Мир - это единство человека и космоса.
"Человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей" и наступит время, возвещает поэт, когда "опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба".
Кто усомнится теперь в жизненной достоверности поэтических пророчеств Есенина, когда устами космонавтов мы можем подтвердить: "Верха и низа в ракете, собственно, нет, потому что нет относительной тяжести... Мы чувствуем верх и низ, только места их сменяются с переменой направления нашего тела в пространстве". Это ведь и есть мир, где "опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба". Конек с крыши есенинской избы умчался в небо, разрастаясь до объема земли, а Млечный Путь стал "дугою" в его упряжи:
Пой, зови и требуй
Скрытые брега;
Не сорвется с неба
Звездная дуга!
Поэтическое слово таит в себе мироздание, предвещая космическое будущее Руси:
И чуется зверю
Под радугой слов:
Алмазные двери
И звездный покров.
("Отчарь")
Поэт чувствовал себя странником, несущим на плечах "нецелованный мир" вселенной:
Свят и мирен твой дар,
Синь и песня в речах,
И горит на плечах
Необъемлемый шар!..
Закинь его в небо,
Поставь на столпы!
Там лунного хлеба
Златятся снопы.
("Отчаръ")
В те времена "космизм" Есенина мог казаться да и казался наивным, как, в частности, и "космизм" Циолковского, и слова не признанного в то время ученого прямо перекликаются со словами признанного и популярнейшего поэта:
"Мне представляется... что основные идеи и любовь к вечному стремлению туда - к Солнцу, к освобождению от цепей тяготения - во мне заложены чуть ли не с рождения" (К. Циолковский). Освоение космоса принесет человеку "горы хлеба" и "бездну могущества", писал Циолковский. Об этом же говорил поэт:
Плечьми трясем мы небо,
Руками зыбим мрак
И в тощий колос хлеба
Вдыхаем звездный злак.
("Октоих")
Космическое родство ученого и поэта дает нам уникальную возможность почувствовать собственно поэтический смысл космических метафор Есенина.
Сила и могущество космоса для Есенина чуть ли не то божественное, чему он поклоняется.
Вот растет фольклорное древо Млечного Пути, небесный кедр:
Шумит небесный кедр
Через туман и ров,
И на долину бед
Спадают шишки слов.
Поют они о днях
Иных земель и вод,
Где на тугих ветвях
Кусал их лунный рот.
Здесь же под небесным Маврикийским дубом сидит дед поэта в звездной шубе и в шапке-месяце:
И та кошачья шапка,
Что в праздник он носил,
Глядит, как месяц, зябко
На снег родных могил.
И тогда сквозь прорастающий светом снег поэт слышит голос о будущем космическом рождении человека:
"Восстань, прозри и вижди! –
Неосказуем рок.
Кто все живит и зиждет –
Тот знает час и срок...
И облак желтоклыкий
Прокусит млечный пуп.
И вывалится чрево
Испепелить бразды...
Но тот, кто мыслил девой,
Взойдет в корабль звезды".
"Дева" - душа народа, она ведет к звездам. Образ рождения Руси для Есенина в прошлом и в будущем связан с космосом:
О Русь, приснодева,
Поправшая смерть!
Из звездного чрева
Сошла ты на твердь.
Для поэта вектор будущего простирается ввысь к небу. К небу обращает он свои слова:
Уйми ты ржанье бури
И топ громов уйми!
Пролей ведро лазури
На ветхое деньми!
И дай дочерпать волю
Медведицей и сном,
Чтоб вытекшей душою
Удобрить чернозем...
Космос требует новых ритмов, других размеров, диктует смелую головокружительную метафору. Здесь ковш Большой Медведицы черпает волю сном. Здесь небо изливает ведром лазури, а вытекшая душа удобряет чернозем русских "небесных пажитей". Отказ от рифмы в поэме "Преображение" продиктован все тем же стремлением вырваться на волю из привычных оков:
Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо...
Светлый гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.
Шлея на кобыле -
Синь.
Бубенцы на шлее -
Звезды.
Прорастание колоса и звезды даст новый урожай слова:
И от вечера до ночи,
Незакатный славя край,
Будет звездами пророчить
Среброзлачный урожай.
Сеятель слова, ловец вселенной, собирающий звездный урожай, неводом слова вытягивающий звездный улов, - таков образ Есенина в 1917 году.
Вектор поэзии Есенина до 1917 года был направлен к небу, к космосу, к вселенной, как к недостижимому и вечному, перед чем трепещет не только он, но и тысячи и сотни тысяч людей.
Пройдет год, и небо превратится в колокол, где язык - месяц, а звонарь - поэт, взывающий к "вселенскому братству людей":
Крепкий и сильный,
На гибель твою
В колокол синий
Я месяцем бью.
В этом отрывке воочию видно как сменяется вектор направленности есенинской поэзии; он теперь если не полностью направлен к земле, то уже в поэзии, обращенной к космосу нет того трепета и восторга, а есть прямое подчинение ее как своим нуждам, так и нуждам всего человечества.
Вселенная и революция перемежаются, где Есенин может сам управлять вечными ее законами, т.е. «в колокол синий месяцем бить».
Но в тоже время в его поэзии воскресает древний образ космического человека из Глубинной книги. Он заполняет своим телом вселенную, его кожа - небо, его зрение - солнце, его дыхание - ветер:
До Египта раскорячу ноги,
Рискую с вас подковы мук...
В оба полюса снежнорогие
Вопьюся клещами рук.
Коленом придавлю экватор
И, под бури и вихря плач,
Пополам нашу землю-матерь
Разломлю, как златой калач.
И в провал, отененный бездною,
Чтобы мир весь слышал тот треск,
Я главу свою власозвездную
Просуну, как солнечный блеск.
Здесь заметно уже полное покорение вселенной; он – Сергей Есенин ее хозяин, он – Бог. Он может самостоятельно управлять всеми вселенскими законами.
Этот образ напоминает и древнеегипетское изображение неба в виде человеческой фигуры, дугой распростершейся над землей, и другую средневековую гравюру, где странник, дошедший до "конца света", пробивает головою небо, глядя - что там за его пределами. Появляется и новый образ - вселенная в упряжке земли, вспахивающая землю для нового урожая.[4]
Пятками с облаков свесюсь,
Прокопытю тучи, как лось;
Колесами солнце и месяц
Надену на земную ось...
И вспашу я черные щеки
Нив твоих новой сохой;
Золотой пролетит сорокой
Урожай над твоей страной.
Для крестьянского поэта Есенина хлеб земной и небесный - одна краюха. Жатва словесная, и жатва космическая, и жатва земная - единый труд. Его полет к небу не от земли, а вместе со всей землей. Его земля - небо, небо - земля.
Там, за млечными холмами,
Средь небесных тополей,
Опрокинулся над нами
Среброструйный Водолей,
Он Медведицей с лазури –
Как из бочки черпаком.
В небо вспрыгнувшая буря
Села месяцу верхом.
В вихре снится сонм умерших,
Молоко дымящий сад,
Вижу, дед мой тянет вершей
Солнце с полдня на закат.
Деревянный резной конек превратился в огненного коня, несущего землю к небу. Он и не мог быть другим, этот конь, в огне 1919 года:
Сойди, явись нам, красный конь!
Впрягись в земли оглобли.
Нам горьким стало молоко
Под этой ветхой кровлей...
Мы радугу тебе - дугой,
Полярный круг - на сбрую.
О, вывези наш шар земной
На колею иную.
Так промелькнули и умчались небесные кони в поэзии Есенина. Эта вспышка космических метафор длилась два года - с 17-го по 19-й, а потом стихи обрели привычную ритмику, образ мира-космоса постепенно отошел на второй план, так в древней живописи поздний слой закрывает ранний, не уничтожая его. [2;78]
Внутренний космический огонь - в глубине поэзии Есенина, он похож на пламенные белые блики в темной живописи Феофана Грека. Это огонь изнутри, отсвет космического пламени. Есенин не повторялся, но и не отказывался от былых прозрений.
Сейчас трудно определить, кто на кого влиял, но космос Есенина удивительно схож с космосом Хлебникова и Маяковского. Это сходство разных поэтов в обращении к одной теме свидетельствует о вполне объективной закономерности рожденья космической метафоры в русской поэзии тех лет. От "Облака в штанах" Маяковского к поэмам Есенина 1917-1919 годов, от поэм Есенина к "Ладомиру" Велимира Хлебникова пролегает путь непрерывный. Этот светящийся звездный пунктир на время скрылся из поля зрения, как скрывается видимый путь той или иной планеты от земного зрения телескопов. Но астрономы знают: пройдет время и в намеченный срок звезда засияет снова. [2;101]
Окинем общим взглядом мир космических метафор Есенина. Небо - необъемлемый звездный шар на плечах поэта, конь, несущий ввысь запряженную землю, алмазная дверь, корова, рожающая золотого телка - солнце, колокол с языком месяца, ведро лазури, пролитое на землю, звездный зипун деда, сидящего на завалинке в шапке месяца, звездные нивы и пажити, прорастающие колосьями звезд, море, таящее звездный улов, развернутая книга со звездными письменами и, наконец, "власозвездная" глава самого поэта.
Млечный Путь - дорога в небо, небесный кедр, звездная дуга в упряжке небесного коня, звездная пуповина, связующая небо и землю.
Звезды - колосья хлеба, колосья слов, далекие и близкие предки, корабли, уносящие в небесную высь.
Земля - телега в оглоблях небесного коня, золотой калач, теленок, рожденный небом.
Небо и земля - чаша двух полусфер, отраженных друг в друге.
И, наконец, человек - "чаша космических обособленностей", он - все небо, звезды, земля, Млечный Путь, он - вся вселенная, и самое главное для поэта: вся вселенная и - Русь, человечество - и вся вселенная.
Звездная Русь Есенина приоткрыла нам свои тайны в его великолепной статье "Ключи Марии". "Ключи Марии" - это ключи к его поэзии. Здесь открывается "алмазная дверь" и в святая святых поэта, и самые сложные метафоры обретают историческое бытие в прошлом, равно как и в будущем. "Ключи Марии" - чистейшая поэзия, хоть и написана прозой. Каждый абзац из статьи откликается в стихах Есенина. Вот ижица - человек, шагающий по небесному своду. Разве не узнаем здесь образ человека в "Пантократоре", "Инонии", "Сорокоусте"? А мысль о "колесе мозга", ныне движимом луной, и о пространстве солнца, в которое мы "начинаем только просовываться", в сущности, есть метафора выхода человека в космос за предел земных орбит. Здесь на просторах "солнечного" - космического пространства поэтическая мысль Есенина неминуемо встретилась с космической фантазией наших далеких предков. Поэт лишний раз убедился в правоте извечной фольклорной мудрости, в которой вскормлено и взлелеяно его поэтическое сознание.
Сила космической метафоры Есенина в том, что она уходит корнями в тысячелетнее прошлое. Его космическая образность при всей своей сложности естественна и правдива. Здесь нет насилия над языком и метафорой, которая свойственна иным поэтам-"космистам".
Мифологическая школа, если и обращалась к образу космоса в фольклоре, видела в нем прежде всего следы древних архаических верований. Есенин в той же символике видел путь в будущее. Оттого она у него живая, не книжная, поэтичная. Справедливо пишет В. Г. Базанов о космическом родстве Андрея Белого и Есенина, приводя слова поэта: "Мы много обязаны Андрею Белому, его удивительной протянутости слова от тверди к вселенной". Вряд ли можно обойти стороной поэзию Велимира Хлебникова, всю пронизанную и высвеченную космосом. И не исключено, что в свою очередь "Звездная азбука" Велимира Хлебникова восходит к звездным "Ключам Марии" Есенина.
Сегодня, когда литературные баталии тех лет отгремели, мы склонны видеть в разрозненном всеобщее. Новое зрение объединяло поэтов. "Мы верим, что пахарь пробьет теперь окно не только глазком к богу, а целым огромным, как шар земной, глазом".
Чтобы увидеть такое, надо подняться над землей, видеть ее из космоса, как округлости зрачка, обводящего по кругу горизонт мира. Это и удалось сделать сыну "пахаря" Юрию Гагарину.
Если сбылась часть прогноза, то посмотрим на прогноз в целом, проследим за еще не сбывшимся. "Пространство будет побеждено... и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности". Но для этого, писал поэт, перед нами лежит огромнейшая внутренняя работа.
Освоение космоса Есенин не считал задачей чисто технической. Нужно еще и новое космическое зрение. Человек должен "родиться" для космоса. "Многие пребывают просто в слепоте нерождения. Их глазам нужно сделать какой-то надрез, чтобы они видели, что небо не оправа для алмазных звезд, - а необъятное неисчерпаемое море...". [10;59]
Образ дивной красоты - солнечно-лунный космический человек Есенина. К нему не следует искать научных отмычек. Он прекрасен в своей поэтической завершенности. Повисший между луной и солнцем, между землей и небом, он свободно и плавно вращается в космосе, как звезда с расходящимися лучами конечностей:
"Нам является лик человека, завершаемый с обоих концов ногами. Ему уже нет пространства, а есть две тверди. Голова у него уж не верхняя точка, а точка центра, откуда ноги идут, как некое излучение".
Разумеется, нам, изведавшим невесомость, образ этот понятнее, чем современникам поэта, еще не оторвавшимся от земной тяжести. Поэтический полет в космосе Есенин видит не совсем так, как мы, - не от земли, а со всей землею в космос:
"...Березки, сидящие в телеге земли, прощаются с нашей старой орбитой...".
Для поэта полет в космос начался уже тогда, в 1918 году: "Да, мы едем, едем потому, что земля уже выдышала воздух, она зарисовала это небо, и рисункам ее уже нет места. Она к новому тянется небу...". [10]
На небе должна свершиться революция, как и на земле. И если так. То богом на земле должен стать вождь революционного движения, а на небе конечно тот, который покорил себе все глубины вселенной – Сергей Есенин.
Поэтому тема космизма Есенина, которой ранее не уделялось должного внимания, выступает именно как зарождение его темы богоборчества, а на начальных стадиях познания бога, познания вселенной, ее законов, с которыми Есенин не был всегда согласен. Может именно это и заставило поэта смотреть на космос как на тот материал, который нуждается в доработке.
Хаос на земле и на небесах тоже прослеживается в поэзии Есенина – следовательно и на земле и на небе необходим хозяин, который правильно расставит звезды и разрушит мифологические представления о вселенной.
В дальнейшем Есенин пересмотрит свое отношение како всему, чему посвятил большую часть своей поэзии.