Фолко не успел испугаться, удивиться или огорчиться этому. Звуки боя раздались и сверху, на гребне скалистой гряды; оттуда вынеслись стрелы, и хоббит оказался втянутым в бессмысленный бой — ему пришлось убивать лишь для того, чтобы не быть самому убитым.
Однако дружинники Отона не растерялись. Не дожидаясь команды, каждый сжался в седле, укрываясь за круглым щитом; они пришпорили коней, стараясь как можно скорее уйти из‑под прицела невидимых лучников и схватиться с тем, кто, как все решили, преградил им путь по тропе. Еще несколько мгновений скачки — и передовые всадники вылетели прямо на смутную массу врагов, напиравших на остатки десятка Бироза. Неведомые наездники были облачены в просторные серые плащи, и лица скрывались под наличьями низких шлемов; длинные прямые мечи тускло взблескивали при взмахах. Бироз потерял уже троих, однако остальные орки отчаянно отбивались, сбившись тесной кучкой и медленно отступая.
— Ангмар! — грянул боевой клич Олмерова воинства; свистнули арбалетные стрелы; в толпе напиравших противников кто‑то упал, но ряды их сомкнулись, продолжая надвигаться.
Отон поспешно перегораживал ущелье стеной орочьих и ангмарских щитов; лучники — хазги и истерлинги — били через головы спешившихся; Фолко оказался рядом с Торином и Малышом в строю приготовившихся встретить натиск врагов пеших воинов.
Во тьме хоббит не видел выражения глаз друзей, однако в нем самом грузно ворочался, поднимаясь и разрастаясь, мерзкий и склизкий комок страха — погибнуть вот так, здесь, в забытых всеми горах от рук воинов забытого народа, сражаясь на стороне своих лютых врагов!
Серые плащи заколебались, не выдерживая бьющих наповал стрел. На краткий миг возникло затишье, и вперед тотчас же вышел Отон. Он сбросил плащ; черная кольчуга доходила до колен; не взяв с собой щита, он обеими руками держал прямо перед собой свой очень длинный прямой меч. Широкое лезвие с шипением рассекло воздух и, высекая искры, со скрежетом вонзилось в каменистую землю.
Отон заговорил — чистым, холодным голосом, опираясь на угрюмо‑молчаливый строй своих. Поднаторев в пути, запомнив несколько сотен самых употребительных слов из восточных языков, Фолко с трудом, но все же понимал его речь.
— Мы — посланцы Вождя, — говорил Отон, — мы пришли к вам с миром. Что, кроме мира, может быть между делающими одно дело? Нам нужен проход через ваши края... Не причиним вреда... Готовьтесь к походу... к вам подбирается Ночная Хозяйка... Вождь избавит... Мы уничтожим эльфов... вы будете с нами, и ваша сила, которая так нужна людям в борьбе с колдовством бессмертных... зачем вы напали на нас и пролили нашу кровь... несправедливо... закон гостеприимства по обычаю степей и гор... я могу требовать выкуп... я избираю свободный пропуск...
Никто не отвечал Отону. Из‑за недвижных шеренг противостоящих ему воинов в серых плащах до слуха хоббита донеслась медленная, заунывная музыка, тоскливо тянущаяся на несколько однообразных, повторяющихся раз за разом нотах. Тупая боль стиснула виски, во рту пересохло.
Орки стали медленно‑медленно пятиться; и, словно защищаясь от яркого, бьющего прямо в глаза света, прикрыл лицо ладонью и Отон; у хоббита что‑то случилось со зрением — на месте строя врагов он видел лишь неразличимый в деталях серый туман, словно подсвеченный изнутри тусклым, мертвенным светом.
А потом все внезапно стихло, и, придя в себя, дружинники лишь оторопело таращились в окружавший их сумрак — шеренги сероплащных воинов растаяли как дым, исчезнув без следа; ангмарцы подобрали на камнях немало своих арбалетных стрел, нашедших цель, измазанных кровью...
Однако Отон не стал терять времени на попытки разобраться в этих загадках. Зло и повелительно отдавая команды, он привел отряд в порядок, и вскоре они вновь пробирались залитым тьмою ущельем.
Неусыпные глаза постоянно следили за ними; затылком хоббит постоянно ощущал чужое присутствие; однако откуда‑то из потайных уголков сознания все явственнее проявлялась невеселая мысль — эти в сером не враги Отону.
Произошло недоразумение, скоро все выяснится — и еще один отряд займет свое место в строю готовящейся к броску на Закат армии Востока...
Только на рассвете Отон объявил привал. Измученный путем и постоянным ожиданием вражьей стрелы из мрака, Фолко повалился на одеяло и тотчас уснул как убитый.
Весь следующий день — а Отон дал отряду лишь краткий отдых — они двигались узкими, извилистыми ущельями, сплетшимися в причудливый лабиринт. Коричневые, серые, черные скалы мрачно возносили свои увенчанные рогатыми коронами главы над длинной цепочкой дружинников. Несколько раз на господствующих высотах им попадались высокие башни, подобные той, что стерегла крайний рубеж владений хеггов. День выдался сумрачный, бессолнечный, низкие тучи надвинулись с востока, грозя вот‑вот пролиться промозглым ливнем. Еще выше стали окружающие их каменные стены; но вот ущелье внезапно раздалось в стороны, выведя отряд на плоскую круглую проплешину, поросшую травой, не меньше мили в поперечнике. Отон предостерегающе поднял руку.
Странное место — сюда сходились несколько горных дорог; подобно впадающим в озеро ручьям, они спускались в эту зеленую равнину. Она была пустынна, исполинскими клыками неведомых чудищ торчали над скалами три сторожевые башни; над травами застыла гробовая тишина — даже неугомонный ветер совсем утих.
Фолко было не то что страшно — противно; он видел диковинные вещи, но былой тяги к таинственному он уже не ощущал. Усталость начинала брать свое, и хотелось лишь одного — как можно скорее пустить ту единственную стрелу, ради которой был затеян весь нынешний поход, — а там будь что будет.
Отон долго простоял в раздумье, пока наконец не махнул рукой. Однако он не повел отряд напрямик, через середину равнины — его дружинники, прижимаясь к скалам слева, медленно огибали подозрительное место.
Рога грянули, когда дружина миновала полпути. Над горами прокатились громкие боевые распевы, заставив многоопытных воинов мгновенно перебросить щиты из‑за спины на руку. Прижавшись спиной к отвесной скале, отряд ощетинился копьями, ангмарцы поспешили взять наизготовку арбалеты.
А рога все пели и пели; невидимые трубачи не жалели сил, и вот под звуки гордого марша на верхних гребнях скал, точно призраки, из сырой мглы стали выныривать длинные шеренги вооруженных воинов; Фолко разглядел длинные, больше человеческого роста луки.
— Сейчас начнется, — прошипел оказавшийся подле хоббита Уфорг, орк‑мечник; он уже упер свой вытянутый книзу щит в землю, обнажил кривой вороненный ятаган.
Несколько стрел воткнулись в землю неподалеку от передней линии щитов — уже на излете, бессильные и неопасные. Сверху отряд был прикрыт нависшим над головами скальным карнизом; на некоторое время они были в безопасности.
— Спокойно! — крикнул Отон, давая шпоры коню и выезжая из‑за спин дружинников. Как и в ущелье, он был в длинной кольчуге, держа поперек седла свой длинный меч. Что‑то свистнуло, о его наплечник сломалась выпущенная откуда‑то сверху стрела — он даже не повернул головы. Твердой рукой Отон направил пугливо прядающую и храпящую лошадь прямо на середину, пренебрегая опасностью. Отдалившись от угрюмого строя своего отряда, он поднял темный рог и затрубил. Хоббит не знал, что означает этот долгий, переливчатый зов; можно было лишь догадываться, что Отон вызывает предводителя нападающих на переговоры. И, видя, как спокойно сидит в седле этот рослый воин, даже не пригибая головы и не вздрагивая от взвизгивающих то справа, то слева стрел, Фолко невольно воздал должное его храбрости и мог лишь горько жалеть, что это мужество в один прекрасный день окажется на стороне тех, с кем ему придется сойтись в схватке, из которой может выйти живой лишь одна сторона.
С бешеным взвизгом‑ржанием лошадь Отона взвилась на дыбы, ужаленная стрелой в круп; взвилась и повалилась на бок, пораженная еще добрым десятком коротких, брошенных сверху дротиков; и вновь Отон, ловко высвободив ногу из стремени и легко соскочив вбок, ответил лишь звуками своего рога. Что‑то большее, чем просто вызов, вложил он на сей раз; его правая рука сжимала нечто, висящее на шейной цепочке, и когда звуки его рога утихли, он неожиданно высоко вскинул сжатую в кулак руку — и хоббит покачнулся, как от удара дубиной по шлему, оглушающего и лишающего чувств.
Сила волнами расходилась от поднятой руки Отона, заставляя воинов его дружины приседать, укрываясь от незримого напора под выставленными щитами.
Это была тупая и грубая Сила, злая и нетерпеливая; ее напор заставил запламенеть, нетерпеливо забиться в ожидании боя клинок Отрины на груди Фолко; эта Сила была ненавистна тому, кто выковал его, и вот пришло время для новой встречи!
Однако хоббит мог лишь стиснуть зубы и терпеть; впрочем, все это длилось не‑слишком долго. Откуда‑то из‑за гребней скал, из‑за съеденных ветром каменных грив, до их слуха донесся ответ — угроза сменилась растерянностью, рога противника трубили отбой.
С облегчением вздохнули и задвигались замершие было в ожидании кровавого боя дружинники; Отон остался стоять на середине, лишь опустил правый кулак — и поток Силы сразу иссяк, словно кто‑то задул трепещущий огонь. Но присутствие этой, теперь вновь задремывающей Силы все равно ощущалось — и перед Фолко теперь встала новая — какая уже по счету? — загадка: что это за Сила, откуда она взялась и как с ней бороться?
— Ты чувствовал? — шепотом спросил он у напряженно озирающегося по сторонам Торина.
Гном не поднимал забрала, топор по‑прежнему был у него в руке.
— А то нет, — мрачно ответил он. — Что‑то новое, опять какая‑то напасть! Клянусь бородой Дьюрина, это дело рук Олмера!
Он говорил быстро и вполголоса, на «быстром западном языке», и можно было надеяться, что его слов не поймет никто, кроме Фолко и Малыша.
— Придется и его тоже... — начал было Малыш, многозначительно кивая на Отона, но в этот миг из‑за скал на противоположном краю равнины показалось несколько десятков всадников, в воздухе поплыли высокие знамена, похожие на свисающие с длинных шестов конские хвосты, окрашенные в самые разные цвета. Торжественно запели рога на кручах, воздух огласился громкими криками — сомнений не оставалось, на переговоры ехали вожди нападавших.
Как и предполагал Фолко, все происшедшие стычки были не более чем «недоразумением». Они договорились, они не могли не договориться: но о чем вели речь посланцы народа хеггов и Отон — откуда мог знать это хоббит?
Предводитель их отряда добился свободного пропуска, помощи продовольствием; однако хегги, как сказал Отон, «ждут Вождя, чтобы присягнуть ему»; взамен они хотели получить защиту от напирающих на их границы подвластных Ночной Хозяйке племен — и против Черных Гномов, нежданно‑негаданно докопавшихся до их собственных гор и нынче вовсю шурующих в их недрах.
— Они собираются в большой поход, — сумрачно глядя исподлобья на своих спутников, сказал Отон. — Собрались многие колена... и они хотят нашей помощи, точнее... ну, короче, мы должны быть там.
Огон явно не хотел говорить подробнее; и, похоже, никто из его отряда не понял, что он имел в виду, обмолвившись «точнее...». Никто, кроме Фолко и его друзей‑гномов.
— Небось почуяли Талисман, — недобро хмурясь, промолвил Малыш, когда вечером того же дня они остались втроем возле угасающего костра;
Талисманом они, не сговариваясь, окрестили то, что держал в руке Отон, когда ему удалось остановить уже готовых к нападению хеггов. — Почуяли Талисман и хотят использовать против наших!
— Знать бы, что это за штука! — задумчиво проронил Торин. — И кто его сработал! Мне почему‑то кажется, что Вождь, но я могу и ошибиться. Вдруг это дело рук какого‑нибудь мага или мудреца?
— Символы Власти так просто в чужие руки на отдаются, — возразил Фолко.
— Будь кто‑нибудь кроме Олмера способен создавать такие талисманы, он бы уж точно не отдавал их ему, а постарался бы занять его место. Тем более что Сила эта явно не светлая. Нет, кроме Олмера, эту штуковину сработать некому. Но прежде чем что‑то во что‑либо вкладывать, надо это что‑то откуда‑то взять... Интересно — на что еще способен этот Талисман? Эх, Радагаст, Радагаст! Давненько мы от тебя ничего не слыхали...
— Сделать мы пока все равно ничего не можем, остается только ждать, — уныло протянул Малыш, и они, переглянувшись, сделали единственно возможное — отправились спать.
Ночью Фолко долго и тщетно пытался вызвать Олорина. Однако его мысленному взору открывалась лишь гулкая, звенящая бездна, на самом краю которой балансировало его сознание, в любой миг готовое сорваться с гибельного обрыва... Загадки оставались неразрешенными.
Тем временем отряд Отона присоединился к немалому числом войску хеггов, что направлялось к восточному краю своих гор, где Черные Гномы, по словам Отона, соорудили что‑то вроде крепости. При этом предводитель отряда весьма выразительно глянул на Торина и Малыша; однако последний прикрылся своей обычной безмятежной улыбкой, Торин же хранил бесстрастное молчание.
На расспросы соседей по строю гномы говорили, что в их местах о роде Черных давным‑давно забыли, сохранилось лишь предание, что они ушли в самую глубокую глубь.
Отон тем временем отправил куда‑то еще одного улага; крылатая ящерица, взмыв над лагерем, понеслась, набирая высоту, куда‑то на юго‑восток.
Однако до твердыни Черных Гномов они так и не дошли. Ночью в становище хеггов внезапно поднялась непонятная тревога, мрак огласили горестные крики и стенания; Отон, едва успев опоясаться мечом, ринулся выяснять в чем дело, а вернувшись спустя краткое время, коротко объявил: на их селения напала Ночная Хозяйка. Говорят, явилась самолично. Это сама Смерть! — Лицо его было серым, голос дрожал, на беспрестанно отираемом лбу блестел пот.
Они повернули на юг. Полки хеггов шли в молчании, да и в отряде Отона бодрости заметно поубавилось. Ночная Хозяйка вела с собой многочисленные рати.
По вечерам от костра к костру полетело недоброе перешептывание.
— Идем на верную смерть! Отон, этот выживший из ума Отон, неужто он хочет положить нас всех?! Да и положит, чтобы только заслужить честь у Вождя!
— Да что ты, Вождь такого ему не простит!
— А кто его знает? Помнишь, что Берель насчет Хозяйки говорил? Нет, надо уносить отсюда ноги, пока живы — сотней армию не одолеть.
Отон слышал это, его плечи горбились, однако он молчал.
А Фолко и гномы были озабочены те дни лишь одним — как проникнуть в тайну Талисмана? Предстоящая встреча с Хозяйкой их мало страшила. В конце концов, они не давали никаких клятв Вождю... В любой момент можно было уйти, разыскать где‑нибудь разведчиков или эльфов; а в бою, если не лезть вперед, всегда спасут мифрильные доспехи. Но Талисман, Талисман! До него добраться проще, чем до тайны силы Олмера; но он — часть ее, и наложить на него руку надо немедленно! Они должны узнать, что это такое!
А Гэндальф по‑прежнему не появлялся, хотя хоббиту, как на заказ, снились мягкие, спокойные и прекрасные сны, где не было места войнам, крови и пожарам, где его дух отдыхал, наслаждаясь блаженным покоем...
Был ненастный сентябрьский вечер, когда, оставив позади горные теснины, большая часть войска хеггов вышла на равнину, простирающуюся далеко на восток. Низкие тучи предвещали грозу, вокруг лежала пустынная и негостеприимная местность, складки, всхолмья с кое‑где видневшимися жидкими рощицами. И там, впереди, в сгущающейся темноте, необычно рано для войскового лагеря горели сотни рыжих огней, сотни ни от кого не скрываемых костров. То были ополчения племен, подвластных Ночной Хозяйке. Воеводы хеггов спешили выстроить своих, и Фолко подивился: зачем вообще было вылезать из спасительных гор, из‑под защиты верных скал, где хегги, наверное, были бы непобедимы?
Ни та, ни другая стороны не скрывались. Закат охватил полнеба, и в его как нельзя лучше соответствующих мрачному времени перед самой битвой багряных лучах полк за полком выходил на поле; рати выстраивались друг против друга.
Отон, которого эти дни за глаза называли «безумцем», но бояться стали заметно сильнее — после случая с Талисманом, — сжал свою дружину в плотный кулак. С военного совета он вернулся мрачнее тучи, велел всем тотчас же вооружиться, не оставляя ничего в лагере.
Сотня Отона была поставлена на правом крыле войска хеггов, на самом краю; мало‑помалу сгущались сумерки, и вдруг в стане хозяев горной страны грянули уже знакомые хоббиту боевые рога; правое крыло качнулось и двинулось вперед, наставив копья прямо на смутно темнеющий шагах в полутораста строй врагов. Рыхлый строй хеггов мало чем напоминал непоколебимый хирд, однако у их противников строя и вовсе не оказалось — толпа легковооруженных воинов, большинство с луками, пращами, легкими копьями; Фолко почти не видел щитов и уж совсем не замечал шлемов.
Дружина Отона ехала шагом, не вырываясь вперед; и лишь когда над их головами свистнули первые стрелы, Отон неожиданно приказал остановиться.
Часть дружины спешилась; хазги и истерлинги остались в седлах. А затем, плотно составив щиты, прикрывшись с боков пешими воинами хеггов и четырьмя десятками своих конных, Отон повел отряд вперед, прямо на неровную линию слуг Ночной Хозяйки.
Фолко шагал как во сне. Сперва он попал во второй ряд, но шедшего перед ним ангмарца нашла случайная стрела, тот осел с булькающим хрипом, и хоббит оказался впереди, между двумя здоровенными орками; он кое‑как приладил свой небольшой щит так, чтобы дыра в строю вышла бы не слишком большой, и попытался понять, что же происходит вокруг.
А хегги, собрав лучших своих бойцов вокруг отряда Отона, шаг за шагом теснили противостоящих им, все глубже врезаясь в их ряды. Что делалось в середине и слева, Фолко понять не мог, похоже было, что там лишь сдерживали напор врага; их удар должен был стать решающим.
Однако быстрые стрелки даже не пытались грудью встретить напор бронированной дружины Отона. С хеггами они все же дерзали сцепляться, здесь же они лишь отбегали назад и не жалели стрел.
Коротко звякнув о закрывающую лицо хоббита мифрильную маску, сломалась увесистая стрела; Фолко пошатнулся, едва не упав. Другая клюнула его в плечо; третью отразили поножи. Над ухом безостановочно щелкали арбалеты ангмарцев; страшные луки хазгов сеяли опустошение в рядах армии Ночной Хозяйки; все глубже и глубже проникали они, и вот — противник перед ним не выдержал, бросая свое нехитрое оружие, воины врага обратились в бегство; перед дружиной Отона открылось пустое пространство — лучники неприятеля побежал‑и почему‑то не назад, а куда‑то вбок, подставляя себя под копья хеггов, идущих по правую руку от Отона; повелительно закричал сам Отон, поворачивая своих и ближних хеггов влево, в середину, где вовсю кипел бой, куда более упорный, чем здесь, — однако в этот миг в лица им повеяло леденящим, промозглым и затхлым ветром, несущим запах тления и смерти; хегги с визгом стали десятками валиться навзничь и в ужасе отползать назад; кинулись врассыпную и немногие воины из числа слуг Хозяйки, еще мелькавшие где‑то поблизости; отряд Отона замер, точно с разгону налетев на стену.
Послышалось глухое отдаленное завывание, полное яростной тоски и смертельной злобы, рожденной этой тоской; ледяной ветер жег глаза, врываясь в узкие прорези шлемов; руки сами собой разжимались, отказываясь держать оружие; глаза, точно завороженные, следили за каким‑то неразличимым, смутным шевелением, неясным колыханием в сгустившемся впереди сумраке; оттуда, из этого сумрака, на них надвигалось нечто, о чем уже давным‑давно позабыли в тех краях, откуда вели род воины Отона; Сила эта давным‑давно не являла себя ни в солнечных степях Истланда, ни в хмуром и туманном Ангмаре, ни даже в далеких владениях хазгов; вот мелькнул мертвенно‑желтый проблеск — словно два тусклых фонаря замигали впереди; крик умер на губах хоббита, но рука его судорожно шарила за спиной, шарила и никак не могла вырвать из налучья заветный лук и последнюю надежду — эльфийскую стрелу. Вот во мгле замаячили смутные очертания огромной фигуры, напоминающей человеческую; два желтых огня были мертвенным свечением ужасных зрачков. Постепенно из темноты проявлялись контуры — что‑то сотканное из еще более непроницаемого мрака, многосуставное, изломанное, с непомерно длинными конечностями...
Оно приближалось. Яростный вой не затихал ни на миг, перекрыв все раздававшиеся доселе вокруг звуки; ледяной ветер, казалось, начисто смел и хеггов, и их противников; Фолко представилось, что дружина Отона брошена одна‑одинешенька не только на этом поле, но и во всем мире, что от Средиземья не осталось ничего, кроме тусклой равнины да ворочающейся впереди них кошмарной Силы, явившейся из непонятных и темных мест. В отчаянии Фолко закричал — ужас, первобытный и необозримый, затопил его, дойдя до самых сокровенных уголков памяти, не оставив ни силы, ни воли, ни даже мысли о сопротивлении.
И все же он не повернул назад и не бросился удирать без оглядки, забыв обо всем. Не замечая заливающего глаза пота, не слыша собственного тонкого крика, визгливого от непереносимого страха, он все‑таки удержался в строю.
Перед его глазами на краткий миг мелькнуло «прекрасное видение расстающегося с обременительным существованием Синего Цветка, который он увидел некогда в далеких отрогах Туманных Гор. И стало чуть легче, хотя он сам далеко не сразу понял, почему так случилось. Глаза его не в силах были оторваться от теперь уже хорошо видной фигуры Ночной Хозяйки, медленно надвигающейся на начавший пятиться шаг за шагом отряд Отона.
И тут до сознания хоббита внезапно донесся совершенно бешеный голос Отона. Тот стоял перед строем, спиной к опасности, высоко воздев над головой свой меч; лицо его, белое, безжизненное, с полными безумной ярости Глазами, заставило отряд приостановиться. Еще не разобрав слов Отона, хоббит понял, что тот приказывает стрелять; руки Фолко, помимо его воли, сумели наконец вынуть лук и наложить на тетиву, давно ждавшую этого момента, длинную тисовую стрелу. Справа и слева от него подняли арбалеты ангмарцы; у Фолко не было ни мысли, ни сил оглядываться, но, сделай он так, на лицах дружинников он прочел бы свирепую решимость сражаться до конца; вряд ли кто помнил в те секунды о чем‑либо, кроме надвигающейся смерти; сражаться нужно было во имя единственной достойной этого цели — спасения собственной жизни.
Стрелы сорвались. Прицел было брать легко: тощая, составленная словно из одних костей фигура Ночной Хозяйки была уже неподалеку, однако тут произошло неожиданное. Со злобным то ли свистом, то ли шипением тень выбросила вперед нечто вроде длинной, с многими суставами руки, и до слуха потрясенных дружинников Отона донесся сухой звук ударов их стрел в неподатливую кость. Бессильные стрелы валились на землю, а тварь продолжала приближаться... второй, третий залп — бесполезно! Отряд вновь попятился, кое‑кто, потеряв голову, с отчаяния выставил вперед бесполезное и бессильное уже копье. Отон, где Отон?! Почему не командует отход, мы же сейчас останемся здесь!!!
Клочья мрака, точно обрывки старого, ветхого плаща окутывали бесплотный костяк; мутные желтые огни глаз жадно шарили по рядам сжавшегося отряда Отона. Взбесившись от страха, понесли несколько истерлингских лошадей, сбрасывая в пыль наездников; хазги лучше управлялись со своими скакунами, но и их кони дико храпели и не повиновались приказам, хазги не могли оказать своим никакой помощи.
Фолко перестал тратить понапрасну стрелы. Точно завороженный, перестав чувствовать даже режущий лицо ветер, следил он, как, угрожающе раскачиваясь, протянулась к отряду длинная рука, за ней вторая.
И тут словно молния разорвала мрак, мысли пробились сквозь тенета страха — Фолко увидел, что вторая рука Хозяйки оканчивалась не кистью с длинными извивающимися пальцами, способными гнуться, похоже, во всех направлениях, а тупым уродливым обрубком!
И сразу перед глазами встала давным‑давно, с самого детства, известная история — хоббиты Четверки в Могильниках; удар Фродо, перерубивший руку Умертвия, тянущуюся к мечу, лежащему поперек горла трех его друзей. И его собственные чувства наконец тоже смогли дать ему правильный ответ: он вспомнил свой первый бой, бой с неведомыми серыми тенями среди Обманных Камней; но те тени были бессильны, а здесь... Здесь им противостояло Нечто, когда‑то изгнанное с Запада непререкаемой волей Тома Бомбадила и нашедшее приют здесь, в дальних краях, куда не могла дотянуться рука Безотчего Отца Заповедных Земель. И, изгнанное. Оно превратилось в Ночную Хозяйку.
С отчаянным, безумным воплем, вскинув копье, один из ангмарцев бросился прямо на Хозяйку, очевидно, потеряв голову от ужаса. Отон не успел удержать его, человек оказался прямо перед Умертвием, вскинув оружие...
Громыхнув, выдохнув и протянув к нему костлявую длань, Хозяйка на миг замедлила шаги — но лишь для того, чтобы тягуче и гнусаво издать несколько звуков, произнести какие‑то неимоверно древние слова черного заклинания, — и человек рухнул, медленно повернувшись лицом к дружинникам и заваливаясь на бок. Это его падение было еще более ужасным, потому что все увидели, как из его широко открытого рта медленно, не правдоподобно медленно выплеснулась темно‑багровая волна дымящейся на вечерней прохладе теплой крови.
Дружинник упал, и Хозяйка не торопясь двинулась дальше. Фолко понял, что порог, до которого отряд мог сопротивляться, перейден; еще миг — и все бросятся врассыпную; и он закричал, собрав последние силы, продолжающему отходить Отону:
— Талисман! Талисман! Отон, достань то, что дал тебе Вождь! Ну же!
Иначе не остановить!
Взгляд Отона, брошенный им на хоббита, был взглядом человека, одной ногой уже стоящего в могиле и уже почти ничего не видящего и не понимающего из происходящего вокруг. Однако смысл сказанного дошел до него, и — хвала неведомо кому, светлым или черным силам! — он перебросил меч в левую руку, а правой достал из‑за пояса Талисман.
Это было Кольцо, скованное из тускло‑желтого металла; оно не лучилось, в нем не скрывалось и тайного внутреннего огня — однако Фолко вновь ощутил напор той скрытой в Кольце силы, что вынудила хеггов остановиться и признать власть Вождя.
И одновременно с поднявшим руку Отоном Хозяйка нанесла свой удар — в шит хоббита словно врезалось тяжелое бревно, каким ломают ворота крепости.
Рука Умертвия тянулась, тянулась к ним, рассыпавшимся, разметанным; на ногах не удержался никто, даже могучий Торин; один лишь Отон продолжал стоять, и — странное дело! — он вдруг стал подобен обликом самому Умертвию. Кольцо облачило его в темный призрачный плащ, истончило тело; теперь перед духом Могильников стоял равный или, по крайней мере, наделенный силой из того же источника. Откровение это накрепко запало в память хоббиту.
Да, они были родственниками — Умертвие и сотворивший это Кольцо.
Родственниками не кровными, но по источнику Силы, сотворившей их такими, какие они есть.
Отон крикнул, точнее — воззвал, и клич его заставил кровь хоббита вновь обледенеть в жилах. Как мог человек издать подобное?! Это был голос не человека — духа, призрака, призрака ужасного и злобного. И Фолко вспомнилось самое начало его приключений, та мирная ночь, когда они с Торином сидели в покойной комнате Бренди‑Холла, рассуждая о тревогах этого мира; и тот не то зов, не то вой, огласивший окрестности тихой Косой Горы...
Может, существовали и еще какие‑то силы, но о них хоббиту в тот миг не вспомнилось — а Девятеро вновь овладели его помыслами. Да и Отон стал куда как похож на одного из Призраков Кольца, судя по затверженным наизусть описаниям из Красной Книги.
И Хозяйка вняла обращенным к ней словам, произнесенным на мертвом языке Черной Речи, когда‑то измысленной Сауроном для своих нужд; в записках Бильбо и Фродо сохранились образцы, Фолко не мог ошибиться; но знал ли Отон эту Речь, или эти слова ему подсказало Кольцо?!
Слегка покачиваясь в высоко вскинутой руке Отона, Кольцо по‑прежнему извергало из себя давящий мутный поток, омрачающий сознание, но в то же время облегчающий бремя страха перед Умертвием. Подземный Дух вдруг тоже произнес нечто в ответ — угрюмое и унылое ворчание, однако уже лишенное ярости и жажды крови. Отон — точнее, не Отон, а некто, сейчас говорящий его устами, — что‑то резко скомандовал. Хозяйка тоскливо взвыла — но то была вовсе не тоска, напротив — злорадная, изуверская, несдерживаемая радость, если только испытываемое ею хотя бы с натяжкой можно было назвать радостью. Хозяйка медленно склонилась перед Отоном; все замерли, глядя на это чудовищное зрелище. А потом она выпрямилась и стала постепенно таять, растворяясь в сгустившемся ночном сумраке. Стылая мгла взвихрилась на том месте, где она только что стояла; взвихрилась и опала, и вот уже ошеломленную дружину Отона окружала лишь темнота. Сам Отон, так и не склонившийся перед Хозяйкой, после ее исчезновения все же не выдержал, тяжело упал на одно колено, а потом завалился на бок; несколько минут никто не мог приблизиться к нему, и этим успел воспользоваться Фолко.
Преодолевая головокружение, слабость и подступившую тошноту, он подполз к неподвижно распростертому предводителю.
Мрак уже выпустил из своих цепких объятий бесчувственного человека, лишь лицо Отона казалось лицом мертвеца — костистое, туго обтянутое смутно белевшей в темноте кожей. Левая рука все еще сжимала меч, правая, неестественно вывернутая, накрыла скрюченными пальцами Талисман.