же либеральные реформы (“движение вверх” – к “свободе”) и авторитарные контрреформы (“движение вниз” – к “несвободе”) обычно имеют фронтальный характер.
Учет социального расслоения. При Екатерине II права дворян относительно поместий и крестьян расширялись, но тем самым усугублялись за-крепощение и тяготы крестьянства. Единый параметр “свободы” не в состоянии уловить эту “тонкость”. Арифметическое складывание значений показателей по разным социальным слоям может только затемнить картину (подобно пресловутой “средней по больнице температуре пациентов”).
Главной мерой здесь должен выступать уровень прав и свобод массового нижнего слоя (крестьян, пролетариев, обычных граждан). Ограничение власти дворян над крепостными и чиновников над бизнесом, ужесточение ответственности бюрократии за нарушение прав граждан следует трактовать как движение к конституционализму, к правовому обществу, а значит – к свободе. И хотя это не снимает всех сложностей и проблем, непреодолимых запретов на рассмотрение целостной динамики общественной системы по параметрам “свободы” и “геополитического успеха” нет.
Динамический инвариант российских циклов
Определение траекторий движения российского общества в рамках двух-мерной модели “свобода-успех” со времен Екатерины II до наших дней позволило включить в рассмотрение нереализованные политические проекты (например, конституционные предложения декабристов) и подтвердило крайнюю “размашистость” динамики – от триумфов к провалам и смутам; от либеральных надежд, проектов, реформ к антигосударственному и государственному террору, репрессиям и тоталитаризму. Но при всех этих “раскачиваниях” общая картина оказывается не хаотичной, а вполне стереотипной, повторяющейся. Если простой график временноўй динамики по показателю “свобода-несвобода”, построенный В.Пантиным и В.Лапкиным (см. рис. 3), наглядно показывает циклы реформ-контрреформ, то дополнение его измерением “успех-неуспех” проясняет природу как коротких, так и долгих циклов.
Рис. 3. Краткие циклы реформ-контрреформ по В.Пантину и В.Лапкину
Рис. 4. Модель механизма, порождающего циклы политической истории России
Совмещение двух измерений (см. рис.4) позволяет выявить следующие инвариантные “такты” динамики изменений российского общества:
Такт 1. Из относительно стабильного состояния с высоким или средним “успехом” (геополитическим престижем) при низких значениях “свободы” идет движение к “неуспеху”, что обычно связано со стагнацией, разложением элит, ростом коррупции, снижением отзывчивости власти к внешним и внутренним вызовам[5].
Такт 2. Внешнеполитический провал дискредитирует прежнюю правящую группу, усиливает западнические и/или либеральные настроения. Выдвигаются проекты либеральных реформ, которые иногда принимаются, а иногда отвергаются (в зависимости от расклада сил в правящей элите).
Такт 3. Либеральные реформы (“попробуем как в Европе”) начинаются в ситуации вызова, но обычно ведут не к выправлению, а к ухудшению ситуации – росту социальной дифференциации и напряженности, недовольству государственного класса, попыткам сепаратизма. Вероятно, главной причиной такого поворота событий является ослабление авторитарного контроля, игравшего не только сугубо репрессивную, но также функциональную и организующую роль и накладывавшего определенные ограничения на социальную эксплуатацию, которая при “либерализации” тут же расширяется.
Такт 4. Общее разочарование в реформах и дискредитация либерально-западнического крыла создают условия для возвращения к власти прежних державнических групп и отката к контрреформам (“восстановим порядок”, “закрутим гайки”).
Такт 5. В данном пункте механизм усложняется бифуркацией. В зависимости от способности контрреформы увлечь государственный класс и широкие слои населения развитие идет по одному из трех сценариев: (а) новый цикл мобилизации, ведущий к росту геополитического могущества, внешнему триумфу, повышению внутренней легитимности и установлению относительной социальной стабильности; (б) “замораживание ситуации” и (в) государственный распад.
Такт 6. При реализации сценариев (а) и (б) неизменно следует переход к такту 1 (стагнация, разложение и провалы), в случаях же воплощения сценария (в), чреватого насилием, жертвами и разрушением институтов, осуществляется переход либо к такту 3 (либеральные реформы), либо к такту 5 (авторитарные контрреформы).
Тройственная природа механизма политических циклов:
психические установки, культурные образцы и социальные структуры
Механизм, порождающий российские социально-политические циклы, отнюдь не является отдельной от людей объективной структурой – напротив, он реализуется через сознание и деятельность людей. Проявляющаяся в этих циклах стереотипность понимания ситуаций и действий указывает на устойчивые, воспроизводящиеся в поколениях свойства сознания и поведения.
Для концептуализации этих свойств я использовал синтез понятий “габитус” по П.Бурдье (интериоризированный ансамбль социальных структур и культурных символов [Бурдье 2001]) и “установка” по Дм.Узнадзе (устойчивая часть психики, задающая характер понимания ситуации, отношения к ней и соответствующего поведения [Узнадзе 1966]). Продукт интериоризации структур и символов как раз и является установкой, а габитус, таким образом, раскрывается как комплекс установок.
Хорошо известны два главных ценностно-символических ядра российской политической культуры, вокруг которых кристаллизуются веками воспроизводящиеся идеологии (вольнодумие и державность, западничество и славянофильство, демократия и патриотизм). Эти ядра, присутствующие практически в каждом русском человеке, можно представить в виде следующих “склеек” смыслов:
ПОРЯДОК – ВЕЛИКАЯ РОССИЯ – СИЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО – “СИЛЬНАЯ РУКА” – СТРАЖ СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ – ПРОГРЕСС ЧЕРЕЗ ПРИНУЖДЕНИЕ – РУССКАЯ ТРАДИЦИЯ –
ПРАВОСЛАВИЕ – ДУХОВНОСТЬ – СЛУЖЕНИЕ РОДИНЕ –
ЖИЗНЕННЫЕ ТЯГОТЫ– МНОГОТЕРПЕНИЕ
СВОБОДА – БОРЬБА С ВЛАСТЬЮ – ЕВРОПЕЙСКАЯ КУЛЬТУРА – ПРОГРЕСС ЧЕРЕЗ ОСВОБОЖДЕНИЕ – ВЕРОТЕРПИМОСТЬ
ИЛИ АТЕИЗМ – ИНДИВИДУАЛИЗМ – ПОЛНАЯ НЕЗАВИСИМОСТЬ ОТ ГОСУДАРСТВА – ЛИЧНАЯ ВЫГОДА –
БЕЗДУХОВНОЕ БОГАТСТВО – РВАЧЕСТВО.
Выявленная выше “размашистость” динамики российского общества во многом определяется неустойчивой идентичностью элит и населения, их самоотождествлением то с одним, то с другим ценностно-символическим ядром. “Негативная идентичность” (самоопределение через отрицание чуждого), о которой пишет в своей проницательной, но мизантропической и чересчур прозападной книге Л.Гудков [Гудков 2004], действительно имеет широкое распространение в современной России, но лишь как исторически временное состояние той самой неустойчивой идентичности в период социальных разочарований, постимперского унижения и уныния.
В этом пункте представляется вполне адекватной концепция “инверсии” А.Ахиезера [Ахиезер 1997]. Вне всякого сомнения, разочарование в идеологии “порядка” усиливает тягу к “свободе”, а фрустрация от провала либеральных реформ возвращает к предпочтению “порядка”. Однако путь “медиации”, предлагаемый А.Ахиезером, малоэффективен вследствие чрезвычайной силы и устойчивости указанных ценностно-символических ядер – своего рода центров смысловой и политико-культурной “гравитации”.
Более того, механизм, порождающий российские циклы, отнюдь не сводится ни к культурным ценностям и символам, ни к психическим установкам и габитусу. Третий важнейший его элемент – социальные структуры (отношения и институты). С одной стороны, они складываются при взаимодействии людей, уже имеющих определенные установки, и под влиянием разделяемых людьми культурных ценностей и символов. Но, с другой стороны, сами эти культурные ценности и символы, установки сознания и поведения поддерживаются и подкрепляются социальными структурами, в которых люди занимают те или иные позиции (ср. с известной квазимарксистской “теорией структурации” Э.Гидденса [Giddens 1984]).
Отсюда следует вывод кардинальной значимости. Для преодоления болезненных российских циклов необходимо существенно модифицировать внутренний механизм, порождающий эти циклы, и поскольку данный механизм имеет тройственную природу, эффективно воздействовать на него можно только комплексно (на психические установки, на культурные символы и ценности, на социальные структуры).