И все из‑за того, что, глядя на стройку, я как‑то заметил Монтерею, что, пока не завершат плотину и не пустят воду, для жилья здесь будет унылое место. И тогда вокруг меня посадили сад и молодую рощу. Еще один пример, чтобы вы получили представление о знаках внимания со стороны Монтерея: узнав, что я обожаю свежую дичь, он выделил двух лучших охотников и поручил им каждый день снабжать мой стол своей добычей.
Всей этой челядью мне предстояло командовать. Но конечно, слуги отбились от рук. Я просто не умел достаточно свободно бранить их по‑испански. Потому сказал Монтерею, что предпочел бы вместо двух десятков слуг и вечного гвалта и суматохи иметь одного слугу и обрести наконец покой.
Он испытующе посмотрел мне в глаза и улыбнулся. На следующий день ко мне явился маленький, сгорбленный, сморщенный седой старикашка с еле видными под набрякшими веками острыми глазками. С тех пор в доме воцарилась торжественная тишина. Прислуга даже ходить стала по‑другому, пугаясь одного моего хмурого взгляда. Колеса моего хозяйства закрутились так, будто их хорошо смазали. Порой я даже забывал, что вокруг меня живые люди. Раз и навсегда прекратились ссоры на кухне или в саду. Меня окружали безукоризненная вежливость и идеальная тишина.
Я говорю все это, чтобы вы лучше представили сеньора Монтерея, – точнее, одну сторону его личности. О других гранях его характера целый год я и не догадывался. Плотину построили. Меня держали до той поры, пока не проверили, как поведет себя дамба и оросительная система после заполнения водохранилища. Это означало, что мне платили три лишних месяца, но для Монтерея это сущий пустяк. Может показаться, что он швыряется деньгами как безумец, но, как ни странно, все, за что он берется, превращается в золото. Одному Богу известно, сколько он потратил на мой дом, рощу, сад, на изысканный стол. Правда, я, в свою очередь, работал как никогда в жизни. Думаю, плотина простоит века. Кроме того, добавив пару насосов, чтобы поднять уровень воды, я вместо пяти тысяч акров оросил все восемь. Однако больше не буду утомлять вас подробностями. Монтерей щедро со мной рассчитался. Настолько щедро, что я был готов для него на все.
Потом я сообщил ему, что мне надо домой. Он полностью меня поддержал. Я сказал, что уезжаю совсем. Но он ответил, что после того, как я побуду среди своих, ему будет необходимо снова повидаться со мной. Я вернулся в Нью‑Йорк. Представляете, что придумал этот старый негодник? Он послал на Манхэттен одного из своих верных помощников. Тот снял для меня квартиру. Достал отменного французского повара. Нанял самых красивых горничных. Не задумываясь, купил мне лимузин в девяносто лошадиных сил – хоть сейчас принимай участие в автомобильных гонках.
Такой щедрости я еще не встречал.
Подразумевалось, что это всего лишь маленькие удобства, предназначенные сделать мою жизнь в Нью‑Йорке более приятной. Я написал Монтерею, умоляя его передать квартиру кому‑нибудь другому, объясняя, что не могу в столь роскошной обстановке общаться с моими старыми нью‑йоркскими друзьями, а также не имею возможности позволить себе содержать такую квартиру. Он ответил, что я волен пользоваться или не пользоваться ею, но ежедневно там будут делать все для моего удобства, готовить завтрак, обед и ужин, и шофер останется в постоянном моем распоряжении. Если я не желаю переступать порог квартиры, пусть не думаю, что обижу этим сеньора. Он это делает для собственного удовольствия!
Клянусь, именно так он мне ответил. И что мне оставалось делать? Соблазн оказался слишком велик. Я принимал у себя друзей, как никогда не мечтал. Жил по‑царски и поневоле старался держаться по‑царски. – Эвери, вздохнув, помолчал. – Вам понятно, что к чему. Монтерей все еще имел на меня виды и делал все, чтобы я неизбежно вернулся к нему на службу. Я пробовал искать работу. Получил было несколько неплохих предложений, – прямо скажу, отличных предложений, – но уже не мог рассматривать их всерьез. Не мог решиться обойтись без окружавшей меня роскоши. И в конце концов вернулся к Монтерею.
Он принял меня с распростертыми объятиями. В его доме в честь меня устроили королевский прием. Я пробовал спросить его о перспективах на будущее, но он ответил, что ради моего приезда на две недели оставляет все дела и будет только праздновать мое возвращение. – Мартин снова помолчал.
– Лицемер чистой воды, а? – заметил вполголоса Питер Куинс.
– Вряд ли, – с сомнением покачал головой Эвери. – Нельзя так запросто его осуждать. Думаю, что ему так нравится играть, что он сам не знает, когда действительно поступает всерьез. Во всяком случае, две веселые недели прошли, и я направился на его собственную половину. Апартаменты не уступали императорским покоям – шкатулки с драгоценностями, нежели жилые помещения. Но увиденное мною не имеет отношения к делу, если не считать одного – на стене висел ее портрет!
– Да‑а, – усмехнулся Питер, – я уже подумал, что в этой истории не хватает героини.
– Без нее мне лучше сразу умереть, – вздохнул Мартин Эвери.
– И все же – разве ты от нее не удрал?
– Я еще к ней вернусь! И ничто на свете меня не удержит.
– Портрет, – напомнил Питер Куинс.
– Погодите минутку, сейчас расскажу, – кивнул Эвери, судорожно затягиваясь сигаретой. У без того едва различимое хмурое лицо заволокли клубы дыма.
Глава 11
ДЛИННЫЙ НОЖ
– Не стану говорить о ее лице, – продолжал Ч Мартин Эвери. – Прежде всего, его невозможно описать, а если бы удалось, вы бы мне не поверили.
– Возможно, – согласился Питер. – Ты ведь видишь ее глазами влюбленного.
– Для парня ваших лет это звучит очень мудро, – с легкой усмешкой заметил Мартин Эвери, – но если бы вы ее видели…
– Не бойся. Никогда не увижу.
– Но если увидите, с вами случится то же самое. Смею только со всей серьезностью заверить, что не встречал более идеального образа: лицо, улыбка, руки, шея – сплошное совершенство. А благоуханна, как море благовоний.
– Теперь, когда ты настроился на возвышенный лад, не жди, что я тебе поверю.
– Ее невозможно описать простыми словами, но если бы вы увидели ее, Куинс, то признали бы, что я даже недоговариваю. Старина Монтерей заметил, что я не в силах оторваться от портрета.
«Кто она?» – спросил я. «Догадайся», – сказал он. «Это женщина, которую вы знали в юности», – с замирающим сердцем предположил я. «Неужели она выглядит так старомодно?» – удивился он. «Она выглядит так, будто жила во все времена!» – воскликнул я. Монтерей аж подпрыгнул на стуле. «Я когда‑нибудь тебе о ней рассказывал?» – резко спросил он. «Никогда», – ответил я. «Тогда откуда ты взял такие слова?» – «Глядя на портрет». – «Вот что, хватит об этом! Хватит!» – отрезал Монтерей. Очень взволнованный, он возбужденно зашагал, по комнате. Наконец, взяв себя в руки, остановился и сменил тему.
Предупредил, что завтра свозит меня посмотреть новые площади.
Восторженно заговорил о том, что в Мексике много пустынных земель, которые оживут, как только придет вода. И что я – тот человек, которому предстоит совершить это волшебство.
Однако я понял, что, начав разговор о девушке с портрета, я затронул его больное место. Да и сам я слишком нервничал, чтобы придать значение волнению Монтерея. В ту ночь я видел ее во сне. На другой день мы с Монтереем отправились в длительную поездку и отсутствовали двадцать дней. За это время проехали четыреста миль. Монтерей показал мне полдюжины перспективных участков, не уступавших по размерам тому, который я уже для него обустроил. Меня ждали дело всей жизни, слава и богатство. Когда я принялся рисовать Монтерею картину преображенных пустынь, старина, казалось, захмелел от счастья. Он так крепко пожал мне руку, что я испугался остаться без пальцев.
– Говоришь, он старик? – спросил Питер.
– Ему пятьдесят… или шестьдесят… точно не знаю. Волосы седые. От этого выглядит старше. Но силенки не занимать.
– Странно, – заметил Питер.
– На обратном пути мы строили планы освоения богатств мексиканских пустынь. Перед нами открывались захватывающие возможности. Однажды под вечер мы поднялись на гребень, откуда открылся стоявший на верхушке скалы большой дом Монтерея. И тут произошло невероятное. Взглянув туда, мой хозяин с криком: «Она здесь!» – пришпорил коня и словно сумасшедший помчался вниз по склону.
Я задержался и посмотрел на дом в бинокль. Над ним развевался отсутствовавший прежде ярко‑голубой флаг с красным крестом, поднятый над одной из квадратных башен.
– Башен? – переспросил Питер.
– Разве я не говорил, что дом – настоящий замок? Я поскакал следом, но мне ли угнаться за Монтереем! У входа в дом, вернее, в конце дорожки, подходившей к самому дому, стоял его конь весь в мыле и шатался от изнеможения.
«Что случилось?» – спросил я слугу, принявшего у меня поводья.
«Не понимаю, сеньор», – ответил он.
Я повторил вопрос на хорошем испанском языке, но плут имел нахальство, смеясь мне в лицо, повторить, что не понимает. Я догадался, что у него приказ и что ни от него, ни от кого‑либо другого я ничего не добьюсь. Монтерей держал их всех в страхе, чуть ли не в страхе смерти. Убежден, что, если бы пришлось выбирать, слуги скорее бы бросились на черного ангела смерти, чем на своего хозяина.
Я прошел в отведенную мне комнату. Во время ужина я с нетерпением ожидал появления Монтерея и Мэри.
– Мэри? – внезапно воскликнул Питер. – Говоришь, ее зовут Мэри?
– Да. И что из этого?
– Ничего… если не считать, что, по‑моему, я скоро ее увижу.
– Лучше броситься с первой попавшейся скалы, чем попытаться ее увидеть, приятель! Послушайте, что случилось со мной. Мэри в тот вечер к ужину не вышла. Сам Монтерей явился и принес извинения. Она устала после длинной дороги. Появится утром. В то же время Монтерей рассыпался в извинениях за то, что так внезапно бросил меня по пути. Он даже чуть покраснел. И неудивительно – я не мог отделаться от мысли, что старина Монтерей намеревается жениться на этой молоденькой девушке!
А он стремительно перешел к разговору о наших делах. Весь вечер только и говорил о них и разошелся до такой степени, что решил, что мне уже завтра с утра надо отправляться к первому объекту и начинать проектировать плотину и оросительные каналы.
Я пошел спать убежденный, что не обрету покоя, пока не увижу воочию эту Мэри. Всю ночь я не мог заснуть. Отчасти из‑за Мэри, отчасти из‑за страха перед Тигром.
– Перед кем?
– Не может быть, чтобы вы не слыхали о Тигре!
– Тот самый мексиканский бандит?
– Тот самый!
– Что у него общего с Монтереем?
– Много чего, но каким образом – мне не удалось разузнать. Это одна из тайн, связанных с Монтереем и его домом. Хорошо бы только одна. Но насколько мне удалось разведать, Тигр сидит у Монтерея в печенках. Все в доме испуганно оглядываются при одном упоминании его имени среди бела дня. Даю слово – сам свидетель этого! Незадолго до моего возвращения Тигра видели по соседству, и от этой новости мне тоже стало не по себе.
Спустя некоторое время я встал, оделся и вышел прогуляться. Выбрал для прогулки довольно странное место. Выйдя через какую‑то старую дверь, стал расхаживать взад и вперед по узкому выступу между стеной дома и краем пропасти. Обойдя жилую часть замка – надо иметь в виду, что все сооружение занимает большое пространство, – я оказался у стены самой старой части здания.
Время и место были не самыми подходящими для моих натянутых нервов. По правде говоря, я чувствовал себя до смерти напуганным. Не думайте, Куинс, что я ужасный трус, в трудную минуту я, по‑моему, держусь не хуже других.
– Не сомневаюсь, – не моргнув глазом солгал Питер.
– Я разгуливал, погруженный в мысли о красоте Мэри, и в то же время размышляя о Тигре. Все говорили о нем как о бесстрашном и безжалостном дьяволе, которому все нипочем и море по колено. Известно, что он прокрадывался в дом Монтерея и уводил оттуда людей.
– Уводил людей? – поражение воскликнул Питер.
– Честное слово! Время от времени ему приходится пополнять банду, и когда он узнает о подходящем человеке, то является и забирает его с собой. Представляете?
– У него, должно быть, железные нервы.
– Ему совершенно неведом страх. Насколько мне известно, не многие обладают таким качеством. Во всяком случае, я к ним не принадлежу! Но вернемся к дому Монтерея. Итак, я дошел до угла старой части дворца, чтобы поглядеть вниз, на подножие скалы. И увидел там идущего не спеша человека. В тот момент я не обратил на него внимания. Дойдя до следующего угла, снова посмотрел вниз и тут остановился. Ибо прогуливавшийся куда‑то исчез!
При воспоминании об этом Мартин Эвери прикусил губу и провел дрожавшей рукой по лбу.
– Должно быть, прошел между скал, – предположил Питер.
– Поверхность скалы почти такая же гладкая, как и каменная стена дома. Я внимательно оглядел долину. Там его не было. Он не мог скрыться, распластавшись на песке. Яркая луна светила под таким углом, что мельчайший камешек отбрасывал на песок отчетливую тень. Все до одного выглядели словно нарисованные тушью на белой бумаге. Человек никак не мог от меня укрыться. Я понимал, что это абсолютно невозможно!
– Не иначе утащил нечистый дух, – усмехнулся Питер.
– Я спустился вниз разобраться, в чем дело, – продолжал Мартин Эвери, потирая от волнения руки. – Удивляюсь, как у меня хватило духу, но уверяю, что спустился по вырубленным в скале крутым извилистым ступенькам к подножию. Даже при дневном свете ходить по этой лестнице для меня проблема, а тут ночью, в свете всех загадок, связанных с приездом девушки, странным поведением Монтерея и слухами о появлении Тигра, я бесстрашно сполз вниз. Огляделся, пытаясь разобраться, что к чему. Найти следы того человека не составило труда. Луна рельефно высвечивала вдавленные в песок отпечатки. Следы вели до самой скалы и тут пропадали, как будто человек вошел в скалу.
– Сам дьявол во плоти! – прошептал Питер Куинс.
– Я сразу понял, что именно произошло. Стал шарить руками по шершавой поверхности скалы, где потяну, где нажму, расцарапал в кровь пальцы, залезая в каждую трещину, – и тут что‑то сдвинулось, и часть скалы бесшумно отъехала в сторону. Помню, меня поразили гладкие кромки отъехавшего куска камня. Туннель, по всей видимости, вырубили в коренной породе, и в конце его я увидел…
В окне что‑то прошуршало. Затем послышался глухой удар, и в плотную глину стены, как раз над головой Мартина Эвери, вонзилось, издав громкий вибрирующий звук, длинное узкое лезвие ножа.
Глава 12
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ С ПОДОКОННИКА
Перед лицом опасности Мартин Эвери, как и обещал, держался лучше, чем ожидал Питер. Увидев дрожавший в стене над головой нож, он стремительно прыгнул к столу, схватил винтовку и устремился к окну. Но Питер его опередил и, оказавшись у окна первым, внимательно оглядел дворик.
Никого. Во дворике ни намека на движение. В самом центре, свернувшись калачиком, спит пес. Рядом в лунном свете его темная тень. Кроме пса, ни одной живой души. Питер поднял взгляд на широкий карниз крыши. Вот единственно возможное объяснение. Кто‑то, свесившись с крыши, слышал в окно их разговор и метнул оттуда смертоносный нож.
– Поднимем весь дом! – направляясь к двери, воскликнул Питер.
– Не надо! – взмолился Мартин.
– Почему, черт побери, не надо?
– Что станет с оказавшимся посреди голодной стаи раненым волком?
– Съедят, если верить книгам. Сам никогда не видел.
– То же самое произойдет со мной здесь, когда узнают, что Монтерей – мой враг! Дойдет, что на меня объявлена охота, каждый на сто миль вокруг будет знать: если пришьет меня, то богач его вознаградит и прикроет.
– Как они догадаются, что в этом деле рука Монтерея? Почему ты сам так считаешь?
– А вы думаете, что кто‑то просто так шатается по стране и бросает в меня ножи? – Мартин улыбнулся. После случившегося он держался спокойно, только сильно побледнел.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Питер. – И все же откуда станет известно другим?
– Если это действительно Монтерей, должен быть знак. – Он подошел к стене и выдернул нож. – Вот! – произнес он. – Именно то, что ожидал!
Протянул нож Питеру, и тот увидел вделанную в рукоятку кинжала серебряную букву «М».
– «М» – это могила, – мрачно заметил Питер. – Что за страна, черт побери?
– Вполне подходящая, если знать ее порядки.
– Что у них за законы? – возмущенно воскликнул Питер и прикусил язык, вспомнив, как обошлись с ним на родине. – Выброси нож, и никому в голову не придет, что тебя хочет достать этот страшный Монтерей, – предложил Питер.
– Могут быть и другие знаки. А‑а, вот он! – в ужасе воскликнул Эвери, подойдя к подоконнику.
Питер увидел букву «М», видимо вырезанную на дереве острым концом того самого ножа, который в следующий момент вонзился над головой жертвы.
– Ну и дела! – заметил Питер. – Один малый шлет другого малого совершить убийство, и тот оставляет улики, прямо указывающие на Монтерея.
– Что тут такого? – возразил Эвери, теперь, когда все произошло, не уступавший в хладнокровии Питеру. – Всякий может совершить убийство, а потом вырезать на месте преступления какие угодно инициалы. Разве они будут иметь какое‑нибудь значение для присяжных? К тому же найдутся ли такие присяжные, которые осмелятся осудить Монтерея или даже его наемников?
– Выходит, ты против них беспомощен?
– Я мертвец, Куинс. Он достанет меня еще до утра.
– Чепуха!
– Как только увидят «М», все поймут, что он меня преследует.
– Тогда соскреби букву на подоконнике.
– Боюсь, что поздно.
С этими словами он подошел к двери, распахнул ее и, слабо вскрикнув, красноречиво указал на пол прямо перед собой. Питер поспешил к нему и увидел глубоко вырезанную в полу аккуратно подчеркнутую большую букву «М».
– Вот оно, его клеймо, поставленное на мне, – произнес со вздохом Эвери.
– Какому негодяю хватило нервов корячиться здесь целых десять минут, не меньше?
– А‑а, – махнул рукой Эвери, – те, кто служит у Монтерея, забывают о такой штуке, как страх.
– Только вот нанимает он сапожников, – возразил Питер Куинс.
Но Эвери вдруг оживился.
– Полагаете, убийца действительно промазал? – спросил он. – А если намеренно?
– Как это так?
– Помните, на чем я остановился, когда в воздухе блеснул нож?
– Конечно помню. Ты стал рассказывать, что увидел внутри скалы.
– И тут бросили нож!
– Верно.
– Тогда это означает табу! – Облегченно вздохнув, Эвери вскочил со стула. – Меня просто предупредили, что я не должен болтать о том, что открыл.
– И ты действительно придаешь всему этому значение?
– Конечно, я должен это учесть!
– Тогда я лишаюсь конца истории, – засмеялся Питер.
– Правильно, Куинс. Я только надеюсь, что, рассказав о своих приключениях, не поставил вас под угрозу.
– Ты о чем?
– О Монтерее.
– Да пропади он пропадом, а с ним и вся его шайка!
– Тише! Здесь это считается богохульством!
– Плевал я на сеньора Монтерея, Эвери.
Но Эвери уже не обращал внимания на Питера.
– Конечно же это предупреждение, – все больше приободряясь, повторял он, – и если он предупреждает, значит, мне нечего бояться, пока буду держать язык за зубами.
– К чему тогда знаки на подоконнике и полу?
– Предупредить обо мне других… что я не хожу у него в друзьях. Но, судя по тому, как подчеркнуто, думаю, это означает, что другим, за исключением его людей, меня не следует трогать. Да, должно быть, именно так!
Эвери поспешно вернулся к окну.
– Здесь буква «М» тоже подчеркнута волнистой линией, – указал он. – Скорее всего, это знак дружелюбия.
– А без черточки означает смерть?
– Именно так!
– Значит, ты замолчал?
– Ни слова!
– Ну‑ну.
– Считайте меня трусом, но буду держаться этого!
– Тогда… спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Куинс. Спасибо, что пришли.
– Теперь будешь спать без опаски?
– Да, будто никогда не слыхал слова «опасность».
– Приятных снов, – бросил Питер, покидая комнату.
Питер не знал, презирать ли ему ребяческую наивность Эвери или же с должным уважением отнестись к смешанному с ней странному безрассудству. А может, подумал он, у него это от того, что он знает страну и ее жителей? Питер медленно спустился к себе в номер. Открыл дверь. В косом лунном свете что‑то белело под ногами. Снова посмотрел под ноги, пораженный тем, что разглядел. Никаких сомнений. В полу коридора – тщательно вырезанная буква «М». На этот раз безо всякого подчеркивания. Значит, не предупреждение, а нож в глотку!
Глава 13
ТИГР
Сначала он рассмеялся и, войдя в номер, громко хлопнул дверью. Но вдруг почувствовал, что дрожит, пугаясь темноты. Во всех четырех углах чудились невидимые тени. Скрипя зубами, зажег свечу. Зло уставился на руку, опасаясь, что она против воли задрожит. Не задрожала. Только тогда поднял глаза и обшарил взглядом комнату – нет ли опасности.
В комнате никого. Подошел к окну, выглянул в залитый лунным светом дворик, опершись о подоконник, высунулся подышать свежим воздухом. Под левой рукой дерево оказалось шероховатым, с острыми щербинами. Отняв руку, Питер посмотрел на подоконник. Прямо перед глазами – еще одна буква «М».
«Глупые шутки, – подумал про себя Куинс. – Им это еще зачтется». С такой мыслью он машинально взялся за кольт и в тот же миг почувствовал что‑то неладное. Почудилось, что барабан странно легкий. Питер до того сжился с револьвером, что рука ощущала малейшую разницу в весе. Он вынул патроны, и все стало ясно. Кто‑то зарядил револьвер холостыми, удалив боевые патроны. С таким револьвером он становился совершенно беспомощным, как с деревянной игрушкой.
Было бы приятнее сообщить, что наш герой, пожав плечами, перезарядил револьвер, бросился в постель и моментально заснул, но на самом деле Питер еще долго сидел, со всех сторон обдумывая случившееся. И чем больше ломал голову, тем чаще по спине пробегали мурашки. Ясно, что подменить патроны могли только в то недолгое время, когда он уснул у себя в номере. Кто‑то, вероятно, проник в номер и оставался здесь довольно долго, чтобы заняться лежавшими на стуле у кровати револьвером и патронташем, и действовал так осмотрительно, что Питер не услышал ни звука, хотя спал, можно сказать, вполглаза. Не верилось, что он так оплошал.
Но прежде всего, зачем им понадобились эти манипуляции с револьвером? Или по крайней мере зачем лазутчикам Монтерея вообще с ним возиться? Разве что им известно, что он американец, и они исходили из маловероятного предположения, что он придет на помощь соотечественнику. А когда он отправился в номер Эвери, зачем им понадобилось бросать этот вызов – вырезать не украшенный черточкой инициал, что, если верить Эвери, означало непосредственную угрозу жизни?
Возникавшие вопросы требовали тщательного обдумывания, но Питер так и не сумел найти на них удовлетворительных ответов, разве что эти невидимые посланцы сеньора Монтерея действительно подслушали сквозь такие толстые стены его разговор с Эвери и решили, что гринго требуется убрать.
Прокручивая в голове эти мысли, Куинс перезаряжал револьвер. Они приговорили его, понимая, что, если дойдет до дела, он окажется более грозным противником, чем Мартин Эвери. В отношении Эвери невидимые соглядатаи удовлетворились предупреждением, а вот ему нанесут удар без промедления.
Питер вернулся к окну и стал угрюмо созерцать спящего пса и распластавшуюся рядом с животным его черную тень. При виде этой залитой лунным светом мирной картины грозившая ему опасность казалась еще страшнее. И все же спасаться бегством он не собирался. Во‑первых, наверху оставался соотечественник, который нуждался в помощи. Во‑вторых, Злому Року, к сожалению, требовалось подкормиться и отдохнуть.
Наконец Питер запер дверь, тихо выдвинул кровать из угла и лег лицом к окну. Он решил провести остаток ночи в таком положении – не раздеваясь, лицом к окну, с револьвером в руке. В результате почти моментально крепко заснул. Разбудил его – был поздний час ночи или начало утра – топот копыт во внутреннем дворике, довольно большом, куда приезжие въезжали прямо на лошадях.
Но кто мог явиться сюда в такой час? Питер настроился снова уснуть, но, уже закрыв глаза, вдруг вспомнил, что, кроме стука копыт, слышал во сне что‑то еще. Короткий сдавленный звук, вроде как кто‑то пытался крикнуть, но ему зажали рот. В этом звуке он явно уловил страх и боль. И именно он заставил Питера окончательно проснуться с сильно бьющимся сердцем.
Куинс поднялся и опять подошел к окну. Ранее мирно дремавший дворик заволокло пылью. Там стояли четыре лошади. Две из них под седоками. В третье седло мужчина гигантских размеров усаживал человека со связанными за спиной руками. Он словно перышко подбросил пленника и, быстро пропустив в стремена веревку, связал ему ноги под брюхом коня. Питер глядел как зачарованный. Никогда еще он не встречал такого гиганта. Казалось, сложи вместе двоих, и тогда не получится такая громадина.
Большую часть времени великан стоял лицом к окну. И Питер хорошо его разглядел. В лице было что‑то от хищной птицы – резкие черты, выдававшийся вперед нос и подбородок, глубоко посаженные глаза, грозно поблескивавшие из‑под бровей и надвинутой на лоб широкополой шляпы. Громила имел верных два метра росту. Огромная голова, широченные плечи и длинные могучие руки. Но книзу туловище сужалось, как это бывает у атлетов, – верхняя часть как у профессионального боксера, а низ как у бегуна на длинные дистанции. В тяжелых плечах и руках незнакомца чувствовалась невиданная сила, но в целом он не представлял большого бремени для хорошего скакуна. Особенно для такого коня, как стоявшее рядом гнедое чудо – полных семнадцать ладоней высотой и с могучими мышцами, свидетельствовавшими о резвости и силе.
Управившись с жертвой, гигант бросил поводья одному из двух спутников, и те встали по бокам связанного пленника. Сам вожак вскочил на своего гнедого богатыря. Они уже тронулись, когда пленник, освободившись от кляпа во рту, закричал:
– На помощь! Куинс, ради всего святого, помоги!
Никаких сомнений не осталось – бедняга Мартин Эвери, веривший, что ему больше ничто не грозит, попал в беду. И вот теперь эти негодяи его похищали, чтобы потом, когда им заблагорассудится, расправиться с несчастным! На раздумье времени не осталось. Питер мигом перелез через подоконник, повис на руках и спрыгнул на землю, подняв пыль.
Один из находившихся рядом с Эвери темнолицых парней выхватил револьвер и принялся бешено палить в направлении Питера. Пули глухо застучали в глинобитную стену постоялого двора. И словно эхом откликнулись голоса разбуженных постояльцев, по всему дому разносились испуганные возгласы. Правда, пули летели вразброс. Внимание Питера больше привлекал второй всадник, яростно бивший по голове Мартина Эвери рукояткой револьвера. Молодой инженер вдруг обмяк в седле. Убит или только оглушен – Питер не мог сказать.
Все это Куинс успел увидеть, спрыгнув на землю и присев в облаке поднятой им пыли. Он понял, что первая пуля должна достаться не этим двоим. Она полагалась вожаку. Когда раздался крик Мартина Эвери, гигант даже не пошевельнулся в седле. Но, оставив поводья в левой руке, легко опустил правую на бедро, ожидая, что будет дальше. Он держался так надменно, так невозмутимо, что у Питера невольно дрогнуло сердце. Да, да – он, так любивший все эти годы ввязываться в драки, теперь обнаружил, что пасует перед опасностью!
Сделав над собой усилие, он с ревом выпрыгнул из пыльного облака и выхватил револьвер, заметив, что в тот же миг взялся за оружие и великан. Теперь стало понятно, чего тот ждал. Его собственный кодекс чести запрещал браться за оружие, пока этого не сделает противник. Бандит хотел показать, что стреляет быстрее и лучше других.
Все это пронеслось в голове Питера в те доли секунды, когда он одним привычным движением кисти выхватывал свой револьвер. В ушах все еще звенел крик Эвери. То ли он, пораженный увиденным, чуть промедлил, то ли его оглушил прыжок с подоконника, – ему казалось, что он делает все как всегда, – но великан выстрелил первым. Грохот выстрела, лязг металла у самого уха – и Питер провалился в темноту.
Ему повезло как никогда в жизни. Пущенный в грудь свинец попал в револьвер и выбил его из рук. Тот, отлетев, всем весом пришелся ему по голове. Питер рухнул на спину. Когда он наконец сел, топот копыт затихал вдали. Во дворик сбежались люди. Указывая пальцами, они выкрикивали одно имя: «Тигр! Тигр!»
Выходит, он схватился со знаменитым бандитом. К нему прикоснулись мягкие руки, кто‑то уговаривал его лечь, кто‑то сообщил, что пошлют за священником.
– Зачем мне священник? – удивился Питер.
– Чтобы достойно проводить из этой жизни и устроить в загробной, сеньор, – терпеливо объяснил голос хозяйки постоялого двора.
– Но у меня нет ни малейшего желания помирать, – возразил Питер.
С этими словами он вырвался из рук и встал на ноги.
– Так ты не умираешь… ты не ранен? Куда вошла пуля? – раздались беспорядочные возгласы.