Шай сжала губы.
– И это ты мне говоришь про трюки и магию, держа в руках печать, измазанную в моей же крови? Приятель, ты мне лично угрожал своими скелетами. А я только и могу, что отполировать стол.
– Просто… просто… Всё!
Парень поднял руки вверх и поставил штамп на дверь.
Стражники смотрели на всё это с хмурым и равнодушным видом. О, Шай не просто болтала, она подбирала слова так, чтобы показать охранникам, что совершенно безобидна, а вот он – отвратителен. Стражники воспринимали её как дружелюбного ученого, в то время как Клеймящий приходил, брал её кровь и использовал в своих страшных, потусторонних делах.
«Пора обронить бумагу», – подумала она, слегка опустив рукав; ещё чуть‑чуть и бумажка упадёт на пол, охранники как раз отвернутся. Это положит начало реализации её плана побега…
Но Воссоздание еще не завершено. Душа императора.
Она сомневалась… Глупо, но сомневалась.
Дверь захлопнулась. Возможность упущена.
Вся онемевшая, Шай медленно дошла до кровати и присела. Поддельное письмо так и осталось спрятанным у неё в рукаве. Почему она засомневалась? Неужели её инстинкты самосохранения настолько слабы?
«Я могу подождать ещё немного, – сказала она себе, – пока не будет готов знак сущности Ашравана».
Шай говорила себе это уже несколько дней подряд, даже недель. Фрава могла нанести удар в любой день. Она приходила всё чаще, под разными предлогами забирая её записи туда, где их тщательно проверяли. Работа уже подходила к такому моменту, когда другой Воссоздатель сможет во всём разобраться сам и закончить работу.
По крайней мере, так он подумает. Чем дальше она продвигалась, тем сильнее понимала, насколько невозможен проект. И тем больше ей хотелось закончить, несмотря ни на что.
Она взяла книгу своих записей о жизни императора, перелистывая, и поймала себя на мысли, что читает о его юношестве. Мысль о том, что ему не суждено жить снова, что вся её работа была просто ширмой, чтобы скрыть настоящую цель – побег… причиняла боль.
«О, Ночи, – думала Шай, – ты начинаешь привязываться к нему. Ты начинаешь смотреть на него, как Гаотона!» Нельзя позволять себе такие чувства. Она с ним даже никогда лично не встречалась. Его все презирали. Но так было не всегда. Нет, на самом деле император никогда не был человеком, недостойным уважения. Он гораздо сложнее. Как и любой другой человек. Она может понять его, она видит…
«Ночи!» – оборвала Шай свои размышления, вставая и убирая книгу в сторону. Ей нужно очистить мысли.
Когда Гаотона появился в комнате шесть часов спустя, Шай как раз прикладывала печать к дальней стене. Пожилой мужчина открыл дверь, шагнул в комнату и замер от увиденного. От печати, словно виноградные лозы, во все стороны змеились краски. Узоры и брызги: зеленые, алые, желтые… Картина росла, словно нечто живое. На ветвях вырастали листья, фрукты, целыми гроздьями, сочно лопались…. Узор всё наполнялся и наполнялся новыми деталями; вдруг, из ниоткуда, побежала окантовка, обрамляя золотом листья и сверкая на свету.
Фреска стала глубже, каждый сантиметр был словно пропитан иллюзией движения. Вот из‑под вьющихся лоз вдруг выглянули шипы… Гаотона трепетно выдохнул и встал рядом с Шай. Следом вошел Зу, а двое других охранников вышли, закрыв за собой дверь.
Гаотона протянул руку и прикоснулся к стене, но, разумеется, краска была сухой. Стена считала, что была расписана таким образом много лет назад. Гаотона опустился на колени, рассматривая две печати, которые Шай поместила в основании картины. Только третья, поставленная выше, произвела трансформацию. Первые две содержали в себе заметки о том, как изображение должно быть исполнено. Основные направления, изменение прошлого, инструкции…
– Как? – спросил Гаотона.
– Один из Бойцов сопровождал Ацуко из Джиндо во время его визита во Дворец Роз, – ответила Шай. – Ацуко заболел. Ему пришлось три недели провести в своей спальне, которая как раз была этажом выше.
– А твое воссоздание помещает его в эту комнату?
– Да. Это было до потопа в верхнем помещении от просочившейся сквозь потолок воды в прошлом году. Поэтому художника разместили здесь, что вполне правдоподобно. Стена помнит Ацуко, который проводил дни в этой комнате: слишком слабый, чтобы уйти, но в состоянии рисовать. Каждый день, по чуть‑чуть добавляя к узорам листья, ягоды и виноградные лозы, чтобы скоротать время.
– Печать не должна была схватиться, – отметил Гаотона. – Это воссоздание неубедительное. Ты слишком многое изменила.
– Нет, – ответила Шай. – Но изменения привели… привели туда, где рождается величайшая красота…
Она убрала печать. Шай с трудом могла припомнить последние шесть часов, поглощенная творческим порывом.
– И всё же… – парировал Гаотона.
– Она схватится, – перебила его Шай. – Если бы ты был стеной, что бы предпочёл? Быть серым и скучным или живым и ярким?
– Стены не могут думать!
– Это не мешает им желать.
Гаотона покачал головой, бормоча что‑то про суеверия.
– Сколько потребовалось времени?
– Чтобы сделать эту печать души? Я вырезала её время от времени в течение последнего месяца, где‑то так. Последнее, что я хотела изменить в комнате.
– Художник был джиндосцем, – произнёс он. – Возможно, благодаря тому, что вы из одного народа, стена… Хотя нет! Она ведь думает, если верить вашим суевериям.
Гаотона тряхнул головой, пытаясь понять, почему эта картина должна схватиться, но для Шай ответ на такой вопрос был очевиден.
– Джиндосцы и мой народ не одно и то же, чтобы ты знал, – ответила Шай раздраженно. – Возможно, давным‑давно мы и были едины, но сейчас уже слишком отличаемся друг от друга.
Ох уж, эти Великие. Просто потому, что люди имели сходные черты, Великие считали их практически идентичными.
Гаотона оглядел её комнату, ухоженную и обставленную резной мебелью. Мраморный пол с серебряной инкрустацией, потрескивающий камин и небольшая люстра. Пол покрыт великолепным ковром, который когда‑то был рваным одеялом. На правой стене сверкал витраж, освещая восхитительную фреску.
Единственной вещью, сохранившей первоначальный вид, была дверь. Массивная, но абсолютно непримечательная. Шай не могла воссоздать её из‑за кровавой печати, размещённой на ней.
– Ты ведь понимаешь, что у тебя теперь лучшая комната во дворце, – вымолвил Гаотона.
– Сомневаюсь, – хмыкнула Шай. – Несомненно, лучшие покои у императора.
– Самые просторные, да. Но не лучшие, – он присел перед фреской, разглядывая печати внизу. – Ты добавила подробные разъяснения того, каким образом создавалась картина.
– Чтобы сотворить реалистичное воссоздание, – объяснила Шай, – необходимо в какой‑то степени обладать навыком реального создания того, что ты имитируешь.
– Значит, с тем же успехом ты могла расписать эту стену сама.
– У меня нет красок.
– Их можно было и попросить. Я бы принес. Вместо этого ты занялась воссозданием.
– Такая уж я есть, – ответила Шай, чувствуя, что он снова действует ей на нервы.
– Такой ты решила быть. Если даже стена может пожелать стать фреской, Ван ШайЛу, то и ты могла бы захотеть стать великим живописцем.
Она грохнула печатью о стол и пару раз глубоко вздохнула.
– А ты с характером, – продолжал Гаотона. – Как и Ашраван. На самом деле, я теперь понимаю, что ты сейчас чувствуешь, потому как благодаря тебе ощутил это несколько раз на собственной шкуре. Кажется, такой способ… может наладить диалог между людьми, научить их понимать друг друга. Добавь свои эмоции на печать и дай другим почувствовать то, что чувствуешь сам.
– Звучит отлично, – изрекла Шай. – Если бы только воссоздание душ не было ужасным преступлением против природы.
– Если бы.
– Раз уж ты смог прочитать эти печати, стало быть, действительно стал хорошо разбираться, – ответила Шай, резко меняя тему. – Почти на столько, что можно подумать, будто ты меня обманывал…
– На самом деле…
Шай встрепенулась, окончательно прогоняя свой гнев. Что это на неё нашло?
Гаотона смущенно полез в глубокий карман своей мантии и достал деревянную коробочку. Ту, в которой Шай хранила свои сокровища – пять знаков сущности. В них содержались варианты развития души, которые в случае необходимости могут преобразовать её в того, кем она могла бы быть.
Шай шагнула вперед, но Гаотона приоткрыл коробку и показал, что в ней пусто.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Думаю, с моей стороны было бы немного глупо… отдать их тебе сейчас обратно. Кажется, любой из них может освободить тебя в одно мгновение.
– На самом деле только два, – кисло пробормотала Шай, перебирая пальцами. На эти печати души она потратила более восьми лет жизни и кропотливой работы. Первую начала в тот самый день, когда закончила свое обучение.
– Хм, да, – ответил Гаотона. Внутри небольшой коробки лежали пластинки металла с выгравированными печатями меньшего размера: небольшие чертежи, по которым бы пошло изменение души. – Эта, я полагаю? – он вынул одну из пластин. – Шайзан. В переводе… Кулак Шай? Делает из тебя воина, верно?
– Да, – ответила Шай. Значит, Гаотона изучал её знаки сущности, вот откуда он так хорошо научился читать печати.
– Я понимаю отсюда лишь десятую часть. И очень впечатлен. Воистину, должно быть ушли годы на их изготовление.
– Они… очень дороги мне, – заговорила Шай, заставляя себя сесть за стол и не зацикливаться на пластинах. Если бы она сумела утащить пластинки с собой при побеге, то новые печати изготовить бы было гораздо проще. Несмотря на то, что это займет недели, большая часть трудов не пропадет. Но если их уничтожат…
Гаотона сел в свое кресло, рассматривая пластины и беспечно крутя их в руках. Будь на его месте другой человек, такое поведение можно было бы расценивать как скрытую угрозу. «Смотри, что у меня в руках, и подумай о том, что я могу с тобой сделать». Однако о Гаотоне такого сказать нельзя. Он был искренне заинтересован.
Или нет? Как всегда, Шай не могла подавить свои инстинкты. Неважно, насколько ты хорош, найдется тот, кто будет лучше. Именно этому учил дядя Вон. Что если Гаотона всё это время дурачил её? И хотя чутье подсказывало, что Шай права в своей оценке этого человека, в случае ошибки провал неизбежен.
«Фиаско может настигнуть меня в любой момент, – думала она. – Я должна была сбежать несколько дней назад».
– Стать воином, это понятно, – заговорил Гаотона, убирая пластину в сторону. – И это тоже. Охотник и следопыт. Очень полезный навык, позволяет прекрасно выживать в любой среде. Впечатляет. Но вот ученый. Для чего? Ты и так ученый.
– Ни одна женщина не может знать всего. Кроме того, на обучение требуется слишком много времени. Использовав этот знак сущности, я тут же смогу разговаривать на десятках языков, от Фен до Мулла‑дель, даже на нескольких наречиях Сайклы. Мне станут доступны знания множества разных культур и правила их поведения. Я буду знать естественные и точные науки, а также основные политические течения в мире.
– Вот как, – ответил Гаотона.
«Просто отдай мне их», – думала она.
– А как насчет этой? – поинтересовался Гаотона. – Нищенка? Для чего тебе быть истощенной и… это означает, что большая часть волос должна выпасть, а кожа покроется шрамами?
– Меняет внешность, – ответила Шай. – Мгновенно. Это полезно.
Она не стала упоминать, что в этом случае будет знать все уличные лазейки и как выжить в городском подполье. В обычном состоянии её навык по взлому замков был весьма посредственным, но если поставить штамп, её мало кто мог превзойти.
С меткой от этой печати Шай могла бы попытаться выскользнуть через маленькое окно, и так как знак перепишет прошлое, даст ей годы опыта в качестве акробата, чтобы легко спуститься на пять этажей вниз… к свободе.
– Мог и сам догадаться, – продолжал Гаотона. Он достал пятую пластинку. – Осталась последняя, самая загадочная из всех.
Шай не проронила ни слова.
– Приготовление пищи, сельскохозяйственное дело, шитье. Еще одно альтер‑эго, я полагаю. Для имитации обычного человека?
– Да.
Гаотона кивнул, откладывая лист. «Честность. Он должен видеть мою честность. Не надо обманывать.»
– Нет, – вздохнула Шай.
Он посмотрел на неё.
– Это… мой исход, – объяснила она. – Пользоваться я ей не собираюсь, но если вдруг возникнет необходимость, то вот она.
– Исход?
– Если я когда‑нибудь применю её, – ответила Шай, – вся моя жизнь Воссоздателя будет полностью переписана. Исчезнет всё. Я не буду знать, как сделать даже самую обычную печать; забуду, что когда‑то была ученицей Воссоздателя. Стану обычным человеком.
– И ты хочешь этого?
– Нет.
Пауза.
– Да. Возможно. Какая‑то часть меня, наверное, хотела бы такого исхода.
Как трудно быть честной. Очень трудно. Но иногда это единственный возможный вариант.
Она иногда мечтала о простой жизни. Чем‑то похоже на странное желание спрыгнуть с большого обрыва, только чтоб узнать каково это. Очень соблазнительно, несмотря на всю глупость поступка.
Обычная жизнь. Без тайн и лжи. Шай любила свою жизнь. Ей нравятся острые ощущения, добиваться успеха, творить чудеса. Но… частенько, находясь в бегах или в темнице, она мечтала о другом.
– Твои дядя и тётя? – спросил он. – Дядя Вон, Тетя Сол, они тоже упомянуты в печатях. Я прочёл это здесь.
– Нет никаких дяди и тети, – прошептала Шай.
– Но ты их постоянно вспоминаешь.
Она зажмурилась.
– Я понимаю, – продолжил Гаотона, – жизнь полная лжи заставляет реальность и вымысел смешиваться. Но если ты воспользуешься печатью, то безусловно забудешь не всё. Но как ты намерена скрыть такую ложь от себя?
– О, это станет самой грандиозной подделкой, – ответила Шай, – которая обманет даже меня. Я буду убеждена, что умру, если не ставить штамп каждый день. В моём новом прошлом присутствует история болезни и посещение… запечатывающего, или как вы их называете. Целитель, работающий с печатями душ. Именно такой врач якобы дал мне лекарство, которое нужно принимать каждый день, а тётя Сол и дядя Вон будут посылать мне письма. Всё это часть большого представления по обману самой себя. Письма уже написаны. Прежде чем нанести печать, я заплачу почте, чтобы они периодически их высылали.
– Но что, если ты попробуешь навестить их? – поинтересовался Гаотона. – Скажем, разузнать побольше о своем детстве.
– На пластинке всё есть. Я буду бояться путешествовать. Это правда, в детстве я действительно опасалась покидать свою деревню. Если воспользуюсь данным знаком, то стану держаться подальше от городов. Мне будет казаться, что выезжать к родственникам слишком опасно. Но всё это не имеет значения, ведь я никогда не воспользуюсь печатью.
Данный штамп поставит на ней крест. Шай забудет последние двадцать лет, вплоть до момента, когда ей было восемь и она только начала интересоваться возможностью стать Воссоздателем. Шай станет совсем другой. Ни один другой знак сущности не создавал такого эффекта; да, они переписывали некоторые моменты из её прошлого, но при этом всегда оставались воспоминания о том, кто она на самом деле. А вот последняя печать действовала совершенно иначе. Ведь ей и полагалось стать последней. Это сильно пугало.
– То есть ты вложила столько труда и времени в нечто, чем даже никогда не воспользуешься, – отметил Гаотона.
– Такова жизнь.
Гаотона покачал головой.
– Меня наняли, чтобы уничтожить картину, – выпалила Шай.
Она сама не понимала, зачем сказала ему это. Шай должна быть честной с Гаотоной, только так её план может сработать, но данный кусочек правды ему знать не обязательно. Или нет?
Гаотона поднял взгляд.
– ШуКсен нанял меня уничтожить картину Фравы, – продолжила она, – вот почему я сожгла шедевр вместо того, чтобы вынести его из галереи.
– ШуКсен?! Но… он автор! Для чего ему желать уничтожения одной из своих работ?
– Потому, что он ненавидит империю, – ответила Шай. – Картина нарисована для любимой женщины, а её дети подарили шедевр императору. ШуКсен уже стар, ослеп и почти не может двигаться. Творец не хочет уйти в могилу, зная, что одна из его работ теперь прославляет Империю Роз. Он умолял меня сжечь её.
Казалось, что Гаотона остолбенел. Арбитр смотрел на неё, словно пытался заглянуть в саму душу Шай. Зачем так пристально смотреть, в течение этого диалога она уже и так полностью раскрылась.
– Мастеров его уровня очень сложно подделать, – продолжила Шай, – особенно не имея оригинала, с которого снимаешь копию. Если ты внимательно подумаешь, то поймешь, что я никогда бы не создала такие подделки без его помощи. Он объяснил мне свои приемы и технику, рассказал о процессе её написания. Обучил манере нанесения мазков кистью.
– Почему ты просто не вернула ему оригинал? – спросил Гаотона.
– Он умирает, – ответила Шай. – Для него нет смысла хранить её у себя. Эта работа была написана для любимой. Раз возлюбленной уже нет в живых, то он решил, что и картины не должно быть на этом свете.
– Бесценное сокровище, – произнес Гаотона, – утрачено из‑за глупой гордости.
– Это была его работа!
– Уже нет, – возразил Гаотона. – Она принадлежит тем, кто её хоть раз видел. Зря ты согласилась. Никак нельзя оправдать уничтожение картины такого масштаба, – он поколебался. – И всё‑таки, я понимаю. Ты поступила по‑своему благородно. Твоей целью был Лунный Скипетр. Подвергать себя такому риску, чтобы уничтожить картину, было опасно.
– ШуКсен обучал меня живописи с моих юных лет, – промолвила она. – Я не могла отказать ему в просьбе.
Было видно, что Гаотона не согласен, но создавалось впечатление, что он понимает. Ночи! Шай чувствовала себя беззащитной.
«Это важно, – говорила она себе. – Может быть…»
Но Гаотона так и не вернул её пластины. На самом деле Шай и не ожидала, что он так поступит, не сейчас. Пока их соглашение не будет выполнено, до завершения которого она уже и не надеялась дожить, если конечно не убежит.
Гаотона и Шай испытали последнюю группу печатей. Как и планировалось, каждая из них продержалась по крайней мере минуту. Наконец перед её взором сформировалась целостная картина, идея того, как будет выглядеть уже завершенная версия души. Они закончили с шестой печатью, Гаотона был готов к пробе следующей.
– Вот и всё, – сказала Шай.
– Всё на сегодня?
– Вообще всё, – ответила Шай, убирая последнюю печать.
– Ты закончила? – спросил Гаотона, выпрямившись. – Почти на месяц раньше! Это…
– Я не закончила, – прервала его Шай. – Самое трудное впереди. Мне нужно вырезать несколько сотен штампов в миниатюре, объединить их друг с другом, после чего создать корневую печать. Проведённую работу можно сравнить с подготовкой палитры, смешиванию цветов и определением манеры исполнения. Теперь осталось нанести всё это на холст. Когда я делала нечто подобное в последний раз, у меня ушло почти пять месяцев.
– А у тебя осталось всего двадцать четыре дня.
– А у меня осталось всего двадцать четыре дня, – согласилась Шай, почувствовав укол совести. Ей нужно бежать. И поскорее. Нужно как можно скорее завершить этот проект.
– Тогда не стану тебя отвлекать, – произнёс Гаотона, поднимаясь и расправляя рукав.
День восемьдесят пятый
«Да», – подумала Шай, продвигаясь вдоль своей постели и копошась в стопках бумаг. На столе не хватало места. Поэтому она посильнее натянула покрывала, разложила листы по стопкам и взгромоздила их на кровать. «Да, его первая любовь была из рассказов. Вот почему… рыжие волосы Куршины… но это уже на уровне подсознания. Не отдавая себе в этом отчета. Сидело очень глубоко».
Как она пропустила такое? Шай всё ещё не так близка к завершению, как ей казалось. И время утекает!
Она добавила новую информацию в печать, над которой работала, в ту, что объединяла склонность Ашравана к романтике и его знания. Здесь и смущение, и стыд, и гордость. Всё, что она сумела нарыть, добавив немного от себя, идя при этом на оправданный риск, ради наполнения души жизнью. Кокетливую встречу с женщиной, чье имя Ашраван не мог вспомнить. Праздные фантазии. Близость с той, которой больше нет.
Это была самая сложная часть воссоздания, потому что являлась очень личной. Конечно, жизнь правителя не являлась секретной, ведь всё практически на виду, но он не всегда был императором.
Приходилось кое‑что додумывать, опираясь на имеющиеся факты, в душу нужно было вдохнуть страсть, нельзя оставлять её пустой. Очень личные моменты и очень яркие. Она ощущала себя всё ближе к Ашравану, добавляя эти детали. Не в смысле подглядывания за ним, а будто становясь частью его самого.
Теперь Шай вела две книги. В первой лишь общие пометки, без деталей, из‑за чего складывалось впечатление, что она ужасно не успевает. Вторая была настоящей, но выглядела как пачка бесполезных и хаотично собранных записей.
Она действительно отставала, но не настолько, насколько казалось из первой книги. Хотелось бы верить, что эта уловка позволит выкроить ещё несколько дней, прежде чем Фрава нанесёт удар.
Ища нужную ей заметку, Шай перечитала один из списков, описывающих план побега. Она сомневалась. Во‑первых, необходимо разобраться с кровавой печатью на двери, говорилось в зашифрованной записи. Во‑вторых, заставить охранников хранить молчание. В‑третьих, вернуть знаки сущности. В‑четвертых, сбежать из дворца. В‑пятых, бежать из города.
Шай в деталях расписала, как осуществить каждый из этих пунктов. О нет, планы побега она не забросила, по крайней мере, не полностью.
Её отчаянные попытки закончить душу занимали большую часть времени. «Еще неделя, – сказала Шай себе, – если я управлюсь за неделю, то закончу на пять дней раньше крайнего срока. Тогда можно бежать!»
День девяносто седьмой
– Эй, – произнёс Харли, наклоняясь. – Что это?
Харли был крепким Бойцом, который казался глупее, чем был на самом деле. Подобный визуальный обман помогал ему выигрывать в карты. У него двое детей – девочки не старше пяти лет, но такая мелочь не мешала ему ходить налево с одной из стражниц.
В глубине души Харли хотел стать плотником, пойти по стопам отца. А ещё он пришел бы в ужас, обнаружив, как много Шай о нём знает.
Он подобрал лежащий на полу лист бумаги. Клеймящий только что ушёл. То было утро девяносто седьмого дня заключения, и она решила привести свой план в исполнение. Пора выбираться отсюда.
Печать императора была незакончена. Пока. Одна бессонная ночь работы, и всё будет готово. В любом случае, план требовал подождать ещё ночь.
– Костлявые пальцы, должно быть, уронил его, – произнесла Юил, уходя. Она была другим охранником в утренней смене.
– Что это? – спросила Шай из‑за стола.
– Письмо, – буркнул Харли.
Оба охранника затихли, увлечённые чтением. Все Бойцы во дворце были грамотными. Это требовалось от любого имперского государственного служащего, по крайней мере, второго эшелона.
Шай сидела тихо, вся в напряжении, попивая лимонный чай и заставляя себя дышать ровно. Старалась расслабиться, несмотря на то, что это было последним делом, которым она хотела бы заняться. Шай знала содержимое письма наизусть. В конце концов она сама его написала, а затем аккуратно обронила позади Клеймящего, как только он вышел.
«Брат, – говорилось в письме. – Я почти завершил свои дела здесь, и награда, которую я получил, может поспорить с полученной Азалисом за его работу в Южных Провинциях. Пленница, которую я охраняю, едва ли стоит этих усилий, но кто я такой, чтобы рассуждать, за что мне платят такие деньги. Скоро я вернусь. С гордостью сообщаю, что мое второе задание успешно выполнено. Я определил несколько способных воинов и собрал необходимые образцы – волосы, ногти и несколько личных предметов. Уверен, очень скоро у нас появится собственная стража».
Письмо продолжалось на обеих сторонах листка, чтобы не вызывать подозрений. Шай дополнила его рассказами о дворце, включая вещи, которые ей самой знать не полагалось, но Клеймящий должен быть осведомлен.
Она беспокоилась, что письмо слишком откровенное. Сочтут ли охранники его явной подделкой?
– Этот КуНуКам, – прошипела Юил на родном языке. Приблизительно можно было перевести как жополиз. – Этот имперский КуНуКам!
По всей видимости, они сочли письмо правдивым. На солдат действуют прямые слова, а не тонкие намёки.
– Можно взглянуть? – попросила Шай.
Харли передал ей листок.
– Здесь сказано то, что я думаю? – спросил стражник. – Он… собирал наши вещи?
– Не обязательно вещи Бойцов, – ответила Шай, прочитав письмо. – Здесь не говорится…
– Зачем ему волосы? – спросила Юил. – И ногти?
– Да они могут такое понаделать, будь у них что‑то с тела, – изрек Харли, снова выругавшись. – Ты же видела, что он делает каждый день на двери с кровью Шай.
– Ну, не думаю, что он на многое способен с волосами и ногтями, – скептически прокомментировала Шай. – Это просто хвастовство. Кровь должна быть свежая, не более одного дня, чтобы сработали его печати. Он просто пытался покрасоваться перед своим братом.
– Всё равно, такое нельзя делать, – сказал Харли.
– Я бы не стала беспокоиться об этом, – произнесла Шай.
Стражники обменялись взглядами. Через несколько минут караул сменился. Харли и Юил ушли, перешептываясь друг с другом, письмо Харли спрятал в кармане. Они вряд ли серьёзно навредят парню. Пригрозят ему, да.
Все знали, что Клеймящий посещает чайные дома каждый вечер. Ей даже стало его немного жаль. Очевидно, что когда прибывают вести из дома, он всегда приходит вовремя. В такие моменты Клеймящий часто выглядел очень довольным. А когда сообщений не было, приходил пьяный. Сегодня он грустный, значит, новости запаздывают.
А то, что с ним приключится сегодня вечером, счастливей его не сделает. Да, Шай его действительно в чём‑то было жалко, но она тут же вспомнила печать на двери и перевязанную руку, которую он сам же и замотал после экзекуции.
Как только стража сменилась, Шай глубоко вздохнула и вновь погрузилась в свою работу.
Вечером.
Сегодня вечером она закончит.
День девяносто восьмой
Шай стояла на коленях среди разбросанных по полу набросков печатей и страниц, исписанных убористым почерком. Наступило утро, солнечный свет лился через окно позади неё, окрасив комнату в красный, синий и фиолетовый.
Единственная печать души, вырезанная из полированного камня, расположилась на металлической пластинке перед ней. Камень души, как порода, особо не отличался от мыльного или другого мелкозернистого камня, но имел красные вкрапления, словно внутри застыли капельки крови.
Шай поморгала уставшими глазами. Она и правда собирается бежать? За прошедшие три дня она спала… сколько? Часа четыре?
Побег может подождать. Необходимо отдохнуть, хотя бы сегодня.
«Отдохнуть, – устало подумала она, – и уже не проснуться».
Шай застыв стояла на коленях. Ей казалось, что эта печать, наверное, самое прекрасное из всего, что она когда‑либо видела.
Её предки поклонялись камням, падавшим с неба. Души низвергнутых богов, как они их называли. Мастера ремесленники, обрабатывая, придавали им форму. Однажды Шай решила для себя, что это глупо. Зачем поклоняться тому, что сам же и создал?
И сейчас, стоя на коленях перед своим творением, переполненная чувствами, вложив саму себя в этот штамп, она поняла почему. Суметь за три месяца выполнить то, что обычно занимает годы, и завершить печать в последнюю ночь неистовой, отчаянной работы… В течение этой ночи она внесла изменения в свои записи, в саму душу. Кардинальные изменения. Шай не до конца понимала, были они вызваны каким‑то фантастическим видением финального результата… или эти изменения всего‑навсего ошибочные идеи – плод усталости и заблуждения. Станет понятно только тогда, когда печатью наконец воспользуются.
– Это… оно готово? – спросил один из охранников. Двое из них переместились в дальнюю часть комнаты, чтобы быть поближе к теплу и освободить ей больше места. Шай уже и не помнила, как двигала по всей комнате мебель. Какое‑то время она копошилась, доставая стопки бумаг из‑под кровати, а затем снова лезла под неё за новой порцией записей.
Была ли печать закончена?
Шай кивнула.
– А для чего это? – спросил стражник.
«О, Ночи!» – подумала она. Всё верно. Они ведь даже не догадываются. Рядовые стражники покидали комнату каждый раз, на время её разговоров с Гаотоной.
Бедные Бойцы… их отправят на какой‑нибудь отдаленный форпост империи, где до конца жизни они будут охранять тоннели, ведущие вниз к далекому полуострову Теоиш или что‑то в этом духе. Их забросят в такие места, где про них все забудут, где они никому не смогут разболтать, пускай даже случайно, о событиях во дворце.
– Можешь спросить у Гаотоны, если интересно, – мягко ответила Шай. – Мне запрещено рассказывать.
Воссоздатель благоговейно взяла печать и положила её вместе с пластиной внутрь приготовленной шкатулки. Штамп помещался на маленькую подушечку из красного бархата, а пластинка, выполненная в виде большого тонкого медальона – в специальное углубление под крышкой. Она закрыла ларец и поставила перед собой коробку побольше. Внутри лежали пять печатей, вырезанные и подготовленные для предстоящего побега. Если у неё всё получится. Две из них Шай уже использовала.