Сознавшись в связи с Бобом, чувствуя себя виноватой в том, что с дочерью в течение нескольких месяцев после изнасилования что-то было неладно, а она ничего не заметила, Шарлотта теперь очень внимательно относилась ко всему, что происходило вокруг.
Я объяснил им, что после случившегося не собираюсь включать синюю толстовку в процесс восстановления памяти Дженни. После того как она неожиданно вспомнила момент, когда насильник в нее проник, я сделал три вывода. Во-первых, воспоминания девушки стерлись не до конца. Было совершенно очевидно, что из различных типов «забывания» в случае с Дженни имел место сценарий, при котором она не могла воскресить в памяти воспоминания о той ночи. В результате назначенного лечения в виде определенной комбинации медикаментов сведения сохранились в ячейках, никак не связанных ни с эмоциями, ни с другими воспоминаниями о вечеринке. Без крох информации, позволявших ей вернуться назад, память об изнасиловании затерялась бы в закоулках мозга. Как пропавшие ключи от машины.
Второе убеждение, к которому я пришел, заключалось в том, что если память о том единственном моменте не стерлась, значит, в целости и сохранности и все другие ее воспоминания. События того злополучного часа были настолько тесно связаны во времени и пространстве и представлялись столь равноценными с точки зрения эмоциональной значимости, что у меня не было ни одной причины полагать, что лечение пощадило только некоторые из них. В тот день в моей голове без устали кружили мысли о том, что́ это значило не только для Дженни, но и для Шона. Мне хотелось попросить их бросить все и работать со мной день и ночь до тех пор, пока не будет восстановлена последняя деталь случившегося. Но я человек терпеливый и к процессу лечения отношусь уважительно. От чрезмерного рвения не столько пользы, сколько вреда. Это то же самое, что вводить данные в компьютер. И мне не хотелось, чтобы этот «жесткий диск» накрылся медным тазом.
Третий момент, самый важный из тех, которые следовало сообщить Тому, сводился к тому, что Дженни напоминала собой пациента, подвергающегося хирургическому вмешательству. Образно говоря, она сейчас лежала на операционном столе с разрезанным животом, уязвимая для любых внешних воздействий. Поскольку мы стремились реконсолидировать ее память, но совершенно не были уверены в результатах, в операционной следовало соблюдать стерильную чистоту, дабы воспрепятствовать заражению пациентки вредоносными организмами. Ее мозг начал находить недостающие файлы и помещать их в надлежащее место – туда, где хранился рассказ о том вечере, о песнях, одежде, напитках и о Дуге с его девушкой. Добавить в этот рассказ ложный факт в процессе реконсолидации было проще простого. Как и в случае с пациентами, которые «вспомнили», как потерялись в торговом центре.
– Вы меня понимаете, Том? Если я спрошу ее или просто предположу, что подозреваемым может оказаться человек в синей толстовке, она может добавить этот факт к другим воспоминаниям о том вечере и поверить, что действительно его видела, – даже в том случае, если это не так. И тогда мы точно ничего наверняка не узнаем. Так что лучше набраться терпения.
Шарлотта все поняла.
Она должна вспомнить сама. Тогда мы будем знать наверняка. Боже мой. Прошел почти год. Если она не вспомнит его лица, то я понятия не имею, как это все нам поможет.
– Но даже в этом случае не забывайте, что сам факт лечения значительно ограничивает возможности Дженни выступать в качестве свидетеля. И все, что я сейчас делаю… Понимаете, это очень нетрадиционный подход.
Том потер ладонью лоб.
Мне плевать. Я лишь хочу знать, кто это сделал.
– А если средства, которые мы используем для поиска преступника, не позволят его наказать?
Ну уж нет, он понесет наказание. Обязательно. Даже не сомневайтесь.
Шарлотта посмотрела на него и перевела взгляд на меня. Полагаю, мы подумали об одном и том же. Том, похоже, давал понять, что если выдвинуть обвинение не удастся, он возьмет дело в свои руки. Но до этого еще было слишком далеко, и я не стал останавливаться на данном вопросе. Как и Шарлотта. Хотя это и не помешало ей наброситься на Тома за демонстративную браваду.
Нет, Том, я серьезно. Неужели мы откажемся от попытки разгадать эту шараду? Ты хочешь, чтобы наша жизнь остановилась и замерла на месте? Ради чего? Будешь искать фотографии парней в толстовках? Почему бы тебе не смириться? Скажи, бога ради, почему ты, как подобает настоящему мужчине, не можешь эту ситуацию отпустить?
– Шарлотта… – сказал я, пытаясь остановить этот безудержный несущийся вперед поезд.
Чтобы наша жизнь остановилась и замерла на месте? Разве я в этом виноват? Что я такого сделал, а? Я тренировал команду Лукаса по лакроссу. На работе у меня рекордное число заказов. Я каждый долбаный день возвращаюсь домой, а по выходным играю с сыном и учу уроки с дочерью, чтобы она могла войти в привычную колею. А что мне еще делать? Играть в гольф? Неужели я буду больше походить на «настоящего» мужчину, если начну играть в гольф и тратить меньше времени на поиски этого чудовища?
Вот почему я не верю в совместное лечение семейных пар.
– Шарлотта, Том… давайте на этом остановимся. Сегодня все взвинчены. Вы знаете, что сказанного не воротишь, а наговорив лишнего, вы никому не поможете. И уж тем более Дженни.
Отлично, – сказала Шарлотта, который был невыносим сам вид мужа. – Может, лучше поговорим о том, что это значит для Дженни? Вы сказали, что к ней вернулись какие-то воспоминания. Тот человек вонял отбеливателем…
– Или отбеливатель каким-то образом оказался в лесу.
Пусть так. Но она чувствовала запах отбеливателя. Причем могла вдыхать его все время. Весь час, что он над ней издевался. И это единственное воспоминание относится к моменту, когда…
– Он в нее проник. Совершенно верно.
Но ведь он делал это в течение целого часа. Причем по-разному…
– Я полагаю, что данное воспоминание относится к самому началу. На мой взгляд, тот момент был для Дженни самым шокирующим. Когда она поняла, что он собрался с ней сделать.
Из груди Шарлотты вырвался громкий вздох, и она откинулась на подушки дивана, устремив взор на этикетку на горшке с тюльпаном.
Итак, теперь она знает, что чувствует женщина, когда ее насилуют? И что теперь? Ей станет лучше?
Двигаться дальше нужно было осторожно. Будучи осведомленным о первом сексуальном опыте Шарлотты, я чувствовал, что обязан соблюдать ее тайну. В свое время я предложил ей рассказать обо всем мужу. Это был единственный способ разорвать узы, связывавшие ее с Бобом Салливаном. Если эту связь не разрушить, их брак обречен на гибель. Шарлотта этого не хотела. Но не понимала, что уже встала на пагубный путь.
– Я знаю, это звучит странно, но Дженни действительно станет легче. Вскоре она сможет связать в одно целое свои эмоции и память. И даже если мы больше ничего не обнаружим, сегодняшнего воспоминания будет достаточно.
Том не обращал на мои слова никакого внимания. Я видел, что он зациклился на той толстовке и понимал, что, вернувшись домой, он обязательно спросит о ней дочь.
– Том, – сказал я, чтобы привлечь его внимание, – мы должны быть в одной упряжке. Все до единого.
Не знаю. Для меня все это звучит абракадаброй шамана из племени вуду. Вы дали Дженни понюхать отбеливатель, и она вспомнила, как ее насиловали. Почему бы ей не показать эту толстовку? Может, ее память воскресит что-нибудь еще? И почему вы говорите, что отбеливатель не обладает суггестивным воздействием? А? Вы же не знали, что он там был. Думали, что она должна помнить запахи из ванной комнаты. Откуда нам знать, где ей довелось вдыхать запах этого отбеливателя?
– С уверенностью я ничего сказать не могу. Но она на клеточном уровне помнила о сильном запахе. За время нашей совместной работы мы перепробовали порядка шестидесяти запахов, но реакцию вызвал только этот. О цветах, одежде или красной птице она ничего не помнит. Если я добавлю подобный факт, Дженни решит, что у меня для этого есть причина, что у нас появился подозреваемый, и это сможет породить ложные воспоминания. Мозг разместит их в ячейке с рассказом о том вечере, не забыв при этом снабдить печатью «Одобрено». Не знаю, как вам еще объяснить.
Тогда предъявите ей шестьдесят рубашек, шестьдесят курток и шестьдесят толстовок. Ведь предположение о том, что тот парень был во что-то одет, не несет в себе никакого риска. И из этого она не сделает никаких выводов. Так?
Том был непреклонен. На его стороне был и Парсонс, который тоже носился с этой толстовкой, дыша мне в затылок. Если бы они только дали мне больше времени поработать с отбеливателем и с тем крохотным воспоминанием. Оно было похоже на маленького, новорожденного цыпленка. Мне всего лишь хотелось окружить его теплом и заботой, а потом посмотреть, что будет дальше. В конце концов я согласился показать Дженни несколько каталогов мужской одежды, от костюмов до футболок. Во время сеанса, ближе к концу недели.
Но обещания своего не сдержал.
Глава восемнадцатая
Крамеры поехали домой, к Дженни. Я вернулся к жене – она плакала на нашей кровати, в руках у нее была синяя толстовка с изображением красной птицы.
Ни дома, ни в машине Крамеры не разговаривали, потому что, во-первых, злились друг на друга, а во-вторых, потерялись в той новой реальности, которую создали новые воспоминания их дочери. Они представляли собой два поезда, отправляющихся с одной и той же станции, только в разных направлениях.
Том сел за компьютер и зашел на сайт средней школы. Ему нужны были фотографии учащихся. Он искал синюю толстовку с капюшоном. Шарлотта пошла в комнату Дженни. Дочь читала учебник по истории. Учитель, приходивший к ней, только-только ушел, и девушка, казалось, с головой погрузилась в выполнение домашнего задания.
Момент был сродни тому, который я упустила незадолго до нападения на Дженни. На отклонения в поведении у меня глаз наметанный. К примеру, когда я заставала ее с ноутбуком в руках, но не видела, что на экране, то входила в комнату, делала вид, что отдергиваю штору или собираю белье для стирки. А если она подозрительно тихо разговаривала по телефону, проверяла счет, чтобы узнать номер собеседника. Примерно так. Да, знаю, вы скажете, я шпионила за дочерью. Но этим занимается каждая мать. Так уж мы устроены. Порой мы с родительницами других ребят обсуждаем это за ланчем, обмениваемся мнениями. Но на этот раз я застыла в коридоре как раз потому, что Дженни вела себя совершенно нормально.
Шарлотта вошла в комнату дочери. Дженни подняла на нее глаза и улыбнулась. Улыбкой не то чтобы счастливой, но и не притворной. Девушка спросила, рассказал ли я им о том, что произошло. Шарлота кивнула. Она не стала вытягивать из Дженни подробности, высказывать свое мнение или давать советы.
Я подошла к ее кровати, забралась на нее с ногами и устроилась рядом. Сначала она посмотрела на меня как-то странно, но потом, вероятно, вспомнила, что раньше я вот так же садилась рядом, поджимала под себя ноги, она клала мне голову на грудь, и я гладила ее по спине. Когда Дженни была маленькой, я часто ей читала. Вас, наверное, это удивит.
– Почему вы так считаете? – спросил я.
Потому что наши отношения изменились. Она больше сблизилась с Томом, а от меня отдалилась. Хотя это, похоже, вполне нормально. По крайней мере, я так думала. Чтобы повзрослеть, ей нужно было от меня дистанцироваться. С девочками ведь всегда так, правда?
– Да, такое поведение действительно может быть вполне нормальным. Но ведь с вами в детстве все было иначе, не так ли?
Что вы имеете в виду? Я ведь тоже дистанцировалась от матери, да еще как!
– Но сделали это не в комфортных условиях, и у вас в случае необходимости не было возможности вновь стать маленькой девочкой.
Шарлотта задумалась над моими словами и неуверенно кивнула.
Верно. Как бы там ни было, я забралась с ногами на кровать Дженни. Она положила голову мне на грудь. Я поцеловала ее волосы и стала поглаживать по спине. У меня из головы не выходил ее шрам. Мне хотелось забраться Дженни под рубашку и прикоснуться к нему.
– Почему? – спросил я, хотя и так знал ответ.
Думаю, я хотела дать ей понять, что тоже знаю о нем. Ей, конечно же, было об этом известно, но она не понимала, что я на самом деле… Что я знаю… Что чувствую его.
Шарлотте не хватало слов, чтобы выразить свою мысль.
– Что вы чувствовали?
Чтобы ответить, ей понадобилось некоторое время.
Когда вы сообщили, что Дженни говорила и как себя вела… что она чувствовала себя животным, которое он оседлал, как ему было хорошо, когда он наконец… ну… вы понимаете… Знаете, поначалу это нелегко. Ему пришлось потрудиться, правда? Приложить некоторые усилия и слушать ее крики, да?
– Да, пожалуй, вы правы.
Может, она подумала, что он не сможет, что у него ничего не получится. Что она даст отпор… что каждая мышца ее тела будет отбиваться, не позволяя ему… Но в этот самый момент он преодолевает ее сопротивление, проникает внутрь, его тело содрогается в экстазе, а ее – от боли и страшной мысли: «Боже, что происходит? Это не просто боль, это неизмеримо больше!»
– Это воля, Шарлотта. Сломленная воля.
Шарлотта смотрела на меня широко открытыми глазами, на ее лице читалось облегчение. Мне не стоило давать столь ясный ответ, следовало лишь подвести к нему так, чтобы она нашла его сама. У нее бы получилось. И тогда это уже были бы ее собственные мысли и слова, а не мои. И правда тоже ее. Потрясение, пережитое мною в детстве, порождало такие же чувства. Думаю, что это относится ко всем, кто стал жертвой физической агрессии. В тот день, когда она поведала мне о разговоре с Дженни, я пребывал не в лучшей форме. Проявлял нетерпение, причем в момент, для Шарлотты Крамер ставший критическим. Мысли мои были заняты не ею, а собственной женой и сыном.
Да! – сказала она. – Вы правы. Сломленная воля.
Я вздохнул, злясь на собственную некомпетентность. Можно было бы сделать и лучше. В то же время ее ответ, независимо от того, как мы смогли к нему прийти, содержал в себе определенные достоинства.
Вот почему вы чувствуете себя животным. У вас нет сил, ваш голос никто не слышит, а тело больше вам не принадлежит. Да, именно так! Вам кажется, что контроль над организмом утрачен, что вы не можете контролировать свои движения… что… нарушена ваша физическая целостность. Мы же поступаем так с животными, разве нет? Ловим диких лошадей, приручаем их и скачем верхом. Но им-то надо с этим как-то жить, правда? Они торчат в конюшнях, едят сено, испражняются и терпят, когда их чистит тот, кто сломал их дух.
– Да, – ответил я. – Некоторые животные прекрасно себя чувствуют в атмосфере повиновения. Другие нет. О человеке этого сказать нельзя. Нам это наглядно демонстрирует история, правда? Войны, восстания. И что вы тогда сделали? Прикоснулись к ее шраму?
Шарлотта покачала головой:
Нет. Я прижала ее к себе и сказала, что так больше никогда не будет. Что ей нужно представить случившееся в виде океанской волны, которая захватила ее врасплох и выбросила на берег. Вы когда-нибудь испытывали что-то подобное? Мои дети обожают кататься на пляже на волнах. Даже если их выбрасывает на берег, в купальники набивается песок, а на теле появляются царапины, они все равно бегут обратно, ведь это так здорово – поймать волну и чувствовать, что это ты подчинил ее себе, а не наоборот. И тогда ты вместе с волной радостно несешься к берегу. Лучшей аналогии у меня нет. Я думаю, она все поняла. Но это было только начало.
– Причем начало, на мой взгляд, замечательное. Я думаю, что разница между волной и насильником в том, что волна обладает могуществом, и когда несет вас вперед, и когда выбрасывает на берег. Именно таким образом вы испытываете на себе ее силу. Насильник же обладает властью, только когда причиняет своей жертве боль. Изнасилование и секс – очень разные вещи. Поэтому для начала действительно просто замечательно.
Я знаю, что разные, это вполне очевидно. Но в плане механики – то же самое. Не знаю, называйте это изнасилованием, сексом, да чем угодно, в любом случае здесь имеет место проникновение одного человека в другого.
– Да. Правда ваша. Вполне возможно, что мы говорим об одном и том же, только разными словами. Но самое важное, что вы поговорили об этом с дочерью.
В тот раз впервые после изнасилования, а может, и за гораздо более длительный период, я вновь ощутила тесную связь с ней. Я знаю, со мной в первый раз было по-другому. Но некоторые моменты, например тот, когда она почувствовала себя животным, на котором кто-то едет верхом, лишают человека воли, и в этом плане я испытывала схожие ощущения.
– Стало быть, вы понимаете, что это означает, не так ли?
Не уверена.
– Ну хорошо, вы рассказывали мне, что сами хотели заняться сексом с отчимом. Но если вы испытывали те же чувства, что и Дженни, этого быть не могло. Вполне возможно, что вы не оказывали ему физического сопротивления, и если бы попросили, он был остановился. Но при этом не хотели, чтобы это случилось. Вашу волю сломала потребность в любви, удовлетворить которую не смогла мать.
Шарлотта умолкла. В тот момент она еще не была готова это принять. Сорваться с крючка. Она так привыкла жить двойной жизнью. Но эта Шарлотта, хорошая, была лишь частью ее индивидуальности, была еще и плохая, упорно не желавшая сдавать свои позиции.
– А как отреагировал на случившееся Том?
Вопрос был неискренний и неэтичный. Вам он может показаться совершенно невинным, но ведь я теперь тоже жил двойной жизнью. Доктор, пытающийся помочь своей семье. Отец, старающийся помочь сыну.
По правде говоря, я не знаю. Мне теперь неведомо, что он чувствует. Он уснул в кровати с ноутбуком на коленях. Не знаю почему, но я убрала компьютер, сняла с себя одежду и отбросила ватное одеяло. Том проснулся и потрясенно посмотрел на меня. Секса у нас не было уже почти год. Единственный раз, когда мы попытались заняться им после нападения на Дженни, я почувствовала, что с мужем что-то не так. Он будто не мог испытывать наслаждение от близости до тех пор, пока с Дженни не будет все в порядке, а насильника не упрячут за решетку. По правде говоря, мне тоже не хотелось, просто я подумала, что для этого пришло время. Но прошлой ночью мне было наплевать. Я взгромоздилась на него, у нас был секс. Не знаю, понравилось ли ему. Впрочем, это меня тоже не волнует. Тому, похоже, мое поведение пришлось не по душе, но он не сделал ничего, чтобы меня остановить. В нашем браке так всегда. Он пошел у меня на поводу, я почувствовала себя дерьмом. Не знаю, зачем я это сделала. Как вы думаете, может, мне тоже хотелось лишить его воли?
– Нет, мне так не кажется.
Тогда что?
– Думаю, вам хотелось почувствовать, как волна радостно несет вас к берегу.
Наш сеанс проходил на следующий день после того, как я пообещал Тому попытаться восстановить воспоминания о синей толстовке. И как жена нашла синюю толстовку в шкафу моего сына.
Но я опять забежал вперед. Давайте вернемся назад в тот день, когда я встретился с Крамерами и рассказал им, что Дженни кое-что вспомнила.
По дороге домой я испытывал глубокое удовлетворение. Мы с Дженни смогли восстановить фрагмент памяти, и я поделился этой новостью с ее родителями. Я надеялся, что к ней будут возвращаться и другие воспоминания. Все больше и больше, пока она не вспомнит даже малейшие подробности того вечера – как впервые почувствовала его руку на своем теле и поняла, что он собирается причинить ей боль; как кричала и звала на помощь, все еще надеясь и веря, что ничего плохого не случится; как заструился по коже холодный воздух, когда он сорвал с нее одежду. Включая и то, что она уже воскресила в своей памяти: как он проник в нее, лишил невинности, сломил волю и поколебал веру в людей. Что еще я ожидал обнаружить? Боль. Признание неизбежного. Палочка, царапающая кожу, вонзающаяся в нервные окончания сначала под первым слоем кожи, потом проникающая глубже и глубже, посылая в мозг все больше сигналов о боли. Агония. Безысходность. Полное крушение. С подобными вещами я работаю уже давно, поэтому знаю.
Время перевалило за полдень. После Крамеров мне принимать было некого. Я стараюсь не назначать встречи другим пациентам после Дженни и ее родителей, на тот случай, если нам придется поработать дольше. То же самое и с Шоном. Как вы уже убедились, их сеансы непредсказуемы. В тот день мне не терпелось поделиться с женой удивительными новостями об отбеливателе и о том, как он помог восстановить фрагмент памяти. Я еще ничего не говорил ей, не зная, стоит ли это делать. А потом решил позвонить ей по дороге домой. Просто не мог держать все в себе до вечера.
– Джули? – позвал я, пройдя на кухню. Там горел свет. Машина жены стояла в гараже. Мне никто не ответил. – Милая? – вновь позвал я. На этот раз я ее услышал. Она крикнула мне со второго этажа:
Алан! Алан! Алан!
В ее голосе одновременно звучали удивление, облегчение и паника. Она не ждала меня, хотя и нуждалась в моей срочной помощи.
Я, конечно же, бросил сумку, ключи и взлетел вверх по лестнице.
– Джули? Где ты?
Здесь! Я здесь!
Я пошел на голос, который привел меня в нашу спальню.
Было бы слишком легко сказать, что, увидев ее сидевшей на нашей кровати с синей толстовкой в руках с искаженным от страха лицом, я сразу понял – у нашего сына неприятности. Не знаю, сталкивались ли вы когда-нибудь с чем-либо подобным. Большинство из нас в той или иной степени сталкивались. В некотором роде это напоминает процесс, описанный Дженни, когда человек медленно складывает в одно целое факты и вдруг приходит к ужасному выводу о том, что с ним происходит. На какое-то мгновение мозг восстает и отвергает полученную информацию. Она слишком ядовита, это вирус, требующий активной перестройки чувств и эмоциональных связей, которые приносят нам радость или хотя бы обеспечивают спокойствие духа. Он вот-вот нас погубит.
Информация достигла мозга. Синяя толстовка с капюшоном. Опасения жены в связи с тем, что наш сын тоже был на той вечеринке. Ее страх заразил и меня, заставив позвонить адвокату. Опасность, нависавшая над нашей семьей с того злополучного вечера, приобрела черты реальности. Но вот мозг получил новые факты, и бунт в течение нескольких секунд уступил место адаптации эмоций к новым условиям. Несколько тягостных мгновений. Примерно то же самое, что вырвать зуб.
Я нашла это у него в шкафу.
Джули встала, подошла ко мне и с силой прижала толстовку к моей груди.
Утром звонил адвокат. Сказал, что сегодня полицейские говорили с одним из ребят. Спрашивали о синей толстовке с красной птицей. Потом добавил, что тот же вопрос зададут и Джейсону, и поинтересовался, знаю ли я, как он на него ответит.
В прошлом году я купила ему на день рождения толстовку, помнишь?
Я не помнил. Но это уже было неважно.
Мы купили ее, когда ездили в Атланту. У тебя там была конференция, помнишь? Пошли на игру баскетбольной команды «Атланта Хокс [7] » и купили эту толстовку. Красная птица – это ястреб! Взгляни!
Она протянула мне толстовку. На груди и на спине действительно красовалось по ястребу. Название команды было написано белыми, но маленькими буквами. Причем только спереди – сзади, кроме красной птицы, ничего не было. Я взял ее за руки и строго посмотрел в глаза.
– Что ты ему сказала?
Правду. Что у Джейсона есть синяя толстовка с красной птицей.
– О господи! – Я выпустил ее руки, отвернулся и глубоко задумался.
Ты знал об этом? Знал, что полиция ищет парня в синей толстовке? Она вспомнила? Ты бы мне сказал, правда?
– Я ничего не знал о толстовке. – Мне, конечно же, это было известно. Череда лжи не прекращалась.
Джули все говорила и говорила:
А что мне было делать? Он же наш адвокат! Мы не можем допустить, чтобы Джейсон солгал. А если кто-нибудь вспомнит? Эту вещь он носил всю весну. Если он скажет неправду и они об этом узнают, его сочтут виновным.
– В чем? – спросил я. – Ни одна живая душа не поверит, что это он изнасиловал Дженни Крамер.
Подумай, Алан! Он пловец и поэтому бреет ноги и руки… Не исключено, что и все остальное… Что, если это действительно так? А если они его спросят и ему придется признаться, что он сбривает с тела волосы?
Я отмахнулся от нее:
– Так делает вся их долбаная команда! Из них половина были на той вечеринке. Это ровным счетом ничего не значит!
А это! – Джули протянула синюю толстовку. – Положив трубку, я помчалась наверх и стала рыться в его вещах. Не могла вспомнить, надевал он ее хоть раз после той весны. Ее нигде не было. Ни в прачечной, ни в комодах. Я стала переворачивать вверх дном его комнату. Подумала даже, что она куда-то пропала. Может, он ее потерял, причем еще до вечеринки! Надеялась, что он не мог быть в ней в тот вечер. А потом… Господи! Стала рыться среди тряпья в самом низу шкафа. Нашла этот пластиковый пакет, а в нем толстовку!
– А почему в пакете? Кроме нее, там было что-то еще? – Я перешел в режим защиты от повреждений.
Несколько брюк от спортивного костюма, носки и пара боксерских перчаток. Время от времени ему приходится переодеваться в бассейне, он складывает вещи, в которых идет в школу, в пакет и надевает другие.
– Где они? Я имею в виду остальное?
Я прошел за Джули в прачечную – она сложила остальную одежду в стиральную машину, но включать ее еще не стала.
Я не знала, что делать, выстирать все или выбросить. Вещи пахнут бассейном.
Джули протянула мне толстовку, и я машинально прижал ее к лицу. От нее исходил запах бассейна, в котором Джейсон проводит большую часть свободного времени. Запах хлорки. Вы уже поняли, к чему я веду.
Я прислонился к стене, закрыл глаза и стал мысленно перечислять доводы, почему нужно все рассказать Джули, хотя истинная причина в данном случае не имела никакого отношения к рассудку. Она заключалась в моем эгоистичном нежелании оставаться один на один с агонией.
– Сегодня Дженни Крамер кое-что вспомнила о том вечере, когда ее изнасиловали.
Джули бросила на меня настороженный взгляд.
– После отбеливателя, Джули. От него пахло отбеливателем.
Ее глаза распахнулись, рука медленно проплыла в воздухе и закрыла рот.
Одежда. Ее смогут использовать против него!
– На той вечеринке было много пловцов, я тебе уже говорил. Половина команды.
Мы с Джули уставились на толстовку.
– Он этого не делал, – сказал я.
Я знаю.
– В самом деле? Так же, как я? На уровне чувств? У меня это знание в сердце, я пропитан им до мозга костей. Тот человек был социопат. Понимаешь?
Конечно, понимаю!
– Он вдавил ей лицо в землю. Схватил за шею и в течение целого часа делал свое мерзкое дело!
Я знаю… Знаю.
– А потом взял остро заточенную палочку и стал втыкать ее в плоть девушки, пока не пронзил ею все до единого слои кожи!
Хватит! Остановись! Не надо. Я прекрасно знаю, что насильник сделал с несчастной девушкой!
– Тогда тебе не стоит переживать, что это дело рук нашего сына.
Она сделала глубокий вдох и подождала, когда я успокоюсь. Я негодовал, и с моей стороны было неправильно направлять свое возмущение на нее. То, что мы знали и думали о сыне, не имело никакого значения. Все вокруг станут его подозревать и обвинять. И поверят. Том Крамер поверит. Шарлотта поверит. Дженни поверит. В голове пронеслась какая-то мысль, но я был слишком потрясен, чтобы ее удержать.
– Как бы там ни было, лечить ее мне больше никто не даст. Если так пойдет дальше, меня к этому делу больше никто не допустит. И я не смогу помочь ей восстановить память.
Джули презрительно посмотрела на меня:
Как ты можешь сейчас об этом думать? Нашего сына могут обвинить в жестоком изнасиловании. Вся его жизнь может пойти под откос, а ты думаешь о своем?
– Он этого не делал.
Неважно, Алан. Ты знаешь, что будет дальше. Дело заглохнет, и его будут подозревать до конца жизни!
Джули была права по всем фронтам. Не знаю, почему мои мысли переключились на расследование и лечение Дженни. Мой эгоизм оказался сильнее, чем я думал.
– Ты права. Извини.
Что будем делать?
Ответов на все вопросы у меня не было.
– Перезвони адвокату. Скажи, что ошиблась. У Джейсона белая толстовка с красной птицей. Придумай что-то еще. Главное – сообщи, что ошиблась и что теперь вздохнула с облегчением. Я ему не верю. Он может попытаться помочь другим, сунув Джейсона под поезд. Теперь конфликт приобрел невероятный размах. Мы сами поговорим с Джейсоном. И найдем действенный ответ. Нет, не ложь, просто ответ.
Джули согласилась и задала мне вопрос. О чем? Конечно, поинтересовалась, что будет, если кто-нибудь вспомнит о толстовке. А потом о хлорке и бритье – взятые вместе, эти обстоятельства вполне могут сработать, не так ли? И Парсонс с Томом Крамером выйдут на след пловца. Вполне логично. В результате каждый парень из команды, присутствовавший на вечеринке, будет носом землю рыть, чтобы не оказаться на пути этого поезда.
Как я уже говорил, ответов на все вопросы у меня в тот момент не было. Но потом я их нашел.
Глава девятнадцатая
Вспоминать те дни и рассказывать о них чрезвычайно трудно. Они были пропитаны эмоциями. Главным образом страхом. В моей голове они структурированы не очень хорошо.