С Дженни я встретился в среду. Она сумела восстановить фрагмент памяти и вспомнила об отбеливателе. На следующий день я увиделся с Крамерами и рассказал им об этой находке. Круз Демарко на тот момент уже признался, что был на вечеринке и видел, как парень в синей толстовке с красной птицей направлялся в лес. Об этом мы тоже поговорили. Том вырвал у меня обещание попытаться восстановить воспоминание о синей толстовке, тем более что одна деталь того вечера у нас уже была. После полудня Крамеры поехали домой. Это было в четверг. Остаток дня Том провел за компьютером в поисках синей толстовки с красной птицей. Шарлотта обнаружила связь между историей своих отношений с отчимом и тем, что случилось с ее дочерью. После того как Дженни восстановила маленький фрагмент памяти, мать, сидя в кровати рядом с дочерью, вновь мысленно пережила ту свою ночь, а потом прижала ее к груди, попыталась утешить и обнадежить.
Затем сделала себе некий подарок, занявшись любовью с мужем. Я вернулся домой к жене и синей толстовке с красной птицей.
На следующий день, в пятницу, на прием пришла Шарлотта. После нее я ждал Тома. Я вам уже немного рассказывал о том, как миссис Крамер поведала мне о своем разговоре с дочерью и как я оказал ей медвежью услугу, подтолкнув к определенным выводам. Теперь вы понимаете, почему я повел себя столь некомпетентно.
Пообщавшись с Шарлоттой в половине девятого утра в пятницу, я представлял собой сгусток нервов. Принял двух других пациентов, старательно делая вид, что их проблемы представляют для меня интерес. То утро было какое-то несерьезное. Миссис С. поссорилась с соседкой. Она страдала от хронической депрессии, но обсуждать хотела именно это. Соседку. И забор, через который они ругались. Мистер П. опять мучился от бессонницы. Но принимать «Золпидем» не хотел. Я битый час пытался разобраться в его идиотских проблемах. Вы хотите спать или нет? Вот что я хотел ему сказать. Но не сказал. Лишь проявил сказочное самообладание в ожидании звонка жены.
Она позвонила в четверть двенадцатого. Я снял трубку, даже несмотря на то, что в тот момент у меня в кабинете сидел мистер П. Сказал ему, что это пациент, нуждающийся в неотложной помощи. Ложь, ложь и снова ложь.
Я сказала адвокату, что толстовка оказалась темно-пурпурного цвета, а красным на ней изображена не птица, а буквы. Сделала так, как ты велел. И добавила, что чувствую в душе невероятное облегчение.
– Он тебе поверил?
Думаю, да. По крайней мере, мне так показалось. Сказал, что полицейские сегодня допрашивают трех других парней и что разговор с Джейсоном на повестке дня пока не стоит. Брандино говорил непосредственно с детективом Парсонсом.
– Он не сказал, сколько у нас времени?
По его словам, как минимум неделя. Но я полагаю, если мы скажем, что в следующую субботу у Джейсона соревнования по плаванию и сошлемся на экзамены, то может, даже больше.
– Отлично, милая. Это хорошая новость.
Джули умолкла. Я слышал, как из ее груди вырвался вздох. Она всю ночь переживала и очень устала.
Поговоришь с Джейсоном вечером?
– Да. Как только вернусь домой. Скажи ему, пусть никуда не уходит, хорошо?
Скажу. А как быть с одеждой?
– С какой еще одеждой?
Ну… с одеждой… с той, что… Ладно, все в порядке.
– Ты все поняла?
Да. Сегодня просмотрю фотографии на компьютере. А ты? Покопаешься в его телефоне?
– Да. Вечером, когда поговорю с ним. Заодно посмотрим социальные сети. Нужно будет все проверить.
Хорошо. Я люблю тебя.
– Я тебя тоже. Пока.
Это все, что у меня было на тот момент. Избавиться от одежды и этой злосчастной толстовки. Избавиться от всех фотографий, на которых Джейсон в ней запечатлен. Я все ему расскажу, и потом мы, основываясь на событиях того вечера, придумаем, что говорить полицейским. Я всегда считал, что этот мир далеко не такой уж справедливый. И вспоминаю об этом каждую неделю, когда отправляюсь в Сомерс. А еще когда думаю о своем пациенте Гленне Шелби. Полагаю, я уже говорил, что Шелби в конечном итоге покончил с собой.
Я отнюдь не хочу сказать, что в мире нет места справедливости, законности и правде. Но полагаться на что-то подобное не стоит, и человек должен защищать себя всеми доступными способами. Я знал, что мне придется сесть напротив сына и открыть ему глаза. Объяснить, что он забыл, в чем ходил на ту вечеринку, не был в лесу и не видел синего автомобиля Круза Демарко. Растолковать, что он не помнит, что случилось с его синей толстовкой и покупали ли мы ему такую вообще. У него их больше дюжины. Донести, что эти мелкие нарушения закона вкупе с его непоколебимостью необходимы для того, чтобы выжить в этом несправедливом мире. Я убедил себя, что это пойдет на пользу и даст мне возможность чему-то научить сына до того, как с ним что-нибудь случится. Я начал немного успокаиваться. Джейсон не совершал этого преступления, и какому-то слизняку, торгующему наркотиками, теперь не удастся его обвинить.
Потом я позвонил детективу Парсонсу. Это было неблагоразумно, потому как мозги мои соображали не лучшим образом. Но имея доступ к нему, к его информации и располагая надежной легендой, я не смог удержаться. Знание механизмов функционирования мозга, даже своего собственного, еще не наделяет человека способностью его контролировать.
Этот звонок чуть не довел меня до сумасшествия.
Привет, Алан. Рад слышать вас. Как там у вас? Что-нибудь новое накопали? Дженни вспомнила синюю толстовку?
– После того сеанса, в среду, я с ней больше не виделся. Она будет у меня сегодня после обеда. Думаю, Том рассказал вам, что случилось во время нашей последней встречи?
Да, Дженни что-то там почудилось. После того, как она понюхала отбеливатель.
– Ничего ей не почудилось. Она восстановила маленький фрагмент памяти. Подлинное воспоминание о подлинном событии.
Вот и славно. Называйте это как хотите. Это в любом случае принесет только пользу. Плохо, что она не видела лица. Ведь не видела, да? Я тут подумал, что нам надо бы присмотреться к команде по плаванию. На той вечеринке было много пловцов. Я усадил одного своего парня почитать прошлогодние допросы. Попросил школу прислать список, теперь вот жду.
– Отлично, здорово. Но здесь нам нужно соблюдать предельную осторожность. Перед тем как делать какие-то выводы, я хотел бы поработать с Дженни еще. Воспоминания о том или ином событии склонны группироваться вместе. Примерно как главы в книге. И вполне возможно, что запах отбеливателя относится к четвертой главе, когда девушка была в ванной, а изнасилование, к примеру, к десятой. Если мне удастся заполучить все главы, мы сможем сложить их в правильном порядке и…
Делайте, что считаете нужным, Алан. Если мы возьмемся за команду по плаванию и тех, кто в тот вечер мог с ними контактировать, вреда не будет. Давайте будем решать проблему сразу с двух сторон, хорошо? Поверьте, мне это совсем не нравится. Я не собираюсь занять первое место в рейтинге популярности среди жителей Фейрвью, проверяя наших детей. Но свою работу все равно делать должен.
– Да, конечно. – Я был напуган до смерти и чуть было не сказал ему о Джейсоне – не о толстовке, а о том, что мой сын входил в команду по плаванию и тоже присутствовал на той вечеринке. В прошлом году я еще не был знаком с Парсонсом. Когда Джейсона допрашивали, я сидел рядом, но с нами разговаривала молодая женщина. Происходило все у нас дома. Беседа получилась очень непринужденной. Она записала буквально несколько слов, потому что Джейсон не заметил ничего интересного. Я ожидал, что подобное откровение Парсонса поразит. И чем дольше я буду об этом умалчивать, тем больше будет его удивление. А удивление в той или иной степени перерастает в подозрение.
Но тут заговорил Парсонс:
Послушайте. Том сказал, что сегодня будет у вас. У меня есть для него новость. Это касается Демарко. Не передадите ему?
– А в чем дело?
За него поручились. Но дело не в этом. Мы поднажали на этого парня, Джона Винсента. Вы должны его помнить, он покупал у Круза наркотики неподалеку от школы. Пригрозили обвинить его в соучастии. Адвокат в ответ сообщил нам сведения, которые опровергают причастность Демарко к изнасилованию. Там говорится, что в момент совершения преступления Винсент и Демарко были совсем в другом месте.
– В другом месте? Но это невозможно! Он же сказал, что видел, как парень в синей толстовке около девяти часов направился в лес. Соседский мальчишка в восемь сорок пять видел его машину, в которой никого не было. Кстати, вы спросили, не заметил ли он парня в толстовке? Демарко все это насочинял, вы разве не понимаете?
Должен признать, что в тот момент я глупо подумал, что нашел выход из положения. И быстро поправился.
Ну да… да… конечно понимаем. Нет, Тедди не видел, чтобы кто-нибудь направлялся в лес. Но послушайте. Около половины девятого Демарко разговаривал с несколькими ребятами у черного хода в дом. Двое из них признались, что он предлагал им травку. Уверен, что эти маленькие ублюдки немного у него прикупили, но речь не об этом. У нас есть независимые доказательства того, что в половине девятого Демарко был на вечеринке. Джон Винсент утверждает, что еще раз встретился с ним в его машине в четверть десятого и они вместе поехали в Крэнстон за кокаином. Думаю, что Винсент мог работать на Демарко. Надо было взять его в тот день у школы. Бьюсь об заклад, что в его сумке тогда было явно больше, чем пара косячков.
– Погодите. Что конкретно вы хотите до меня донести?
Что Демарко около девяти вернулся в машину – уже после того, как Тедди Дункан прошел мимо. В тот самый момент, когда он увидел парня в синей толстовке, направлявшегося в лес. Несколько минут спустя Джон Винсент, как и было запланировано заранее, вышел из дома, сел к нему в автомобиль, и они поехали в Крэнстон за кокаином. Их не было около часа.
– Но это… это всего лишь слова. Хотя на мой взгляд звучат вполне убедительно. Они просто подтасовали уже известные факты. Подумайте сами! И не верьте всему, что эти два типа говорят.
Но послушайте, Винсент сказал, что они остановились заправить машину и купить сигарет. Расплачивался он своей банковской картой. Мы запросили распечатку в банке – в вечер изнасилования в 9 часов 37 минут с его счета были сняты десять баксов. К тому же у нас есть запись камеры наблюдения, а на ней «Сивик», Демарко и Винсент на заправочной станции. Демарко не хотел признаваться нам, что повез подростка покупать кокаин, потому как в этом случае ему грозит обвинение в другом тяжком преступлении, ведь он подверг опасности ребенка. Но теперь мы его прижали, и окружной прокурор, не исключено, отпустит Винсента за то, что тот дал показания. А Демарко придется немного посидеть.
– Однако не за изнасилование.
Вы правы, не за изнасилование. Но ведь у нас есть толстовка, правда? А также отбеливатель и воспоминания, которые потихоньку возвращаются к Дженни. Знаете, я ведь тоже очень расстроен, уж можете поверить. Мне казалось, что стоит нам найти «Сивик», и дело можно закрывать.
– Да, Том тоже так думал.
У меня такое ощущение, что все надо начинать сначала. Пора повнимательнее присмотреться к команде пловцов. Боже праведный, никогда бы не подумал, что кто-то из наших ребят на такое способен. Проявить жестокость. Оставить шрам с помощью той палочки. Вот дерьмо! Я хочу найти этого парня, страх как хочу. Но не желаю, чтобы им оказался кто-то из наших. А лица Дженни, похоже, не запомнила, да? Впрочем, это зависит от обстоятельств.
Я был на грани паники. Это далеко не то состояние, в котором следует принимать важные решения. Я убедил себя ничего не говорить Парсонсу о Джейсоне. К счастью, я обладал достаточной внутренней дисциплиной, чтобы лишь попрощаться и больше ничего не говорить. Потом положил трубку, выдвинул ящичек стола, достал таблетку «Лоразепама» – самую малость, всего полмиллиграмма, – и выпил ее. Нужно было успокоиться, чтобы вновь обрести способность думать.
В тот день порог моего кабинета должны были переступить две благоприятные возможности – сначала Том, потом Дженни. Я дождался, пока таблетка не провалилась, и успокоился. Дыхание стало размеренным и ровным. Я устремил взор в одну точку – на этикетку на горшке с тюльпаном. Это первое, что пришло в голову. Затем перебрал в уме все, что нужно было сделать.
Сначала Том. За три месяца совместной работы мы добились значительных успехов. Вы уже знаете, что у него были проблемы с собственным «я», которые уходили корнями в детство и не самым лучшим образом отражались на его семейной жизни и работе. Разработанный мною план его лечения я тоже описывал. К моему удивлению, он уже нащупал способ избавляться от гнева на родителей. Вспомнил некоторые вещи, которые они говорили ему, когда он был еще мальчишкой. Как отец повторял: «А что ты сам думаешь о своем поступке?», а мать талдычила: «Не каждому дано быть хорошим во всем. – А потом добавляла: – Человек должен принимать себя таким, какой он есть, и учиться любить себя со всеми изъянами». Но при этом ни один из них так и не смирился с собственными недостатками. Когда отца даже не раз, а три раза подряд не избрали руководителем кафедры, они стали злобно критиковать членов комиссии и даже высмеивать лично каждого из них: у той дурацкий шиньон, у этого воняет изо рта, у того кривые зубы, да к тому же уродливая жена. А мать так же нелестно высказывалась о своих партнерах по теннису – все они были ленивые, жирные и неизменно тупые. По сравнению с ними самими все были глупцы. Том припомнил множество случаев скверного поведения родителей, противоречившего их словам и той снобистской философии, которую они назойливо проповедовали.
Да пошли они, – сказал Том примерно три недели назад. – Нет, я серьезно. Пусть идут на хрен. Алан, у вас тоже есть дети. Вы когда-нибудь говорили им, что они ограничены в своих способностях? Может, лучше ориентировать ребенка на достижение жизненного успеха? Меня всегда преследовало ощущение, что любое мое достижение – хорошие оценки, зарплата, карьерный рост и даже жена с детьми – является ошибкой. Будто я кого-то одурачил, убедив, что все это заслужил. Впрочем, примерно то же я чувствую и сейчас.
Тому казалось, что он недостоин такой прекрасной жены, столь прелестных детей и жизненного успеха, каким бы умеренным он вам ни казался. Он сделал вполне достаточно, чтобы жить в Фейрвью и быть членом загородного клуба. У него были деньги на обучение детей в колледже, густая копна волос на голове и стройное, мускулистое тело. Он обладал прекрасной репутацией и отменным здоровьем. А еще любил автомобили – и те, которые продавал, и те, на которых ездил. И каждый день с удовольствием отправлялся на работу. По крайней мере, до тех пор, пока его дочь не изнасиловали.
Наконец я решил, что он готов услышать слова, которые я не мог не произнести.
– Том, – произнес я во время нашей последней встречи на минувшей неделе, – позвольте мне задать вам один вопрос.
Задавайте…
– Как по-вашему, вы заслужили, чтобы Дженни была изнасилована?
Что… что вы сказали? – Том был шокирован. Сказать, чтобы он «пришел в ужас», было бы чересчур, но все же был к этому весьма близок.
– Вы не заслужили, чтобы у вас были дочь, Лукас и Шарлотта. Не заслужили свою работу. Так может, вы попросту присвоили то, что отнюдь не должно вам принадлежать, и за это мир на вас ополчился? Может, причина случившегося – вы сами?
Боже мой! Это жестоко! Что вы такое говорите?! Как вы смеете?!
– Том, вы прекрасно знаете, что я так не думаю. Но не находят ли мои слова отклика в вашей душе?
Отклик, конечно же, был. В тот момент я еще не был убит, как сейчас, да? Восемь дней назад? И присущие мне способности еще не затуманила опасность, нависшая над моей собственной семьей. Том откинулся на стуле и позволил этой мысли пропитать его до мозга костей. Глаза его расширились, а лицо, как всегда, пошло красными пятнами и скукожилось. Сопровождаемые громкими всхлипами, по щекам скатились две слезинки. Том плакал почти на каждом нашем сеансе.
Вот он, тот этап, которого мы достигли в работе. Том чувствовал вину. В определенной степени это вполне нормально – испытывать вину за то, что ты не смог защитить свою маленькую девочку. Но в основном это чувство носило абстрактный характер – Тому казалось, что причиной всего является он сам. А это уже иррационально. Если нужно, если вы сами подсознательно в это не верите, гоните от себя подобные ощущения. У меня нет ни времени, ни желания что-то объяснять вам или убеждать. Мне еще нужно сделать очень и очень многое.
Вина – очень мощное чувство, и в том расстроенном, маниакальном состоянии духа, в котором я пребывал в ту пятницу, мне казалось, что я смогу им как-то воспользоваться.
Я собрался было подумать немного о Дженни, но время бежало слишком быстро. На прием пришел Том, и голова моя была забита вопросами, которые мы обсуждали с начала совместной работы и о которых я вам только что рассказал. Я услышал, как хлопнула входная дверь. Наступило время сеанса. Я был очень расстроен, что так и не выработал план спасения моего сына. Но Тому вскоре предстояло все изменить.
Глава двадцатая
Том был явно возбужден. Ночью спал плохо. Ему не давала покоя мысль о синей толстовке, его эго никак не могло решить, как относиться к сексуальным демаршам жены, а сердце разрывалось от жалости к дочери, которая осталась в своей комнате, – воспоминание о том, что ее изнасиловали, теперь вырвалось на волю и подвергло их всех жестокой пытке.
Он сел на краешек дивана, расставил ноги и положил на колени ладони, по которым то и дело пробегала нервная дрожь. Он втянул голову в плечи, дыхание его было судорожным и отрывистым.
Я немного успокоился.
– Сегодня вы выглядите неважно. Что-нибудь случилось? – спросил я.
Нет. Ничего. В том-то и проблема.
– Понятно.
Что вам понятно? У меня такое ощущение, что я один надрываюсь в поисках насильника дочери. Я полночи не спал, все разглядывал снятые в Фейрвью фотографии, просматривал каталоги одежды…
– Искали синюю толстовку с красной птицей?
Да. Да! А вы как думали? Боже мой, неужели вы не понимаете, что это ключ к поимке этого чудовища?
– Вы, похоже, очень расстроены.
Том немного успокоился и попросил прощения за свою вспышку.
– Вы обнаружили что-нибудь, способное навести нас на след? – Ответ на этот вопрос я уже знал от Шарлотты.
Вы хоть представляете, сколько в мире синих толстовок? Что же до красной птицы, то это вообще может быть что угодно. Дубонос. Крылья военно-воздушных сил. Ястреб…
– Но в Фейрвью вы ничего так и не нашли? – Я перебил его, как только услышал слово «ястреб». – Ни спортивных команд, ни клубов… В нашем городе ничего такого нет?
Ничего. И ни одной фотографии человека в такой толстовке. Просмотрел все снимки на сайте школы, пробежал глазами публикации в «Еженедельном рекламодателе»… Но сотни и сотни прошли мимо меня. Почему этим не занимается полиция? Для одного человека, у которого работа, дети да еще и Шарлотта, это слишком… Слишком!
Слезы во время этого сеанса брызнули рано, и я сделал то, что делаю всегда. Дал ему выплакаться. Том откинулся на подушки, сжал колени и закрыл руками лицо. Плакать ему было стыдно. Да-да, это, опять же, восходит к его родителям. Они даже не предполагали, что их дети имеют право на чувства. В том числе и на слезы. Книги, содержащие в себе подобные семейные советы, увидели свет лишь в 1980-х годах.
– Том… а что будет, если этого мужчину не найдут?
Слово «мужчина» я использовал в разговорах со всеми с того самого момента, как застал жену прижимавшей к груди толстовку Джейсона. Именно «мужчина», а не «мальчишка», не «юноша» и даже не «парень». Термин «мужчина» рисует в воображении человека постарше, чем мой сын.
Том покачал головой.
Этого не может быть. Просто не может – и все.
– Ну хорошо.
Я протянул ему бумажные салфетки.
Я читал о том, как восстанавливаются после изнасилования – со слов не докторов, а жертв. Без обид – я отнюдь не пытаюсь умалить того, что вы для нас сделали. Но голос моей дочери украли эти недоделанные лекарства. Она не может сказать, что ей нужно, чтобы почувствовать себя лучше, поэтому я попытался разобраться сам.
– Отлично. Учиться всегда полезно.
Что им приходится пережить… ощущение, что нападающий сильнее тебя… а потом… Я до сих пор не могу произнести этого вслух…
– Проникновение. В человека проникают вопреки его воле.
Да. Это остается с ними надолго. Некоторые жертвы чувствуют себя так, будто у них отняли человеческое достоинство. Именно это пришло мне в голову, когда вы рассказали нам о том сеансе. О вернувшемся воспоминании. Как она ощущала себя животным, как он ее оседлал и как ломал ее, будто скотину.
Том больше не плакал. Не потому, что больше не чувствовал в душе отчаяния. Просто у него больше не было слез.
Дело вот в чем. Я забыл все, о чем мы с вами говорили. Перестал слушать Шарлотту и выбросил из головы все ее слова. Я не рассматриваю правосудие как волшебное снадобье, которое излечит Дженни, но все эти женщины, или почти все, в один голос говорят, что выздоровеют после того, как их насильник понесет наказание. Некоторые из них исповедуют принцип «око за око, зуб за зуб» – понимаете, им важно знать, что эту мразь в тюрьме тысячу раз оттрахают так, как он оттрахал их, и что он при этом будет испытывать точно те же чувства. Впрочем, они выражаются иначе, так что прошу прощения за терминологию.
– Все в порядке. Скажите, а чего вы хотите таким образом добиться, Том? Ведь вопрос именно в этом.
Я не хочу сказать, что они почувствуют себя лучше, зная, что насильника тоже будут насиловать в тюрьме. Но он потеряет свои права, свободу и человеческое достоинство. А когда выйдет, всегда будет носить на себе клеймо за совершенное преступление. Его жизнь уже никогда не будет прежней. Их – тоже. Они обречены пребывать в некоем подобии тюрьмы. Вот что они говорят. Что в собственной голове чувствуют себя будто в камере. Думаю, вы и сами часто слышите это от своих пациентов.
– Да, слышу.
Думаю, мне было необходимо узнать об этом самостоятельно от жертв. Многие из них говорят, что мир слышит их, узнавая о происходящем. Слышит и верит, потому что в момент, когда все случилось, их голос был бессилен. Их волю нарушили, и когда насильник отправляется в тюрьму, к ним будто возвращается сила. Вероятно, одним это помогает больше, другим меньше. Но ни одна из этих женщин еще не сказала, что осуждение виновного не оказало на нее благотворного влияния. Так что я согласен, у вас есть возможность помочь Дженни вернуть память, чтобы она смогла…
– Связать свои эмоции с истинными фактами.
Да, чтобы она стала работать со своими воспоминаниями и разложила их по нужным ячейкам. Сейчас она уже не хочет умереть. И никогда не захочет в будущем. Такое больше не может случиться. Никогда.
– Надеюсь, Том, что так оно и есть. Как по-вашему, ей стало лучше?
Не знаю. Иногда мне кажется, что да. По-моему, она чувствует себя лучше, когда возвращается домой после занятий вашей группы. Я был неправ, когда возражал против ее участия и опасался, что она будет ощущать себя неуютно в компании всех этих людей.
– А теперь?
Теперь я понимаю – ей нужно, чтобы кто-то выслушал ее историю. Примерно то же, как мне нужно было прочесть о них в книгах. Понимаете, она будто вновь ожила, и в ее глазах я снова вижу искру жизни.
Я тщательно скрывал охватившее меня волнение. Транквилизатор мне в этом помогал. У меня не было времени рассказать вам об искре в глазах Дженни. И о том, что искра эта была непосредственно связана с женатым «морским котиком».
Это вы можете сделать для нее. А как быть со мной? Я ее отец. Мне нужно что-то делать. Но все, что я могу, это помочь найти насильника и наказать его. Даже если это принесет лишь малую толику покоя, облегчения, успокоения, называйте как угодно. По крайней мере, это сделает не кто-то, а я.
– Вы думали о нашем предыдущем разговоре? О том, что вы не заслуживаете дочери? О чувстве вины?
Уж конечно! Такое разве забудешь? Не знаю. Меня и правда гложет чувство вины за то, что я не смог ее защитить. В остальном же… если вспомнить ваши слова, что мир меня наказывает… По большому счету, я чувствую себя бессильным.
– Вы не могли бы объяснить поподробнее?
Том закатил глаза, и на лице его отразилось отчаяние.
Не знаю. Минувшей ночью Шарлотта решила заняться со мной любовью. По какой-то неизвестной мне причине. Я чувствовал себя так, будто ко мне это не имело ни малейшего отношения. А потом та секретарша в салоне по продажам «Ягуаров» на 26-й автомагистрали…
– Знаю я этот салон.
Я не понимал, к чему клонит Том. Но был уверен, что раньше он с той юной секретаршей не спал. И если бы ошибся, то сдал бы свою лицензию.
Мне позвонил клиент. За последние четыре года этот парень купил у меня четыре машины. Он из тех, кому просто нельзя отказать. Я уже ехал домой, но он позвонил мне и сказал, что хотел бы посидеть за рулем новой модели «Ф-тайп» с откидным верхом. Салон я уже закрыл и уехал. На улице совсем стемнело, стало быть, стрелки часов перевалили за восемь. Моим девчонкам на следующий день надо было на работу, поэтому я ушел последним. Но после звонка того парня повернул обратно и двадцать минут спустя уже был в салоне. Клиент должен был приехать только через десять минут. Я вошел внутрь и услышал этот звук. Его ни с чем не спутать. Парочка, занимающаяся любовью. Мне нужно было включить свет, чем-то громко стукнуть, сделать вид, что я ничего не слышал, дать им возможность убраться восвояси или одеться. Хоть что-нибудь.
– Но вы ничего такого не сделали. Понимаю. Стремления все знать у человека не отнять.
Хотя гордиться здесь нечем, я все же поступил именно так – вошел в салон и прислонился к стене. А потом увидел их. Свет уличных фонарей, проникавший через окно, падал прямо на них.
Воспоминание об увиденном заставило Тома содрогнуться. Я несколько мгновений помолчал, давая ему собраться.
Это был мой хозяин. Боб Салливан. Он был с Лайлой, той молодой женщиной. А если по правде, то совсем еще девчушкой. Боже мой, ей всего двадцать лет! А ему пятьдесят три. Не знаю почему, но больше всего меня расстроило, что Боб каждые выходные играет с ее отцом в гольф. Они дружат вот уже несколько десятилетий. Растили детей в одном городе, встречались в одном клубе. Она лежала грудью на капоте серебристого «Ягуара XK». Юбка была задрана до пояса, Боб руками прижимал девушку к полированной поверхности, одной за плечо, другой за шею. Неприятное зрелище. Он пристроился к ней сзади, она делала вид, что в восторге от происходящего. Стонала и все такое прочее. Но я видел ее лицо. У меня на глазах он своими толчками вдавливал Лайлу в капот. И каждый раз я видел, как она при этом морщилась от боли. Боже мой, вы можете подумать, что я наблюдал за ними в течение долгого времени. Откровенно говоря, это продолжалось всего несколько секунд. Но все равно довольно долго. Думаю, я не скоро забуду эту картину. Боб знал Лайлу, еще когда она была совсем ребенком. Ходила с косичками и играла в кукол Барби. Но теперь у нее было тело взрослой женщины, и он мог уложить ее животом на капот.
В этот момент внутри у меня все сломалось. Сердце остановилось. Душа умерла. Профессиональная честность куда-то улетучилась. Работал только мозг, причем работал быстро.
– И что же вы сделали?
Вышел обратно на улицу. Сел в машину. Отъехал от черного хода и сделал круг, осветив фарами салон.
– Чтобы дать им время скрыться?
Совершенно верно. Я сделал то, что должен был сделать с самого начала. Открыл своими ключами дверь, включил свет и кашлянул. С багрово-красным лицом мне навстречу вышел Боб. У меня было такое чувство, будто я его избил.
– И что было дальше? Он объяснил, почему так поздно там оказался?
Ну разумеется. А я сделал вид, что поверил ему. Даже глазом не моргнул. Вранье давалось мне легче, чем я думал. Он в моих словах не усомнился. Мы поговорили о цене для клиента, который должен был вот-вот подъехать, и о том, какую скидку я могу ему предложить. Я уверен, что Лайла выскользнула через другой служебный выход.
– Когда это случилось?
Том пожал плечами:
В прошлый вторник.
– Вы с кем-нибудь об этом говорили? С Шарлоттой, например?
Нет. Ни с кем. И предпочел бы, чтобы и вы сохранили мои слова в тайне. Это моя работа. Карьера. Под моим началом находятся все его автосалоны. Я его правая рука и не намерен рисковать.
– Даже ради этой юной девушки? Вы поэтому ощущаете себя бессильным? Почему вы мне об этом рассказали?
Том задумался.
Да, думаю, так оно и есть. Я чувствую себя… Да нет, я просто бессилен. Лайла уже взрослая. Молодая, но все же взрослая. Вероятно, надеется от него чего-то добиться. Я знаю, ей нужны деньги. Может, она рассчитывает получить приличную прибавку к зарплате. У его отца был трудный период, а ей хочется пойти учиться в колледж. А что мне еще остается делать? Пригрозить, что расскажу обо всем его жене? Я такими вещами не занимаюсь.
– А если бы вы не работали на Боба Салливана? Если бы, к примеру, были простым покупателем?
Думаю, тогда… ну… я не знаю. Вполне возможно, что чувствовал бы себя точно так же. А может, и нет.