ИТАК, ЧТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ С ТЕЛОМ? ФУНКЦИЯ ОПРЕДЕЛЯЕТ СТРУКТУРУ.

То, что имеет значение для всех детей, имеет жизненно важное зна­чение и для детей с повреждениями мозга- это закон природы. Этот закон был известен нам в течение многих лет, но мы игнориро­вали его и его ужасающие последствия.

В результате ежедневных наблюдений за нашими детьми с повреж­дениями мозга мы стали задумываться над этим законом и над значи­мостью его для них.

К нам поступали дети с сильнейшими повреждениями головного мозга, с крошечными искривленными телами, с плечами, глазами, гу­бами и ногами, часто совершенно неправильной формы, с головами столь миниатюрными, что можно было бы заподозрить микроцефа­лию, а их грудная клетка была такой маленькой, что едва вмещала в себя дыхательный аппарат.

Когда мы не оправдываем надежды этих детей, их тела остаются искривленными, их спины, бедра, глаза, губы и головки остаются не­изменными.

Но если мы все-таки добиваемся успеха, их тела постепенно ста­новятся нормальными.

Какой же закон отвечает за этот удивительный факт? Он звучит просто «функция определяет структуру». Этот закон объясняет, поче­му жизнь на земле развивалась от одной клетки в древних водоемах до рыб, амфибий, млекопитающих и человека (филогенез). Этот же закон объясняет развитие человеческой жизни от эмбриона к плоду и новорожденному (онтогенез).

Этот закон объясняет появление у штангиста огромных мускулов от поднятия огромных тяжестей, но он отнюдь не говорит о том, что штангист стал поднимать огромные тяжести потому, что у него огром­ные мускулы. Функция определяет структуру.

Например, архитектор перед тем, как нарисовать план здания, дол­жен знать, как оно будет использоваться, потому что функция здания будет определять его структуру.

У ребенка, который первый год своей жизни воспитывался в сумер­ках (как в случае с несомненно красивым племенем Шингу, с которыми мы соседствовали в докаменном веке в Мато Гроссо в Бразилии), не будет развиваться зрение, зрительные проводящие пути и способности остаются в том же состоянии, что и у новорожденного, до момента, пока ребенок не будет вынесен из темноты и не увидит свет. Отсутс­твие зрительной функции у этого ребенка, скорее всего, должно пре­пятствовать более раннему созреванию его зрительных проводящих путей.

Если ребенок с младенчества прикован к кровати и изолирован на чердаке совершенно ненормальными взрослыми, у него никогда не ра­зовьется нормальный тазобедренный сустав, ведь никто не появляется на свет с развитым тазобедренным суставом, но у всех он развивается в результате трения костей в процессе таких движений, как ползание на животе, ползание на четвереньках и ходьба. Мы ходим не потому, что у нас есть тазобедренный сустав (как утверждалось ранее), но у нас есть тазобедренный сустав потому, что мы двигаемся, ползаем и ходим. Не структура определяет функцию, а функция (движение) со­здает структуру (тазобедренный сустав).

У детей с повреждениями мозга, которые не могут двигаться (вслед­ствие повреждения мозга), совершенно не развивается тазобедренный сустав. А люди, считающие, что повреждение мозга скорее относится к ногам, чем к мозгу, отправят его на рентген, в результате которого будет видно, что у ребенка аномальный тазобедренный сустав.

Далее, ребенку будет оказана ортопедическая медицинская помощь с целью создания искусственного тазобедренного сустава. Конечно же, это не даст никакого результата, и ребенок не будет ходить, по той же самой причине, что и раньше (повреждение мозга). Правильнее было бы утверждать не только то, что функция определяет структуру, но также и то, что отсутствие функции ведет к неразвитой или аномаль­ной структуре.

Большинство детей с тяжелыми повреждениями мозга, впервые по­павших в наш Институт, очень малы в физическом отношении. В 75% случаев у детей с повреждениями мозга вес, объем грудной клетки, размер головы и рост значительно ниже средних параметров, в 50 % случаев ниже значений самых маленьких 10 % населения, а иногда и намного, намного меньше. Однако, при рождении (за исключением недоношенных детей) эти дети в большинстве случаев весят столько же, сколько и другие, или незначительно меньше. Однако, чем старше они становятся, тем меньше они становятся по сравнению со своими сверстниками, так как отсутствие физической функции приводит и к отсутствию физической структуры. Эта ситуация прямо противопо­ложна той, которая происходит со штангистом. Когда мы начинаем проводить с таким ребенком программу неврологической организации, Начинает меняться скорость его роста, и очень часто она меняется кар­динально. Дети, которые росли намного медленнее своих сверстников, внезапно начинают расти значительно быстрее.

Последний раз, когда мы обследовали наших детей, 78% из них не дотягивали до своего пятидесятипроцентного развития (т.е. среднего значения). И это не было удивительно. Однако, 51% наших детей не до­стигали и десятипроцентного значения (десятой процентили, см.Главу 30) Более половины наших детей были в группе самых маленьких. Но нет ничего необычного в том, что у ребенка, всю свою жизнь относящегося к этой группе, вдруг начинает расти грудная клетка в два, в три или в четыре раза быстрее, чем у его нормальных сверстников.

И хотя этот феномен долгое время фактически оставался неизвест­ным для тех, кто работал с детьми с повреждениями мозга, он был хорошо знаком антропологам и имел свое название.

Он называется «феноменом наверстывания».

Это правило утверждает, что, если ребенок серьезно болен, то его физическое развитие должно замедлиться или остановиться в зависи­мости от заболевания и степени его тяжести. Далее правило говорит о том, что при выздоровлении ребенок начинает расти намного быстрее, чем его сверстники, и наверстывает их. Вот откуда взялось название «феномен наверстывания».

Каждый день, работая в Институтах, мы сталкиваемся с проявлени­ями «феномена наверстывания».

Мы видим также, и это неудивительно, что существует высокая за­висимость между степенью эффективности лечения и скоростью роста детей, так же как и между конечной степенью развития и конечной степенью успеха.

Это означает, что ребенок не будет расти, если он не будет про­грессировать в развитии; что дети, идущие на поправку быстро, но не выздоравливающие полностью, растут так же быстро, но не вырастают до конца; и что дети, которые в процессе лечения полностью выздо­равливают, в физическом развитии также достигают максимальных значений. И пока это остается правилом, так будет всегда.

В действительности, это просто иначе изложенное утверждение о том что отсутствие функции является причиной незрелости или ано­мальности структуры или что функция определяет структуру.

В институте в Филадельфии все дети с повреждениями мозга, за исключением слепых и тех, которые не способны различать контуры, проходят курс чтения с использованием огромных букв, которые они могут различать своими пока еще неразвитыми зрительными путями. (Со слепыми детьми чтение откладывается до того момента, пока они не будут способны видеть какие-либо детали, это 3-й уровень зрительных способностей.) В результате того, что дети начинают читать, происходят две вещи.

Во-первых: сотни детей с повреждениями мозга в возрасте 2, 3 и 4 года читают с полным осознанием смысла. Их способности варьиру­ются от чтения нескольких слов до множества книг. Я знаю некоторых детей в возрасте трех лет, которые могут читать на нескольких языках, понимая все полностью. По мере улучшения способности читать раз­мер букв уменьшается.

Во-вторых: в мире бытует мнение, что дети младше пяти лет не могут читать вследствие незрелости зрительных путей и неразвитости мозга, однако тысячи детей двух-, трех- и четырехлетнего возраста умеют читать. Более того, это дети с повреждениями мозга, у которых зрительные пути развиты намного лучше, чем зрительные пути более старших, но не умеющих читать здоровых детей. Как же это можно объяснить?

Конечно, это нельзя объяснить возрастом, так как эти дети млад­ше, а не старше, не умеющих читать детей (в среднем, пятилетнего возраста).

Также нельзя объяснить это с позиций исключительности или гени­альности. Эти дети далеки до исключительности, у них повреждение мозга, и раньше им часто ставили диагноз «умственная отсталость». Я не знаю никого, кто считал бы повреждение мозга преимуществом.

Это может быть объяснено только тем, что у этих детей есть воз­можность начать читать, какой нет у других детей. Эта возможность обеспечивает функцию, а функция в свою очередь приводит к более зрелым зрительным путям, функция определяет структуру.

Трудно найти что-либо более эффективное в лечении детей с пов­реждениями мозга.

В прошлом, в мире детей с повреждениями мозга полностью от­сутствовала самореализация. Для этого мира сегодня очень важно осознание того, что функция определяет структуру.

22.ИТАК, ЧТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ В МОЗГЕ? ФУНКЦИЯ ОПРЕДЕЛЯЕТ СТРУКТУРУ.

Ни один человек в мире, включая нас, не может с полной уверен­ностью сказать, какие процессы происходят в мозге, однако, у нас в Институтах есть довольно определенные предположения.

Никто в истории не рассматривал полную функцию человеческо­го мозга на клеточном, микроскопическом уровне. Однако последние научные достижения и представления о мозге дали нам возможность приоткрыть тайну его потрясающих способностей. Мы все больше и больше узнаем о росте и развитии мозга. Также мы начинаем пони­мать, каким образом мозг может меняться и приспосабливаться. В сре­де ученых и врачей это называют «нейропластичностью».

Функция мозга не только находится за пределами наших знаний, но она принципиально далека от нашего понимания, даже при наличии каких-то знаний.

Но у нас есть возможность разумно предполагать и логически раз­мышлять, и мы обязаны это делать для наилучшего объяснения про­цессов, которые происходят с детьми с повреждениями мозга, а также со здоровыми детьми.

Существуют органы, о которых мы мало что знаем, однако мозг животного и, в частности, мозг человека достаточно хорошо изучен.

В первую очередь мы знаем то, что самый непоколебимый закон природы, двигающий вперед медицину, психологию, конструирование, архитектуру и множество других областей науки и искусства, работает в мозге не меньше, чем в любом другом механизме. Этот закон гласит, что «функция определяет структуру».

Этот закон справедлив по отношению к мозгу так же, как и ко всему телу.

Перед тем как мы рассмотрим нейрофизиологические свидетель­ства, доказывающие этот закон, - и докажем это, несмотря на различ­ные противоречия и сомнения — давайте обсудим те изменения, кото­рые происходят в телах детей, проходивших программу реабилитации здесь, в Институтах в Филадельфии.

Давайте обсудим всего два параметра изменений, и первый - это изменение размера головы у детей с повреждениями мозга.

Мы должны задаться вопросом о том, почему головы у детей с пов­реждениями мозга, растущие до лечения намного медленнее, чем у здоровых сверстников, начинают их опережать по скорости роста в два или три раза с началом лечения?

Спорный вопрос заключается в том, растет ли череп, чтобы удовлет­ворять размерам мозга, или мозг вынужден иметь те размеры, которые череп позволяет ему иметь. Сегодня у нас растет уверенность, что за исключением очень, очень небольшой группы детей с преждевремен­ным зарастанием родничка (это мягкое пятнышко на голове новорож­денного), у всех детей именно череп вынужден расти, чтобы создать условия мозгу.

На сегодняшний день мы наблюдаем случаи, когда черепа не только растут со скоростью, совершенно не соответствующей ожидаемой, но и перестают расти намного позже предполагаемого времени окончания роста.

Действительно, один лишь анализ 278 историй болезни детей, про­ходивших лечение в нашем институте (подробно см. главу 30), показал, что если к началу лечения 82,2% детей находились по показателям размеров головы ниже среднестатистических, то за четырнадцатиме­сячный период наблюдения все дети, кроме 37-ми, по показателям роста размеров головы опережали среднестатистические показате­ли, и, фактически, средняя скорость роста во время лечения составила 254% по сравнению с нормой.

Не менее важно было бы обсудить факт созревания системы обра­ботки зрительной информации у крохотных детей с повреждениями мозга, которые читали лучше здоровых детей, не воспринимающих маленькие буквы так же хорошо, как это делали, в данном случае, больные.

Необходимо помнить, что зрительное созревание- это процесс, происходящий в мозге, так как зрительные пути вместе со звуковыми, тактильными, обонятельными и вкусовыми путями, фактически, при­водят в действие всю заднюю часть центральной

нервной системы.

Сказать, что кто-то развивает или стимулирует рост зрительных путей, означает то же самое, что сказать, что кто-то развивает или стимулирует рост самого мозга.

Нужно помнить, что множество детей, поступивших в наш инсти­тут, были слепы на корковом уровне (корковая слепота - это повреж­дение областей мозга, ответственных за зрение, но не повреждение глаз или глазного нерва), а в конце уже умели читать. У многих де­тей наблюдалась корковая глухота, а в конце лечения они уже могли слышать, а некоторые даже говорить. (Корковая глухота возникает в результате повреждения слуховых зон головного мозга, а не слухового нерва). Необходимо помнить, что у многих детей, поступивших в наш Институт, отсутствовало осязание вообще, а по окончании курса они могли различать очень маленькие объекты только на ощупь.

Эти сенсорные пути составляют заднюю, или сенсорную, часть центральной нервной системы.

Относительно моторных путей необходимо помнить также, что множество детей поступали в наш Институт полностью парализован­ными, а в конце лечения уже могли ходить. Необходимо помнить о том, что многие дети, поступившие к нам в Институт, не могли пошевелить пальцами, руками, кистями, а в конце лечения уже умели писать. Не­обходимо помнить о том, что многие дети, поступившие к нам в Ин­ститут, не могли произнести ни звука, а в конце уже могли говорить.

Эти моторные пути составляют переднюю, или моторную, часть центральной нервной системы.

Моторные и сенсорные пути вместе с соединениями между ними и являются мозгом.

Я должен сразу же добавить, что есть дети, которые поступают в наш Институт слепыми, глухими, полностью лишенными чувствитель­ности, парализованными, не умеющими говорить и которые остаются таковыми, и это - наш провал.

Эти и другие факты могли бы заставить нас поверить, что у этих детей мозг можно заставить расти так же, как и тело, потому что функ­ция определяет структуру в мозге так же, как и в теле.

У ведущих нейрофизиологов существует огромное количество до­казательств этой точки зрения. Сейчас мы расскажем о двух выдаю­щихся примерах.

Во-первых, это работа выдающегося русского нейрохирурга и ней­рофизиолога Бориса Клоссовского, главы отделения Нейрохирургии Академии Медицинских Наук СССР в Москве.

Работа профессора Клоссовского была для нас так важна, что мы приехали в Москву в самый разгар холодной войны в 60-е годы, чтобы увидеть его и поговорить с ним.

Вот что он сделал. Он взял только что родившихся котят и щенков и поделил их на две равные группы, контрольную и эксперименталь­ную. Отбор производился следующим образом: в экспериментальную группу помещался котенок женского пола, а в контрольную его сестра из того же помета. То же самое он сделал с самцами. Аналогичному делению подверглись щенки. Таким образом, у него получились две одинаковые группы, содержащие котят и щенков из одних и тех же пометов.

Далее котята и щенки в контрольной группе росли в нормальных условиях, в которых они обычно живут. Экспериментальные же жи­вотные были просто помещены на медленно вращающуюся пластину и жили на ней в течение всего эксперимента.

Разница заключалась только в том, что в экспериментальной груп­пе животные видели движущийся мир, в то время как в контрольной группе животные видели только то, что видят обычные только что ро­дившиеся щенки и котята.

Затем, когда животным исполнилось 10 дней, Клоссовский прино­сил в жертву парных щенков и котят, чтобы изучить их мозг. Последней изучаемой паре животных был 21 день.

О том, что Клоссовский обнаружил в мозге своих эксперименталь­ных животных, необходимо прочесть всем родителям маленьких де­тей.

Экспериментальные животные имели более развитую вестибуляр­ную часть мозга на 28,8 - 35 процентов по сравнению с контрольной группой.

Если сказать другими словами, то экспериментальные котята и щенки на 10-й - 21-й день жизни, в течение которой они видели дви­жущийся мир, в отличие от своих

собратьев, которые не видели его. имели на 1/3 более развитый мозг в вестибулярной области.

Еще поразительнее то, что речь идет о десятидневных или пусть даже девятнадцатидневных котятах и щенках, которых еще слишком рано будет назвать божьими тварями; но, тем не менее, животные, которые видели движущийся мир, имели почти на одну треть более развитый мозг (а некоторые из них даже больше, чем на одну треть). Что же означает «более развитый»? Видел ли Клоссовский на треть больше нервных клеток в свой микроскоп? Отнюдь нет; он видел то же количество клеток, но на одну треть крупнее и на одну треть более созревших.

Когда я думал о контрольной группе животных, я думал об обыч­ных трех-четырехлетних детях, а когда я думал об экспериментальных котятах и щенках с мозгом на треть более развитым, я размышлял о наших больных детях, которые могли читать. Я не могу не думать о том, что было бы, если бы Клоссовский взял третью группу котят и щенков и поместил бы их в темноту. Имели бы они на треть менее раз­витый мозг и напомнили бы они мне маленьких детей племени Шишу, которые жили в темных хижинах?

Но у Клоссовского не было третьей группы животных, и мы не знаем, что могло бы быть.

Однако, возможно, мы сможем узнать, что произошло бы, если бы у Клоссовского была третья группа, отправившись на другой край земли и встретившись с таким гением, как Дэвид Креч, чья блистательная работа в Беркли и станет вторым примером.

Доктор Креч не только был одним из тех ученых, чьи неоспоримые заключения не подвергаются ни малейшему сомнению, но вдобавок к научным знаниям он обладал еще и большой мудростью. Это замеча­тельная комбинация, ведь не каждый ученый - мудрец, и не каждый мудрец — ученый. Как бы мне хотелось, чтобы мягкий и остроумный Дэвид Креч был услышан всеми родителями, а не только теми, кто читают научные журналы.

Доктор Креч значительную часть своей жизни потратил на повто­рение одного эксперимента, каждый раз слегка изменяя его. Он начал с того, что экспериментировал с двумя группами крысят. Одна группа жила в условиях сенсорной изоляции, другими словами, в условиях, где почти нечего было увидеть, услышать или осязать. Другие крысы были помещены в условия сенсорного насыщения, то есть, где было много чего, что можно было увидеть, услышать и осязать.

Затем он тестировал сообразительность крыс, помещая их в лаби­ринт с едой. Крысы из изолированной группы не находили еду или находили ее с большим трудом. Другая группа находила еду быстро и просто.

Далее крысы приносились в жертву, и их мозг подвергался анали­зу.

«Крысы, которые воспитывались в сенсорной изоляции, - отмечал он, - имели маленький, глупый, неразвитый мозг, в то время как кры­сы, находившиеся в условиях, обогащенных сенсорными раздражите­лями, имели большой, умный, высокоразвитый мозг».

Далее он сделал безупречное с научной точки зрения заключение, которое сделало его всемирно известным нейрофизиологом.

«С научной точки зрения было бы неоправданно заключить, - ска­зал доктор Креч, - что если это верно для крыс, то будет верным и для человека».

Далее он сказал очень мудрую вещь:

«Но с социальной точки зрения было бы преступлением заключить, что для человека это не будет верным».

В последний раз, когда у меня была возможность увидеть доктора Креча, я спросил его, не собирался ли он проделать что-нибудь подоб­ное с людьми.

Его глаза засияли, когда он ответил: «Я не посвятил этому жизнь только ради создания более разумных крыс».

Аминь.

У Дэвида Креча была проблема. Он не мог превратить крыс в людей и таким образом заключить, что при сенсорной стимуляции человечес­кий мозг также растет.

У нас тоже есть эта проблема. В течение четырех лет мы исполь­зовали сенсорную стимуляцию на детях и наблюдали прогресс в их лечении, иногда просто

экстраординарный. Однако мы не можем пре­вратить наших детей в крыс и пожертвовать ими с целью исследования мозга, несмотря на то, что есть люди, которые настаивают на этом.

Я хорошо помню один случай, который произошел со мной много лет назад.

Яимел честь выступать перед группой дипломированных врачей в медицинской школе при университете Сан-Паоло в Бразилии. Хотя доктор Верас был со мной, декан медицинской школы переводил мою речь, так как мой португальский не позволял мне выступать на долж­ном уровне. После выступления было очень много высоко интеллек­туальных вопросов и происходил обмен крайне тонкими остроумными замечаниями.

Однако, наверное, в каждой аудитории найдется один такой чело­век; декан кивнул человеку в первом ряду, у которого была поднята рука и который оказался невропатологом.

Он сразу вызвал у меня подозрения тем, что, собираясь задать мне вопрос, повернулся лицом к аудитории. Далее он говорил в течение двадцати минут. Сейчас не бывает двадцатиминутных вопросов. Бы­вают речи длительностью двадцать минут, но не вопросы... Пока он говорил, кое-кто из врачей начал высказывать свое недовольство. Не­которые отчетливо произнесли слово «stupidо», и даже я со своими скромными знаниями португальского смог понять, что оно означает.

Когда он все-таки закончил свой вопрос, декан свел его двадцати­минутную речь в следующую фразу. «Доктор,- сказал декан немного извиняясь, - хотел бы знать, как вы определяете, что ребенок выздо­ровел, если вам удалось его вылечить».

«Очень просто, сэр: если ребенок ведет себя абсолютно так же, как и другие дети его возраста и если мы не можем отличить его от его ровесников, а также не могут сделать этого его родители, его доктор, его учитель и его одноклассники, то в этом случае мы говорим, что ребенок здоров».

По мере перевода моих слов деканом в зале на липах людей появ­лялись дружеские улыбки.

Однако декан и его коллеги не смогли заставить доктора замолчать, и он повернулся ко мне спиной и произнес еще одну двадцатиминут­ную речь. На этот раз послышались менее вежливые протесты - оче­видно, ему предлагали занять свое место.

На этот раз декан был действительно очень смущен. «Это смеш­ной вопрос, и нет нужды отвечать на него. Он хочет узнать, когда вы успешно вылечиваете ребенка, исследуете ли вы физически его мозг, чтобы убедится, что он здоров?»

В ответ на замешательство декана, я ответил: «Если вы позволите мне ответить ему в том же духе, то я с удовольствием сделаю это».

Декан улыбнулся и ответил по-американски: «Прошу Вас!»

«У нас в Соединенных Штатах есть строгие традиции и даже жест­ко установленные табу. Одно из них следующее. Если нам удается привести больного ребенка к полноценной жизни, то его родители не хотят, чтобы мы вслед за этим делали ему операцию на мозг с целью посмотреть, как же он выглядит изнутри. Это табу нашего племени, которое передается из поколения в поколение, и даже наше прави­тельство никогда не позволило бы нам этого. Я заметил, что такие же традиции есть и в Бразилии. Однако, на мой взгляд, доктор не придер­живается таких традиций и лишен опасений, и поэтому, возможно, мы сможем заглянуть в его мозг, чтобы удостовериться, что происходит с ним до и после лечения».

Декан улыбнулся и перевел мой ответ, и на этой веселой ноте наша встреча была окончена.

Люди, выбирающие путь, не обремененный разумом, не проявляют сдержанности и благоразумия.

Мой кумир, доктор Джонас Салк, однажды сказал мне: «Иди и не прекращай доказывать снова и снова то, что ты уже однажды доказал. Умные люди поймут тебя с первого раза. А тот, кто не хочет понимать, может не понять и после того, как ты повторишь это пять тысяч раз».

Дэвид Креч не смог сделать из своих крыс людей.

Мы не можем превратить наших детей в крыс.

Я не думаю, что мы сможем в ближайшем будущем увидеть в де­талях все

происходящее с человеческим мозгом, за исключением того, что нам может дать электроэнцефалограмма.

В истории известны примеры, когда косвенные факторы указывали на суть, и в этом случае игнорирование доказательств и бездействие, когда будущие жизни детей находятся под угрозой, становятся таким же преступлением, как и применение опасных методов с недостаточ­ным количеством доказательств.

Очевидно, что мозг растет по мере его использования так же, как и бицепс.

Проблема детей с повреждениями мозга состоит в том, что повреж­дение мозга служит барьером сенсорной стимуляции посредством зри­тельных, слуховых и тактильных путей, а также это может создавать барьер выходящей моторной ответной реакции.

Как же перешагнуть через этот барьер? На этот вопрос не может ответить ни одна из программ по лечению детей с повреждениями мозга.

Как можно заставить стимул пройти сквозь барьер в мозг? Сейчас я отчетливо слышу слова моего профессора неврологии, которые были сказаны много лет назад.

«Есть три возможности усилить передачу стимула в центральную нервную систему. Вы должны увеличить частоту стимула, интенсив­ность и продолжительность».

Частота. Интенсивность. Продолжительность.

Эти три слова становятся самыми важными словами в жизни детей с повреждениями мозга - вместе с двумя другими словами: «семья» и «любовь». Все вместе, эти пять слов дают ребенку с повреждениями мозга шанс стать абсолютно нормальным человеком. Семья и любовь-это слова очень понятные по отношению к ребенку.

Частота, интенсивность и продолжительность - эти слова понятны намного меньше. Что же это значит?

Если сообщение, посланное мозгу через зрительные, слуховые или тактильные пути не дошло до места назначения: или из-за того, что оно было недостаточно сильным, или из-за того, что существует барь­ер в виде повреждения мозга (или по какой-нибудь другой причине), то существует три возможности заставить это сообщение пробиться, а именно: увеличить его частоту, интенсивность или продолжитель­ность.

Давайте представим, что воздействие на кожу руки — это то сооб­щение, которое должно быть передано мозгу. Мы слегка сжали руку и сообщение не дошло. Например, возьмем ситуацию, когда моя жена сжимает мою руку, чтобы дать мне понять, что уже время идти до­мой, чтобы наши хозяева могли лечь спать. Но я увлечен разговором с другими гостями. Она сжала мою руку слегка, однако сообщение до меня не дошло, и я этого не заметил. Так как моя жена первоклассный специалист по реабилитации детей, она хорошо знает, как добраться до моего мозга. (Хочу отметить, что как жена она, кажется, всегда знала это.)

В первую очередь она начинает увеличивать частоту стимулов. Вместо того, чтобы давить на мою руку один раз в пять минут, она начинает давить на нее десять раз подряд.

Она знает, что увеличение частоты упрощает передачу сообщения.

Если и это не работает, то она начинает увеличивать продолжитель­ность. Она не только сжимает мою руку, но и держит ее сжатой в тече­ние какого-то времени. Она знает, что продолжительность тактильного воздействия также стимулирует передачу сообщения.

А если и это не работает, то она прибегает к последнему методу, который облегчает передачу сообщения мозгу. Она увеличивает силу импульса. Вместо того чтобы сжимать мою руку, она начинает ее щи­пать все сильнее и сильнее до тех пор, пока я не получаю сообщение, как бы я не был поглощен разговором.

«Ты думаешь, нам пора идти, дорогая?»

Она очаровательно улыбается.

У меня есть подозрение, что остальные жены, которые не являются специалистами в области нейрофизиологии, знают это инстинктивно.

Возможно, что вы скажете себе, конечно, это работает на мне или на нем потому, что у нас нет повреждения мозга, и тогда я убедительно попрошу вас подождать до того момента, пока вы не прочтете главу, выясняющую, у кого есть повреждение мозга, а у кого нет.

И только потом решайте, по каким стандартам судить о том, пов­режден ли мозг у вас или у меня.

Однако пока вы не прочитали эту главу, давайте посмотрим, как частота, интенсивность и продолжительность стимулируют передачу сообщений в мозг через слуховые каналы у тех людей, у которых со­вершенно однозначно имеется повреждение мозга.

Много лет назад мы обедали у наших друзей. Их отцу было 90 лет, но он оставался активным и сообразительным. Хотя, конечно, в чем-то возраст брал свое. Смерти клеток в его слуховых сенсорных путях предшествовала клеточная смерть в некоторых других областях мозга.

Дедушка наслаждался коктейлями вместе с нами в гостиной.

- Все готовы идти обедать? — спросила хозяйка дома.

- Готовы к чему? - спросил ее отец.

- Готовы обедать, готовы обедать, — повторила его дочь (частота).

- Что? - крикнул ее отец.

- Обед, обед, обед, обед, обед, - сказала дочь, улыбаясь (продол­жительность).

- Что ты сказала? - закричал отец.

- ОБЕД! - еще громче закричала дочь (интенсивность).

- Прекрати на меня кричать и пойдем обедать, - с чувством соб­ственного достоинства сказал дедушка.

Давайте обсудим зрительную передачу на примере ребенка, у кото­рого повреждение мозга настолько сильно, что в возрасте шести лет он не в состоянии различить какие-либо границы предметов, и у него есть только рефлекс на лучи света, как у новорожденного, что означает, что он полностью слеп и нет надежды на то, что его глаза когда-нибудь прозреют.

Здесь мы опять будем использовать частоту, интенсивность и про­должительность для того, чтобы убедиться, что сигнал световых лучей на самом деле достигает мозга.

Мы открываем его глазки пальцами и воздействуем светом в тече­ние 5 минут сотню раз (частота).

Мы используем сильный свет (интенсивность).

Мы продолжаем воздействовать таким образом в течение несколь­ких недель, если это необходимо (продолжительность).

Итак, частота, интенсивность и продолжительность— это слова. которые имеют огромное значение в домах детей, которые проходят программу в Институте.

Несмотря на то, что все эти три слова имеют огромное значение для всех детей, есть различные периоды в жизни некоторых детей, когда одно или другое из этих слов приобретает наиболее важное зна­чение.

Хороший пример тому, когда ребенок с повреждением мозга на­ходится в глубокой коме. Это состояние, наверное, самое близкое к состоянию смерти из всех тех, что известны людям. Многие люди, находящиеся в состоянии глубокой комы, фактически, умирают.

Кома часто сопровождает серьезные повреждения головного мозга: после повреждения мозг отекает, что само по себе ведет к состоянию комы. После повреждения мозга, когда спадает отечность, многие дети полностью возвращаются в сознание. Однако, большинство оте­ков мозга проходят на восьмой — десятый день. На тридцатый день отечность должна пройти окончательно, и ребенок должен вернуться в сознание.

Очень горько, если ребенок не приходит в сознание к этому време­ни, и существует большая вероятность того, что без активного лечения теперь у него, рано или поздно, разовьется инфекция, и он умрет.

Мы видели детей, которые пребывали в коме полгода, год, два года или даже четыре. Много лет назад правительство Бразилии попросило меня осмотреть девочку, которая пролежала в коме в течение 18 лет. В возрасте восьми лет ее сбил автобус, и на тот момент ей было двадцать шесть.

Существует две возможности преодолеть кому, возникшую в ре­зультате повреждения мозга ребенка. Можно терпеливо ждать, пока ребенок сам не преодолеет эту черту, или же мы можем дать ему тща­тельно расписанную и выверенную неврологическую программу, на­правленную на то, чтобы разбудить его мозг с помощью частоты, ин­тенсивности и продолжительности зрительной, слуховой и тактильной стимуляций, которые мы направим к его мозгу.

У нас в Институте с 1960 года разработан универсальный подход к лечению детей с повреждениями мозга. На сегодняшний день у нас есть набор специальных средств для вывода из комы, и работает специ­альная команда врачей, медсестер и физиотерапевтов для выполнения этой задачи. Мы применяем зрительную, слуховую, тактильную, обо­нятельную и вкусовую стимуляцию в течение многих часов, используя частоту, интенсивность и продолжительность.

Только эти три.

Но главное из них — это интенсивность.

По крайней мере, для ребенка в коме.

Мы воздействуем на его глаза сильным светом.

Мы воздействуем на слух громкими звуками.

Мы сильно щиплем его кожу.

Мы воздействуем на его обоняние нашатырным спиртом.

Мы воздействуем хреном на вкусовые рецепторы языка.

Для того чтобы преодолеть барьеры, созданные повреждениями мозга, которые сделали детей функционально слепыми, глухими и не­чувствительными, прежде всего, мы применяем интенсивность.

Всеми сенсорными путями, идущими в мозг, мы отправляем ребен­ку сообщение, и это сообщение таково:

«Ребенок, тебе не разрешено отказываться от пути человеческого. Вернись! Вернись! Вернись!»

Я бы, конечно, хотел сказать, что каждый раз, когда наша специ­ализированная команда применяет нашу программу вывода из комы, ребенок быстро возвращается. Но это не было бы правдой.

95% детей, которые после повреждений мозга находились в со­стоянии комы в течение одного месяца и более, полностью пришли в сознание и были готовы для проведения интенсивных программ раз­вития, направленных на восстановление разговорной и двигательной функции. Более 50% этих детей вернулись к полноценной жизни.

Для детей в коме частота, продолжительность и интенсивность — все имеет огромное значение. Но наиболее важна интенсивность.

Для крайне чувствительного, но парализованного и немого ребенка с повреждением мозга частота, интенсивность и продолжительность -все имеет огромное значение, однако, наиболее важным из этих поня­тий является частота.

Для ребенка с обширным повреждением мозга, но находяшегося в сознании, частота, интенсивность и продолжительность— все имеет огромное значение, но в этом случае наиболее важным из них является продолжительность.

Тремя описанными выше способами мы преодолеваем барьеры, со­зданные повреждениями мозга.

Завершить наилучшим образом главу о том, что происходит в мозге, я могу, кратко подведя итог одним абзацем всему тому, что мы узнали о мозге человека, а затем кратко подведу итог другим абзацем всему тому, что мы делаем в Институте.

Вот суть того, что мы узнали.

Рост и развитие мозга воспринимаются в мире как нечто неизмен­ное и заранее предопределенное. Вместо этого мы можем сказать, что рост и развитие мозга — это динамичный и постоянно меняю­щийся процесс. Это процесс, который может быть остановлен (на­пример, в результате серьезного повреждения мозга). Это процесс который можно замедлить (как в случае повреждения мозга средней тяжести). Но наиболее значительным является то, что это процесс который можно ускорить (и если бы это было не так, то сильно отставший в развитии ребенок с повреждением мозга никогда бы не смог наверстать упущенное).

Этот абзац говорит о многом. Сказанное в данном абзаце легко доказать с помощью простого сравнения неврологического возраста ребенка с тяжелым повреждением мозга (скажем, 2 месяца) с его хро­нологическим возрастом (скажем, 130 месяцев). Для этого ребенка, рост и развитие мозга остановились в 2 месяца, однако время шло в течение 130 месяцев.

Это можно доказать, сравнивая неврологический возраст ребенка с повреждением мозга

средней тяжести (скажем, 24 месяца) и его хро­нологический возраст (скажем, 48 месяцев). Для этого ребенка рост е развитие м