Один местный фермер вызвался проводить нас к такому месту, где мы сможем заснять на пленку водяных козлов. Нас это настолько соблазнило, что мы решили задержаться на день по дороге к станции по приручению слонов, куда так спешили добраться. С этой целью мы поднялись в несусветную рань — в три часа ночи, чтобы к семи, к самому восходу солнца, уже прибыть в намеченное место. Мы основательно промокли, пробираясь по сырой от росы высокой траве и протискиваясь местами сквозь кустарник.
Только мы успели установить штатив и водрузить на него кинокамеру, как словно по заказу появились первые водяные козлы. Это были три самки с детенышем, спускавшиеся на водопой с противоположного берега реки Дунгу. Козлик вбежал в воду и резвился там на мелководье, что меня весьма поразило, потому что в реке наверняка водились крокодилы. Вскоре появились еще три самки в сопровождении роскошного козла, по стати напоминающего европейского оленя. Он принялся ухаживать за одной из самок, и Михаэлю удалось заснять на пленку всю эту любовную сценку.
И вдруг выстрел — и водяной козел как подкошенный падает в воду у самого берега, кровь брызжет во все стороны, животное судорожно дергает задними ногами, словно пытаясь оттолкнуть незримого врага. Козел еще находит в себе силы подняться, спотыкаясь, точно пьяный, делает несколько шагов в воду, поворачивается и тащится вверх по отвесному склону, где и исчезает в кустах.
— Какая подлость! — невольно вырывается у меня.
Я не в силах понять, как можно стрелять в такой момент — и зачем? Ведь даже если водяной козел смертельно ранен, он все равно недосягаем на другом берегу реки. Наш провожатый смущенно извиняется — не смог, видите ли, удержаться. И выходит, что из-за этого выстрела весь наш поход был затеян напрасно: я не сделал еще ни единого снимка, потому что ждал, когда солнце поднимется повыше. Тот, кто знаком со съемкой, знает, что освещенности, достаточной для кинокамеры, зачастую не хватает для фотографирования на цветную пленку.
|
|
Я никогда не мог понять, какое удовольствие доставляет некоторым людям застрелить животное? И почему бы таким жаждущим убийства субъектам не подвизаться где-нибудь на бойне — ведь человечество питается в основном говядиной и свиной колбасой, так что там это приносило бы хоть пользу!
При этом я не оспариваю того факта, что именно благодаря европейским охотникам удалось сохранить отдельные виды животных от полного истребления. Так, в ФРГ давно бы уже не существовало благородных оленей или косуль, если бы охотники не хотели сохранить для себя такое развлечение, как время от времени в них пострелять. Они содержат косуль в собственных поместьях, организуют для них зимнюю подкормку и взирают на них с гордостью и любовью, точно так же, как крестьянин на своих коров… Сама стрельба при этом отходит все дальше на задний план, она становится как бы неизбежным этапом охотничьего хозяйства — как для скотоводства забой скота. Кроме того, должен заметить, что, например, немецкие охотники все больше склоняются к разведению дичи и охране природы. Они уже прекратили отстрел каждого хищного животного только за то, что оно тоже охотится, а потому является как бы конкурентом. Теперь, наоборот, стараются охранять хищных птиц, даже завозить из других стран филинов и воронов. Все больше охотников выступает за то, чтобы в Европе тот или иной район объявить заповедным и полностью прекратить в нем всякую охоту.
|
|
Однако далеко не все охотники столь сговорчивы. Так, три года тому назад один африканский принц свел на нет всю нашу работу с бегемотами: внезапно, без всякой на то надобности, он застрелил самого крупного и красивого самца. А мой родственник из Вены, недавно вернувшийся после сафари в Восточной Африке, гордо демонстрировал мне цветное фото, на котором запечатлел застреленную им самку бегемота. Я спросил его, почему бы ему не заняться стрельбой по молочным коровам прямо здесь, на лугах Австрии, чтобы не ездить так далеко. Ведь по бегемотам стрелять ничуть не сложней и не опасней, чем по домашним коровам. С берега к ним можно подойти на достаточно близкое расстояние, и если они даже скроются под водой, то известно, что через какие-нибудь пять минут вынуждены будут снова вынырнуть, чтобы набрать в легкие воздуха. Кроме того, семейство бегемотов «владеет», как правило, очень небольшим отрезком реки и не может удрать вверх или вниз по течению, потому что там находятся владения других семейств бегемотов, через которые их просто не пропустят.
Во скольких областях Африки этих совершенно безобидных, мирных животных уже полностью истребили! Мясо их вялят на солнце, а затем, сушеное, складывают в мешки и везут продавать. Некоторые люди сделали сбыт бегемочьего мяса своей профессией и этим зарабатывают себе на жизнь. Один бегемот дает два центнера сухого мяса.
|
|
Другие, с позволения сказать, «охотники» пробавлялись тем, что устраивали массовые стрельбища по слонам, причем убивали столько, что целыми вагонами отгружали слоновую кость, выручая неплохие денежки. Какой же пошлятиной веет от «произведений» подобных типов, когда эти стервятники «воспевают» в них диких животных, а себя стараются показать в роли настоящих героев, редких храбрецов. При этом порой можно прочесть о чудовищных фактах, которые описывает, например, в своей книге некий Гордон Камминг:
«31 августа я встретил самого высокого и красивого слона, которого мне когда-либо приходилось видеть. Я остановился, выстрелил ему в плечо, и этот единственный выстрел дал мне полную власть над сильным и огромным животным. Пуля попала ему прямо под лопатку и парализовала на месте. Я решил некоторое время полюбоваться этим статным животным, прежде чем прикончить его. Я чувствовал себя в эти мгновения господином этих безграничных лесов, позволяющих человеку вести ни с чем не сравнимую по благородству и привлекательности охоту. Полюбовавшись некоторое время этим прекрасным экземпляром, я решил провести некоторые опыты, в частности выявить наиболее уязвимые места у таких животных. Итак, я приблизился к раненому слону и с близкого расстояния всадил ему несколько пуль в различные части его огромного черепа. При каждом новом выстреле он, словно кланяясь, низко опускал свою голову, а затем хоботом очень осторожно и нежно притрагивался к очередной ране. Я был страшно удивлен и искренне растроган тем, что это благородное животное с таким самообладанием переносит свои мучения и столь покорно идет навстречу неминуемой гибели. Поэтому я решил покончить с этим делом как можно скорей. Я открыл огонь по нему, целясь в наиболее уязвимое, на мой взгляд, место: я всадил ему из моей двустволки шесть зарядов под ключицу, которые неминуемо должны были оказаться смертельными, но они поначалу не произвели должного эффекта. Тогда я еще три раза выстрелил по тому же самому месту из своего тяжелого голландского ружья. Я заметил, что из глаз слона покатились крупные слезы; он их медленно открыл, посмотрел на меня и закрыл снова. По всему его огромному телу прокатилась волна судорог, гигант задрожал, повалился набок и… скончался».
Из книги «Зеленые холмы Африки» американского лауреата Нобелевской премии Эрнеста Хемингуэя я хочу привести такую цитату:
«М'Кола забавлялся, глядя, как гиену убивали почти в упор. Еще занятнее было, когда в нее стреляли издали, и она, словно обезумев, начинала кружиться на месте в знойном мареве, висевшем над равниной, кружиться с молниеносной быстротой, означавшей, что маленькая никелированная смерть проникла в нее… Истинный же разгар веселья начинался после настоящего мастерского выстрела, когда гиена, раненная на бегу в заднюю часть туловища, начинала бешено кружиться, кусая и терзая собственное тело до тех пор, пока у нее не вываливались внутренности…»
Большую известность и широкое распространение получила переведенная также и на немецкий язык книга другого «знаменитого охотника» — Ж. А. Хантера. В ней он похваляется тем, что еще мальчишкой браконьерствовал у себя на родине в Шотландии и сооружал самоловы или так называемые «удавки». Кстати, в наших охотничьих журналах можно увидеть страшные фотографии, показывающие, как в таких вот удавках несчастные животные погибают мученической смертью. Господин Хантер гордится тем, что за свою жизнь убил больше носорогов, чем все другие охотники; их было наверняка свыше тысячи, а слонов — больше 1400 штук!
Удивительные вещи можно узнать из этой книжки. Так, автор в свое время, живя в Кении, нанялся на работу в качестве кондуктора поезда. Вскоре он выяснил, что это дает ему превосходнейшую возможность с удобствами стрелять по животным. Свою старую винтовку системы «маузер» он постоянно возил с собой в ящике для провианта. Когда поезд проезжал мимо какой-нибудь «стоящей дичи» он высовывался из окна вагона и метким выстрелом убивал ее. После этого он дергал ручку экстренного торможения, поезд останавливался, и вместе со своим боем они в бешеном темп выскакивали из вагона, сдирали с добычи шкуру и ехали дальше. Вот несколько цитат из, с позволения сказать, произведения Хантера:
«…Машинист был отличным парнем. Он ведь первым замечал животных, подошедших к железнодорожной насыпи на расстояние выстрела. Обзор у него спереди был гораздо шире. Поэтому он давал мне знать при помощи условной сигнализации, кто появился в поле зрения: три гудка — леопард, два — лев. Если же дело касалось пассажира, которого надо было подобрать, то он гудел один раз».
Вот так, «проездом», Хантеру даже удавалось уложить не подозревающих об опасности слонов.
«Мне платили по пяти рупий за каждый фунт слоновой кости и 37 фунтов стерлингов за оба бивня. Это значительно превосходило сумму, которую я зарабатывал за два месяца в качестве кондуктора». «За львиную шкуру тогда в Момбасе платили один фунт стерлингов и почти столько же за леопардовую…» «А когда наступил рассвет, моим глазам предстало зрелище, которое вряд ли кому приходилось видеть да и вряд ли когда-либо удастся увидеть: восемнадцать убитых львов лежало у моих ног…» «Когда прошли предусмотренные контрактом три месяца, я вернулся в Найроби с двумя возами, доверху наполненными львиными шкурами. За девяносто дней я уложил 88 львов и 10 леопардов!»
«Перед нами и по обеим сторонам возвышались горы слоновьих туш. Рухнувшие в непосредственной близости от нас слоны обдавали меня и Саситу из своих хоботов форменным кровавым душем, так что мы с ног до головы были залиты кровью… У меня не было времени приканчивать раненых. Ствол моего ружья накалился настолько, что на левой руке образовались значительные ожоги, но боли я почти не ощущал. И когда стадо наконец пустилось наутек, на земле вокруг нас осталось лежать двенадцать мертвых слонов».
«В те времена еще не существовало, или существовало очень немного, ограничений на отстрел слонов в отдаленных районах, и я, разумеется, основательно использовал эту возможность. Охота на слонов была тогда весьма выгодным бизнесом. За каждый фунт слоновой кости платили 24 шиллинга, иначе говоря, 150 фунтов стерлингов за пару хороших бивней».
Невероятно высокие, рекордные цифры убитых Хантером слонов и носорогов объясняются, вне всякого сомнения, в первую очередь тем, что ему время от времени администрацией поручалось полностью освободить от диких животных целые области, предназначенные для размещения новых поселений все разрастающихся африканских племен, чем он успешно и занимался. Но даже такого сорта люди, как этот Хантер, постепенно начали замечать, что многие перестают рассматривать диких животных как бесполезных, никому не нужных тварей. Поэтому и сам Хантер стал утверждать, что вид пустой, безжизненной степи, в которой в дни его молодости было еще так много разнообразной дичи, настраивает его на грустный лад и что застреленные животные иногда даже снятся ему по ночам…
Я придерживаюсь мнения, что, возможно, профессию мясника на бойне упразднить невозможно, однако нельзя и допускать, чтобы подобного рода люди брали на себя смелость облагораживать и воспевать свою деятельность!
«Из года в год в Африку начинают наезжать все большие орды охотников на крупных животных, — пишет автор книги об Африке Александр Лейк. — Отдельные из них действительно мастера спортивной охоты. Другие же просто обуреваемы необузданной страстью стрелять, стрелять во что попало. Они палят во все, что только попадает им на мушку: в павианов, антилоп, зебр, жирафов, львов, страусов — во все. За ними тянется длинный кровавый след по всей степи от бесчисленного множества раненых и изувеченных животных…»
Таких книг в последнее время выпущено великое множество, и несколько из них нам с Михаэлем удалось прочесть незадолго до нашей поездки сюда.
«Я знаю отдельных профессиональных охотников, — пишет Александр Лейк, — которые наотрез отказываются провожать таких вот приезжих „воскресных охотников“ (т. е. приехавших на один-два дня поохотиться на крупную дичь). Зато они охотно работают с ловцами животных для зоопарков и людьми, занимающимися „охотой“ с кино- и фотокамерой. Люди подобного толка отлично знают животных и в своем увлечении фотоохотой зачастую подвергают себя такой опасности, от которой пресловутый „храбрый“ убийца животных сразу превратился бы в комок нервов с трясущимися коленками… Вот и я предпочитаю работать с фотоохотниками, а не с этими воскресными визитерами, хотя бы из-за одной их лихости и бесстрашия. С тех пор как мне пришлось, например, поработать вместе с кинооператором Бобшликом, я сам стал совершенно другим человеком. И тем не менее у меня за время работы с ним не было ни одного сколько-нибудь серьезного несчастного случая. Мне даже начинает казаться, что господь особенно милостив к фотоохотникам…»
Поскольку я сам сейчас достаточно часто бываю в Африке и вижу все своими глазами, мне было бы стыдно причислять себя к «исследователям Африки» и каким бы то ни было образом ставить свое имя рядом с именами заслуженно знаменитых первооткрывателей и путешественников прошлого столетия. Вот они действительно в отличие от нас, современников, совершали настоящий подвиг, когда с риском для жизни в течение нескольких лет преодолевали огромные расстояния, которые мы теперь покрываем за пару недель.
Точно так же обстоит дело и с пресловутыми «охотниками на крупных животных». Современное оружие практически не оставляет животным никаких шансов на спасение, если только охотник не полный идиот или просто пьян. Но еще важнее то, что в прежние времена любое ранение, нанесенное человеку напавшим на него животным, да и всякое, пусть незначительное, дорожное происшествие, само по себе совершенно безобидное, могло привести к опасным для жизни последствиям из-за внесенной инфекции и заражения крови. Ведь проходили дни и недели, пока носильщикам удавалось донести пострадавшего до места, где ему могли оказать настоящую врачебную помощь.
Сегодня в таких случаях люди сами тут же на месте происшествия вводят себе антибиотик или садятся в машину, на которой за несколько часов добираются до больницы, оснащенной всеми современными медицинскими средствами. Именно наличие автомобилей, самолетов и вертолетов спасло жизнь уже не одному человеку, попавшему в беду прямо посреди буша.
Зная это, многие люди взяли моду прилетать на пару оставшихся от отпуска дней в Восточную Африку, чтобы поскорее пристрелить слона или льва. Это дает возможность похвастать перед своими друзьями фотографиями, на которых такой «храбрый мужчина» запечатлен рядом со своей жертвой — мертвым слоном. А к тому же можно заодно повесить у себя дома на стенку, например, красивые рога антилопы в качестве «трофея». Для такой охоты не требуется ни охотничьего билета (как это необходимо у себя дома, на родине), ни какого-либо особого охотничьего искусства, ни отваги, а нужны только деньги. Одни только деньги. Даже времени на это не надо.
В бывшей британской колонии Кении, например, за тысячу марок можно было купить себе «большую охотничью лицензию», став обладателем которой человек получал право застрелить трех буйволов, шестерых бушбоков, одного бонго, шестерых дукеров, шестерых антилоп дикдиков, одну антилопу канну, одну газель Гранта, двух геренуков, одного бегемота, трех гну, одного бубала Хантера, четырех антилоп импала, двух малых куду и одного большого, одного льва, девять газелей Томсона, четырех зебр, из них одну особенно красивую зебру Греви, и на этом список далеко еще не кончается. Что же касается шакалов, гиеновых собак, бородавочников, павианов и крокодилов, то, имея подобное удостоверение, их можно было убивать без всякого ограничения… За удовольствие же умертвить слона нужно было доплачивать еще 1500 марок, зато за носорога — только 300. А вот в соседней колонии Танганьике [12]за слона брали всего 600 марок, а за носорога — 200. Дешевка!
Притом для такой охоты вовсе не нужно, обливаясь потом, рыскать в поисках добычи по бушу. Делается это все значительно проще. В Найроби, столице Кении, идешь в контору, заказываешь у подрядчика сафари — и ты всем обеспечен: и ежедневной горячей ванной в палаточном городке прямо посреди степи, и охлажденными напитками, и вкусной кухней, и… дикими животными, которых вам подгонят на необходимое расстояние под выстрел, чтобы вы их могли с полным комфортом и не подвергая себя опасности застрелить.
Отзывы гостей — самые похвальные. Вот один из них: «Ужин подают на стол, накрытый белоснежной скатертью. Африканцы в длинных белых одеяниях молча нас обслуживают. Бокал шампанского приятно взбадривает, а над нами изумительное звездное небо, на котором светится Южный Крест…»
Правда, купить разрешение на охоту и заказать сафари — еще недостаточно. Чтобы отправиться в путь, необходимо ангажировать находящегося на государственной службе «профессионального охотника». Он отвечает перед правительством за то, чтобы у богатого, приносящего доход государству гостя ни один волос не упал с головы… В противном случае такой профессионал потеряет допуск к подобной работе.
Многим профессионалам осточертела возня с приезжими хвастунами, и они постарались найти себе другое занятие в жизни. Из их рассказов и книг мы узнали, как на самом деле происходят такие, с позволения сказать, «охотничьи подвиги» заскочивших на пару дней в Африку богатых дельцов.
«Цельтесь прямо в листочек: видите листочек, прямо позади ключицы. Не задирайте ствол ружья слишком высоко!» («Все ему приходится разжевывать и класть прямо в рот. Расстояние не превышает двадцати метров. Детская игра этот выстрел».) «Теперь стреляйте! Стреляйте же!» («Боже праведный, вот мазила!») Пыль поднимается столбом перед самой мордой носорога, он мгновенно разворачивается — весь буш поворачивается кругом вместе с ним — сейчас он исчезнет в кустарнике; тогда я поднимаю ружье и опустошаю оба ствола. «Изумительно! Я уверен, что вы в него попали. Он от нас никуда не уйдет!» — бросаю я гостю ободряющий взгляд.
Но все это ложь, сплошной обман. Только и видели бы мы этого носорога, не пальни я дважды в него, пока он разворачивался. Но что поделать! У наших гостей времени всегда в обрез — четырнадцать дней, в лучшем случае три недели, а успеть они хотят за это время столько, что в обычных условиях на это потребовалось бы полгода. Сегодня ведь все превратилось в рекламу, бизнес и пропаганду, даже высокое искусство настоящей охоты.
Профессор из Вены Оскар Кениг рассказывает, как он в конце двадцатых годов начал приучать диких львов к фотографированию их туристами. Он убивал метким выстрелом антилопу, привязывал ее веревкой к машине и тащил волоком за собой. Львы выбегали из своих укрытий и бросались на добычу. Постепенно они поняли, что достаточно после выстрела подбежать к машине, чтобы без хлопот и в полной безопасности досыта пообедать.
Один американский кинодеятель пошел в этой своеобразной «дрессировке львов на воле» еще дальше. Он придумал такой трюк: набивал форменный костюм цвета хаки кусками мяса и помещал изготовленные таким образом чучела в палатку. Затем садился в машину и с безопасного расстояния снимал, когда львы забирались в палатку, вытаскивали оттуда чучело и разрывали его на части. В фильме получалось нападение львов на спящего человека…
За подобные «шутки», как правило, расплачиваются ни в чем не повинные люди. Так, к ничего не подозревавшему охотнику, спавшему посреди степи в своей палатке, начали по ночам наведываться львы и, просунув голову внутрь палатки, с любопытством разглядывали ее содержимое…
За грехи безответственных охотников зачастую приходится расплачиваться и людям, не имеющим ничего общего с охотой. В июле 1936 года в бывшем бельгийском национальном парке «Альберта» (ныне Вирунга-парк) турист приблизился со своим фотоаппаратом к одиночному старому слону на расстояние 15 метров. Неожиданно животное напало на нарушителя спокойствия и свалило его ударом хобота на землю. В довершение слон опустился возле своей жертвы на колени и пропорол его бивнем насквозь. Трое провожатых нашли убитого под грудой веток, которыми слон забросал труп.
Поскольку тот же слон и после этого неоднократно пытался напасть на людей, его в конце концов пристрелили. При этом обнаружили в его черепе гноящуюся рану, в глубине которой находилась пуля, расплющенная о черепную кость. Нестерпимые боли и сделали этого слона таким злобным и мстительным.
Спустя три года другой слон в том же парке возле озера Эдуард напал на автомобиль, в котором сидел профессор со своими студентами. Животное пропороло бивнями кузов и перевернуло автомобиль как раз в тот момент, когда профессор намеревался с другой стороны из него выпрыгнуть. Таким образом, он попал прямо под машину, которая придавила его к земле, сломала оба бедра и расплющила ноги.
В свое время я немало поломал себе голову над одним американским цветным кинофильмом. В нем по ходу действия маленький мальчик находит в степи львенка, берет его на руки и, сияя от счастья, приносит в лагерь онемевшим от ужаса родителям, которые видят, что следом за мальчиком в лагерь крадется львица… Кениг объясняет в своей книге, каким образом удалось заснять эти необычные и «опасные» кадры. Львица эта была ручная, выращенная смотрителем резервата Амбосели, и свободно разгуливала по поселку, словно собака. Львенок никакого отношения к ней не имел: его по заказу американской кинокомпании привезли на самолете специально для этих съемок из зоопарка в Иоганнесбурге. Главная трудность, оказывается, заключалась в том, что львица все время пыталась напасть на несчастного львенка и растерзать его. Судьба этой совершенно ручной взрослой львицы, свободно бегавшей по дому своего хозяина и по всей округе, окончилась, однако, трагически. Какой-то слишком скорый на руку испуганный фермер застрелил ее, застав у себя в саду.
Недавно один мой знакомый вернулся из своей первой поездки по Африке в качестве «охотника на крупных животных». Снаряжался он в Найроби и затем охотился в Восточной Африке, где застрелил слона, двух носорогов, трех кафрских буйволов и «довольно большое число антилоп». Этот фабрикант, в общем-то весьма порядочный и приличный охотник, даже любитель животных, хвалил весьма удачное регулирование охотничьего дела, введенное еще английской колониальной администрацией. Так, туристам разрешается (по весьма дорогостоящим лицензиям) отстреливать ровно столько животных, сколько и без того следовало изъять, чтобы численность их не превышала допустимой нормы.
Относительно удачное ведение охотничьего дела в этих бывших британских колониях — ныне самостоятельных государствах Восточной Африки — общеизвестно. Может, это даже следует признать наилучшей формой подобной деятельности во всей Африке. Ведь и теперь тщеславие и желание чем-то выделиться, так часто возникающие у богатых людей, используют с целью выманить у них побольше денег. Им предоставляют возможность почувствовать себя «храбрыми охотниками в диком, дремучем буше», где их подстраховывают опытными профессиональными охотниками, чтобы с ними ничего не могло случиться, и следят за тем, чтобы они вели себя подобающим охотнику образом.
Так умное охотничье управление извлекает свою выгоду из тщеславия отдельных снобов, их желания покрасоваться перед своими соотечественниками, получая таким образом возможность охранять основные запасы своей дикой фауны, содержа на эти доходы служащих национальных парков. Ведь и коммунистические восточные государства, с их в большинстве случаев очень хорошо организованным охотничьим хозяйством, извлекают аналогичную выгоду из охотничьего честолюбия состоятельных западноевропейских туристов, приезжающих к ним поохотиться. Такой приток иностранной валюты в страну весьма выгоден и разумен. Если бы я был ответственным за диких животных Кении, я, возможно, действовал бы точно таким же образом, если бы не беспокоился о дикой фауне всей остальной Африки и вообще всего мира…
Ореол охотника на крупных животных, приобретаемый нынче за немалые деньги, прославляет его носителя за пределами Африки (или во всяком случае прославлял тогда, когда мы совершали свою первую поездку по Конго), потому что несведущие люди (а таких всегда большинство) предполагали, что на этом континенте все обстоит примерно так же, как во времена Стэнли или Ливингстона. Прочтя о похождениях таких «знаменитых охотников», мелкие чиновники и служащие каких-нибудь африканских факторий в странах, где охотничьи законы не слишком строго соблюдаются, тоже желают испробовать себя на этом поприще. В ближайшее воскресенье они отправляются стрелять по антилопам.
В одной западноафриканской колонии тогда как раз обсуждался вопрос о том, чтобы снова разрешить хотя бы на ограниченный срок охоту на горилл. Разумеется, как всегда в таких случаях, утверждалось, что число горилл за последние годы непомерно возросло и они стали представлять реальную угрозу для плантаций африканцев, на которые совершают свои набеги. Однако во время дискуссии кто-то проговорился, где зарыта собака: «Только таким способом можно будет заманить в страну богатых американских клиентов, которые пока что посещают одни только восточно-африканские охотничьи угодья…»
В самое последнее время уже многие туристические бюро — немецкие, австрийские и французские — с помощью красочных проспектов рекламируют двухнедельные сафари в самые различные районы Африки и вербуют для этой цели туристов. В твердо установленную цену путевки входят стоимость билета, обслуживание во время сафари и разрешение на персональный отстрел по меньшей мере трех крупных животных. Не входит сюда только стоимость напитков…
Из одной газетной заметки стало известно, что какой-то пуговичный фабрикант из Скерсдейля (штат Нью-Йорк) совершил вместе со своим четырнадцатилетним отпрыском трехмесячную экскурсию в бывшую португальскую Западную Африку. По утверждению папаши, его сынок самолично убил свыше трехсот животных, среди которых были слоны, носороги и бегемоты. «Был случай, когда он одному леопарду прямо-таки снес череп», — с гордостью рассказывал умиленный родитель представителям прессы. Другой такой же юнец недавно похвалялся перед репортерами, что его отцу придется выстроить специальное хранилище, чтобы поместить туда все трофеи из последней поездки в Африку…
При современном бурном росте населения Африки, безусловно, нельзя избежать того, что диким животным придется уступить двуногим существам многие из занимаемых ранее территорий. Но нельзя допустить, чтобы вымирание последних прекрасных животных шло на потребу и для развлечения каких-то «парвеню» и снобов, низводилось до увеселительных «воскресных прогулок» заезжих охотников.
В наших европейских журналах еще до сих пор время от времени появляются очерки «охотников на крупных животных» или звероловов, в которых они описывают, как им удавалось застрелить гориллу или какое-нибудь другое столь же редкое животное. Это настоящий скандал. Убить гориллу (без специального разрешения высшего органа власти данной страны, выдаваемого только для строго научных целей) — это поступок, караемый законом. Тот, кто похваляется, что убил такое поразительно родственное человеку существо, потрясающе во всем на нас похожее, — тот обязан хотя бы указать, по чьему разрешению он это сделал и какая у него при этом была разумная цель.
V. Немного истории
Мы едем дальше. Для разнообразия теперь за руль сел я. Поскольку по-прежнему нельзя было ни на секунду оторвать глаз от дороги, то единственное, что мне удавалось наблюдать, были дикие цесарки с их жабо из перьев вокруг шеи. Они бежали некоторое время впереди машины и только потом догадались свернуть на обочину. Было их штук двадцать. Цесарки ведь способны очень быстро бегать, гораздо быстрей, чем наши домашние куры, которые сразу же распускают крылья и подлетают кверху. Но задержаться взглядом на крупных птицах с огромными клювами, которых Михаэль то и дело обнаруживал на деревьях, я боялся. Стоило только ослабить внимание и отвлечься от дороги и руля, как машину сейчас же начинало швырять из стороны в сторону.
Мой сын решил давать мне советы, как при таком разболтанном управлении ухитриться оставаться в наезженной колее:
— Прежде всего ты не должен так медленно ехать, а держать все время хороший темп. Особенно когда эту колымагу начинает швырять. Если нажать на газ, она снова выравнивается.
Я, правда, придерживался другого мнения и предпочитал, несмотря на отчаянный скрежет коробки передач, как можно медленнее, почти ползком съезжать там, где дорога отлого спускалась вниз. Однако решил испробовать хваленый способ моего сына. Результат был ошеломляющим.
Приходилось ли вам видеть в киножурнале кадры, показывающие зимние соревнования по бобслею? Сани несутся со скоростью курьерского поезда по гладкой, будто зеркальной, поверхности трека, наискось взлетают то на одну, то на другую его стенку, а иногда какой-нибудь неудачник перелетает на повороте за барьер и исчезает из поля зрения… Зрелище это страшно волнующее, но можете мне поверить, что еще больше волнуешься, когда сам сидишь в такой чертовой штуковине и еще вынужден управлять ею. Да к тому же она не просто катится под горку, а несется, влекомая восьмидесятью лошадиными силами, да еще доверху нагружена чемоданами, ящиками и коробками. Тогда появляется желание просто закрыть глаза и втянуть голову в плечи…
Но я этого не сделал. Когда меня начало заносить влево и кустарник угрожающе двинулся мне навстречу, я вопреки всяким добрым советам резко рванул руль вправо и стал его лихорадочно проворачивать, после чего с еще большей силой врезался в кусты с правой стороны дороги; а потом пошло нас швырять из стороны в сторону, пока машина не съехала в кювет, где и перевернулась вверх колесами.
Сразу все затихло, мотор смолк, а мы лежали в кабине для водителя, причем пол находился у нас над головой, сиденья — рядом с нами, а все остальное — в диком хаосе где попало. Михаэль высказал утешительную мысль, что ничего особенного с машиной случиться не могло, в то время как я уже мысленно представлял себе, как мы поплетемся пешком с нашими вещами. Потом мы стали ощупывать свои конечности — как ни странно, они были целы и невредимы, только на голове у меня от удара о железную обшивку появилась здоровенная шишка.
— Я ведь говорил тебе, что в грузовике ехать значительно безопаснее, — заметил Михаэль. — Он еще и не такие передряги способен выдержать!
Да, жутко представить себе, как бы выглядела после такой аварии легковая машина! Затем мы один за другим вылезли через окошко наружу.
И только тут мы заметили, что находимся прямо посреди африканской деревни и все местные жители, которые поначалу, заслышав дикий грохот и треск, попрятались кто куда, теперь сбежались к месту происшествия, окружили машину и переживали нашу аварию, по-моему, больше, чем мы сами.
— Мы опять совершили непростительную ошибку, — констатировал я. — Лежать в опрокинувшейся машине и вести неторопливую беседу — это надо только придумать! Ты видишь, как бензин вытекает на землю? Чистая случайность, что он не попал на перегретый мотор и не воспламенился! Мы бы погибли как мыши в мышеловке или в лучшем случае лишились бы всего нашего багажа.
Что касается багажа, то о разгрузке его наша машина позаботилась сама: брезентовый каркас был сорван, а чемоданы разбросаны в радиусе до ста метров. Добросердечные и услужливые местные жители начали стаскивать их в кучу. На их лицах, особенно на лицах женщин, еще застыл испуг от случившегося.
В следующий момент из канавы выкарабкался и наш бой Хуберт. Он держался за бок, ссадина на голове кровоточила. При виде его я вспомнил любезную справку, полученную нами от страхового агента в Стэнливиле. Мы предусмотрительно застраховали себя на случай аварии, но этот агент успокаивал нас, заверяя, что такая страховка имеет смысл лишь тогда, когда речь идет о белом.
— За африканцев наше страховое агентство много не заплатит, ну, самое большее четыреста марок, и то при смертельном исходе. А бывали случаи, когда мы отделывались и какими-нибудь ста марками!
Я наклеил Хуберту пластырь на его курчавую голову, а потом мы с помощью целой армии добровольцев раскачали машину и водрузили ее снова на все четыре колеса. Однако она все еще стояла, сильно накренясь, одной половиной в кювете.
Какое счастье, что я настоял тогда в Стэнливиле на том, чтобы нам дали с собой трос! Огромный, массивный грузовик остановился по нашей просьбе и после нескольких маневров выволок нас на буксире из канавы. Даже мотор, как ни странно, завелся.
Но как стояли наши передние колеса! Они были вывернуты в разные стороны: одно направо, другое — налево. Не сними мы несколько дней назад переднего бампера, стукнулись бы им о большой камень, лежащий в канаве, а так удар пришелся по передней оси, причем сломалась еще и правая рессора. Вот когда мы убедились, как вредно и опасно снимать бампер!
Помятая и изувеченная машина имела ужасный вид, но, как ни странно, она двигалась, даже несмотря на ненормальное положение колес. Она катилась по дороге, но стала еще своенравней и теперь уже окончательно не реагировала на руль.
Нам безумно повезло, что все это случилось при въезде в довольно большое селение Вамба, потому что далеко бы нам с такими раскоряченными колесами не уехать — резина была бы изжевана в два счета. А так мы еще надеялись добраться до авторемонтной мастерской.
Но прежде надо было расплатиться с нашими любезными добровольными помощниками. Однако как только мы вытащили деньги, поднялся такой крик и спор, что мы решили найти какого-нибудь солидного человека и отдать ему всю сумму, чтобы он ее сам распределил между участниками. Таким человеком нам показался довольно полный пожилой африканец, одетый в нечто вроде форменной рубашки, с тремя медалями на груди. По всей вероятности, это был демобилизованный солдат. Он, правда, не принимал участия в нашей операции по подъему автомобиля, но стоял рядом и с пониманием дела давал советы. Ему-то я и вложил в руку довольно крупную купюру, объяснив знаками, что это следует разделить между всеми. То, что деньги достались как раз тому, кто и пальцем не пошевелил, по-видимому, не устроило участников операции, и шум поднялся пуще прежнего. Поэтому мы дали газ и поползли по дороге так быстро, как только могли. К тому же началась гроза, кругом засверкали молнии, и с небес полились целые потоки воды, да такие, что мы промокли, далее сидя в кабине. Что же касается наших раскоряченных колес, то им дождь был только на пользу — по размокшей грязи они лучше скользили. Кроме того, меня вполне устраивало, что никто в поселке Вамба не мог высунуть и носа на улицу, иначе наша покореженная машина собрала бы кучу зевак.
Мучительно борясь с рулем, мы, описав размашистую дугу, въехали наконец через открытые ворота во двор автомеханической мастерской, исхитрились далее вкатить свою развалину под навес из рифленой жести. Стоп. Теперь можно было облегченно вздохнуть. Потом мы вылезли и начали, как пудели, отряхиваться.