Я отнюдь не сожалею о той роли, которую сыграл в смерти Боба Салливана. Он сам ее звал, понимаете? Боб отличался пристрастием к чужим женам и дочерям. На кассетах их было немало. В конечном итоге в ходе судебного процесса над убийцей, обезумевшим отцом, проломившим ломом несчастному Бобу череп, о существовании этих записей и фотографий стало известно всем. В том числе и тех, на которых фигурировала Шарлотта.
Но их содержимое, в соответствии с заключенным соглашением, огласке не предавалось. В крушении всего Фейрвью не был заинтересован никто. А это случилось бы неминуемо, потому как городок у нас маленький. Я уже говорил об этом раньше, но должен повторить еще раз. Никто не желал усомниться в своем браке, в друзьях, в учителях своих детей, в дочери или матери. Усомниться и встать перед выбором. В Фейрвью не было места гневу, который породила бы огласка подобных сведений. Поэтому были обнародованы только даты и возраст женщин. В итоге записи вернули Фрэн Салливан, которая, надо полагать, хранит их в милом, безопасном месте в своем новом доме в Майами. Оставаться в Фейрвью она, конечно же, не могла. Ей еще нужно было поднимать сыновей. Распродав автосалоны (два из них купил Том Крамер), семья Салливанов уехала куда подальше, чтобы начать новую жизнь.
Шарлотта в конечном счете рассказала Тому о связи с Бобом. На следующий день после того, как муж спокойно дал ему умереть.
Я не могла позволить ему барахтаться в чувстве вины. Образы раны в голове Боба, разбрызганных мозгов и крови были еще слишком свежи. И картина человека, плачущего на полу, тоже. Том был потрясен тем, что чуть было не сделал. А от того, что сделал, приходил в ужас. И именно я была тем человеком, который его к этому подвел. Я положила ему в машину биту и заставила поехать в тот автосалон. И исправлять это надо было не кому-то, а мне.
|
|
Шарлотта мне ничего об этом не говорила, но я могу сказать, что храбрость Тома и в конце концов его способность сдерживать гнев позволили ей посмотреть на него по-новому, понять, что он человек сильный. Мужчина, способный защитить свою семью, а не только плакаться другим, чем он занимался весь этот год. Но в нем обнаружился и некий изъян, правда? Да, Боб, вероятно, в любом случае умер бы, но ведь Том не сделал ровным счетом ничего, чтобы его спасти. До идеала ему было еще далеко. И именно это позволило Шарлотте распрощаться с хорошей Шарлоттой точно так же, как до этого она распрощалась с плохой.
Что же касается Тома, то он, узнав о грехах жены, наконец признал, что достоин ее, достоин своей семьи, достоин этой жизни.
Переживать подобные вещи порой бывает трудно. На долю большинства семей не выпадает судьбоносных событий такого рода, неизбежно влекущих за собой потрясения. Инертность, косность, рутина – перед лицом столь могущественных сил трудно измениться.
После смерти Боба Салливана Шарлотта и Том стали другими людьми.
Я, конечно же, сошел с ума. Пришел в ярость. Чувствовал боль. Был опустошен. Без конца ходил с этой язвой в желудке, которая высосала из меня все соки. Я заставил ее рассказать все в подробностях – где они встречались, как часто, сколько времени проводили вместе. Вынудил в деталях описать тот день, когда они нашли Дженни. Она извинилась только раз. Рассказала о своем детстве. Была совершенно спокойна, не вымаливала у меня прощения, лишь хотела, чтобы я понял. Сказала, что вы помогли ей разобраться в себе и объяснили, что она так нуждалась в двух ипостасях своего «я» из-за стыда, который носила в душе. Рассказывая об отчиме и о том, как это случилось в первый раз, плакала. Я слушал. Закончив свой рассказ, она просто встала и вышла. Я остался в комнате один. Потом две недели Шарлотта к этой теме не возвращалась.
|
|
Шарлотта призналась, что эти две недели стали самыми долгими в ее жизни, дольше даже тех, что последовали за изнасилованием Дженни.
Все потому, что мне больше ничего не оставалось делать. Я не могла ничего предпринять и просто сидела, глядя, как муж, зная теперь обо мне все, решает, любить меня или нет. Мне было тяжело, потому что после исповеди я любила его больше, чем когда-либо. Или, может, просто знала, что на самом деле его люблю. Люблю – и точка.
Том пришел к Шарлотте в четверг вечером. В спальне они были одни, в доме стояла тишина.
Я вошел. Она стояла у шкафа и смотрелась в зеркало. С того места, где я стоял, можно было видеть ее отражение. И тогда она предстала передо мной впервые. Я имею в виду в истинном свете. Совсем не той женщиной, которой я ее считал, когда женился. Боже мой, она была прекрасна! Простите… Потом я долго плакал. Она была так прекрасна – и ранимая девушка, и сильная женщина. Ее лицо несло на себе печать всех этих персонажей. И мне просто захотелось ее обнять.
Шарлотта тоже хорошо запомнила ту ночь. Сомневаюсь, что кто-нибудь из них ее когда-то забудет.
Я не замечала, что Том в комнате, до тех пор, пока он не встал чуть ли не у меня за спиной. Он обнял меня за талию и положил на плечо голову. Сказал, что любит меня. Добавил, что я самая прекрасная женщина из всех, кого он знал, а теперь, когда я была перед ним как на ладони, стала еще прекраснее, чем раньше. Я повернулась, обняла его и почувствовала, что стена между нами рухнула. Нас больше ничто не разделяло. Мы занялись любовью, а потом я всю ночь проспала у него на груди.
|
|
После смерти Боба Салливана Шон тоже восстановил хорошие отношения с женой. Он пришел ко мне на следующий день после того, как сам чуть было не убил человека. После того как к нему вернулись воспоминания.
Я гнал домой как сумасшедший. Но никак не мог доехать. Мне хотелось кричать, что я не смог убить Боба Салливана. И что Валансию тоже убил не я. Наоборот, я хотел его спасти. Я не просто это помню. Теперь мне понятно, что я бежал к той двери лишь из самонадеянности, обуздать которую не в состоянии никакой разум. Примерно так же я чувствовал себя всю жизнь. Жил в постоянной тревоге, что заставило меня совершить столько безумств. Я мог бы стать героем, может, даже захотел бы умереть после всех этих страданий. Понимаете, Док? Но теперь знаю – для меня еще не все потеряно. Я не такой ублюдок, чтобы послать человека на верную смерть.
– Да, Шон, никакой вы не ублюдок. По сути, вы же сами за ним побежали. Пытались его остановить. И были готовы за него умереть. Вы герой, Шон.
Да, я хотел им быть. Подумал, что если убью Боба Салливана, то спасу Дженни. А если бы в тот вечер ко мне не вернулись воспоминания? Представляете? Если бы я убил ни в чем не повинного человека? Ведь я от этого был буквально в двух шагах.
– Не думаю, что вам удалось бы застрелить Боба Салливана. Вы не такой.
Может быть. – Шон уставился в пол. Потом медленно кивнул. – Может быть, док. Думаю, теперь мы этого уже никогда не узнаем.
Шон продолжал ходить на мои сеансы, чтобы справиться с тревогой и довести до конца работу по изгнанию призраков. Вернуть несколько воспоминаний о том дне в Ираке было трудной задачей, и ее решение принесло глубокое удовлетворение. Психологическая травма после взрыва и ранения нашла свое место и прекратила скитания в душе Шона. В тот же год он вернулся в колледж. Жена родила ему дочь, которую они назвали Сарой. При этом он остался близким другом Дженни – парень, способный забирать у девушки черный пластиковый мешок с мусором.
Это примеры счастливого конца. Не стану приписывать себе все заслуги за то, что эти замечательные люди сделали, чтобы изменить свою жизнь. Просто скажу, что благодарен судьбе, которая позволила сыграть мне мою маленькую роль.
А теперь позвольте рассказать о конце Гленна Шелби.
Тело Гленна Шелби нашли висящим на железном турнике в его квартире через семь дней после смерти Боба Салливана. Погода установилась теплая, и он уже стал попахивать.
Покопавшись в его вещах, крэнстонская полиция нашла черную лыжную маску, черные перчатки и блокнот с подробным описанием изнасилования Дженни Крамер.
Гленн работал в компании по содержанию и обслуживанию жилья до тех пор, пока коллеги не почувствовали себя в его обществе некомфортно. Я уже говорил об этом раньше, но вы, вероятно, забыли. Незадолго до увольнения ему поручили ухаживать за двумя домами в Фейрвью. Он делал для них все: пропалывал сорняки, косил газоны, обрезал деревья. И чистил бассейны.
Чистил бассейны.
Эту новость мне по телефону сообщил детектив Парсонс.
С ума сойти, да? Он же настоящий маньяк. Две отсидки за домогательства и преследования. Многочисленные жалобы от коллег и сокамерников в тюрьме. Чокнутый ублюдок. У меня такое ощущение, что он заранее планировал изнасиловать кого-то на той вечеринке. Общался с некоторыми мальчиками в «Инстаграме», используя «фейковый» профиль. Долбаные тинейджеры! Идиоты несчастные! Совсем свихнулись на своих «лайках» и «френдах». Бьюсь об заклад, что они не знают и половины тех, кого впускают в свой мир. В одном из хештегов мы обнаружили чат, на котором обсуждалась та вечеринка. О ней стали говорить за неделю. Дали ему время подготовиться. Похоже, первоначально его целью был мальчик. Мы до сих пор пытаемся определить, когда это началось и кто первым впустил его в свой круг. Это могло бы нам кое-что дать.
Ответ я уже знал. Потому что просматривал профиль Джейсона, удаляя его фотографии в синей толстовке. Сам я «Инстаграмом» не пользуюсь. Но один «друг» моего сына в этой социальной сети снова и снова напоминал о себе, ставил «лайки» его постам, пытался наладить общение и предлагал Джейсону в ответ тоже ставить ему «лайки». Трудно объяснить, почему это бросилось мне в глаза. В профиле и постах того «друга» фотографии Гленна Шелби не фигурировали. Я просто знал. От экрана, будто ядовитый химикат, страница за страницей исходила безысходность.
На этот раз Шелби преследовал моего сына.
А на ту вечеринку поехал, чтобы изнасиловать его.
Теперь вы понимаете причину того изнурительного страха, который охватил меня, когда я узнал, что Джейсон был в лесу.
Парсонсу я ничего не сказал.
– Это уже кое-что, детектив. И даже немало. У меня к вам просьба. Вы говорите, что нашли записи об изнасиловании?
Ну да. Этот парень хранил что-то вроде подробного отчета. Детали вполне соответствуют обнаруженным нами уликам. Плод больного ума, скажу я вам.
– Это может показаться странным, но ими можно было бы воспользоваться, чтобы помочь Дженни восстановить память. Позволите мне на них взглянуть? Или, может, вы мне их скопируете?
О господи. В самом деле странно. Неужели ей действительно так нужно знать, что он думал и чувствовал, когда творил с ней все эти вещи?
– Я поговорю с ней и ее родителями. Но мне не хотелось бы давать им надежду, если у нас не будет этих записей.
Я вам их пришлю.
– Спасибо.
Да, чуть не забыл. Помните того ветерана из Орегона? Помните?
Я помнил.
Он говорит, что откопал то дело. Информация поступила из школы. Учитель увидел на рубашке парня кровь и отвел к медсестре. Та сказала, что такой порез вряд ли был случайным. Слишком четкий, будто кто-то сделал его преднамеренно.
– Понятно, детектив. Полагаю, теперь это уже не важно. В те времена Гленн Шелби и сам был еще ребенком.
Ну да. Я сказал ему, что теперь это дело нам ни к чему. Слава богу, теперь все позади и я могу спокойно уйти в отпуск.
– Вы его вполне заслужили.
На самом деле я так не думал.
Как и вы, Алан. Вас Крамерам послал сам бог. Я знаю, что они очень вам благодарны.
– Я был счастлив им помочь. И теперь надеюсь закончить свою работу.
Глава тридцать пятая
Сочувствие определяется как «способность понимать чувства других и сопереживать им».
Женщины часами болтают за ланчем. Мужчины каждое воскресенье прогуливаются по площадке для игры в гольф. Девочки-подростки не вылезают из своих телефонов. Вот когда мы рассказываем свои истории, порой в мельчайших подробностях, и наблюдаем, как меняется выражение лица собеседников, когда они вбирают в себя наши слова. Мы заставляем их радоваться, понимать нас и переживать вместе с нами. Это действительно так, поэтому каждый из нас не одинок на том пути, который медленно ведет его к смерти. Сочувствие лежит в самой основе человечности. Без него жизнь представляет собой лишь страдание.
А теперь о последних сахарных волокнах.
Детектив Парсонс передал мне записи Гленна Шелби. Крамеры, обсудив мой план, пришли к выводу, что он может принести результат. Поэтому как-то вечером, в самом начале лета, когда после изнасилования прошло уже больше года, Дженни Крамер пришла ко мне в кабинет, чтобы наконец узнать, что именно произошло в лесу за Джанипер-роуд.
На ней была такая же одежда, что и той ночью, мы всегда пользовались ею, когда работали в кабинете. Те же духи и макияж. Волосы она подстригла, оставив только небольшую прядь с правой стороны.
События последних двух недель Дженни перенесла на редкость хорошо. Сказала, что ей стало легче, когда она узнала, что насильником был не Боб Салливан, а мужчина, страдавший серьезным психическим недугом. Я поспособствовал этому, в подробностях описав заболевание Гленна. Мне известно, что если бы она увидела его в облике, в котором он обычно представал перед окружающими, то чувствовала бы себя сейчас совсем иначе. С учетом его патологии, девушка сказала, что воспринимает случившееся скорее как несчастный случай, будто она в джунглях столкнулась с хищным зверем. А может, с акулой или огромной океанской волной. Ее слова не говорили ничего о том, простила ли она Гленна Шелби за то, что он ее изнасиловал. Они, скорее, свидетельствовали о способности понять и рассматривать случившееся в контексте, способном сделать более терпимой ее дальнейшую жизнь. Так бывает не всегда. Некоторые факты или события настолько не поддаются пониманию, что ломают сами наши основы, и мы бредем по жизни, содрогаясь от страха упасть на каждом шагу. Так было бы, если бы насильником оказался Боб Салливан – человек, который улыбался ей, когда она приходила на работу к отцу, и который мог заполучить, стоило ему пожелать, любую женщину. Осознание того, что именно он все это с ней сделал, крайне отрицательно повлияло бы на психику девушки и она больше никогда и никому не поверила бы.
– С чего ты хотела бы начать? – спросил я.
Она нервничала и, похоже, была немного озадачена.
Не знаю. Мне лечь на пол? Или просто сесть и закрыть глаза?
– Сядь и закрой глаза. Если потребуется что-то еще, я тебе скажу.
Я дал ей понюхать отбеливатель и включил музыку. Потом открыл заранее припасенный мешочек с опавшими листьями и прелыми ветками. Дженни поднесла его к носу и медленно втянула в себя воздух. Закрыла глаза. Я вытащил записи, переданные мне детективом Парсонсом, и стал читать слова Гленна Шелби.
Я припарковался в нескольких кварталах и направился на Джанипер-роуд. Из леса вечеринка была у меня как на ладони. В каждой комнате дома горел свет. Ребята пили и хохотали. Некоторые из них закрывались в ванной. Многие подходили к торговцу наркотиками, болтавшемуся у двери черного хода. Тот парень был внутри, я его видел. И знал, что это лишь вопрос времени. Его машина стояла на подъездной дорожке к дому, почти у самого леса. Я знал, что никуда от меня не денется.
Я поднял глаза на Дженни. Она выглядела сосредоточенной. Никаких эмоций пока не было.
Парень вышел, но вместо того, чтобы подойти к машине, зашагал по подъездной дорожке и вышел на Джанипер-роуд. Я потерял его из виду, и это меня разозлило. Тогда появилась девушка. Я слышал, как под ее ногами шуршал гравий. Она плакала. Я тут же переключил внимание на нее. Ей было так тоскливо.
Дыхание Дженни участилось. Мне хотелось знать, что случилось, но прерывать сеанс, какой бы ни была причина, я не желал. Потому что чувствовал – мои слова вернут ее в прежнее состояние.
Я подошел к ней. Она испугалась. Я осознал, что стою перед ней в маске. Когда я подхожу к людям, они, как правило, улыбаются. Я им нравлюсь. Рука потянулась, чтобы сорвать этот клочок материи, но потом я подумал, что этого делать нельзя. «Не бойся. Я пришел сюда не для того, чтобы тебя обидеть. Мне нужен другой человек». Она попятилась, широко распахнув глаза, будто увидела перед собой монстра. «Говорю тебе, не бойся! Почему ты на меня так смотришь, девочка? Неужели не видишь, что я стараюсь вести себя с тобой обходительно? Девочка! Не уходи! Я не чудовище. Девочка! Девочка!»
В этот момент я услышал тихое бормотание и посмотрел на Дженни. По ее лицу текли слезы. Пересохшими губами она повторяла это слово. Девочка. Девочка.
Через заросли я вновь увидел того парня. Он вернулся в дом. Свой шанс я упустил. Из-за этой девочки, которая теперь обо мне знала, оставаться было нельзя. Но и уходить, не сделав того, ради чего я приехал сюда, никакого желания не было. Она кому-нибудь расскажет, и тогда больше не будет ни вечеринок, ни шансов до него добраться. Это было нелегко, но я извлек пользу из общения с одним замечательным доктором и теперь знаю, как остановиться перед лицом навязчивого желания. Он научил меня гибкости. А эта девочка меня разозлила. Я старался вести себя с ней ласково, даже пытался помочь, а она обошлась со мной грубо. Я знаю, что это такое. У нее нет никакого права сначала понравиться мне, а потом оттолкнуть. Со мной уже так было, и больше я этого терпеть не стану. Я с силой хлестнул ее по лицу, она упала на землю. Затем залез на нее и начал делать то, что планировал сделать с тем парнем. Ни в каких наркотиках я не нуждался. Она была такой слабой, а я таким сильным. Мне не пришлось ее утихомиривать, чтобы довести начатое до конца. Я засунул руку ей под рубашку. Какая нежная у нее была кожа. Как давно я не прикасался к чужой коже. Девочка… Девочка… Не ори… Девочка… Твоя кожа приводит меня в восторг. Я ее обожаю.
Теперь слова произносила Дженни – слова со страницы, которые я еще не читал. Мое сердце бешено билось в груди! Она вернулась в ту ночь. Ей удалось найти туда дорогу!
Я сорвал с нее одежду. Надел презерватив. Это оказалось проще простого. Она была такой маленькой, что я держал ее одной рукой. Потом занялся с ней любовью. Она плакала, но я был очень нежен. А потом вдруг вспомнил, что не планировал нежностей. Я приехал сюда ради продолжения одной истории. И если буду нежен, то история окажется неправильной. Прости, девочка. Я прекратил заниматься с ней любовью и стало грубо трахать. Попытался представить на ее месте того парня, и тогда дело пошло легче. Потом вытащил из сумки острую палочку. Из той истории память запечатлела каждое слово. Я вонзил палочку ей в кожу и стал наносить узор, прекрасно помня, где это нужно делать.
Я умолк. Содержание этих страниц мне было известно.
Это была моя собственная история. Я закрыл глаза и вспомнил. Мне было так больно, когда он терзал своей палочкой мою плоть.
Об этой истории я рассказал Гленну Шелби, переступив все мыслимые границы.
Мне в лицо светит яркое орегонское солнце. Я вижу свой дом, он буквально в двух шагах. Слыша мои крики, обидчик смеется. Он хохочет и называет меня сукой.
Мою историю Гленн запомнил, посмаковал ее, а потом причинил этой прекрасной юной девушке столько боли.
Я вытер слезы, открыл глаза и продолжил читать записи Гленна.
Я снял с палочки кусочек кожи и растер его в пальцах. Она была скользкой и в руке пошла комочками, которые потом упали на землю. Я вонзил палочку вновь.
Дженни открыла рот, и на крыльях слов к ней вернулись воспоминания.
Думаю, сначала он меня просто погладил. С силой прижал к земле, упираясь предплечьем в затылок. Мне показалось, что он просто поводит по моей коже палочкой и отпустит. Что на этом все и закончится. Но потом поглаживание перешло в жжение, и я поняла, что он вонзил мне ее в кожу.
Да, Дженни. Да! По моей спине потекла кровь. Я и сейчас ее чувствую, теплую и липкую. Он говорит, что оставит на мне свою метку. Что съест маленький кусочек моей плоти, как какой-нибудь людоед.
Дженни продолжала, будто читая мои мысли, будто мы с ней стали одним целым. В тот момент мы действительно слились воедино, ведь нас объединяла одна и та же история. На меня обрушились угрызения совести. Но я не дал им воли.
Девушка заговорила вновь.
Я почувствовала, что он добрался до нерва, и опять закричала. Он замер, а потом…
Тогда нашу историю продолжил я, вновь обратившись к записям.
«Прости, девочка», – но мне нужно было, чтобы эта история имела продолжение. Я отложил палочку в сторону и стал трахать ее дальше. Она опять закричала. Мне это не доставляло удовольствия. Продолжать ту историю было непросто. Подо мной лежал не мальчик, и мне не нравилось, что на это пришлось потратить столько времени. Я подумал, не перепутал ли я чего-нибудь и не подвела ли меня память. Час – это долго. Руки стали уставать. Как же она орала! «Девочка! Не кричи!» Мне пришлось несколько раз прерываться, чтобы она успокоилась и вела себя тихо.
Дженни опять включилась в разговор. Мы с ней были как оркестр, как два инструмента, исполняющих одну и ту же песню.
Девочка… не кричи. Девочка… О боже!
Я только думаю, но ничего не говорю. Дженни, мне все известно. Когда он вонзается в меня, боль просто невыносима. Мне всего лишь двенадцать, а ему уже семнадцать. Он мужчина. Он заманил меня сюда, чтобы показать змей. Сказал, что я смогу одну поймать. Смотри, – говорит он. – Ты поймал змею. И тогда я заплакал. Просто заплакал. Гленн спрашивал меня, сколько это продолжалось, и я ответил, что в моем восприятии час. Но не сказал, что на самом деле он действительно издевался надо мной в течение часа – до тех пор, пока мы не увидели машину матери, свернувшую на подъездную дорожку к дому. Тогда он вышел из меня, оттолкнул и бросил истекать кровью.
Я прочел еще один отрывок.
Я на несколько долгих мгновений прервался и посмотрел на часы. Дал ей перевести дух.
Дженни произносила все больше слов, к ней возвращались все новые и новые воспоминания, лившиеся спокойным, тихим шепотом.
Я почти закончил. Осталось семнадцать минут и восемь секунд.
Дженни открыла глаза и встретилась со мной взглядом. Ее лицо было в паре дюймов от моего. Мы оба плакали, перед мысленным взором каждого из нас предстали все наши воспоминания.
Я помню, – сказала Дженни. – Я его помню.
– Я знаю. Это заметно по твоим глазам. Я вижу!
Я действительно видел. Видел все. Видел себя. И теперь был не один.
Глава тридцать шестая
Родители не пожелали заявлять об изнасиловании. Они не показывали меня врачу до тех пор, пока их не заставила медсестра, сказав, что нужно зашить рану. Боялись, что у них отнимут приемных детей, в том числе и того, который затащил меня в лес за домом. Мать сказала, что мы справимся сами. Что история того парня очень печальна и он нуждается в нашей помощи. Его поведение – она назвала это так – было результатом трудной жизни, и мы не должны судить его слишком строго. Школьная медсестра увидела на моей рубашке кровь, и я сказал ей, что упал. Сообщили в полицию, но на том все и закончилось. Боль от того, что я ни с кем не могу поделиться этой тайной, была мучительной.
Я помню тот день, когда рассказал обо всем Гленну Шелби. Он пришел ко мне на сеанс в тюрьме Сомерса и стал рассказывать о парне, которого преследовал. Как стоял у его дома, как подглядывал за ним из зарослей. Как мечтал к нему прикоснуться. Я сказал ему, что подобные порывы очень пагубны и могут причинить другим зло. Он ответил, что это невозможно, ведь рисовать в голове подобные сцены было так приятно. Потом привел несколько примеров из жизни своих сокамерников. Рассказал, что они делают друг с другом и с ним. Он переспал не с одной сотней человек, мужчин, женщин, подростков. По большей части проституток обоих полов. Некоторые просто находились в состоянии сильного алкогольного или наркотического опьянения. Были и такие, кто, поддавшись его шарму, настолько жаждали любви, что не увидели в его привязанности к ним никаких признаков психоза.
Я попытался объяснить ему, что на мальчиков, даже работающих проститутками, надо наложить табу. Не желая, чтобы у него развилась тяга к подросткам, я начал рассказывать ему историю о мальчике, которого насильник завлек в лес. О его страхе и боли. Он попросил посвятить его в детали. Спросил, почему тому мальчику было больно. Я поделился своей историей в малейших подробностях. До этого я ее никому не рассказывал. Ни одной живой душе. Ни разу в жизни. Передо мной, распахнув глаза, сидел человек, слушавший мою страшную сказку. Я не устоял перед соблазном произнести, наконец, эти слова вслух. Он был мастак выуживать чужие тайны. А я был умилительно слаб. Рассказал ему о физической боли. Поведал, как это лишило мальчика воли. Описал шрам. А потом признался, что этим мальчиком был я.
Наткнувшись в лесу на Дженни, Гленн воспроизвел эту историю как по нотам. Все остальное – что нужно отвести от себя подозрения, побрить тело, воспользоваться презервативом – он узнал из бесконечных историй других заключенных. Я стараюсь не зацикливаться на том обстоятельстве, что он поехал на вечеринку, чтобы изнасиловать моего собственного сына. Хотел наказать меня, но потом решил сделать подарок в виде чувства сострадания к девушке, которая случайно забрела в лес. К Дженни. Подумал, что после этого я приду к нему вновь. Презент вместо наказания. Вот о чем он рассказал мне в тот день в своей квартире. По его словам, он проявил гибкость.
В самом начале этой истории я был совершенно искренен, и на первом этапе лечения Дженни мое желание вернуть ей память диктовалось концепциями справедливости и верой в то, что это ее исцелит. Все изменилось в тот момент, когда я прочел в полицейском рапорте о шраме. Я уже рассказывал, какие опустошения в мозгу производит информация, повергающая нас в шок. И сколько времени требуется, чтобы приспособиться к новой реальности. Когда я прочел эти строки, со мной все так и случилось. Когда мозг примерил на себя факты, истина стала неопровержимой. Это не могло быть совпадением. Я достоверно знал, что Дженни Крамер изнасиловал Гленн Шелби. И знал, что сделал он это из-за меня и той истории, которой я с ним поделился.
Но почему тогда я не бросился к детективу Парсонсу? Почему лишил Тома мести, которой он так жаждал? Почему отказал своей юной пациентке в справедливости? Как я могу вам это объяснить, если вы до сих пор ничего не поняли? Я так долго был один. Да, некоторые мои пациенты стали жертвами агрессии и изнасилования. Но все они были постарше. И никого из них не заклеймили, будто животное. На всей этой планете не было ни одного человека, способного меня понять. Я существовал один. До истории с Дженни Крамер. Внезапное стремление вернуть ей воспоминания оказалось сильнее совести. А скажи я им правду, у меня все отняли бы.
Осознав, что для спасения сына может понадобиться другой план, я поехал домой к Гленну. Помимо прочего, чтобы убедиться, что он больше на пушечный выстрел не будет приближаться к моей семье. Для этого существует много способов. О том, что Гленн приехал на вечеринку, чтобы изнасиловать Джейсона, как и о том, что он преследовал его в социальных сетях, я узнал только после того, как проверил телефон сына. А до этого наивно полагал, что он просто поехал туда, где были дети, где была возможность найти жертву. Любую. Какую угодно. Мне в голову даже как-то пришло, что его целью был Тедди Дункан, двенадцатилетний соседский мальчишка. Гленн знал, что я подвергся нападению как раз в возрасте двенадцати лет.
Сейчас я лучше умею держать дистанцию с пациентами, чем в те времена, когда впервые встретил Гленна. И прекрасно понимаю как глубину их патологии, так и размах одержимости тем или иным человеком. А заодно и путь, который они готовы пройти, чтобы причинить нам зло. Перед тем как уйти и оставить Гленна в квартире одного, я сказал ему убийственные слова. Слова, которые и отправили его на тот свет.
– У тебя ничего не вышло, Гленн. Причинить моему сыну боль ты не смог, а тот подарок, который ты якобы мне преподнес, не принес никакого удовлетворения. Дженни девушка. Я был мальчик. Ей пятнадцать, мне было двенадцать. Мы с тобой больше не увидимся. Сегодня – последний раз. И ты ничего не можешь сделать, чтобы это изменить. Какие бы поступки ты ни совершил, в моих глазах тебе навсегда оставаться ничтожеством.
Я поведал Гленну еще одну историю. Об одной женщине из Пресвитерианской больницы Нью-Йорка. Она не была моей пациенткой. Я проходил там интернатуру и не столько лечил больных, сколько их наблюдал. Эта женщина покончила с собой. Помню, что переживал за нее, но лечащему врачу ничего не сказал. Не хотел ошибиться и выглядеть глупо. Она разорвала халат на длинные полоски, сплела их и повесилась на дверной петле в ванной комнате. Я сказал Гленну, что так и не забыл ее, хотя она и не была моей пациенткой. И добавил, что она будет тяжким грузом давить на мою совесть до конца жизни.
Гленн Шелби был опасный человек. Монстр. Мой монстр. Я знаю, что сам сотворил его своим потворством. Своей безалаберностью. И я же потом, надо полагать, его убил.
Я не смог вылечить Гленна Шелби. Может быть, сможет Бог.
Я виноват. Если считаете нужным, можете меня за это ненавидеть. Я постарался привести вам смягчающие обстоятельства. Шарлотта, Том, Шон.
Да, вернул их к жизни, но если бы не катастрофа, это было бы невозможно. Если бы мою историю не узнал эмоционально лабильный пациент. Если бы Дженни не оказалась с ним в том лесу. Если бы я все рассказал в тот самый момент, когда узнал правду. Можете меня ненавидеть. Можете презирать. Но знайте, что я все тщательно взвесил на чашечках весов. И что теперь каждую ночь засыпаю спокойно. А утром встаю и без проблем смотрю на себя в зеркало.
Крамеры ко мне на сеансы больше не ходят. После плодотворного лета Дженни смогла вернуться в школу. Как и в случае с Шоном, вновь обретенные воспоминания, таившиеся в ее душе, помогли девушке избавиться от призраков, и теперь она проходит более традиционный курс восстановления после психологических травм. К осени она уже была готова двигаться дальше по жизненному пути.
Когда излечивается мой пациент, я чувствую радость и боль. Мне их не хватает. Я постоянно встречаю Крамеров в городе. Мы все стали друзьями. Том с Шарлоттой, похоже, счастливы. С Дженни тоже все благополучно, она вернулась к нормальной жизни. Я часто вижу, как она смеется с друзьями.
Иногда, когда я остаюсь с женой наедине, она, обнимая меня за талию, прикасается к шраму на спине. Порой в такие моменты я вспоминаю Дженни и знаю, что больше не одинок. Боль ушла. Я исцелился.
Практика моя пошла в гору. Я, можно сказать, стал специалистом по восстановлению памяти, и время от времени ко мне приезжают пациенты из самых разных уголков страны. Подумываю открыть собственную клинику. Посттравматическое лечение применяется по сей день. Я стал кем-то вроде крестоносца, возглавившего поход против его использования и теперь делаю все от меня зависящее, чтобы минимизировать его распространение. Я понимаю, насколько оно заманчиво. Взять и стереть прошлое. Проще простого, правда? Но теперь вы знаете, что к чему.
То же самое я говорю и пациентам, которые впервые приходят ко мне на сеанс, убежденные, что до конца жизни их будут изводить призраки, что им никогда не найти ключей от машины. Когда я им это сообщаю, они успокаиваются. Им приносит утешение, что на самом деле… они все помнят.
Примечание автора
Хотя медикаментозное лечение, о котором говорится в романе, пока до конца не разработано, трансформация фактических и эмоциональных воспоминаний о травмирующем событии на сегодняшний день выходит на передний план науки о памяти, ее теорий и методик. Ученые успешно трансформируют фактические воспоминания и значительно смягчают их эмоциональное воздействие с помощью препаратов и приемов, описанных в нашей книге. Более того, они продолжают поиск медикаментов, способных стереть эти воспоминания до конца. И хотя изначально медикаментозная терапия, направленная на трансформацию воспоминаний, предназначалась для лечения солдат в полевых условиях и ослабления симптомов посттравматического стрессового расстройства, сегодня к нему стали прибегать и в обычных больницах – несмотря на крайнюю противоречивость.
Благодарности
Чтобы рассказать об истории создания романа «Я все помню», понадобилась бы отдельная книга. И хотя я писала его десять недель, для того, чтобы он увидел свет, мне потребовалось семнадцать лет работы, четыре других романа, два сценария, квалификация юриста и трое детей, а нервов, которые он у меня отнял, было бы достаточно для того, чтобы на много лет вперед заполнить повестку дня доктора Форрестера. Писать порой бывает трудно. Но знать, о чем писать, еще труднее. Я счастлива и благодарна судьбе, что она предоставила мне возможность поведать эту историю.
В связи с этим я в первую очередь хочу выразить благодарность моему агенту Уэнди Шерман за то, что она всегда знала, о чем я должна писать, а также за терпение, которое она проявила, пока я вникала в новый для меня жанр. Ее способности читать написанное автором, равно как и знание рынка произвели на меня глубочайшее впечатление. Также хочу сказать большое спасибо моему редактору и издателю Дженнифер Эндерлин за ее непоколебимый энтузиазм, Лизе Сенз, Дори Вайнтрауб и всей команде издательства Saint Martin's Press за усилия, направленные на то, чтобы слаженно и вовремя выпустить книгу в свет. Я была очень рада работать с таким количеством талантливых профессионалов. Что касается западного побережья, то я хочу выразить признательность моему агенту, занимавшемуся реализацией прав на экранизацию романа, Мишель Вайнер из Creative Artists Agency за то, что она передала нас в надежные руки Warner Brothers. За переговоры с лучшими издателями практически по всему миру выражаю признательность Дженни Мейер, моему агенту по реализации зарубежных прав на произведение.
Возлагая всю полноту ответственности за вольности, допущенные в тексте при описании психологии и научных дисциплин, занимающихся изучением памяти, я в то же время хочу поблагодарить доктора философии Фелицию Розек за блестящую помощь в воссоздании психологической динамики событий и персонажей, а также доктора философии Эфрат Гино, автора книги «Неврология подсознания: восстановление целостности функций мозга и разума в психотерапии», за помощь в изучении таких явлений, как утрата и восстановление памяти.
В более личном плане хочу выразить огромную благодарность моим коллегам-писателям, Джейн Грин, Беатрис Уильямс, Джейми Бек и Мэри Пассананти, которые, ежедневно бросая вызов белым страницам, все же смогли прочесть эту книгу, а также «тестировавшим фабулу» читателям, которые, с одной стороны, проявили честность, с другой – одобряли меня и поощряли – Валери Розенберг, Джоан Грей, Даяне Поуис и Синтии Бэден. Кроме того, я хочу выразить признательность друзьям, которые в любых обстоятельствах меня поддерживали, моему спутнику жизни за неизменное терпение, а также моей мужественной, непростой и прекрасной семье, верящей в упорный труд и исполнение великих мечтаний.