Есть свастика, а есть мандастика, а по-старославянски мандоворот, ну, типа, солнцеворот. Жозефина Желатина старается, чтобы одно «пфу» губками такими вот надутыми сделать.
Несчастная писюшка, ох!
Не пробить ей доспехи женоненавистника, водруженные на нашего великого героя.
Конечно же с женщиной проявляется все величие мировых гармоний, глобальнее и нежнейше, нежели в чем-либо ином. Ибо вот, например, минет — вся суть сущности и сучности космоса и земли, вся адская сладчайшая фундаментальность мира в нем сокрыта. Власть и доверие, унижение и нежность смешиваются в нем как золото и свинец. А на чем еще стоит мир, как не на этих самых власти и доверии, нежности и унижении.
Но здесь другая история.
Мандавошки должны быть смазаны в трусиках, а не на мордашках. Таковы убеждения Зодиака Мозговорота, человека со стальными яйцами и каменным сердцем.
Но тупая мандастика никак не может успокоится: "О великий и ужасныЙ Зодиак Мозговорот, мы ехали из самого града Парижу, чтобы покорить тебя и тебе покорится, что же, что же тебя тормозит на пути в мои объятия, что?!! Ведь я сама великая и ужасная, я — Жозефина Желатина, президентша-бандерша мотолесбиянской кодлы, ох, ох!!! И есть мечта моя заделать младенца тебе в подарок и на радость, быстрей, быстрей!"
Всю дорогу мандастика зырилась в зеркальце на руле своего Харлея, а тут великий Зед смеет ее отвергать, трагедия, дьявольское проклятие какое-то прям!
А великий король Секса, ему-то как? Отбиваться от ненасытных объятий тринадцатилетней нимфетки? Сами попробуйте как-нибудь на досуге.
Чем же закончится борьба? Кто знает?
Кому поможет верховный Бог в данной конкретной ситуации?
|
|
Как это называется иначе… посмотрим, что будет дальше…
ЗАЕЗД № 18
БАНДА ЩЕМИТСЯ В ЛЕСУ
— Не ссать парни, — хрипел в ужасе Базука Безер, — я здесь неподалеку вырос, захаваемся как черти на страшном суде и енти гниды ни в жизнь нас не найдут.
Базука прилично настрадался от великого Билла в казино и теперь рубился поближе к родным местечкам. Бедняга пытался зашить улыбочку, нарезанную на его ублюдочной роже. Ох-ох, конечно же больно-бо-бо!!!
— Ты думаеффф они заффут ифкать наф ф лефу? — прошепелявил испуганный фашистский ниггер.
Шарилась шайка в милейшем лесопарке рядом с деревушкой Лебедянка. Могло быть это место стать клевой детской паркушкой, но в нашу обцифрованную эпоху детишки предпочитают рубиться на всяких там компо-игрушках. А еще всяческая желтая пресса грузит на темы лесных педофилов и всякой прочей срани господней…
Так что и днем, и ночью в особенности, сие место вполне оправдывало свое древнее название: "Бандитский Лес".
И наша поредевшая бандочка "Говностайчики Сатанчика" (иначе как уменьшительно-ласкательно-пренебрежительно ее теперь не назовешь) здесь смурно и трусливо скрывалась от возмездия за грехи свои.
— Оу-ох-ох, — причитал негр-фашистик, — не надо было мне трахать свою кузиночку в малолетнем нашем с нею возрасте, ох, кто знает, может быть вся жизнь пошла бы иначе, ох, ох — и дальше в том же духе канабиоловые дыры в мозгу Стаггерли выбрасывали в сырой ночной воздух пачки всяческого бреда трусливого.
Крольчонок, ножичком подбитый, тоскливо жарился на костерчике вместе с картошечкой, ворованной на огороде. Тоска и страх глодали несчастных бандитов.
|
|
— Нет, нет, мы отомстим этим сволочам недобитым, — визгливо, на манер своего немецкого тезки, верещал Гомез Гитлер. — Весь Ад и преисподняя придут к нам на помощь, мы же верные сыны Сатаны, мотонацисты-сатанисты непобедимые, я не я буду, если не порву их на мелкие кусочки!
— А ты уверен, что они люди-то на самом деле, — трусливо вопрошал у Гомеза и у безмолвного неба потрепанный фашистский ниггер.
— Кто бы они ни были, — рявкнул изорванной харей Базука Безер, — я убью их и трупы трахну во все дыры, а еще штук двадцать отверстий ножом вырежу и в них трахну, — бандиты отмачивали свой страх в пиве и текиле, и потому несмотря на зловещую темноту вокруг, становились на словах все смелее и смелее.
Но слишком рано и необоснованно осмелелели они и захмелели ребятишки совсем уж нерасчетливо, ибо тени из темноты наступали и несли ужас и ад… И уж в конец неуместна была их пьяная бравада, состоящая из славных и поганых воспоминаний о делах своих сатанинских.
Но вдруг прервалась их веселая беседа.
— Что это, — воскликнул упившийся негр-фашист, — смотрите, луна ухмыльнулась как-то уж слишком зловеще, — и голос его предательски задрожал.
Но отнюдь не на луну надо было обратить пристальное внимание в этот самый момент их бандитской жизни. Ибо блеснули клинки и щелкнули затворы и пять ужасающих теней приблизились к дрожащему светлому кругу у костра.
— О, нет, это опять они, нет, нет, нет!!! — ужас и боль, отчаяние и спазмы желудка звенели в истошном крике Гомеза Гитлера, ведь его совесть, зачерненная сонмом преступлений и засаленная всеми пакостями подлунного мира, уснувшая давно и насовсем, совесть раскрыла ему то, что было упрятано под масками и черными одеждами. Понял несчастный, что пришли Джонни-Грустняк и иже с ним. Зодиак Мозговорот, величайший Билл, Гимпо Гимпович и Бобби Соккет, похрустывая кожей своих обтягивающих одежд, подошли неторопливо и уселись рядом с костром. Их глаза, безумные и храбрые, и зубы белые блестящие освещали зловещую лесную ночь. Сейчас начнется!!!
|
|
— Нет, Нет, Нет и Нет!!! — голосил Гомез Гитлер. — Это не есть на самом деле, это галлюциноз моего мозга несчастного! Вас нет здесь и быть не может, изыдьте, ибо покаялись мы!!!
И воистину, подобно безумным видениям Альфреда Хичкока, дошедшего до ручки, герои наши стали сбрасывать кожу как змеи преисподней. Ибо то была не просто кожа, а та самая волчья шкура небес, об ужасной силе которой говорил с трепетом Зодиак Мозговорот в одной из предыдущих глав нашего правдивого и ужасного повествования.
— А-а-а-а! — никогда еще на протяжении многих веков небеса над «Бандитским Лесом» не слышали такого леденящего кровь крика. Автором-исполнителем этой арии являлся Базука Безер, о несчастный, настигло его проклятие Ада, — а, а, задница моя треснула по швам, она горит как твоя Хиросима, что это, что!!! — и крик его слабел постепенно…
— Да, круто-круто, — крякнул от удовольствия Гимпо Гимпович, — знал я, что будет круто, но не думал, что будет так вот круто-круто, — на пальце его висело маленькое колечко от небольшой гранатки, которая погружена была в огромную задницу Базуки Безера. Кровь, говно и сопли, вот и все, что растеклось по земле после своевременной кончины поганого бандита. Ура!
В истерическом хохоте, не помнящий себя от ужаса, катался по земле предводитель «Говностайки Сатанчика» несчастный проклятый Гомез Гитлер. «Что это было?! Что?!» Не мог его мозг слабоумный, пропитый и промасленный мотоциклом понять, что же произошло. В голове не умещалось, как говорится.
— Всего лишь гранаточка SA-47, - спокойно ответил Гимпо Гимпович, — через интернет купил, неплоха штучка, а?
— Будьте вы прокляты, негодяи волшебные, и смеетесь еще! — зашелся в оре фашистский ниггер Стаггерли. — Что ж вы делаете с нами, был Базука Безер и вот что от него осталось, о какую ужасную месть вы решили обрушить на наши главы несчастные, ох-ох-ох-ох, — заливался он причитаниями негритянскими вудуистскими, но при этом бессильными и трусливыми. Да, ночка была что надо, необходимо заметить между делом. И в темноту этой ночи ужасной бросился он бежать сам черный и в трусах черных, как змея тропическая в кусты понесся, и кричал, и кричал все: «Базука, Базука где же ты?!» — не мог ниггер поверить, что от славного его товарища остались только кровь, говно и сопли.
— Не ищи его там, ибо нет его больше, — мрачно и торжественно проговорил успокоившийся и оцепеневший Гомез Гитлер.
А ниггер свалить решил и за жопу держался на бегу.
Но бесполезны и тщетны были усилия трусости, прямо как тщетны усилия любви в известной пьесе великого английского драматурга. Страх парализовал негра в темноте, он замер где-то там, сливаясь чернотой своей души и тела с ночной чернявостью.
— Ну вот он ушел от вас — патетично и стоически произнес Гомез Гитлер, — он ушел в ночь и сохранил свою задницу от Хиросимы, постигшей Базуку Безера, — мексиканский мотонацист-сатанист вещал пред грозными мстителями как пророк Даниил пред львами рыкающими.
— Ну это мы еще посмотрим, — гордо заметил Гимпо Гимпович и отправился искать Стаггерли в ночной тьме, в которой было темно, как у негра в многострадальной жопе, темно, хоть глаз выколи.
Трагедия продолжается, уважаемые зрители, и ужас еще будет нагнетаться потихонечку.
ЗАЕЗД № 19
ПАРИЖСКАЯ БОЛТОВНЯ
— Вся эта месть, ужасающая небеса, разрывает мне грудь, но и ласкает ее при этом, — глубокомысленно гнал Зодиак Мозговорот (он же Зед, если вы не забыли), при этом он изящно и ожесточенно жевал изысканный парижский завтрак.
— Главное, чтоб это не привело к импотенции, — поддерживал беседу великий Билл Драммонд, выковыривая из зубов мясо по-французски.
— Почему ты гонишь такие гадкие телеги, о, Билл?! — в голосе Зеда-сексуальнейшего звучала та смесь любви и ненависти, которая так часто плещется промеж лучших друзей.
— Что ты гонишь сам, друг мой, три девочки зверски умерщвленные — какие тут могут быть моральные страдания? — аргументировал свою позицию Билл, король пердунов. Сказав это он смачно харкнул в Сену. Как вы уже поняли, дело происходило в Париже.
На личном самолете Зодиака Мозговорота два друга-джентльмена зарулили позавтракать в любимый ими град Париж. Биллу, конечно же, хотелось завалиться в Киев, пожевать нового толка оранжевые котлеты по-киевски, но раз летели самолетом Зеда, то, как говорится, «хозяин — барин».
— Но Библия, величайшая книга тысячелетий, тому ли она учит нас? — продолжал спорить великий Зед. — Пятая заповедь, друг мой, пятая заповедь, ты врубись хотя бы!
— Это какая там пятая, — недоуменно почесал репу Билл, — чтоб не дрочить на задницу чужой жены, что ли?
— Не убивать чтобы никого, не заваливать чуваков чтобы, о богохульник! — в ужасе и негодовании воскликнул Зодиак Мозговорот. — А вспомни послание к Римлянам святого-наисвятейшего апостола Павла: «ибо любовь не мстит вообще ни хуя, а раз вы, типа, не являетесь Богом, то и молчите в тряпочку. Я, Бог, кого надо порву, а вы там никого не трогайте», и так далее в таком-вот духе святом, ты догоняешь или нет, а?!
— А как же там зуб за зуб, око за око, жопу за сраку, а в книге «Исхода» об этом аккурат и написано тем же самым духом святым, ты понимаешь сам то, о чем гонишь? — Великий Билл не только в пердеже был мастером, он таки мог и богословский диспут разжигать и поддерживать.
— Ох, ох, ох, Билли, — вздохнул Зед, — не врубишься ты никак, что после Нового Завета Ветхий уже не канает ни хуя, — сказав это Зодиак Мозговорот срочно, с целью разгона пердежной атаки, включил супер-вентилятор, подаренный ему испанским королем за супер-помощь в дефлорации наследной принцессы. А сексуальнейшие глаза Зеда-наисексуальнейшего стреляли по кафе в бейнвинде ослепительной французской задницы, хозяйка которой, молоденькая официантка, уже взмокала спереди от присутствия великого короля секса.
— Понять ты должен, ты, погрязший в неведении Бога, — Зодиак Мозговорот продолжил проповедь, вдохновленный запахом французской телки-булки, ну просто вылитая Амели из кино одноименного, — что Ветхий Завет — то законы рабства, а новый то кодекс любови неимоверной, врубишься ты или нет, пердящая башка, ебаный случай!!! Ветхий завет, — Зодиак Мозговорот аж слюной брызгал от возмущения, но необходимо отметить, что брызги этой слюны были наисексуальнейшими, как и все им производимое, — он же нацарапан кучкой обосравшихся евереев, которые ебу дались от ужасов этого мира, тупым своим мозжечком ты хоть что-нибудь понимаешь в богословии или нет, а?!!!
— Значит, яичек вареных по-монпарнасски мне, милочка, и салатик такой вот, чтоб аж Елисейские поля вздрогнули, — Билл решил разбавить теологическую дискуссию гастрономическим изыском, и при том надеялся еще и отвлечь распалившегося Зеда, который сто пудово должен был почуять электрический разряд запаха страсти из-под юбочки задорной Амели, — и не гони волну, дорогой друг, что такое христианство, ты хоть объясни, все эти недобитые наукой и прогрессом друзья всяких там Магометов и Иисусов, это ж в основном фанатики. Вон в церквах этих самых, уже две тысячи лет тело Христа по воскресеньям и в прочие праздники символически кушают и кушают по частям. Пролонгированный сверхканибализм — не побоюсь этого умнейшего словосочетания, — казалось, что Билл перехватил богословский пафос противника своего по спору, ибо тон его речи становился от слова к букве, все высокопарнее и высокопарнее. — Да ради Ада, скажите где же Истина, где она, и я сам отвечу на мною же сформулированный вопрос: Истина в Женщине, вот в ентой самой Амели, которая принесет мне сейчас изысканные кушанья и при том удосужится обдать меня ароматом вечной женственности, ты то меня понимаешь али нет, евнух ты богословский, девка мокнет-мокнет, а мы тут телеги гоняем пустопорожние, — лихо был завернут финал-эпилог тезиса Божественного, может Билл, если захочет, да уж-ж-ж-ж…
— Ну я и не спорил, — примирительным тоном схоласта, проигравшего в диспуте, ответил Зодиак Мозговорот, — женственность это верно! Например, я не испытывал от Библии таких шипучих эрекций, как от книг Шарлотты Бронте.
Подошла Амели и друзья, захмелев от ее нежных взоров без вина, решили все-таки винца для храбрости дерябнуть. Далее происходил долгий и оживленный диалог о качествах вин, произошедших из разных уголоков милой сексуальной Франции, тех, кто подобными мелочами изволит интересоваться, мы отсылаем на кулинарные странички всяких там глянцевых журнальчиков, читайте, как говорится, на здоровье. Нас же в этом ключе истории страшной мести интересует другая фактура.
— Согласен с тобой по существу на девяносто девять процентов, — заявил Зодиак Мозговорот, выразив перед тем полнейший вотум доверия шеф-повару относительно закуси под винишко, — у Джонни-Грустняка остались еще два живых местью не придавленных вражины, и наша с тобой творческая задача месть эту эстетизировать до высот ужаса неимоверного.
— Так выпьем же за наше с тобой согласие, — провозгласив тост, Билл поднял бокал и созерцая сквозь его искристое тело Парижское солнце добавил. — А потом решим, какой сценарий у нас будет сейчас с ентой вот осатаневшей от течки Амели.
Ибо, необходимо признать, изящной французской попке светили изысканные удовольствия, да будет так!
ЗАЕЗД № 20
КИНЖАЛ СТРАШНОЙ МЕСТИ
Сортирный Генрих держал, как говорится, очи долу более полувека.
Близкий, если не сказать больше, дружище фюрера, он уже многие годы жил воспоминанием об инитимно-нежнейших встречах с Адольфиком в общественном туалете славного города Вена.
Когда позднее харизма Гитлера возвела того на вершины неимоверного величия германской расы, любовная связь с Генрихом Сортирным, естественно, стала страшнейшим государственным секретом Третьего Рейха.
После того как Союзники вздрючили фюрера и всю его империю, Генрих воспользовался всемирной неразберихой и свалил в Брэдфорд, пакистаноподобный городишко среди пустошей северного Йоркшира.
Генрих Сортирный стал зваться Генри Пастилкин и открыл забегаловку восточного толка со скромным названием «Дерьмострой». Стал жить-поживать, добро наживать, благо его тошниловка завоевала неимоверную популярность у всех бухарей ближайшего околотка и отдаленных местностей в придачу. До и после полуночи пьянные рожи валялись на и под столами вонючего, но тем не менее миленького заведения.
Где-то в одиннадцать тридцать, когда синяки, выброшенные за борт более приличными бухаловками, и лишенные желания и возможности отправиться спать домой, тащились к Генри Пастилкину, чтобы скоротать ночь исполненную пьяным угаром и поздним похмельным раскаянием, начинала кипеть грязная ночная жизнь Генриха…
Здесь то и торчал Джонни-Грустняк со своим несчастным неудавшимся родственником Бобби Соккетом, до фестиваля мотонацистов-сатанистов в Уитби оставалось два дня.
— Подкинь-ка нам едишки, чтоб аж в Аду жарко стало, — распорядительно рявкнул Джонни Пастилкину, который самолично притопал обслужить гостей, производивших впечатление сверважных и сверхгрозных персон, — короче, по двойной большой королевской суперпорции суперостреньких карри-курочек, и главное — двойной-двойнейший супер-карри, и чтобы не подяжить, понял, да? — Джонни даже руками своими огромными разводил в стороны, чтобы подчеркнуть грандиозные масштабы своего заказища.
— Уважаемый, — льстиво и вкрадчиво попытался возразить Генри Пастилкин, — вы назвали самое острейшее, не побоюсь сказать больше, наиострейшее блюдо во всей что ни на есть восточной кухне. Джонни явственно услышал немецкий акцент в речи Генри, который выглядел вроде бы типичным пакистанской чуркой чурбанистой.
— И чтобы червяков там не было, Абдулла, смотри у меня! — подпезднул Бобби Соккет, понять его агрессивность было нетрудно, ведь до фестиваля в Уитби оставалось всего лишь два денечка.
— Как вам будет угодно, господа хорошие, — гордо ответил Пастилкин-Сортирный, — и зовут меня Генри, отнюдь не Абдулла, — после таковых гордых слов он повернулся и протопал в Адское пламя, да, да, именно такое пламя полыхало в кухне «Дерьмостроя», иначе это назвать было нельзя.
— Не заметил ничего странного в ентом типусе, а Джонни? — заискивающим тоном спросил Бобби у своего старшего товарища.
Джонни не задумываясь ответил: «Фальшивый загар, черный парик и немецкий акцент, навроде того, а?» Джонни смачно чавкнул и добавил: «Ничего удивительного — после войны куча всякого юбилейного третьерейховского народа и плюс к тому всякие латышские стрелки СС-овские и партизаны-гитлеровцы литовские, ну и еще куча народа националистского, в общем все ломанулись по щелям щемиться, и здесь в наших пустошах северного Йоркшира, в маленьких английских городишках эти достойные люди нашли себе пристанище» — обычно немногословный Джонни-Грустняк выпалил этакую длиннющую речугу прямо на одном дыхании.
— Теперь ясно откуда здеся столько портретов и портретиков Гитлера, да и свастик всяческих на стенках, — преисполнившись понимания серьезнейшего и взрослейшего протянул Бобби. — А то я чето в непонятки ушел, вроде индо-паковская забегаловка, а тут нацизм всякий, какое-то сочетание несочетаемое, подумалось мне так…
А между тем Генрих-то не зря сам подошел обслужить нашу парочку — что неуловимое привлекало его в их блестящих глазах и грустная дурная мудрость сквозила в их улыбках. Из дверей кухни наблюдал он внимательнейшим образом за ребятами.
А там внутри, как уже было сказано, царил Ад кромешный. Курочки с овощами жарились на радость злобным исламистам. Ибо вся эта кулинарная, с позволения сказать, процедура сильно смахивала на мусульмано-сатанистский шабаш. Повара вкладывали в остроту своих блюд всю чурбанскую ненависть к белому населению туманного Альбиона. И острота получалась что надо, она была потерянным раем в пресном Аду современного мира. Удар, наносимый острейшими жареными курями, сначала пронзал диким огнем глотку и небо, а потом детонировал жгучими как муки ревности сокращениями сфинктера. Как назвать это? Какое имя достойно того, что неописуемо, подобно богу, сокрытому во мраке дионисийской апофатики, а?! Анальный джихад, одним словом, вели мусульманские повара в «Дерьмострое», от-т-так-от!!!
Ну а наши два байкера-мстителя, они выдержат или нет, как ты думаешь, дорогой читатель?
Генри, сама предупредительность, остался у столика, якобы для предупреждения каких-либо последующих и последовательных желаний клиентов.
Джонни приступил к поеданию курочек в острейшем карри. На всякий случай, он спросил своего младшего корешка: "Ты вообще как, ценишь остренький хавчик, а?" На что Бобби, вытянув губы, как ему казалось так он выглядит взрослее, процедил сквозь белоснежные зубы: "На мой взгляд, чем острее карри, тем круче, не правда ли?" — после чего с напускным остервенением набросился на еду. Вскоре Бобби Соккет поспешно отправился обсуждать достоинства восточной кухни с мистером унитазом, стоны мальчугана были мучительными, но при том гордыми.
А Генрих Пастилкин аж осатанел от удивления, когда заметил, что Джонни-Грустняк скушал все и, как говорится, не поморщился даже.
— М-м-м-да, — задумчиво пробормотал Генри, — в своей практике я встречал всего лишь единственного типуса, который так же хладнокровно способен был слопать парочку наших фирменных блюд в один присест, м-м-да…
— Уж не о Зодиаке ли Мозговороте ты трешь, дядя-фашист? — проявил свою догадливость Джонни-Грустняк.
— Поразительно, — всплеснув руками, ну что твой третье-рейховый орел, воскликнул Генри Пастилкин-Сортирный, — как вы догадались?!
— Да уж мы кореша старые, — грустно протянул Джонни, вполне оправдывая свой псевдоним. — И сейчас мы с ним катим одно большое и мрачное дельце…
— Я все понял, — заговорщическим тоном прошептал Генри, — вы есть Джонни-Грустняк, а милейший юноша, штурмующий наше фарфровое устройство в ватерклозете, это Бобби Соккет, и вы сейчас в процессе страшной мести за жуткую смерть вашей сестренки, невесты Бобби.
— Откуда ты все это знаешь? — напрягся Джонни.
— О, великий Зед с Биллом, королем пердунов, были здесь на днях, и мне еще очень много нужно вам сказать и показать, разрешите-ка я присяду, молодой человек, о-го-гой молодой человек, молодой, молодой, — Генри аж побледнел от сакральной важности момента. Прошептав на ухо Джонни нечто весьма секретное старый тайный нацист поднялся и направился в дальний угол заведения. Джонни с серьезным видом пошел вслед за ним. Вошли они в комнатку маленькую и потаеную, стены которой были сверху донизу завешаны престранными фотографиями. В основном Адольф Гитлер, иногда рядом с молодым Генри, так же красовались другие видные деятели НСДАП. И все они были какими-то непривычными, если не сказать страненькими, не того цвета, если можно так выразиться. Одним словом, некая сюрреалистичность экспозиции настоятельно требовала комментария. Ну, естественно, конспирологическим искусствоведом, как и положено по диспозиции персонажей, выступил Генри Пастилкин-Сортирный.
— Видишь ли Джонни, — начал он слегка заминаясь, — великая тайна истории вселенной и планеты Земля, в частности, благодаря которой столь высоко и гордо вознесся орел Третьего Рейха… Э-э-э — Генрих не мог выдержать высокопарный штиль долго и просто-напросто стал стекать в сантименты. — Фюрерчик любил танцевать со мной в розовой балетной пачке, — всхлип, — не подумай ничего такого, то был танец космических стихий, — еще всхлип. — Толстяк Генрих не просто одевался в пеньюары, он ублажал в себе женственную часть птицы Гамаюн, а она и только она гарантировала торжество Люфтваффе в небесах, можешь ли ты все это осознать, мой юный друг, — глас Генри торжественно окреп, — можешь ли ты сбросить вонючие очки пошлости и профанности мира нынешнего, — гроза и сталь зазвенели в тонком голоске старого фашиста-мистика, — ибо неспроста я вопрошаю тебя?!!!
Джонни зачарованно промолчал, неожиданный и экзотичный экскурс в тайны истории мягко говоря озадачил молодого человека. А если следовать рекомендациям Луи Арагона, писателя-сюрреалиста, впоследствие соцреалиста, и «называть вещи своими именами», то можно сказать коротко: Джонни опезденел-л-л-л!!!
— Ну ты хоть не смеешься, — с облегчением выдохнул надутый от торжественности момента Генри, — как этот проспиртованный жирняга Черчиль хохотал над беднягой Гиммлером тогда, в августе сорок пятого, когда наш старый эссэсовский маг совершал уринотеургию в честь ядерного удара по Хиросиме. Тебе хоть ведомо, что уринотеургия это отнюдь не уринотерапия, хотя внешне они весьма схожи, что и дало повод для безудержного хохота лысому жирняге Черчилю.
— Постойте, постойте уважаемый, — с неожиданно проснувшимся скептицизмом встрепенулся Джонни, — ведь к тому времени американцы уже убили Гиммлера.
— Эх Джонни, Джонни-Грустняк, что за наивняк, — с горькой усмешкой Генри похлопал своего собеседника по плечу, — слышал бы тебя Адольфик, бедный Адольфик, думаешь ему легко работать трансвеститом в Амстердаме?
— Чего, чего? — у Джонни волосы буквально не только дыбом встали, а и галопом поскакали от гонива старого нациста.
— Да, да, мой милый Джонни, ему под именем Алиса Батлер пришлось перебраться из Лондона в Амстердам, где трансикам живется поспокойнее, чем в вашей гребаной столице, которая уже насквозь провоняла русскими евреями, — Генри презрительно сплюнул сквозь зубы, прям как заправский пункер, — развели тут Москву на Темзе! Говорил же я Геббельсу: «Раскрути проблему!» — прошляпил, старый болтун.
— А Геббельс, что, тоже того? — промямлил Джонни-Грустняк каким-то обреченным от удивления тоном.
— Да, он совсем уж перестал мышей ловить, старый коротышка, блин, — по-стариковски проворчал Генрих, — че он там только делает в пиар-отделе BBC, старую костлявую жопель свою просиживает, мудило трепливое!!!
— М-м-м-м, — а вы бы не промычали на месте Джонни-Грустняка? — А Гиммлер, Геринг, они то как? — для вежливого продолжения беседы спросил Грустняк.
— Гиммлер — экскурсовод в Стоунхендже, старая мистическая жопа, — хоть Генри и ворчал, чувствовалось, что он с более чем дружеской нежностью относится к старому вождю черного ордена СС. — Толстяк Генрих танцует в стриптиз-клубе «Кругляшки-жирняшки», жить то как-то надо, это ж только для обывателя телеги гоняют про золото партии, — опять грустная усмешка скользнула по суровым губам старика, — что, бля, в войну не проебли, то союзники на радостях в день победы прокутили, все тлен — одним коротким и емким словом резюмировал скромный труженик пакистанского ресторана одну из величайших тайн безумного двадцатого века.
— Ну да ладно, хары меланхоличничать, — встряхнув головой приободрил сам себя Генри, и тон его стал на два тона более деловым, — после встречи с Зодиаком Мозговоротом я срочно позвонил Алисе в Амстердам.
— Какой еще такой Алисе? — не догнал перегруженный Джонни-Грустняк.
— Эх, молодой человек, молодой человек, вы же не старик в кондрашке, чтобы забывать то, что я сказал вам пять, нет три минуты назад, — казалось бы, что дырка в памяти у Джонни взбодрила старика окончательно, от его несчастниковой жалкости не осталось и следа. — Вы успели забыть, что Фюрерчика теперь звать-величать Алисия Батлер, эх-х!
— Ну ладно, ладно, не кроши батон старик, я просто не догнал, ты представить себе не можешь, что за чудную кашу ты заварил в моем охуевшем котелке, — оправдывался Джонни-Грустняк.
— Так вот, мне надо передать тебе нечто очень важное, для мистического освящения твоей мести ентому мексиканскому ублюдку, который присвоил себе великое имя, приняли мы такое решение, — как и положено, старпера-эссэсовца опять понесло в высокопарный штиль. Заиграла музыка Вагнера, соответственно в незримом центре музыкальном, и отверзлись по законам жанра дверцы в стеночке потаеные. Все стало круто-круто!
— Готов ли ты юноша? Уже готов?! — воскликнул с высоты величия белой расы Генри Пастилкин-Сортирный. — Ибо то, что узришь ты ныне есть тайна и сила!!! — шкатулка из дерева черного и зловещего как-то незаметно возникла в дланях Генри.
— Готов, — осатанело прошептал Джонни-Грустняк.
И отворилась шкатулка, и мир заблистал самоцветами и чем-то неземным еще в придачу, кинжал блестящий расписной-расписанный рунами, свастиками и прочими таинственными символами-письменами, каменьями драгоценнейшими инкрустированный, осветил темноту подсобной комнатушки пакистанского ресторана.
— Ведомо ли тебе, о неофит, что ты зришь очами своими? — грозно вопрошает Генри.
— О, нет, — возвышенно и честно отвечает ему Джонни-Грустняк. Происходит нечто необычное, одним словом…
— То величайший кинжал в истории, друг мой, — уж кажется не Генри Пастилкин, а сам великий Вотан и Христос вещают сквозь него, — мастер его сотворивший был им же и умервщлен без участия какой-либо руки. То кинжал, о котором гнал на Тайной Вечере Иисус Христос: «Все продай, а если не хватит, укради у соседа и меч купи». С тем кинжалом Гитлер выходил по ночам резать еврейских суккубов под мостами тихих немецких городов. Это есть меч короля Артура, трубка Шерлока Холмса и микроскоп Вассерманна в одном флаконе, ты готов принять ЕГО или НЕТ??!
— Несомненно, как говорится неплохо бы децл подумать, не в обиду дедуля тебе будет сказано, потумкать надо мне, — как-то Джонни замялся от необычной, мягко говоря, святости момента.
— Поздно думать, прыгать надо, как сказал прапорщик Советской армии дрессированной обезьяне, когда она по совету Энгельса взяла палку и стала одномерным человеком. Возьми ты то, что предназначено тебе от сотворения мира, возьми и рази им врагов истины и красоты.
— Договорились, — коротко, по-прусски, по-военному прищелкнув каблуками ответил Джонни. Вскинул подбородок, потом руку «Зиг Хайль», и отправился в туалет за Бобби Соккетом.
— В Аду просрешься, Бобби, вытирай жопу и помчались! Все круто-круто!
У Бобби в заднице работала скипидарная фабрика… Что поделаешь, такая вот жизнь у рыцарей миллениума.
ЗАЕЗД № 21
На ВЕРХНИЙ, ТОВАРИЩИ, ВСЕ ПО МЕСТАМ, ПОСЛЕДНИЙ ПОЕБ НАЧИНАЕТСЯ!!!
Жозефинка Желатинка рубилась и рубилась от Парижу до самых глубин Йоркшира. И вот эта тринадцатилетняя лесбийская предводительница мотолизальной банды, проститутка на пенсии вкатывает на парковку в Грязинг-Хилтон на своем розовом-сексуальном Харлей Дэвидсоне.
Девочка-малолетка в состоянии резкой фасцинации, на взводе, проще говоря.
Всю долгую дорогу до Ла-Манша, под Ла-Маншем и после Ла-Манша ветер и пыль щекотали ее милое личико, а очко сверлило предвкушение сладкой встречи и сладчайшей поебки с величайшим и сексуальнейшим Зодиаком Мозговоротом, ну и музычку послушать гениальную Мозговоротную и прочую, мотонацистский-сатанинский фестиваль все ж таки, а не хухры-мухры!
В гламурнейшем отеле Грязинг-Хилтоне был заказан гламурнейший номер для гламурной девчонки, ну разве не так надо жить, а? Ну без вопросов, регистратура здесь тоже наигламурная и девка блондинистая за стоечкой стоит.
Сначала, конечно, она малость охуевает, не может просечь божественную природу малолетней проститутки-пенсионерки, мотолесбо-бандерши.
Но как из ручек Жозефинки Желатинки платиновую кредиточку цапает, то сразу догоняет и гламурно так спрашивает: "Какой бы номерочек погламурнее вам угодно будет, дорогая мисс?"
— Королевский люкс, мне пожалте, авек плезир, — манерно так гундосит Жозефинка сквозь милый носик по-французски, как по ее детским представлениям должны говорить светские людишки, — и чтоб сервис там был самый что ни на есть посольский, как говорится, джакузи из шампанского с крабами, соответственно, и лобстеров, в частности, не позабудьте, — ай да девка, просто Мулен-Руж!
Грязинг-Хилтон, она же Супер-Швейцария в саваннах Йоркшира, тута всякие сливки и даже взбитые сливки высокого миллионщического общества гламурно отстаиваются, тела свои сатанинские в бассейнах отмачивают, в темных барах высушиваются, на комильфорных танцульках растрясываются.
Жозефинка и ее девишки-лесбишки аккуратненько так в свой люксик втаптываются и в носиках ковыряют, решают, чем бы занятся на небольшом досуге, как говорится необходимо им размякнуть от трудов праведных.
Ну для начала уставшие подростковые телеса надо в джакузи подвергнуть релаксации, согласно жестким законам высшего света.
Залезают, значит, поочередно они в грандиозное по своей изящности сантехническое чудо света и аж причмокивают от удовольствия.
— Только вот я потребую жестко, — с командирской строгостью заявляет Жозефинка, — чтоб никаких мальчиков-с-пальчик с БА-А-льшими шарами в ванной не употреблять, — и как положено мудрому вождю краснокожих бандерша обосновывает запретик свой. — Мало того, что током ебануть может так, что мало не покажется. Так нам еще сегодня соблазнить надо всю команду Зодиака Мозговорота, так что нечего пизденки трепать раньше времени.
Намываются девки с дороги по полной программе, а Жозефинка по-лидерски первая намылась и на балкон вылезла задик на солнышке прогреть. Стоит себе голышом, легкий бриз ее тельце соблазнительное овевает, что твой Гольфстрим западную Европу.
Вдруг, глянь! А сорока двумя этажами вниз — там…
— Это он! — заверещала Жозефинка и сок желания из ее вульвы влюбленнейшей прям фонтаном нефтяным брызнул, если позволительно такую мягкую метафору для вулкана страстей употребить.
— Кто, кто, кто?!!! — раздался веселый девчачий визг.
— Они, они, они — Love Reaction, команда Зодиака Мозговорота! — секите девки, секите, — шикарный серебристый хромированный и ограмадный автоагрегат въезжает в шикарнейший двор шикарнейшего отеля. Вот тебе торжество и триумф! Едут великие люди!!! И великим людям великие апартаменты.
— Королевский люксик с посольскими причиндалами будьте любезны, — Зодиак Мозговорот, как всегда прекрасный и ужасный, заказ фешенебельный оформляет.
— Какая трагедия, ой-ей-ой! — гламурная блондинка в регистратуре побледнела-покраснела-позеленела, немножко пернула от растройства, какой тут гламур, когда такой конфуз. — Апартаменты вами желаемые заняты.
— Ох-ох! — Зодиак Мозговорот был ведь джентльмен каких свет не видывал ни фига. — Я и не знал, что королева решила посетить фестивальчик мотонацистов-сатанистов.
— Ну это не королева, — промямлила потерявшая гламур блондинка, — это Жозефина Желатина со своими подружками.
— Что за Жозефина, что за Желатина, подать сюда Жозефину, подать сюда Желатину — и протягивает Зед великий свою руку изящную, жестом джентльменским трубку берет телефонную и с апартаментами, нагло занятыми, его соединяют.
— А-л-л-ю — влажно так алекает Жозефинка на французский манер.
Грозно и сурово в трубку рычит Зодиак Мозговорот: "Если выкатите свои задницы со всем дерьмом из номера моего любимого, так смилуюсь я над вами и милости прошу через часик в ресторашке посидеть, посмотрю на вас, что за Жозефина, что за Желатина".
Подчинилась Жозефинка суровому рыцарю, носик припудрила, пизденку взъерошила и в ресторашку притопала.
А там лягушки уже поджарились, решил Зед француженку уважить блюдом их национальным.
— Что будете пить, гости дорогие, — официантка вопрошает, стоит ли отмечать, что как и все бабели в присутствии Зеда-сексуальнейшего уже передком взмокшая.
— Водку, без вопрчосов, — краток и неизменен в своих вкусах Зодиак Мозговорот.
— А мне пивка темненького — пропищала малютка Жозефинка, сладенькая Желатинка.
— Ну и, мадамчик, — протянул Зодиак Мозговорот после первой рюмочки, — о чем поболтать будет вам угодно?
— О любви-с, — вытирая пивную пену с губ трепетно отвечает Жозефина.
— О, дитя мое, в своей трепетной и нежной юности ведаете ли вы, что есть любовь? — патетически с высот своей мудрости вселенской вопросил Зодиак Мозговорот.
— Ведаю на все сто, — без запинки Жозефинка отвечает, — ибо увидев фотку вашенскую в журнальчике про фестивальчик в Уитби, так сразу и запала всем сердечком. Всю музыку вашу прослушала, все книжки прочла и навеки ваша отныне. Готова доставлять наслаждения вам, а подружки мои друзьям вашим. Ибо резко поменяли мы ориентировки свои лесбийские на гетеросексуальность классическую.
— Да уж, — задумчив стал Зед-сексуальнейший, — да уж, — и щеки надул, что твой лорд в Палате Общин, — а вы встречали когда-нибудь "Призрак парома", милая моя?
— Призрак парома!!! — вскрикнула Жозефинка Желатинка и отдалась на милость своему Кумиру.
— Где-то в мирах параллельных.