Техническая стоянка в Березайке. Утром в Твери вышел сосед Николай, и какое-то время я сидел внизу, завтракал, пил чай. В Вышнем Волочке села толстая цыганка, которой срочно потребовалось спать на нижней полке, и меня согнали.. Пишу на коленке, сидя на краешке 35-го места. Толстая рожа выспалась через 15 минут и сидит на матрасе, выставив ноги в проход.
О поездке: Возле церкви стояла группа мужчин, среди которых я сразу узнал Витю Попова. Был среди них и Хизри Амирханов, давний Мишкин друг, знакомый мне с 1973-го года, Последний раз, кажется, я видел его в 1997-м году, когда ездил к Мише в Зарайскую экспедицию. Хизри прилетел из Махачкалы через Москву, в Дагестане он возглавляет местную Академию Наук.
В церкви у поминального креста стоял красный гроб на двух табуретах, Миша лежал, одетый в свой повседневный костюм защитной окраски, в котором обычно разгуливал в экспедиции. Я не видел Аниковича с прошлого года, лицо его показалось мне сильно опухшим, кожа на лбу и залысинах имела фиолетовый оттенок. Не было обычной мертвенной бледности. Миша, казалось, уснул.
У аналоя читал Библию человек лет сорока в наглухо застегнутом сюртуке темно бордового цвета. Приглядевшись, я убедился в том, что он носит черные брюки. Ни рясы, ни подрясника, обычных одеяний священника или дьякона на нем не было. Как мне сказали, это был Александр Воротинин, известный костенковский подвижник, искренне верующий миссионер, добровольный проповедник, но не рукоположенный в сан. Костенки, как впрочем и весь юг России, не отличались большой набожностью. Своей церкви у них не было, да и в эту церковь Святой Анастасии батюшка приезжает лишь раз в неделю.
Читал молитвы он долго, время от времени меняясь с Надеждой Платоновой, Мишиной вдовой. В начале панихиды Людмила Николаевна, жена Виктора Попова, раздала всем зажженные свечи, и мы стояли с ними, крестясь, когда упоминалось имя Господа. Хизри тоже держал в руке свечу, но, понятное дело, не крестился. В церкви я увидел Сережу Лисицына, мы кивнули друг другу. Влад Кондауров в церковь не заходил, бродил где-то снаружи, не знаю уж почему.
К концу панихиды свечки почти сгорели, мы держали огарки за самые кончики. Прощались в молчании. Расплакалась только Людмила Николаевна, которую я поначалу принял за Валю Беляеву, так неожиданно она выглядела – постаревшей и в очках. Гроб погрузили в экспедиционную «Газель». Печальный кортеж мигая сигнализацией отправился по Острогожскому шоссе.
Когда свернули на дорогу, ведущую на Карабах, я бросил взгляд на горнолыжную базу, где несколько лет обитала Мишина экспедиция, пока не обосновалась в Аносовке. Проехали мимо нескольких домов, оставшихся от большого поселка, построенного здесь в советские годы. Машины спустились немного ниже, где на склоне мелового холма было устроено деревенское кладбище. Здесь уже находились несколько групп ребят из двух экспедиций.
Там же
Окуловка. Звонил домой. Соня ждет газовщика, который должен отремонтировать нам газовую колонку. Она совсем перестала зажигаться. Приходилось подолгу дуть в запальное окошечко, чтобы внутри вспыхнул газ, но гораздо чаще фитиль просто гас, и приходилось начинать все сначала – идти в ванную, выключать воду, снова включать ее и возвращаться к водогрею, где бесполезно потрескивала пьезоэлектрическая зажигалка. Позвонил в Бабино. Женька обрадовался моему звонку и долго выспрашивал, где именно я еду, какой у меня поезд и какое место в вагоне. Я напомнил ему, как мы ночевали в Окуловке в начале мая и мочили руки в фонтане на станции.
О поездке: Выбравшись из машины, я увидел Андрея Синицына и подошел к нему. После многолетней вражды Андрей Александрович пришел хоронить старого друга. Они, ведь, «не разлей вода» были в аспирантские времена, но последние двадцать лет – на ножах. Андрей сказал, что Галка его в Пушкине, толи болеет, толи после операции отлеживается, я не понял. На поминках Синицына не было, он сослался на необходимость работы на раскопе (это в День Археолога!) Не прошли еще обиды.
Я легко узнал Наташу Бурову. Не видел ее лет десять, но она почти не изменилась, все такая же маленькая и худенькая. Попытался выяснить у нее, где Ирина Котлярова. Наташа сказала, что Ира в Костенках редко, но появляется, у нее парализован отец. Позже Витя Попов добавил, что Котлярова была в церкви незадолго до нашего приезда, но быстро уехала. У нее, видимо, какие-то проблемы на работе, кто-то настойчиво выталкивает ее из музея.
Я увидел Сашу Дудина и его жену Катю. Саша совсем не меняется внешне, а Катя, кажется, начинает полнеть. Потом я увидал и поздоровался с Сашей Пустоваловым, знакомым мне по экспедициям прошлых лет. С ним и Сережей Чернышевым, которого я встретил на поминках, работали в экспедициях мои Славка и Андрюшка. Узнал я нескольких ребят из Синицынской экспедиции – Бессудного («Бес») с его женой Мариной.
Ребята вырыли в мергелевом склоне глубокую могилу, похожую на разведочный шурф. Даже стенки были аккуратно зачищены. На белых полотнищах опустили гроб в могилу и начали забрасывать ее лопатами. Я тоже бросил вниз горсть белой каменистой земли. Над могилой поставили и укрепили простой деревянный крест.
Ко мне подошел попрощаться Хизри, у него в 8 часов вечера был самолет в Москву, а оттуда он должен был лететь в Дагестан. Увидимся ли мы еще когда-нибудь?
Мы спустились к Костенковской школе. Поначалу я думал, что поминать Мишу будут у старой школы, т.е в лагере Синицынской экспедиции, но нас привезли к действующей школе, в которой сейчас по случаю каникул не было занятий. За столом я оказался вдалеке от Надежды Игоревны, напротив Бессудновой пары и нескольких ребят со старой базы. Справа от меня сидел Леха из Мишиной экспедиции, а справа старушка, говорившая на кладбище очень много хороших слов об Аниковиче. Я много разговаривал с Лехой, а когда он отправился курить, обернулся к старушке.
Звали ее Риммой Николаевной, и из ее разговоров я вдруг понял, что прекрасно знаю ее сыновей – Виктора и Андрея, и сама она никто иная, как хозяйка кафе «Сибирь», где на протяжении многих лет собирались археологи обеих экспедиций, чтобы попить пива за дощатым столом. Мы с Соней называем это место «Костенки Тринадцатые» по названию раскопанной в огороде стоянки древнего человека. Римма Николаевна рассказала, как три года назад у нее умер муж, и Миша на поминках сидел за столом на этом самом месте. Рассказала она, как разлетелись в разные стороны ее сыновья с невестками, и она теперь управляется с кафе-магазином одна. Да, я вспомнил, как три года назад мы притопали в «Сибирь» и кормили там Женьку с Надюшкой пельменями, поскольку экспедиционной пищей детям питаться было нельзя.
В восемь часов вечера ко мне подошел Виктор Попов и сообщал, что они с Людой едут домой и забирают меня с собой. Сережа Лисицын тоже собирался завтра возвращаться в Питер, мы с ним договорились добираться в Воронеж, на Придачу вместе с Поповыми-Кондауровыми. Оказалось, что в этом году он не копает Борщево – нет денег. Зато в конце августа он начинает новостроечную экспедицию в Каменногорске, где в течение двух месяцев (сентяброь-октябрь) нужно раскопать мезолитическую стоянку, попадающую в зону строительства железной дороги Каменногорск – Лосево. Сережа предложил нам с Соней приехать на раскопки, правда, предупредил, что дорог там фактически нет. Он обещал привезти нас на своем транспорте.
Перед самым уходом с поминок, я успел поговорить с Надеждой Игоревной и посочувствовать ей. Она сказала, что у Миши в свидетельстве о смерти записана причина – острая коронарная недостаточность (а вовсе не инсульт, как мы полагали). Буквально уходя, услышал от Кати о последних минутах Мишкиной жизни, о том, что «умер он достойно».
Виктор усадил меня на заднее сиденье своего «Матиса» и увез к себе домой в Аносовку. Несмотря на небольшие размеры автомобильчика, ехать в «Матисе» удобно, не тесно. Машинка легко проехала по асфальту до музея и дальше вверх по логу грунтовой дорогой. Где-то вблизи истока Аносовского лога мы остановились у невзрачного полузаваленного забора, калитка в котором открывалась с величайшим трудом.
Витя загнал машину в такие же обветшалые с виду ворота и пригласил меня во внешне непритязательный домик, крытый, правда, красной металлокерамической черепицей. Попов с гордостью показал мне внутреннее убранство своего летнего обиталища. В доме было 4 комнаты и кухня. Стены и потолки были зашиты стеновыми панелями под дерево, всюду новая мебель.
Мы немного посидели на кухне, но я рвался побродить по холмам, пенсионерские посиделки под самовар меня не интересовали. Виктор отпустил меня с условием, что я вернусь до темноты. Он чувствовал ответственность за меня. Я легко пообещал вернуться, понимая, что удастся мне это с трудом. До старой базы отсюда было больше трех километров, а шел уже девятый час вечера.
Выйдя из дома, я сразу же остановил большой самосвал, который, судя по запаху, совсем недавно развозил по полям навоз. Водитель подбросил меня до Аносовского магазина, где и высадил, поскольку поворачивал направо, в Александровку. Я торопливо зашагал по асфальту, огибающему склон Карабаха. Солнце уже активно садилось за меловые холмы, стрекотали цикады, цвел цикорий. Было довольно тепло, так что я быстро взмок. После поворота к школе, где мы сегодня поминали Мишу, дорога спустилась в Покровский лог к ручью, на правом берегу которого находилась стоянка Костенки XII.
По этой же дороге я быстро поднялся к магазину, стоящему на повороте к Костенкам I и кафе «Сибирь». На подъеме справа расположились две усадьбы, строить которые начали еще в 90-е годы. Постепенно из скромных домиков, поставленных на короткой дороге в пойму Дона, по которой мы часто отправлялись купаться после раскопа, они превратились в роскошные имения, окруженные бетонными заборами. На десятиметровой полосе, отделяющей заборы от обочины, были разбиты цветники и устроены детские площадки, отгороженные от дороги оранжевой сеткой.
На старую базу я решил пройти нижней дорогой, чтобы вернуться обратно по холмам. Вдоль этой дороги, ведущей в Попов лог, велось активное строительство. Мне помнились на ней глубокие колеи, заполненные водой в дождливое лето семьдесят третьего года. Теперь тут были уложены бетонные плиты, выше дороги ставились новые дома, да и справа появились новые постройки ближе к берегу Дона.
Я без труда нашел поворот к старой базе и поднялся по крутой, размытой дождями колее к воротам лагеря, увидел знакомую камералку и навес над длинным дощатым столом. Из кухни появились экспедиционные девочки и среди них Наташа Бурова, рассказавшая, кто и где сейчас живет. Сама она живет в том же вагончике где они с Соней и Ирой Котляровой обитали 13 лет назад, когда я познакомился со своей будущей женой. Синицын живет в той же левой половине нижнего домика, а в Прасловском домике обитают четверо иностранных волонтеров, работающих в экспедиции. Девочки напоили меня чаем, я посидел на скамеечке около стола, а потом прошел через сад к костру, где ребята заготавливали дрова к празднику – День археолога отмечался здесь несмотря ни на что.
Я поднялся по овражистой, размытой дождями дороге наверх, «на холмы», вышел на горку, где тринадцать лет назад познакомился с Соней, и опять восхитился виду, который открывался отсюда на долину Дона. В косых лучах закатного солнца излучина реки, знакомая мне уже сорок лет, выглядела особенно живописно. Вспомнил стишок, написанный семь лет назад, когда мы гуляли здесь с годовалым Женькой.
С холмов высоких синей лентой Дон,
И горизонт далекий необъятен.
И место это нам давно не дом,
А более высокое понятье.
Играет день на склонах меловых,
Уткнувшихся в зеленые долины,
Как пара носорогов молодых,
Почесывающих выгнутые спины.
Любимой я цикорий не сорву,
Не стану мир причесывать словами,
А сына мы посадим на траву,
Там, где когда-то обнимались сами.
С холмов высоких Дон наперевес.
Так хочется сквозь слезы улыбнуться.
Как мало на земле осталось мест,
Куда нам надо обязательно вернуться.
С ревом пронеслась четверка «сушек» в сторону левого берега реки, заросшего бесконечным темным лесом. Так бы стоял и смотрел! Поднимусь ли я сюда еще когда-нибудь?
По белой меловой дороге, пробитой в пожухлой траве редкими поездками, я отправился к шоссе, раздумывая о том, каким путем пойти в Аносовку. Соблазнительно было спуститься прямиком к Костенкам Первым, пройти мимо Тринадцатых (кафе «Сибирь»). Все же я пошел по шоссе. Закат уже угасал, добираться было еще далеко, а темнеет тут быстро.
Как ни торопился, до музея я дошел в сумерках. Хотелось, конечно, забежать на новую базу. Там ребята уже сидели у костра, пели песни и поднимали кружки за День археолога. Но я обещал Попову вернуться! Немного я поплутал на участке дороги, который дважды проехал на машинах, сначала с Виктором, потом на самосвале. На развилке пошел было верхней дорогой, но засомневался и спросил встречного мужика, где живет Виктор Васильевич. Тот сказал, что не знает такого (Виктор сказал потом, что его зовут здесь «Директором»), я вернулся к развилке и по нижней дороге скоро добрался до непритязательного забора с запертой калиткой.
Часок мы посидели в доме, погрустили. За окном шумел неожиданный дождь. Вспоминали Мишу. Попов в последние годы под жестким надзором Люды стал почти непьющий. Аниковича поминать водкой он отказался, но за нашу встречу мы с ним допили бутылку водки, которая хранилась у него около года. Было там граммов сто пятьдесят. В перерывах он бегал на кухню курить свой «Беломор» (дымит он почти непрерывно, как паровоз), а Людмила Николаевна пичкала меня сентенциями на церковно-приходскую тему, рассуждениями о добре и зле и о том, что на все воля Божья. Я рассеяно кивал, наблюдая смиренное лицо Виктора Васильевича и вспоминая наши безудержные разгулы сорокалетней давности. Ни дать, ни взять, «старосветские помещики»…
Уложили меня в кабинете Виктора Васильевича, под портретом, где он еще директор Воронежского краеведческого музея в рыжей бороде. Спал я хорошо. Проснулся около семи часов утра и выбрался в теплое туманное утро, пропахшее степными травами, остывающими после дождя. Прогулялся вверх по Аносовскому логу, разглядывая дома местных жителей. Толька ближайшая усадьба имела роскошный забор выше человеческого роста, дом, обшитый сайдингом и крышу в металлочерепице. Так какой-то липецкий ювелир отделал домовладение своей тещи. Остальные дома имели вполне покосившийся вид, и чем ближе они были к истоку лога, тем беднее имели внешность
После того, как Людмила Николаевна накормила нас завтраком, мы с Витей отправились на новую базу. Шли коротким путем через плечо лога, по узкой тропе и мокрой после ночного дождя траве. Вокруг было красиво и чрезвычайно ароматно. В соседний лог («Сраный», как называют его местные жители) спустились по старой тележной дороге, над которой сводом сходились ветви американского клена, растущего здесь быстро и агрессивно. Вышли на дорогу на полпути от музея к базе. Повстречавшаяся на пути баба с ведрами радостно приветствовала «Директора». «Ну, значит, доедешь до Питера!» - сказал Попов, пропуская мимо полные воды ведра.
На новой базе за прошедшие три года ничего не изменилось: тот же обшарпанный домик, тот же брезентовый тент над обеденным столом. Следов праздничного костра у сарая не было, костер жгли в яблоневом саду, за большими экспедиционными палатками на противоположном склоне лога. Из дома появлялись мужики с помятыми лицами, со стороны палаток подходили умываться девчонки. Много курили, пили чай. Собственно завтрака (еды), по-видимому, не было, даже такого, какой три года спустя мы с содроганием вспоминаем. Нет поваров, нет дежурных, эта часть экспедиции совершенно не организована. Сережа Лисицын не появлялся. Из расспросов я выяснил, что накануне вечером он ушел на старую базу и там заночевал. Напоследок я немного поболтал с Сашей Дудиным, получив обещание если не приехать в Пушкин, то, во всяком случае, встретиться где-нибудь в Питере. Под ногами путался его Фил, развлекая хмурых археологов своим неугасимым оптимизмом. Меня такса, естественно, не признала, вызывающе лаяла и пыталась потрепать за штаны.
Наконец, появилась Таня Попова, а за ней и Влад. Археологи собрались на Восьмые Костенки, но предварительно решили сходить на Карабах, на кладбище. Основная группа отправилась пешком той же самой дорогой, которой мы ходили на XIV Костенки с детьми в 2009-ом году.
В «Ниве» с Поповыми-Кондауровыми оказался я один. Мы снова через Аносовский магазин поднялись на Карабах, и я, наблюдая, как карабкается отечественный внедорожник по размытой известняковой дороге, думал о том, что Соня, пожалуй, права, отказываясь ехать в Костенки своим ходом. Дороги здесь почище будут вологодско-новгородских. Когда мы добрались до кладбища, ребята из экспедиции уже собрались у Мишиной могилы. Девочки поставили на земляной холм тарелку со стопкой водки, покрытой кусочком хлеба. Я снова залюбовался видом на Дон, который открывался отсюда. Хорошее место выбрал Виктор Васильевич.
Таня позвонила Сергею Лисицыну, ночевавшему на старой базе, и они договорились встретиться на верхней автобусной остановке, на дороге, ведущей к Острогожскому шоссе. Я попрощался с Виктором и ребятами, пообещав передать приветы Андрюше со Славой, Сонечке и детворе, которую, оказывается, хорошо помнили по нашему первому приезду.
У автобусной остановки Лисицына не было. Снова созвонились. Сергей сказал, что Андрей Синицын держит его последними наставлениями. Молчаливо чертыхаясь, Влад направил «Ниву» по грунтовке, ведущей к старой базе. В ожидании того, что Сергей вот-вот появится, мы доехали до самого лагеря, осторожно спустились по размытому водой оврагу. Пришлось открыть ворота, чтобы развернуться. Андрей, Лисицын и «Бес»-старший непринужденно беседовали у длинного обеденного стола. Прощаясь, Сережу спросили, почему он без вещей, и тут выяснилось, что рюкзак Лисицына остался на базе в Аносовке.
Влад поскрежетал зубами, но отвез нас обратно, и лишь после этого мы отправились в Воронеж. Возвращались той же дорогой, только на улице Грамши (объездной) попали в длинную пробку, в которой стояли минут сорок, прежде чем выехали на ВоГресовский мост. По дороге Сергей рассказывал, как набирает людей в свою короткую осеннюю экспедицию, о том, как много желающих, есть даже ребята со строительства Богучанской ГЭС. Сергей отбирает людей с опытом работы и физически сильных, поскольку будет много работы лопатой до самых первых снегов.
На Придаче Таня с Владом остались на автостоянке, а мы отправились доставать билеты. По дороге, измученный долгими разъездами, я устремился в туалет, а подойдя к кассе, понял, что Сергей уже оформляет билеты на поезд Анапа - Санкт–Петербург в 11.11. Приходит он в Питер около девяти часов утра, что Сергея вполне устраивало, поскольку он торопился в свою новостроечную экспедицию около Каменногорска. Билет стоил четыре тысячи, и я прикинул, что это все, пожалуй, что у меня есть из наличности. Из плацкартных билетов имелся только один на воронежский поезд отправлением в 13,55, но место было отврати тельное – 38! – верхнее, боковое, у самого туалета. Экономность возобладала, и я попрощался с Лисицыным, которому до отхода поезда оставалось всего десять минут. Мы договорились связаться в городе, и, если будет возможность, приехать в его экспедицию в сентябре.
Я проводил Сергея до подземного перехода, а сам вернулся на стоянку. С ребятами я доехал на «Ниве» до Чернавского моста, где они меня с облегчением высадили и отправились забирать сына у бабушки. С Таней я договорился об отправке через Интернет фотографий, которые она делала на Мишиных похоронах.
Шел двенадцатый час дня, и у меня имелось два с половиной часа для прогулки по Воронежу. Я решил, не торопясь, дойти до вокзала, поскольку дорогу знал хорошо и заблудиться не рисковал.
Я с удовольствием прогулялся по Чернавскому мосту, дамба которого пересекает Воронежское водохранилище. Слева, в центре водного пространства, в тесной круговерти двигались многочисленные парусные суда – большие двухмачтовые яхты и множество маленьких швертботов – двухместных «кадетов» и детских «оптимистов». Справа от насыпи моста тренировались гребцы. Чуть дальше, вдоль низменного острова протянулись дорожки гребного канала, а возле дамбы проходили байдарки-одиночки и каноэ-двойки. За мостом поднимался высокий берег. Слева виднелось зеленоватое здание двухэтажной церкви Алексеево-Акатова монастыря.
Перейдя на другой берег, я ушел с шумной дороги и поднялся по каменной лесенке на широкую террасу, плотно заросшую боярышником. Здесь было значительно тише, и у меня появилась возможность поговорить с Соней по телефону. Я рассказал ей, как покупал билет на поезд, а теперь топаю в сторону вокзала. Мы договорились, что в следующий раз я буду звонить уже из вагона. Поднявшись на склон я оказался на перекрестке проспекта Революции и улицы Степана Разина. Сталинский небоскреб Управления Юго-Восточной железной дороги соседствовал здесь с недавно отстроенным Рождественским собором – теперь главным храмом Воронежа. Под проспектом Революции здесь сооружен подземный переход. Собор отделен от улицы высоким решеткой. По дорожкам скверика мимо многочисленных клумб катали коляски молодые мамаши.
Заходить в храм я не стал, не было времени. Нужно было закупить продовольствие в дорогу и съесть где-нибудь горячий обед. В поисках я прошел по улице Феоктистова до улицы Энгельса и свернул налево в сторону центра города. Напротив меня располагался парк «Орленок» с многочисленными детскими аттракционами. Я отправился туда, надеясь перекусить в каком-либо детском кафе. Оказалось, что в общепитовских корпусах парка идет реконструкция, и я побрел по улице Феоктистова в сторону Кольцовской. Здесь тоже была большая студенческая столовая, но и в ней производился ремонт.
Пришлось идти по Кольцовской улице в сторону вокзала. Очередное разочарование ждало меня на привокзальной площади. Продовольственный магазин на полуциркуле площади, в котором мы делали все закупки провианта последние пятнадцать лет, тоже был закрыт на ремонт. Вот уж поистине – настоящая эпидемия ремонтов в Воронеже! Просто невезенье! Я рассчитывал на полуциркуль также в плане закупок вкусных подарков детям и Соне. Здесь всегда шла бойкая торговля фруктами, а главное – маленькими дынями, которые мы всегда привозили любимой теще. Теперь полуциркуль был совершенно пуст. Работал лишь один уличный павильон, в котором продавалась сдоба и сладкая выпечка. К окошку тянулась длинная очередь, но эта продукция меня не интересовала.
На углу с улицей Мира я нашел магазинчик, в разных отделах которого продавались требуемые продукты. Здесь я купил колбасы, помидоров, пару бомж-пакетов и быстрорастворимое пюре. Пройдя по улице Мира в сторону проспекта Революции, я нашел еще один продовольственный магазин, на чем завершил свои покупки.
Оставалось где-нибудь пообедать. Я вернулся на Кольцовкую и вместе с ней повернул в сторону улицы Энгельса, где совершенно неожиданно увидел надпись «Буфет». Помня о многочисленных ремонтах, я был вправе ожидать, что входная дверь заперта, но – о чудо! - она открылась, и я попал в маленькую кафешку. Здесь мне удалось съесть тарелку окрошки и кусок рыбы с овощами. От чая, компота и сладкого морса я, естественно отказался, вызвав у продавщицы-буфетчицы подозрение. «У нас распивать нельзя, - пробормотала она. – У нас школьный буфет!» Надо будет посмотреть на себя в зеркало, видимо, что-то не так.
Тем временем, до отправления моего поезда оставалось полчаса, и я устремился на вокзал. Воронеж-Первый – вокзал, мне хорошо знакомый. Теперь, чтобы войти в него, надо отстоять очередь. На входе рамка металлоискателя буквально заливается звоном, когда пассажиры проносят через нее свои тяжеленные чемоданы. Три милиционера (ах, да! полицейских) в центре зала на звон никакого внимания не обращают – трясут какого-то кавказца.
Мой поезд давно под погрузкой, но я все же забежал в сувенирный киоск и купил маленький магнит на холодильник – с надписью «Воронеж» и изображением памятника Петру Первому. Еще у меня была куплена коробка конфет «Песни Кольцова». Коробка была очень красивая, а конфеты эти я помню еще с первых экспедиций, у них были красивые фантики.
Мой первый вагон действительно оказался первым от локомотива. Я еще десять минут прогуливался по жаркой платформе, пока, наконец, пожилая проводница не загнала меня в душное нутро. Ну а потом – верхнее место у туалета, кондиционер, военный инвалид. Словом, поезд. Прощай, Воронеж!