ПРОКЛАДЫВАЯ ПУТЬ ЧЕРЕЗ НЕУДАЧИ

К 1950 году мы подошли к моменту истины. К тому времени мы уже работали с группой из ста детей с повреждениями мозга в течение многих лет. Дети были в возрасте от одного до девятнадцати лет. Они представляли виды травм мозга, которые, как мы считали, мы понима­ли, но также и много видов, совершенно непонятных.

Тогда использовалось много различных методов работы с больными детьми. Вообще, существовавшая методика пользовалась почти всеоб­щим одобрением в течение долгого времени, только немного отступая, когда новые методы и новая надежда завоевывали себе место под сол­нцем. Факт существования многих различных методов не означал, что любой из них был успешным; в действительности, это означало как раз обратное. Разнообразие используемых методов не было следствием ко­личества доступной информации, а скорее отражением интенсивности поиска лучшей методики.

Используемые тогда методы включали такие воздействия, как высо­кая температура (инфракрасные лампы, диатермические устройства и т.д.) и массаж пораженных конечностей; упражнения; ортопедическая хирургия с пересаживанием мышц или изменением структуры костей для достижения различных механических результатов; и электричес­кая стимуляция для поддержания парализованных мышц.

Большинство учреждений, которые имели дело с детьми с повреж­дениями мозга, использовали некоторую комбинацию или просто все описанные методы.

Члены нашей команды также использовали все описанные методы с большой интенсивностью, самоотдачей и энергией; и все же надежда начинала умирать, поскольку годы шли, а результатов было мало.

Наш персонал решил, что пришло время честно оценить результа­ты нашей работы. Мы договорились, что только лично сам больной ребенок должен оставаться не при чем. И мы тщательно оценили сто детей с повреждениями мозга.

Результаты этого изучения показали, насколько трагически неадек­ватными были наши методы. С одной стороны, сразу стало очевид­ным, что мы никогда не выписывали ни одного ребенка в хорошем состоянии. Если кто-то руководит школой, из которой никто никогда не выпускался, то у него, в конечном итоге, возникает вопрос: "Соот­ветствует ли эта школа своему предназначению?" Было совершенно очевидно, что наша школа - нет.

Наша сотня детей делилась, по сути, на три категории: (1) те дети, состояние которых улучшилось за два или три года лечения, (2) те дети, которые остались по существу без изменения, (3) те дети, состо­яние которых было фактически хуже.

Сначала мы смотрели с надеждой на лучшую группу, на тех детей, чье состояние улучшилось, надеясь увидеть насколько они улучши­лись. Мы заметили, что наши отчеты полны такими утверждениями, как «Джонни теперь может лучше поднимать голову», «у Мэри теперь меньше спазмов», «баланс Билли улучшился». Было очевидно, что, если требуется два или три года лечения по два или три раза в неделю, чтобы поднимать голову "лучше", то Джонни уже будет стариком к тому времени, когда он сможет ходить, и такое лечение неэффектив­но. Так что те дети, которые стали «лучше», не были «лучше» в том смысле, который бы действительно имел значение. Состояние многих из детей не улучшилось вообще. И, что хуже всего, состояние многих из них было фактически хуже. Эта последняя группа детей была боль­шой, и не возникало сомнений, что они были действительно «хуже».

С тяжестью на сердце наш персонал рассмотрел вопрос о том, поче­му все было именно так, и что делать дальше. Наше самолюбие было уязвлено трагедией этих результатов, и мы стали искать утешение, любую надежду, любую причину, которая оправдала бы годы работы, потраченные на этих детей. Очевидный ответ напрашивался сам. Если результаты нашей работы небольшие, то представьте, в каком состоя­нии были бы дети, если бы мы не работали с ними вообще. Очевидно, они были бы хуже. Намного хуже. Мы, по крайней мере, помогли не­которым из них поддержать их состояние без изменений.

Искренне веря, что это было именно так, мы искали способ под­твердить это. Был путь. За эти годы мы видели и оценивали много де­тей, которые не возвращались на лечение. Главным образом, это были дети в некотором роде непривилегированные. Родители некоторых из них не могли позволить себе даже нашу скромную оплату. Родители других просто не обращали достаточно внимания на необходимость лечения. Покопавшись в наших записях, мы нашли имена этих детей и пошли к их родителям, спрашивая разрешения бесплатно оценить состояние детей снова, чтобы определить, стало ли состояние этих детей, оставшихся без лечения, действительно «хуже».

Мы пришли к абсолютно поразительному заключению. Состояние детей, оставшиеся без лечения, было в подавляющем большинстве лучше, чем состояние детей, с которыми мы работали! Среди детей, не проходивших лечение, лучшие добились большего прогресса, чем лучшие дети в нашей группе, и худшие не были столь плохи, как наши лети, состояние которых, фактически, стало хуже. Очевидность была бесспорной. Мало того, что наша работа была неэффективна, но и еще состояние тех детей, которые не подвергались лечению, было лучше, чем состояние наших детей, с которыми мы работали столь долго и упорно.

Мы подошли к потенциально трагическому решению. Очевидно, что мы не могли оправдать продолжение работы с детьми, если состо­яние лечившихся детей было не лучше, чем состояние не лечившихся. У нас был выбор. Либо мы прекращали работать с детьми в целом и признавали, что все наше коллективное знание и работа не приносят никакой пользы, либо нам нужно было найти лучшие ответы.

Мы не желали прекращать работать с детьми. Это подразумевало, что нам будет нужно начать все с начала, приняв, что мы ничего не знаем. Действительно, разве это не было правдой?

Теперь каждый член команды по очереди был призван защитить свои методы и причины для их применения. Каждый из различных специалистов нашей группы должен был выдержать экзамен, в то вре­мя как остальные рвали на части его область, его основания, его ме­тоды, и конечно, всю его веру, поскольку мы изначально согласились, что ничто из прошлого не останется неприкосновенным, кроме самого больного ребенка.

"Что, - команда спрашивала физиотерапевта, - Вы делаете, и поче­му Вы делаете это?" Физиотерапевт (я) объяснял, что он массажиро­вал руки и ноги, что он давал корректирующие упражнения рукам и ногам, или индивидуальным группам мышц, или, если говорить очень обобщенно, что он делал так называемое «перевоспитание» мышц. И члены команды спрашивали: "Почему Вы делаете это детям с повреж­дениями мозга?" Когда все существенные элементы его ответа были наконец изложены, можно было заключить, что он делал эти вещи по двум причинам. Во-первых, потому, что его учили делать это в шко­ле, и во-вторых, потому, что физиотерапевты всегда делали эти вещи. Возможно, если кто-то делает то, что он всегда делал, потому, что он делал это всегда, и достигает отличных результатов при этом, то он может оправдать свою работу. Но если он делает то, что он всегда делал, потому, что он делал это всегда, и результаты при этом очень плохи, даже хуже, чем если бы ничего не делалось, то ему будет очень трудно себя защищать.

И как только каждый из остальных членов команды в свою очередь вставал, чтобы защитить свою работу, его защита была такой же: он делал то, что делал, потому, что его научили это делать, и потому, что он всегда делал это.

Снова команда начала продолжительные сессии дебатов. Новая се­рия обсуждений, однако, имела новое и несколько пугающее напряже­ние - напряжение, которое граничило с гневом и действительно иногда выливалось в короткие, но яростные ссоры. Только взаимное уважение и восхищение, которое царило в группе в отношении каждого, предот­вратили ее роспуск. Короче говоря, счастливые, приятные научные об­суждения среди хороших друзей были закончены и не должны были подниматься вновь, пока на вопрос не будет найден ответ. Пока мы спорили «посреди стада священных коров», и когда кто-нибудь из ко­манды отгонял в сторону «священную корову», чтобы получить более ясное представление о мире «вокруг стада», то находил, что он больше всего боялся того, чтобы не оскорбить «служителя этой коровы».

В общем, это напоминало тяжелое время в жизни африканского дикаря, всегда поклонявшегося солнцу, когда его обращали в новую и совсем другую религию. Однажды пришло время, пугающее и труд­ное, когда он был уверен только в том, что солнце - не Божество, и совсем не ясно, где или кто есть Божество. Наша команда была в очень схожем положении. Мы знали с уверенностью, что старые пути были неэффективны, но мы не знали, что может быть эффективно.

Мы снова принялись анализировать методы лечения, которые мы использовали, и спрашивали себя, что они имели общего. Конечно, казалось, существует очень большой разрыв между массажом, теп­лом и упражнениями с одной стороны и ортопедической хирургией, поддержками, протезами, накладками, психологическим лечением и т.д. с другой. Одно общее, однако, имелось. Область их применения к каждому ребенку из группы находилась в интервале от его шеи вниз, в то время как, фактически, проблема каждого ребенка находилась от шеи вверх. Короче говоря, мы работали в той области, где у них не было проблем и не работали ни с кем там, где действительно была проблема.

Мы вынуждены были заключить, что, если мы беремся лечить чело­века с повреждением мозга, то нужно лечить поврежденный мозг - то, где лежит причина, а не тело, где лишь отражены симптомы. Куда нам было идти дальше отсюда? Нашим решением было начать сначала, от­бросить все существующие знания и задать себе основной вопрос: Что мы пытаемся делать? Очевидно, ответом на этот вопрос было то, что мы пробовали воспроизводить нормальное. Поэтому, оставался един­ственный вопрос: Что является нормальным? К ответу на этот вопрос теперь мы и направили наши усилия.

МЫИЩЕМ ПОМОЩИ И РАСТЕМ

Вопрос "что является нормальным?" доказывал свою монументаль­ность. По правде говоря, это был вопрос, которым мы не были способны заниматься самостоятельно. Много чего можно было счи­тать нормальным. Все мы были прежде всего экспертами в физичес­ких функциях типа ходьбы и использования рук; мы знали немного из области речи, психологии или образования.

Помощь пришла сначала т логопеда: доктора Мартина Палмера, основателя и директора Логопедического Института в Университете Уичито. Палмер был экстраординарным человеком: физически огро­мен, интеллектуально блистателен, по многим вопросам так же образо­ван, как Фэй. Он знал очень много о человеческом мозге, и это делало его выдающимся по сравнению с большинством логопедов, которые старательно преподавали детям, как правильно пользоваться голосом. Некоторые логопеды, которые интересовались медицинскими пробле­мами, полагали, что, если человек не говорил, то он был или идиотом, или у него было что-то не в порядке с языком.

Палмер и Фэй были необычайно хорошими друзьями, и при этом они оба были бесспорно гениями. Фэй не был человеком, имеющим много друзей, так как, фактически, не вел общественной жизни. Хотя Палмер не имел степени доктора медицины, Фэй пригласил его в операцион­ную комнату поделиться своими знаниями о мозге. Фэй, отталкиваясь от патологии мозга, которую он видел в операционной комнате, мог определить, какие речевые симптомы мог иметь пациент, в то время как Палмер, работающий с речевыми симптомами пациента, мог сообщить, какова у пациента патология мозга. Хотя я был чрезвычайно неуверен в себе, я начинал под их опекой, пытаясь делать то же не только с про­блемами речи, но и с другими физическими симптомами.

Мартин Палмер прилетал из Штата Канзас, по крайней мере, один раз в месяц, чтобы присоединиться к нам на сессии «мозгового штур­ма». Я лично был очень впечатлен Мартином Палмером и его обширны­ми знаниями. Он имел очаровательную привычку: высказав что-нибудь чрезвычайно академическое, которое было так научно, что я должен был напрягаться, чтобы просто следить за мыслью, заглядывать мне в глаза и произносить: "А-а?" Так как манера, с которой он произносил это, оставляла ясное впечатление, что он интересуется, разделяю ли я его мнение (тогда как, по правде говоря, я всего лишь только понял его), мне было очень приятно.

Мы нуждались во всем времени Мартина Палмера, если мы должны были ответить на наш вопрос относительно того, что является нор­мальным. Это было, естественно, невозможно, поэтому доктор Палмер поступил следующим образом. Он послал в Филадельфию своего на­иболее доверенного студента, очень молодого парня со среднего запада по имени Клод Чик. Он снабжал нас неоценимой информацией в тече­ние нескольких лет, являясь частью команды. Так как его отношения с Мартином Палмером были во многом подобны моим с Фэем, мы могли многому научить друг друга. Он стал пятым членом команды.

Что касается психологических и образовательных аспектов в мед­ленно растущей команде, то они обеспечивались Карлом Делакато, который стал моим самым близким коллегой на протяжении после­дующих двадцати лет или даже больше. Наши имена стали так тесно связанными в будущем, что не однажды, не в одной стране и не на одной кафедре я буду представлен как доктор Доман Делакато.

Карл Делакато только что получил докторскую степень в моем ста­ром учебном заведении - Университете Штата Пенсильвания, и был директором в местной частной средней школе. Мы слышали, что он -психолог, что он - педагог, и что он чрезвычайно ярок.

Мы прислали ему приглашение посетить нас, и он принял его. Это был уже 1952 год. Делакато еще не было и тридцати. Чику только ис­полнилось тридцать и мне было тридцать два.

Делакато принес новое измерение в команду. Подобно моему брату, он был умен, умерен и образован. Но, в отличие от нас, он сосредото­чил обучение и опыт на психологической и образовательной стороне нормального ребенка.

Мы могли теперь проводить самостоятельно всестороннюю и глу­бокую экспертизу физических, неврологических, психологических и образовательных аспектов новорожденных, школьников и взрослых: нормальных и с отклонениями.

Так как каждый из нас знал свою область хорошо, мы превратились в клады знаний друг для друга. Мы создали заинтересованную, разви­вающуюся и продуктивную комбинацию. В течение следующих десяти или пятнадцати лет мы радостно утоляли взаимный голод. Мы делали это на сессиях «мозгового штурма» за кофе; мы делали это на длинных прогулках. Мы учили друг друга на железнодорожных станциях и в аэропортах, в классах, в залах ожидания и в операционных. Мы и в бу­дущем делали это и в Южноамериканских джунглях, и в африканских пустынях, и в арктических полях, и в других маловероятных местах.

Нам нужно было о многом поговорить, и было несомненно, что новое знание, создаваемое этим взаимным оплодотворением было больше, чем сумма наших индивидуальных знаний. Это был тот случай, когда «один плюс один» равнялось не два, а, скорее, около десяти.

Типичная беседа проходила примерно так:

ГЛЕНН:"... и поэтому весьма естественно, что рука не будет рабо­тать."

КАРЛ: "Что Вы сказали?"

ГЛЕНН: "Ну, я не знаю, я, кажется, сказал, что, естественно, рука не будет работать, а что?"

КАРЛ: "Господи, это правда?"

ГЛЕНН:"Ну, конечно правда. Любой это знает."

КАРЛ: "А вот ничего подобного - физиологи не знают этого! Потому, что, если это правда, мы могли бы..."... и т.д.

Или

КАРЛ: "Так, следом за Павловым, физиологи потратили кучу време­ни, тщательно записывая данные о рефлексах, проходит время между стимуляцией и ответом и... " ГЛЕНН: "Чушь какая-то. Они это действительно?"

КАРЛ: "Они - кто и действительно - что?"

ГЛЕНН: "Физиологи. Они действительно записывали данные о рефлек­сах?"

КАРЛ: "Конечно, тонны данных, любой знает это."

ГЛЕНН:"Мои люди не знают! О господи, Карл, врачи только знают, что рефлексы существуют, и не думайте, что рефлексы имеют какое-либо отношение к их жизни или к их пациентам. Но если физиологи уже собрали этот материал, Вы можете заняться этим, мы сэкономим годы работы...".... и т.д., и т.п.

И так продолжалось в течение пятнадцати лет или больше, пока каждый из нас не обогатил свои собственные знания мнениями каж­дого из членов команды.

Карл был шестым членом команды.

Седьмым членом команды стала величественная Элеонор Борден, ко­торой уже было за шестьдесят, и она была старше, чем Фэй. Она име­ла острейшее чувство юмора и обладала истинной любовью к людям. Элеонор была физиотерапевтом с умом шестидесятилетнего человека и смелостью и воображением двадцатилетнего. Она ежедневно много ра­ботала до своих восьмидесяти, когда она умерла. Она имела обыкнове­ние просить Делакато выпрямиться каждый раз, когда она видела его.

Команда теперь росла еще быстрее по мере того, как другие физиотерапевты и врачи, увлеченные работой, приезжали посмотреть и оставались работать.

Мы были готовы заняться первой настоящей проблемой.

Что, в действительности, "нормально"?

ПОИСК НОРМАЛЬНОСТИ

Вначале мы особенно стремились понять, что такое нормальная ходьба и нормальная речь, так как наши дети, обобщенно говоря, не умели ни ходить, ни говорить, или испытывали недостаток по край­ней мере одной из этих способностей. Особенно это касалось периода возраста от рождения до двенадцати или восемнадцати месяцев, когда нормальный ребенок учится ходить и говорить.

Наше изучение началось, как и большинство любых исследований, с поиска в медицинской литературе того, что было известно раньше по предмету. Мы были поражены. Настроившись на долгое изучение мно­готомной литературы, которую мы ожидали найти, мы были ошелом­лены, обнаружив, что фактически ничего не было написано по этому предмету! Геселл (Gesell) - это все, что было. Казалось, что, возможно, именно Геселл был первым человеком во всей известной медицине, посвятившим свою жизнь изучению нормального ребенка.

Несомненным было то, что Геселл изучил к тому времени нормаль­ного ребенка в широком смысле, не только его движение и речь, но также и его социальный рост, и т.д. Однако, Геселл не пытался по существу объяснить рост ребенка, но, вместо этого, посвятил себя внимательному наблюдению за ребенком и его ростом. Но наша груп­па имела более специфичный интерес. Где Геселл записывал, когда ребенок учился двигаться и говорить, мы хотели знать, как он делал это, и почему он делал это. Мы хотели выявить факторы, существен­ные для роста ребенка. Стало ясно, что мы должны были искать эти ответы самостоятельно.

В начальной попытке сделать это, команда обратилась прежде всего к тем людям, кто, как ожидалось, должен был бы знать это. «Как, - мы спрашивали экспертов, - ребенок растет? Какие факторы являются не­обходимыми для его роста?» Мы спрашивали педиатров, терапевтов, медсестер, акушеров и всех других специалистов, кто имел отношение к развитию нормальных детей. Мы были удивлены и обеспокоены недостатком знания, с которым мы столкнулись, но, с другой стороны, причины для этого были довольно очевидны. Консультируемые намилюди редко осматривали нормальных детей. Обычной и очевидной причиной для визита ребенка к доктору, медсестре или врачу является тот факт, что ребенок нездоров. Таким образом, люди приходили на консультации прежде всего с больными детьми и редко- со здоро­выми. Следовательно, мы нашли в литературе и в наших интервью с профессионалами, что существовало много информации относительно нездоровых детей, но очень мало о здоровом ребенке и о том, почему и как он развивается. Наконец мы поняли, что больше всего об этом предмете должны знать матери. Даже они, однако, не были уверены относительно точного времени, когда ребенок делал то, что делал, и что было существенным в том, что он делал.

И мы решили обратиться к первоисточнику - к младенцам непос­редственно. Мир стал нашей лабораторией, и новые младенцы нашим наиболее драгоценным клиническим материалом. Сначала мы заня­лись ходьбой. Если чей-то родственник имел ребенка, мы шли к этому родственнику и просили разрешения внимательно наблюдать за ребен­ком с момента его рождения до того времени, когда ребенок обучался ходить. Что, мы спрашивали себя, было тем, что, если это изолировать от ребенка или отказать ему в этом, предотвратило бы его умение хо­лить? Что могло бы, если это дано ребенку в изобилии, ускорить его способность ходить? Мы изучили много, очень много новорожденных здоровых детей.

После нескольких лет увлеченного изучения, мы знали, что вновь открыли путь, который однажды уже прошагали, будучи младенцами. И мы почувствовали, что поняли этот путь. В темном и прежде безнадежном туннеле мы начинали видеть слабый свет.

Особенно очевидным было то, что эта дорога развития, по которой ребенок шел, чтобы стать человеком в полном смысле слова, была и очень древней, и очень четко определенной. Эта дорога, что интересно, не допускала ни малейшего отклонения. Не было никаких объездов, никаких перекрестков, никаких пересечений, ничего, что бы менялось по пути. Это была неизменная дорога, которой следовал каждый здо­ровый ребенок в процессе роста. Любой, кто умеет внимательно на­блюдать, мог бы изучить, как здоровый ребенок учится ходить и затем бегать.

Когда все посторонние факторы, все вещи, не жизненно важные для ходьбы и бега, были отброшены, суть, которая осталась, заключалась в следующем. По этой дороге было пять крайне важных этапов-стадий. Первая стадия начиналась с рождения, когда ребенок мог двигать своими конечностями и телом, но не был способен использовать эти движения для перемещения своего тела с места на место. Это мы на­звали «Движением без подвижности.». (См. Рис. 1.)

Вторая стадия наступала позже, когда ребенок узнавал, что, пере­мещая свои руки и ноги определенным способом по отношению к жи­воту, прижатому к полу, он мог двигаться от Пункта А в Пункт В. Это мы назвали "Ползанием на животе". (См. Рис.2.)

Рис. 1

Рис.2

Затем наступала третья стадия, когда ребенок учился преодолевать гравитацию впервые, вставать на своих руках и коленях и двигаться по полу в этой более легкой, но более опытной манере. Это мы назвали "Ползанием на четвереньках". (См. Рис. 3.)

Следующая существенная стадия начиналась, когда ребенок учился вставать на ноги и ходить, и это, конечно, мы назвали "Ходьбой". (См. Рис. 4.)

Рис.3

Рис.4

Рис. 5

Последняя существенная стадия наступала, когда крошечный ребе­нок начинал носиться, ускоряя свою ходьбу. Постепенно, с улучшени­ем его равновесия и координации, в конечном итоге, он начинал бегать. Бег отличается от ходьбы тем, что существует короткий момент, когда обе ноги отрываются от земли одновременно, и ребенок "летит", (см. Рис. 5.)

Нет никакой надежды понять важность того, что эта книга хочет до­нести, если читатель не осознает полностью значение этих пяти вещей. Если сравнивать эти пять стадий со школами, то есть, если мы сравним первую стадию - перемещение рук, ног и тела без подвижности - с детским садом; вторую стадию - ползание на животе - с начальной школой; третью стадию - четвереньки - со средней школой; если мы рассмотрим четвертую стадию - ходьбу - как колледж; и затем, пятую стадию - бег - как школу дипломированного специалиста, то мы мо­жем оценить важность этих факторов. Получая полное образование, ребенок не идет в среднюю школу прежде, чем закончит начальную школу.

Есть древнее высказывание о том, что прежде, чем ходить, Вы долж­ен научиться ползать. Мы теперь чувствовали уверенность, говоря, что прежде, чем бегать, Вы должны научиться ходить, что Вы должны ползать на животе прежде, чем Вы сможете ползать на четвереньках, и что Вы должны научиться двигать руками и ногами в воздухе прежде, чем Вы сможете использовать их для ползания.

Мы были твердо убеждены, что ни один здоровый ребенок не про­пустил ни одной стадии на этом пути, и мы убедились в этом, несмот­ря на тот факт, что матери иногда сообщали, что их дети не ползали. Однако, когда такую мать спрашивали: «Мама, Вы хотите сказать, что этот ребенок просто лежал в своей кроватке или столкнул себя на пол и, вскочивши на ноги, пошел?» Мать обычно передумывала и допускала, по ребенок ползал в течение короткого периода времени. Так как не выло никакой возможности, путешествуя по этому пути, пропустить хотя бы один километровый столб, действительно, существовали разли­ва во временных рамках. Одни дети могли потратить десять месяцев на стадию ползания на животе и два месяца на стадию ползания на четвереньках, в то время как другие дети тратили два месяца на ползание на животе и десять месяцев на ползание на четвереньках. Однако, всегда эти четыре существенные стадии происходили в одной и той же последовательности.

По древней дороге не было никаких объездных путей для здоровых детей. Команда была так убеждена в этом, что мы поверили еще в два других фактора.

Во-первых, мы убедились, что, если какой-нибудь здоровый ребе­нок пропускал по какой-либо причине этап на этой дороге, то он не мог стать нормальным и научиться ходить, пока не получил бы возмож­ность восполнить недостающую стадию. Мы до сих пор убеждены, что если взять здорового ребенка и подвесить с помощью какого-нибудь устройства в воздушном пространстве сразу после рождения, кормить его и ухаживать за ним, пока он не достигнет возраста в двенадцать ме­сяцев, а затем поместить этого ребенка на пол и сказать: «Иди, потому что тебе двенадцать месяцев, и это - возраст, в котором здоровые дети ходят», то этот ребенок, в действительности, не пошел бы, но вместо этого, во-первых, стал бы двигать руками, ногами и телом; во-вторых, ползать на животе; в-третьих, ползать на четвереньках; в-четвертых, ходить; и, наконец, в-пятых, бегать. Потому, что это не простая хро­нология событий, а запланированная дорога, на которой каждый шаг необходим для последующего шага.

Второе, в чем мы убедились, заключалось в том, что, если любая из этих основных стадий была упрощена, хотя и не полностью пропу­щена, например, в случае с ребенком, который начал ходить прежде, нем он поползал достаточно, то в этом случае будут неблагоприятные последствия, типа плохой координации, неспособности стать полностью правшой или полностью левшой, невозможности развивать нормальное доминирование полушарий в отношении речи, проблем с чтением и произношением и т.д. Ползание на животе и на четверень­ках, как становилось очевидным, являлись существенными стадиями в программировании мозга, стадиями, в которых два полушария мозга учились работать вместе.

К настоящему моменту мы убеждены, что, когда мы видим ребен­ка, который не прошел каждую из главных стадий в том порядке, в котором они перечислены, и даже если проходил каждую стадию, но сокращенно, то мы видим ребенка, у которого позже подтверждается наличие большой или малой неврологической проблемы.

Теперь у нас была первая частица твердого знания. Мы знали, что является нормальным, по крайней мере, относительно подвижности. Следующий шаг должен был, очевидно, определить, как эту частицу знания можно использовать на пользу ребенку с повреждением моз­га.

ПОЛ

Мы возвратились к нашим многострадальным детям с поврежде­ниями мозга, которые работали так напряженно и добились так немного. Где, мы спросили себя, находятся эти дети на пути к нор­мальному? Наблюдения, которые последовали, совершенно ошеломи­ли нас.

Мы смотрели внимательно на факты и или не верили тому, что мы видели, или, наверное,

это нужно признать, не хотели верить в то, что видели. Ужас заключался в том, что детям с повреждениями мозга не давали возможности для нормального развития.

Геселл описал пол как спортивное поле для здоровых детей.

Ужасным был тот факт, что ни один из наших детей с повреж­дениями мозга никогда не был на полу.

Независимо от того, под каким углом мы исследовали факты, или как часто и сколько оправданий мы находили для себя, факт оставался фактом: дети с повреждениями мозга были лишены возможности быть нормальными.

Мы подошли к ясному пониманию, что здоровый ребенок должен ползать на четвереньках прежде, чем ходить, и ползать на животе пре­жде, чем ползать на четвереньках, и что он не научится ходить без возможности работать в этом направлении, прокладывая свой путь через эти стадии. Но мы, команда, призванная научить детей с пов­реждениями мозга ходить, фактически, предотвращали их развитие, лишая их возможностей.

Ребенок с повреждением мозга, с которым работали интенсивно и разнообразно с самыми различными устройствами, какие только можно вообразить, редко, если вообще когда-нибудь, получал хотя бы единственную возможность попасть на пол для того, чтобы попробо­вать поползти, потом встать на четвереньки и ходить. Это был сильно смущающий факт, но это была правда.

Если он не был на полу с его здоровыми братьями и сестрами, то где был наш больной ребенок? Правда была в том, что наш проблемный ребенок, был почти везде, кроме того места, которому он принадлежал. Он был в фигурных накладках и в поддержках, он был в инвалидном кресле и в специальной ходилке, он был в столе для стояния и в изго­товленных на заказ сидениях, он был в специальном манеже, он был на опорах и в огромном множестве других ортопедических устройств, он был на маминых руках; короче говоря, он был где угодно, кроме пола. Почему он был там где был? Мы отправили его туда.

Как мы могли быть так фатально глупы?

Давайте подумаем, почему мы были настолько глупы. Объятия бо­гини-традиции соблазнительны и очень удобны. Чрезвычайно легко оставаться в ее успокаивающих объятиях и делать то, что она прика­зывает потому, что это всегда было так. Когда кто-нибудь покидает эти ее объятия, чтобы исследовать область новых идей, настроение может быть веселым и бодрым, но одновременно холодящим и пугающим.

Почему мы строили для ребенка, который не мог двигаться, внеш­ний скелет из стали? Это все казалось настолько логичным в то время. Когда мы видели четырехлетнего ребенка, который не мог ходить, мы предполагали, что ребенок в четыре года должен стоять и ходить, и если мы не могли бы заставить его идти, то могли, по крайней мере, заставить его стоять, давая ему полную или частичную обхватываю­щую поддержку телу. Это был бы, по крайней мере, шаг в правильном направлении. Насколько разумной и соблазнительной была эта идея и насколько придающей уверенности. Снабдив его внешним скелетом из стали (так называемая «фиксация»), мы могли теперь сказать себе с удовлетворением (поставив его у стены), что, по крайней мере, он стоит.

Посмотрев на этого ребенка теперь, в свете наших современных идей, мы могли спросить себя, действительно ли было правильно то, что он стоял, или было бы ближе к правде говорить, что он просто больше не мог падать? Разве можно сказать о трупе, что он стоит, при тех же самых обстоятельствах? Упаковывая его в стальные накладки от головы до пят, мы рисовали масляный портрет нормальности, но лишенный жизни. Это было похоже на творение Пигмалиона. Мы вырезали статую ребенка, выглядевшую так, как мы отчаянно хотели видеть его, и затем пробовали вдохнуть жизнь в нее.

Когда мы помещали больного ребенка в изготовленное на заказ сидение, действительно ли мы помещали его в положение, которое способствовало решению его проблемы, как мы искренне верили, или мы, фактически, помещали его в своего рода положение более удоб­ного паралича, в котором будет легче с ним обращаться, чем если бы он был в состоянии полного жесткого вытягивания или свернутым в шарообразном положений полной гибкости?

Когда мы поместили его в специально сконструированный стол для стояния, действи-тельно ли мы усиливали его мышцы ног и координацию, как мы надеялись, или мы

вместо этого создавали иллюзию нормальности, которую было приятно созерцать?

Даже в тех случаях, когда ребенку разрешали лежать на кровати, в манеже или, иногда, на полу, ему редко, если вообще когда-нибудь, раз­решали лежать лицом вниз (или «ничком»), которое возможно могло бы позволить ему ползать, но, вместо этого, его клали почти неизменно лицом вверх (или на спину), с тем, чтобы мы могли убедиться, что он дышал нормально и не задыхался, и так, чтобы ему было интересно разглядывать мир вокруг него.

Как мы попали в такую западню?

Нужно понять, что в то время была лишь небольшая горстка дейст­вующих специалистов, кто пошел дальше простого лечения симптомов и исследовал происхождение многих признаков травм мозга. Следова­тельно, существовало очень мало информации относительно того, как диагностировать таких детей. К тому времени симптомы были извест­ны, патологии, к которым это приводило, в основном, были хорошо изу­чены, и первые разработчики в этой области были, в большинстве слу­чаев, ортопедическими хирургами, которые весьма естественно больше думали об исправлении существующих патологии и предотвращении будущих, чем о подходе к проблеме в самом ее источнике, который был, в конечном итоге, скорее неврологическим, чем ортопедическим. По мере того, как новые разработчики приходили в эту область, они, естес­твенно, учились у тех людей, кто предшествовал им. По этим, довольно естественным причинам, неврологические нарушения, которые создали проблему, привлекали мало внимания. Это привело к естественному, но вводящему в заблуждение развитию методики лечения.

Когда мы исследовали детей с повреждениями мозга, которые плохо ходили и не умели бегать, мы обнаружили, что отрезок времени их ползания на четвереньках был плох. Во многих случаях они вообще не ползали лицом вниз.

Даже дети с повреждениями мозга, умевшие бегать, но не идеально, не ползали на животе и на четвереньках так же, как обычные дети.

Когда мы поговорили с родителями этих ходящих и бегающих де­тей, мы обнаруживали, что дети ползали на животе или на четверень­ках очень мало в раннем возрасте. В некоторых случаях они переско­чили эти жизненные стадии полностью и, вместо этого, катались или прыгали, подобно кролику, или «скользили» сидя. Таким образом, эти ходящие и бегающие дети никогда не имели возможности ползать на животе и на четвереньках так же хорошо, как их братья и сестры, по­тому, что они имели нарушение или травму середины мозга.

Совершив ошибку, нужно было исправить ее - поместить ребенка с повреждением мозга на пол, остановить все другое лечение и наблю­дать, что будет дальше.

Результаты этого эксперимента были чрезвычайно драматическими и были призваны преподать нам много уроков, которые мы никогда не забудем.

В то время нужно было еще развивать много дополнительных мето­дов и способов, причем многие из них были очень сложными и высоко научными по содержанию и исполнению, но ни один из них к этому дню и близко не достиг значимости простого помещения ребенка на пол.

Когда дети были помещены на пол лицом вниз, мы увидели воспро­изведение точных стадий, которые мы видели в случае с нормальными детьми. Дети с повреждениями мозга путешествовали по этой дороге в точно таком же нормальном порядке, который был описан выше, без любого дальнейшего вмешательства.

Это объяснило, конечно же, почему "непривилегированные" дети с повреждениями мозга, как мы помним, добились большего прогресса, чем дети, которых мы лечили столь напряженно классическими мето­дами. Мать не дала нам возможности затормозить ребенка лечением, но вместо этого отвезла его домой, поместила его на пол и разрешила ему делать то, что хочется. Теперь было видно, что этим "непривиле­гированным" детям хотелось ползать на животе или на четвереньках. Действительно, не нужно никаких привилегий! Дети инстинктивно продемонстрировали больше здравого смысла, чем наш высоко специализированный мир.

Это был 1952 год, и мы нашли наш первый метод лечения: ребенок с повреждением мозга, не умеющий х

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: