Шай потянулась за следующей печатью.
– Полотно, которое они посчитали оригиналом, – продолжал Гаотона, – то, которое висит в кабинете Фравы прямо сейчас… тоже подделка, я прав?
– Да, – вздохнула Шай. – Я поменяла картины за несколько дней до того, как попытаться украсть скипетр; проверяя таким образом систему безопасности дворца. Я проникла в Галерею, вошла в кабинет Фравы и подменила картину для пробы.
– Значит та, которую они посчитали подделкой, на самом деле оригинал, – заключил Гаотона, улыбаясь. – Ты нарисовала эти ошибки поверх оригинала, чтобы он казался копией!
– Вообще‑то, нет, – возразила Шай. – Хотя я и использовала такую уловку в прошлом. Обе картины – подделки. Просто первая – очевидная подделка, оставленная для того, чтобы её обнаружили, если что‑то пойдёт не так.
– Получается, оригинал до сих пор где‑то спрятан… – произнёс Гаотона; было видно, что он заинтересовался. – Ты проникла во дворец, чтобы изучить систему безопасности, потом заменила оригинал копией. Вторую копию, чуть похуже, ты оставила в своей комнате как ложный след. Если бы тебя поймали во время проникновения или по какой‑то причине тебя бы выдал помощник, мы бы обыскали твою комнату, обнаружили там фальшивку и пришли к выводу, что ты ещё не осуществила подмену. Служащие приняли бы лучшую копию за подлинник. Таким образом, никто не станет искать оригинал.
– Примерно так.
– Хитро продумано. Получается, если бы ты попалась в момент подмены скипетра, то могла сказать, что хотела лишь стащить картину. Обыск комнаты, благодаря лежащей там подделке, подтвердит твои слова. За кражу у частного лица судят не так строго, как за попытку выкрасть предмет государственной важности. Ты бы получила десять лет, а не смертельную казнь.
– К сожалению, – ответила Шай, – в самый ответственный момент произошло предательство. Шут подстроил так, что меня уже поджидала стража на выходе из дворца со скипетром.
– Но что с оригиналом картины? Где ты её спрятала? – запинаясь, спросил он. – Она все еще во дворце, ведь так?
– В некотором роде.
Гаотона посмотрел на неё, все еще улыбаясь.
– Я сожгла её, – сказала Шай.
Улыбка сразу же исчезла.
– Ты лжешь.
– На этот раз нет, старик. Картина не стоит такого риска, чтобы пытаться вынести её из Галереи. Подмену я совершила только лишь с целью проверить охрану. Пронести подделку было просто – на входе никого ведь не проверяют… только на выходе. Меня интересовал скипетр, а не картина. Подменив оригинал фальшивкой, я тут же кинула его в один из каминов главной галереи.
– Ужасно! – воскликнул Гаотона. – Это был оригинал ШуКсена, его самый великий шедевр! Он ослеп и не может больше рисовать. Ты вообще представляешь ценность… – пробормотал он. – Я не понимаю. Зачем ты так поступила?
– Это не имеет значения. Никто не узнает, так как все будут удовлетворены фальшивкой, на которую смотрят, а следовательно, вред минимальный.
– Ты понимаешь, что эта картина – бесценное произведение искусства! – Гаотона впился в неё взглядом. – Твой поступок просто гордыня и ничего больше. Ты и не собиралась её продавать, желая просто потешить своё тщеславие тем, что именно твоя работа находится в Галерее. Лишить всех нас такой великолепной картины только лишь для того, чтобы возвыситься в собственных глазах.
Она пожала плечами. На самом деле, всё было гораздо сложнее, чем он себе представлял. Но факт оставался фактом, картину она сожгла. И на это у неё были причины.
– Мы закончили, – произнёс Гаотона, краснея как рак. – Он махнул рукой, показывая, что на сегодня всё, и поднялся. – А я было подумал… Аргх!
Он вышел за дверь.
День сорок второй
Каждый человек – загадка.
Именно так объяснял Тао – её первый наставник. Воссоздатель не просто мошенник или шарлатан, а художник, рисующий людскими переживаниями.
Дурить людям головы мог любой оборванец с улицы. Воссоздатель же стремился к более величественным высотам. Обычные мошенники туманили человеку глаза, а потом сбегали, до того как обман раскроется.
Воссоздатель должен был сотворить что‑то настолько совершенное, настолько прекрасное и реальное, чтобы порожденное им даже не подверглось сомнению. Как густой лес насыщен травами, кустами, цветами и замысловато переплетающимися лозами, так и человек – полон самых разных эмоций и желаний, каждая из которых борется в нём, конфликтуя с другими подобно кустам роз, сражающимся за клочок земли.
«Уважай людей, которых обманываешь, – учил её Тао, – крадя у них достаточно долго, ты начнешь понимать их».
Шай не просто работала, она писала правдивую книгу жизни императора Ашравана. И эта книга в своей правде превзойдет все те хвалебные оды, написанные императорскими писцами. Она затмит труд самого императора о собственной жизни. Такова её правда.
Шай медленно пробиралась сквозь тернии, постигая характер Ашравана, собирала общую картину по кусочкам, подобно мозаике.
Как и считал Гаотона, император был большим идеалистом. Сейчас, перечитывая его ранние записи, эта черта характера стала ей очевидна, в частности в том, как осторожно и беспокойно писал он об империи; и в своём обращении со слугами. Была ли империя чудовищной? Нет. Прекрасной? Тоже нет. Империя просто была.
Люди страдали, но терпели небольшой произвол, творимый тиранией. Привыкли и к повсеместной коррупции – как к чему‑то неизбежному. Выбор невелик: либо принять порядок вещей таким, какой он есть, либо жить в полной непредсказуемости и неведении.
Великих откровенно поддерживали. Когда они поступали на государственную службу – престижную, денежную – с взятками, связями; профессиональные и личностные качества отходили на второй план. А настоящих тружеников, крестьян и торговцев империя обирала до нитки, тысячью жадных рук.
Всё это ни для кого не секрет, но Ашраван мечтал изменить такие порядки. Поначалу…
А потом? Собственно, ничего особенного не случилось. Поэты, возможно, в своих стихах укажут лишь на один изъян в характере Ашравана, который и привел его к провалу. Но… как человек одержим множеством эмоций, так и изъянов в нем – не один. И если Шай вдруг решит заложить в основу печатей единственный недостаток характера, то получится не человек, а посмешище.
«Неужели, надежда только на это? Может быть, – думала она, – действительно, стоит воссоздать одну подлинную черту, с которой он будет действовать справедливо. Вполне сойдет, чтобы одурачить двор. Не получится, правда, обмануть приближённых».
Возможно, такая затея и выгорит: сделать его как декорацию на театральной сцене. Макеты, на время пьесы, могли сойти за реальные объекты. Серьезной проверки им, конечно, не выдержать. Такая задача вполне осуществима. Наверное, ей стоит убедить арбитров, что подобный путь наиболее приемлем. Пускай у них будет свой император‑марионетка, который выступает на официальных встречах, а затем исчезает. Такое поведение всегда можно объяснить тяжелым состоянием здоровья. Шай способна сделать такое. Но она поняла, что не хочет. Это скучно и примитивно. Пускай так работает уличный воришка, живущий сегодняшним днем, а работы Воссоздателя выдерживают долгие годы.
Сделать настоящего, живого Ашравана – настоящий вызов её талантам. Она поймала себя на мысли, что действительно желает дать Ашравану жизнь. Или сделать всё возможное для этого.
Шай прилегла на кровать, уже переделанную в удобную; с красивыми колоннами, балдахином и мягким одеялом, и задернула шторы. Охранники весь вечер играли в карты за её столом.
«Почему ты заботишься о том, чтобы вернуть Ашравана к жизни? – подумала Шай. – Арбитры убьют тебя прежде, чем ты даже сможешь посмотреть, получилось ли. Спасение должно быть твоей единственной целью».
И всё же… сам император. Почему Шай решила подменить Лунный Скипетр? Потому, что о нём знают все; это самая знаменитая реликвия империи. А Шай мечтала, чтобы её работа лежала на самом почетном месте, созерцаемая всеми, в грандиозной имперской Галерее.
Но то Скипетр. Сейчас же она работала над чем‑то совершенно непостижимым. Интересно, хоть кто‑нибудь из Воссоздателей проделывал подобное? Воссозданная копия на самом Троне Роз…
«Хватит, – сказала она себе, на этот раз решительнее. – Не увлекайся. Это гордыня. Нельзя ей поддаваться, нельзя…»
Шай открыла последние страницы своей книги. Там, где зашифрован разработанный план побега, посторонний увидит обычный словарик: имена, названия…
Как‑то на днях прибежал Клеймящий, весь запыхавшийся от страха, что не успеет обновить печать. От него разило крепким алкоголем. Да, дворец был к нему действительно гостеприимен. Ах, если бы она могла каким‑то образом сделать так, чтобы он пришел утром как можно раньше, и тем же вечером, напился…
Клеймящие Кровью жили на болотах, в земле Джамар, и тесно граничили с народом Бойцов, обитавших в прилегающих горах. Так сложилось, что два народа не питали большой любви друг к другу. Эта взаимная ненависть, уходя корнями в глубокую древность, была гораздо сильнее их преданности империи.
Некоторые Бойцы из её стражи заметно кривились, стоило только Клеймящему появиться на пороге. Шай решила завести с ними дружбу, бросая случайные шутки и отпуская небольшие ремарки, подчеркивая сходство между ней и стражниками.
Бойцам было запрещено разговаривать с Шай, но шли недели, она только и делала, что копалась в книгах да болтала со старыми арбитрами. Охранники заскучали, и ими стало легко манипулировать.
В распоряжении Шай было много камней души, и она воспользуется этим. Но чаще всего простейшие методы были действеннее. Люди всегда ждут, что Воссоздатель применит печати. Великие навыдумывали много историй о тёмном колдовстве, о Воссоздателях, размещавших печати на стопе человека, пока тот спал, тем самым меняя его индивидуальность. Поражая и насилуя разум.
«Правда в том, что печать души для Воссоздателя – последнее средство. Слишком уж легко её обнаружить. А вот за свои знаки сущности, напротив, я отдала бы сейчас даже правую руку…»
Она едва не поддалась искушению вырезать новый знак для побега. Конечно, они будут ожидать нечто подобное, да и сложно незаметно проделать сотни тестов, чтобы заставить его работать. Если она будет испытывать знак на своей руке, об этом сразу же доложат охранники, а на Гаотоне он и вовсе не заработает. Использовать же непроверенный знак сущности… да уж, не очень удачная затея. Нет, даже задействовав печати души в своём плане побега, она будет больше полагаться на традиционные уловки.
День пятьдесят восьмой
Шай была готова к следующему приходу Фравы.
Женщина остановилась в дверном проёме, и охранники без возражений покинули комнату, так как им на смену пришёл капитан Зу.
– А ты хорошо потрудилась, – заметила Фрава.
Шай приподняла голову. Арбитр говорила об улучшениях в комнате, а никак не об основной работе. Буквально на днях Шай трансформировала пол, что не составило большого труда. По документам всё легко можно было найти: кто строил, из какого камня, откуда и когда тот был завезён…
– Вам нравится? – спросила Шай. – Думаю, мрамор хорошо сочетается с камином.
Фрава повернулась и удивленно моргнула.
– Камин? Откуда… Мне кажется, или комната стала больше?
– Тут за стенкой есть небольшая кладовка, ею никто не пользовался, – пробормотала Шай, опуская взгляд обратно в книгу. – А перегородка между помещениями возведена не так давно, может, пару лет назад. Я слегка переписала происходившее, будто мою комнату сделали немного больше и оснастили камином.
Фрава была ошеломлена.
– Я даже не знаю… – она снова надела привычную маску строгости. – Откуда столько легкомыслия, Воссоздатель? Ты здесь не дворец реконструируешь, а возвращаешь императора к жизни.
– Работа с камнями души меня успокаивает. Да и трудиться приятнее в хорошей просторной обстановке, а не в жалком чулане. Будет вам душа императора в срок, Фрава.
Арбитр прошлась по комнате, внимательно изучая рабочий стол Шай.
– То есть работу над камнем души императора ты уже начала?
– И не над одним. Процесс, как вы понимаете, не из легких. Я проверила на Гаотоне уже более сотни штампов…
– Арбитре Гаотоне.
– …на старике. И каждая такая печать лишь малый кусочек общей картины. После того, как у меня будут все работающие фрагменты, необходимо сделать более миниатюрную гравировку, а это кропотливая работа. В итоге одна печать вместит около дюжины проверенных штампов.
– Как так? Ведь ты утверждаешь, что испробовала уже больше сотни, а в финальную версию пойдет лишь двенадцать?
Шай засмеялась.
– Двенадцать? На душу человека? Это несерьезно. Финальную печать, ту, что придется ставить каждое утро, – как ключ или краеугольный камень: только её нужно использовать на коже императора, а она, в свою очередь, активирует целую сеть из сотен остальных штампов.
Шай отошла, доставая книгу с записями и набросками окончательных печатей.
– Данные символы необходимо нанести на металлическую пластинку, а затем связать с итоговой печатью‑ключом. И эту пластинку император должен будет всегда носить при себе.
– Ему еще какую‑то пластинку придется таскать? – Фрава нахмурилась, – и печать каждое утро ставить? Мне одной кажется, что в таких условиях вести нормальный образ жизни несколько затруднительно?
– Я полагаю, – парировала Шай, – что пост императора уже сам по себе затрудняет вести нормальный образ жизни. У вас всё получится. Такую вещь вполне можно сделать в виде украшения, вроде медальона или браслета на руку – с квадратными сегментами. Посмотрите на мои знаки души, они точно также устроены: в коробочке под каждым из них лежат пластинки.
Тут Шай слегка замялась.
– Как я уже говорила, ничего подобного мне раньше делать не приходилось; никто этого не делал. Но есть шанс… и можно сказать, довольно большой… что через некоторое время мозг императора впитает эту информацию. Это как… как если бы ты год за годом отпечатывал одно и то же изображение на стопке бумаги, то в конце концов рисунок проявится и на нижних листах. Возможно, через несколько лет ставить печать и вовсе не понадобится.
– И всё равно я считаю это возмутительным.
– Хуже, чем быть мертвым? – спросила Шай.
Фрава оперлась рукой на книгу с заметками и неоконченными эскизами Шай. Потом взяла её.
– Я прикажу писцам скопировать это.
Шай встала.
– Она нужна мне.
– Уверена, что нужна, – согласилась Фрава. – Именно поэтому её на всякий случай и нужно скопировать.
– Копирование займёт слишком много времени.
– Я верну её через день, – бросила Фрава, удаляясь.
Шай было кинулась к ней, но капитан Зу, наполовину вытащив меч из ножен, выступил вперёд.
Фрава обернулась.
– Ну что вы, капитан? Не стоит. Воссоздатель всего лишь защищает свою работу. Это хорошо. Значит, она старалась.
Взгляды Шай и Зу пересеклись. «Он хочет моей смерти. Плохо». Она уже поняла, что он из себя представляет. Охрана дворца была задачей Зу, невыполненной из‑за кражи Шай. И то, что она попалась, заслуга не капитана, а имперского шута. Зу чувствовал себя неуверенно из‑за неудачи, поэтому хотел в отместку убить Шай.
Она отвела глаза. Как бы её это ни раздражало, нужно выглядеть покорной.
– Будьте осторожны, – предупредила она Фраву. – И накажите им, чтобы не дай бог, не потеряли ни одной страницы.
– Я буду защищать её, как если бы… жизнь императора зависела от этого. – Фрава нашла свою шутку забавной и улыбнулась Шай. – Ты подумала над другим вопросом, который мы обсуждали?
– Да.
– И?
– Да.
Улыбка Фравы стала шире.
– Мы скоро снова поговорим.
Арбитр ушла с книгой, в которой были два месяца кропотливой работы. Шай знала, что сделает женщина. Фрава не собиралась копировать записи. Она покажет их другому Воссоздателю, чтобы узнать, достаточно ли ему этого для завершения работы.
Если он решит, что достаточно, Шай будет казнена без лишнего шума до того, как другие арбитры смогут что‑либо возразить. Вероятно, Зу сам её убьет. Всё может закончиться здесь.
День пятьдесят девятый
Шай плохо спала этой ночью.
Она была уверена, что подготовилась тщательно. И всё же ей приходилось ждать, будто с петлей на шее. Это тревожило. Что если она неправильно истолковала ситуацию?
Все обозначения в книге она специально сделала трудными для понимания, каждое из них будто указывало на то, каким колоссальным был проект. Мелкий почерк, многочисленные перекрёстные ссылки, списки и списки напоминаний для себя о том, что нужно сделать… Целый талмуд… Всё это прямо кричало о том, что работа ужасно сложная.
Это была подделка. Один из самых трудных её типов… Подделка, которая подражала не определенному человеку или объекту, а общему содержанию книги.
Держитесь подальше, говорило оно. Бессмысленно даже пробовать сделать хоть что‑нибудь из написанного. Книга откровенно говорила: отдайте работу Шай, она сделает всё самое трудное, ведь вам не справиться! А за ошибку платить придется головой…
Эти записи были одной из самых тонких подделок, которые она когда‑либо создавала. Каждое слово в книге – не то истина, не то ложь; и только настоящий мастер‑Воссоздатель смог бы разглядеть, как сильно Шай старалась своим текстом повлиять на читающего: смотрите, как всё это тяжело и очень опасно.
Насколько хорош Воссоздатель Фравы?
Доживет ли Шай до утра?
Она не спала. Хотя хотела и должна была. Ждать часы, минуты и секунды стало мучительно долго. Но мысли о том, что они придут за ней, пока она спит, были куда ужаснее.
Измученная, Шай всё‑таки встала и извлекла некоторые бумаги о жизни Ашравана. Охранники, играющие в карты за её столом, посмотрели на неё. Один из них даже сочувствующе кивнул, видя её усталость и покрасневшие глаза.
– Свет слишком яркий? – спросил он, указывая на лампу.
– Нет, – ответила Шай. – Просто никак не перестану думать кое о чем.
Она провела ночь в постели, мыслями полностью погруженная в жизнь Ашравана. Жаль, нет записей… Шай разочарованно вынула чистый лист и снова стала делать пометки. Она добавит их в книгу, которую ей вернут. Если вернут…
Похоже, она наконец поняла, почему Ашраван утратил свой юношеский оптимизм. По крайней мере она знала, сочетание каких факторов подтолкнуло его к подобному. Отчасти – повальная коррупция, но это не главное. Опять же, недостаток уверенности в себе, но и это не было решающим фактором.
Нет, Ашраван потерпел крах в самой жизни. Жизнь во дворце, как часть империи, тикающей подобно часам. Всё работало. Конечно, не так, как хотелось бы. Но ведь работало.
Побороть продажность и бюрократию требовало воли, которую еще нужно собрать в кулак. А он жил расслабленно. Нет, Ашраван не был ленив, но это и не нужно; бюрократия своим тяжелым механизмом всё перемалывала. Ведь можно сказать, что в следующем месяце обязательно приду и потребую исполнение изменений. Но мощный коррупционный поток с каждым разом было всё труднее остановить, к тому же намного легче просто плыть по течению великой реки, именуемой Империей Роз.
Под конец он стал более мягким и потакающим. Теперь его главным образом заботила не жизнь своих подданных, а убранство и красота дворца. Он позволил арбитрам брать на себя всё больше правительственных функций.
Шай вздохнула. Даже это описание было слишком упрощённым, ведь совсем не учитывало каким человеком он был и каким стал. Хронология событий не говорит о его характере, любви к дискуссиям, о взглядах на красоту, или о привычке писать ужасные, посредственные стихи, а затем ожидать от окружающих похвалы.
Это также никак не говорило о его высокомерии или о тайном желании стать кем‑то другим. Именно поэтому император постоянно перечитывал свой дневник, выискивая, вероятно, тот момент, когда он пошел по неправильному пути.
Ашраван не понимал. Редко бывает в жизни, когда можно с четкостью сказать – вот здесь ты оступился. Люди меняются медленно и незаметно. Не бывает так, что сделал шаг – и вот ты уже очутился где‑то в другом месте. Поначалу ты отходишь чуть в сторону, стараясь не натыкаться на дорожные камни. Затем какое‑то время ты идешь вдоль дороги, а потом делаешь еще один шаг, ступая на мягкую почву. После чего, немного задумавшись и ничего не замечая вокруг, начинаешь всё сильнее и сильнее сворачивать с курса… И вдруг оказывается, что ты уже в каком‑то другом городе и удивляешься, отчего же знаки не привели тебя туда, куда ты направлялся…
Дверь в комнату отворилась.
Шай подскочила на кровати, чуть не выронив свои записи. Они пришли за ней.
Но… нет, уже наступило утро. Свет пробивался сквозь витраж, стражники стояли и потягивались. Дверь открыл Клеймящий. Похоже, он снова был с похмелья и, как обычно, нес стопку бумаг.
«Сегодня он рано, – подумала Шай, глядя на карманные часы. – Почему, он ведь вечно опаздывает?»
Клеймящий сделал надрез и молча запечатал дверь, руку Шай обожгла боль. Он выскочил из комнаты, будто спешил на важную встречу. Шай уставилась ему вслед и потрясла головой.
Через минуту дверь открылась вновь и вошла Фрава.
– О, уже проснулась, – произнесла она в тот момент, когда стража приветствовала её. Фрава с шумом хлопнула книгой о стол. Выглядела она раздраженно. – Писцы закончили. Возвращайся к работе.
Фрава суетливо покинула комнату. Шай откинулась в постели и облегченно вздохнула. Уловка сработала. У неё есть еще несколько недель.
День семидесятый
– Получается, этот символ, – Гаотона указал на зарисовки будущих главных печатей, – означает конкретный момент времени, правильно? Семь лет назад?
– Да, – ответила Шай, сдувая пыль с только что вырезанного штампа. – Ты быстро учишься.
– А как же, ведь ежедневно я, можно сказать, подвергаюсь хирургическому вмешательству. Поэтому хотелось бы больше знать, какими ножами оно осуществляется.
– Изменения не…
– Непостоянные, – перебил он. – Ты уже говорила, знаю.
Он протянул руку к Шай, чтобы она поставила печать.
– Если порезаться единожды, то ранка затянется. Но если одно и то же место резать каждый день – будет шрам. Не вижу разницы: с душой должно быть также?
– Конечно, за исключением того, что всё совсем не так, – ответила Шай, прижимая печать к его руке.
Он так до конца и не простил ей то, что она сожгла шедевр ШуКсена. Она видела это. Старик больше не был разочарован в ней, он злился.
Гнев со временем исчез, и у них снова были нормальные рабочие отношения.
Гаотона поднял голову.
– Я… Ммм… странно.
– Странно, в каком смысле? – спросила Шай, отсчитывая секунды по своим карманным часам.
– Я помню, как сам себя уговаривал стать императором. И… и я так злился на себя. Мать света… неужели он и правда так обо мне думал?
Штамп действовал пятьдесят семь секунд. Неплохо!
– Да, – ответила она, когда метка исчезла. – Я считаю, что именно так он к тебе и относился.
Шай почувствовала волнение. Наконец‑то печать заработала!
Она была уже очень близко к пониманию личности императора и вот‑вот соберет всю мозаику. Всякий раз, когда Шай работала над чем‑то большим, будь то картина, скульптура или печать для человеческой души, всегда наступал такой момент, когда она вдруг отчетливо видела будущий результат целиком задолго до завершения. Когда такой момент наступал, работа была закончена, и фактическая доработка становилась формальностью.
Точно также, перед ней уже был образ императора, вся его душа, лишь с небольшими пробелами. Она тянулась в самые отдаленные уголки его сущности, стремясь понять, сможет ли вернуть его к жизни. Шай уже столько прочла о нем, что Ашраван стал ей близким другом, поэтому довести начатое до конца превратилось в необходимость.
А с побегом можно было и подождать.
– Это та самая, верно? – спросил Гаотона. – Та печать, которую ты безуспешно пробовала несколько раз, о том, почему он решил стать императором.
– Да, – вымолвила Шай.
– Его дружба со мной…, – пробормотал Гаотона. – Ты сделала так, чтобы его решение зависело от наших отношений, и… и от чувства стыда, которое он испытывал в разговорах со мной…
– Да.
– И это сработало.
– Да.
Гаотона сел обратно.
– Мать света… – прошептал он снова.
Шай положила печать к тем, что уже были проверены.
За последние несколько недель каждый из арбитров успел навестить её, подобно Фраве, обещая горы золота за контроль над императором. Только Гаотона ни разу не пытался её подкупить. Честнейший человек, и на самом верху правления империей. Невероятно. Использовать его будет гораздо сложнее, чем ей бы того хотелось.
– Должна сказать, – заметила Шай, повернувшись к нему, – ты снова меня поразил. Думаю, мало кто из Великих стал бы тратить время на изучение печатей души. Они стараются избежать того, что считают злом, даже не пытаясь понять. Ты изменил свое мнение?
– Нет, – отрезал Гаотона. – Я по‑прежнему считаю твоё ремесло если не злом, то, по крайней мере, кощунством. И всё же, кто я такой, чтобы судить? Наше правление полностью зависит от тебя и того ремесла, что мы так свободно называем мерзостью. Жадность до власти превзошла нашу совесть.
– В отношении прочих арбитров это так, – подметила Шай, – но у тебя другой мотив.
Он удивленно приподнял брови.
– Ты просто хочешь вернуть Ашравана, – продолжила Шай. – И отказываешься признавать, что потерял его. Ты любил его как сына… молодого человека, которого воспитал как императора и в которого верил, даже тогда, когда он сам в себя – нет.
Гаотона отвел взгляд, ему явно стало неудобно.
– Но это будет не Ашраван. Даже, если всё получится, это будет не он. Ты ведь понимаешь.
Он кивнул.
– Но… хорошая имитация может быть не хуже оригинала, – заметила Шай. – Ты из фракции «Наследие». Вы окружаете себя поддельными древностями и копиями давно утраченных картин. Не думаю, что поддельный император сильно отличается от этого. А ты… ты просто хочешь убедиться, что сделал всё, что мог. Ради него.
– Как у тебя получается? – тихо спросил Гаотона. – Я видел твои разговоры с охраной, ты знаешь всех служащих по именам. Складывается впечатление, будто тебе известно даже то, как живут их семьи, что они любят, что делают по вечерам… и всё это будучи запертой в комнате. Уже несколько месяцев. Откуда такие познания?
– Люди, – ответила Шай, поднимаясь, чтобы взять другую печать, – по своей природе пытаются владеть всем, что их окружает. Мы строим стены, чтобы защититься от ветра, крыши, чтобы укрыться от дождя. Мы приручаем стихии, подчиняем природу нашей воле. Это позволяет нам думать, словно всё под контролем.
– Правда, поступая так, мы лишь сменяем одно воздействие на другое. И вместо ветра на нас уже влияют стены, возведённые нами. Человеческие пальцы касаются всего вокруг. Люди ткут ковры, выращивают пищу. Каждая вещь в городе, к которой мы прикасаемся, которую видим и чувствуем, является результатом чьего‑то воздействия. Мы можем думать, что всё под контролем, но на самом деле это не так, до тех пор, пока мы по‑настоящему не начнём понимать людей. Управление окружающим миром уже не сводится к одной защите от ветра. Оно заключается в знании, почему служанка проплакала всю ночь, или почему один и тот же охранник постоянно проигрывает в карты. И наконец, почему ваш работодатель нанял именно вас.
Гаотона молча наблюдал, пока она садилась и подносила к нему печать. Он нерешительно протянул руку.
– Мне кажется, – вымолвил арбитр, – что даже с нашей предельной осторожностью мы недооценили тебя, девушка.
– Хорошо, – сказала она. – Ты уловил суть.
Она поставила печать.
– А теперь скажи мне, почему ты всё‑таки ненавидишь рыбу.
День семьдесят шестой
«Я должна это сделать», – думала Шай, пока Клеймящий в очередной раз делал надрез на её руке. Сегодня. Сегодня можно удрать.
В другом её рукаве был припрятан клочок бумаги, точная копия тех, что приносил Клеймящий, когда приходил раньше обычного.
Пару дней назад Шай заметила на одной из таких бумаг следы воска. Несомненно, это письма. Значит, она ошибалась в нём с самого начала.
– Ну как, хорошие новости? – спросила она, когда Клеймящий обмазывал печать в её крови.
Его бледные губы растянулись в презрительной улыбке.
– Из дома, – продолжила Шай. – У вас переписка с женщиной из Джамара. Сегодня вы получили ответ? Почта приходит по утрам. В дверь раздается стук, вам протягивают письмо… «И ты просыпаешься, – мысленно добавила она, – поэтому в такие дни приходишь вовремя». – Вы, должно быть, очень скучаете, если берете письмо с собой, а не оставляете в комнате.
Клеймящий схватил Шай за ворот рубашки.
– Даже не смей говорить о ней, ведьма, – прошипел он. – Даже не думай! И без этих твоих трюков, и никакой магии!
Оказывается, он моложе, чем она думала. С джамарийцами так всегда: непонятно, стареют ли они вообще… белые волосы, белая кожа – всё это сбивало с толку. «Такие вещи нужно замечать сразу, – думала Шай. – Да он же еще юнец».